Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Эскомб, который, если помните, являлся юрисконсультом фирмы "Дада Абдулла и

К°". Я попросил его, и он охотно согласился вручить мое прошение.

Общество адвокатов неожиданно уведомило меня, что возражает против моего

принятия. Во-первых, потому, что к прошению не приложен подлинник

английского свидетельства, а, во-вторых, и это главное, правила о приеме

адвокатов не предусматривали подачу прошений цветными. Считалось, что Наталь

обязан своим развитием предприимчивости европейцев и потому необходимо, чтобы европейские элементы преобладали и в адвокатуре. Если принимать в

адвокатуру "цветных", то постепенно число их там превысит число европейцев, и тогда они лишатся своего оплота.

Для защиты своего протеста Общество адвокатов наняло известного адвоката.

Так как адвокат этот был связан с фирмой "Дада Абдулла и К°", он передал мне

с шетом Абдуллой приглашение зайти к нему. Говорил он со мной совершенно

откровенно и расспрашивал о моем прошлом. Потом сказал:

– Я ничего против вас не имею. Опасался лишь только, не авантюрист ли вы, родившийся в колонии. И тот факт, что к вашему прошению не приложен

подлинник свидетельства, подтверждал мои подозрения. Мне встречались люди, которые использовали чужие дипломы. Представленные вами рекомендации от

европейских купцов для меня никакого значения не имеют. Что они знают о вас?

И насколько знакомы с вами?

– Но любой человек здесь для меня чужой, – возразил я. – Даже с шетом

Абдуллой я познакомился здесь.

– Но ведь вы говорите, что он ваш земляк? Если ваш отец был там

премьер-министром, шет Абдулла несомненно должен знать вашу семью. Если вы

сможете представить его письменное показание под присягой, у меня не будет

никаких возражений. Тогда я с удовольствием сообщу Обществу адвокатов о

невозможности возражать против вашего принятия.

Этот разговор меня возмутил, но я подавил свои чувства. "Если я приложу

рекомендацию Дада Абдуллы, – подумал я, – ее отвергнут и потребуют

рекомендаций от европейцев. Какое отношение мое рождение и мое прошлое имеют

к приему меня в адвокатуру? Разве можно использовать обстоятельства моего

рождения против меня?" Однако я сдержался и спокойно ответил:

– Я не считаю правильным, что Общество адвокатов имеет право требовать от

меня такие подробные сведения, но готов представить нужное вам письменное

показание под присягой.

Показание шета Абдуллы было подготовлено и в должном порядке передано

поверенному Общества адвокатов. Тот заявил, что вполне удовлетворен. Иначе

обстояло дело с Обществом. Оно опротестовало мое прошение перед Верховным

судом, который, однако, отклонил протест, даже не вызвав м-ра Эскомба.

Верховный судья заявил:

– Возражение, что проситель не приложил подлинника свидетельства, неосновательно. Если он представил ложное показание, то его можно

преследовать в судебном порядке и, если вина его будет доказана, вычеркнуть

его из списков адвокатов. Закон не делает различий между белыми и цветными.

Поэтому суд не имеет права препятствовать зачислению м-ра Ганди в списки

адвокатов. Мы предоставляем ему право адвокатской практики в суде. М-р

Ганди, теперь вы можете принести присягу.

Я встал и принес присягу перед регистратором. Как только я произнес слова

клятвы, верховный судья, обращаясь ко мне, сказал:

– Теперь снимите тюрбан, м-р Ганди. Вы должны подчиниться принятым у нас

правилам в отношении одежды выступающих в суде адвокатов.

Я понял, что обезоружен. Повинуясь требованию Верховного суда, я снял

тюрбан, право на ношение которого так отстаивал в суде магистрата. Дело было

не в том, что если бы я воспротивился требованию, то мое сопротивление

оправдать было бы невозможно. Я хотел сберечь силы для более значительных

боев. Я не должен был растрачивать свои силы, настаивая на праве носить

тюрбан. Мое упорство заслуживало лучшего применения.

Шету Абдулле и другим друзьям не понравилась моя покорность (или это была

слабость?). Они считали, что я должен отстаивать право не снимать тюрбана во

время выступлений в суде. Я пытался образумить их, убедить в правоте

изречения: "В Риме надо жить, как римляне".

– В Индии, – сказал я, – отказ подчиниться требованию английского

чиновника или судьи снять тюрбан был бы правильным; но для служащего суда

провинции Наталь, которым я теперь стал, не уважать обычай этого суда было

бы неблагоразумно.

Этими и подобными аргументами я несколько успокоил своих друзей, но не

думаю, что в данном случае полностью убедил их в том, что на вещи надо

смотреть в различных условиях по-разному. Однако на протяжении всей жизни

именно верность истине научила меня высоко ценить прелесть компромисса.

Позже я понял, что дух компромисса представляет собой существенную часть

сатьяграхи. Не раз это угрожало моей жизни и вызывало недовольство друзей.

Но истина тверда, как алмаз, и нежна, как цветок.

Протест Общества адвокатов создал мне широкую рекламу в Южной Африке.

Большинство газет осудило протест и обвинило Общество в подозрительности.

Реклама до некоторой степени облегчила мою работу.

XIX. ИНДИЙСКИЙ КОНГРЕСС НАТАЛЯ

Адвокатская практика была и осталась для меня делом второстепенным. Мне

необходимо было целиком сосредоточиться на общественной работе, чтобы

оправдать дальнейшее пребывание в Натале. Одной петиции по поводу

законопроекта, лишавшего нас избирательных прав, было мало. Чтобы повлиять

на министра колоний, требовалось развернуть широкую агитацию в поддержку

этой петиции. Для этого нужна была постоянная общественная организация. Мы

обсудили этот вопрос с шетом Абдуллой и другими друзьями и решили создать

такую организацию.

Очень трудно было выбрать название для нее. Ее нельзя было отождествить ни

с какой партией. Название "Конгресс" было, как я знал, непопулярно среди

английских консерваторов, но Конгресс являлся жизненным центром Индии. Я

хотел популяризировать его в Натале. Было бы трусостью отказаться от этого

названия. Итак, высказав все свои соображения по этому поводу, я посоветовал

назвать новую организацию "Индийский конгресс Наталя", и день 22 мая стал

днем рождения Индийского конгресса Наталя.

В этот день огромный зал в доме Дада Абдуллы был переполнен.

Присутствовавшие восторженно встретили учреждение Конгресса. Его устав был

прост. Но взносы были высокие. Только тот, кто платил пять шиллингов в

месяц, мог быть членом Конгресса. Зажиточных людей убедили платить, сколько

они смогут. Шет Абдулла открыл подписной лист взносом в два фунта

стерлингов. Двое других знакомых подписались на такую же сумму. Я считал, что мне не следует портить подписной лист, и подписался на один фунт в месяц

– сумму по моим средствам немалую.

Но я решил, что если только устроюсь, то это будет мне по средствам. И

господь помог мне. В общем у нас оказалось довольно много членов, подписавшихся на фунт в месяц. Еще больше было подписавшихся на десять

шиллингов. Кроме того, кое-кто пожелал сделать пожертвования, которые были с

благодарностью приняты.

Впоследствии, как показал опыт, никто не платил взносов по первому

требованию. По нескольку раз обращаться за этим к членам, жившим за

пределами Дурбана, было невозможно. Энтузиазм, вспыхнувший вначале, по-видимому, стал потом затухать. Даже жившим в Дурбане членам Конгресса

надо было настойчиво напоминать о необходимости уплатить взносы.

Так как я был секретарем, на мне лежала обязанность собирать членские

взносы. И наступило время, когда я вместе со своим помощником вынужден был

заниматься этим целыми днями. Он устал от такой работы, и я подумал, что для

того, чтобы исправить положение, нужно взимать взносы не ежемесячно, а

ежегодно и к тому же за год вперед. Я созвал собрание Конгресса. Все

одобрили мое предложение; минимальный годовой взнос был определен в три

фунта стерлингов. Это значительно облегчило работу по сбору взносов.

С самого начала я решил не вести общественной работы на средства, которые

нужно было одалживать. На обещания любого человека можно положиться во

многих вопросах, за исключением денежных. Я никогда не встречал людей, которые бы без проволочек уплатили обещанную сумму, и индийцы Наталя не

составляли в этом смысле исключения. Индийский конгресс Наталя без наличных

средств не начинал никакой работы и поэтому никогда не был в долгу.

Мои сотрудники проявили исключительный энтузиазм в привлечении в нашу

организацию новых членов. Эта работа увлекала их и в то же время обогатила

чрезвычайно ценным опытом. Многие охотно шли нам навстречу и уплачивали

взносы вперед. В деревнях, расположенных в глубине страны, работать было

труднее. Там понятия не имели, что такое общественная деятельность. Тем не

менее к нам поступали приглашения посетить весьма отдаленные уголки, и всюду

крупные торговцы встречали нас гостеприимно.

Во время одной такой поездки произошел случай, поставивший нас в

затруднительное положение. Мы надеялись, что наш хозяин внесет шесть фунтов

стерлингов, но он отказался заплатить больше трех. Если бы мы приняли от

него эту сумму, другие последовали бы его примеру, и наши сборы значительно

уменьшились бы. Был поздний час, все мы проголодались. Но разве можно было

сесть за стол, не получив обещанной суммы? Никакие доводы не помогали.

Казалось, хозяин, был непреклонен. Его убеждали и купцы из этого же города, но все было напрасно. Мы просидели так всю ночь, а хозяин не желал прибавить

ни пенса. Мы также стояли на своем. Большинство моих коллег были вне себя, но старались сдержаться. Наконец, когда уже настало утро, хозяин уступил. Он

уплатил все шесть фунтов и накормил нас. Все это произошло в Тонгаате, однако слух об этом дошел даже до Станджера на Северном побережье и до

Чарлстауна в глубине страны, что облегчило нашу работу по сбору взносов.

Но сбор денежных средств был не единственной формой деятельности

Конгресса. Я давно уже усвоил принцип – не иметь в своем распоряжении денег

больше, чем необходимо. Обычно раз в месяц, а иногда, если в том была

надобность, и еженедельно мы устраивали собрания. На собраниях зачитывали

протокол предыдущего собрания и обсуждали различные вопросы. Люди не

привыкли принимать участие в открытых дебатах, говорить кратко и по

существу. Никто не решался взять слово. Я объяснял присутствующим, как

следует вести собрание, и они подчинялись этим правилам, понимая, что это

имеет для них воспитательное значение. И многие, никогда не выступавшие

перед аудиторией, научились публично обсуждать вопросы, представляющие

общественный интерес.

Зная, что в общественной работе маловажные нужды временами поглощают

крупные суммы, я в целях экономии решил вначале не печатать даже

квитанционных книжек. В конторе у меня был шапирограф (*), с помощью

которого я снимал копии с квитанций и докладов. Но и это начал делать лишь

тогда, когда казна Конгресса пополнилась, а число членов и объем работы

увеличились. Такая экономия очень важна для любой организации, и все же она

не всегда соблюдается. Вот почему я счел необходимым остановиться на этих

мелких деталях начального периода деятельности нашей маленькой, но растущей

организации.

(* Прибор для размножения рукописных или печатных текстов. *)

Люди редко заботятся о том, чтобы получить квитанцию за уплаченную сумму, но мы всегда настаивали, чтобы такие квитанции выдавались. Таким образом

удавалось учитывать каждую паю (1/12 аны), и я смею утверждать, что даже

сегодня в архивах Индийского конгресса Наталя можно найти в целости и

сохранности конторские книги за 1894 год. Тщательное ведение книг – sine qua non (*) работы любой организации. Без этого она может навлечь на себя дурную

славу. Без должного ведения счетов невозможно сохранить истину в ее

первозданной непорочности.

(* Необходимое условие (латин.). *)

Одной из сторон деятельности Конгресса была работа с получившими

образование индийцами, родившимися в колонии. Под покровительством Конгресса

была создана Ассоциация по вопросам образования индийцев – уроженцев

колонии. Членами ассоциации были, главным образом, молодые люди. С них

взимались номинальные членские взносы. Ассоциация была призвана выявлять их

нужды и жалобы, содействовать их духовному развитию, способствовать

сближению с индийскими купцами, а также привлекать их к общественной

деятельности. Члены ассоциации регулярно собирались, читали и обсуждали

статьи по различным вопросам. При ассоциации была создана небольшая

библиотека.

В задачу Конгресса входила также пропаганда. Она заключалась в разъяснении

действительного положения вещей в Натале англичанам в Южной Африке и Англии

и нашим соотечественникам в Индии. С этой целью я написал две брошюры.

Первая называлась "Обращение ко всем британцам Южной Африки". На основании

фактов она знакомила с общим положением индийцев в Натале. Другая брошюра -

"Избирательное право индийцев. Призыв". В ней излагалась краткая история

избирательного права индийцев в Натале и приводились соответствующие цифры и

факты. Я затратил немало усилий на эти брошюры, но результаты оправдали мои

усилия. Брошюры получили широкое распространение.

В результате своей деятельности мы завоевали многочисленных друзей для

индийцев в Южной Африке и получили активную поддержку всех политических

партии Индии. Для южноафриканских индийцев наметилась также четкая программа

действий.

XX. БАЛАСУНДАРАМ

Горячие и чистые веления сердца всегда исполняются. В этом я часто

убеждался на личном опыте. Служение бедным – таково веление моего сердца, оно всегда толкало меня к беднякам и позволяло слиться с ними.

В Индийский конгресс Наталя входили индийцы – уроженцы колонии и

конторские служащие, а неквалифицированные рабочие и законтрактованные

рабочие оставались за его пределами. Конгресс все еще не был для них своим.

Они не в состоянии были платить взносы и в Конгресс не вступали. Конгресс

мог бы завоевать их симпатии, только если бы стал служить им. Такая

возможность представилась, когда ни Конгресс, ни я не были готовы к этому. Я

проработал всего три или четыре месяца, и Конгресс переживал еще

младенческий возраст. Ко мне явился тамил в рваной одежде, с головным убором

в руках. У него были выбиты два передних зуба и весь рот в крови. Плача и

дрожа всем телом, он рассказал, что его избил хозяин. Рассказ его во всех

подробностях мне перевел мой конторщик, тоже тамил. Баласундарам – так звали

посетителя – был законтрактованным рабочим у известного в Дурбане европейца.

Рассердившись на него, хозяин вышел из себя и жестоко поколотил

Баласундарама, выбив ему два зуба.

Я отправил рабочего к доктору. В то время врачи были только белые. Я хотел

получить медицинское свидетельство с указанием характера нанесенных

Баласундараму побоев. Получив такое свидетельство, я немедленно свел

потерпевшего к судье, которому передал показания Баласундарама, данные под

присягой. Прочитав их, судья возмутился и вызвал хозяина повесткой в суд.

Я отнюдь не стремился к тому, чтобы хозяин понес наказание, а хотел

только, чтобы он отпустил Баласундарама. Закон о законтрактованных рабочих

был мне известен. Если обыкновенный слуга бросал службу без предупреждения, хозяин мог предъявить ему иск через гражданский суд. Положение же

законтрактованного рабочего было совсем иным. При подобных же

обстоятельствах он отвечал перед уголовным судом и в случае вынесения

обвинительного приговора подлежал тюремному заключению. Вот почему, как

сказал сэр Уильям Хантер, система вербовки рабочих почти то же, что рабство.

Как и рабы, законтрактованные рабочие были собственностью хозяев.

Освободить Баласундарама можно было только одним из двух способов: либо

заставить протектора по делам законтрактованных рабочих аннулировать

контракт (или передать этот контракт кому-нибудь другому), либо заставить

хозяина Баласундарама освободить его. Я пошел к хозяину и сказал ему:

– Я не хочу возбуждать против вас дело и добиваться наказания для вас.

Полагаю, вы понимаете, как жестоко вы избили человека. Я удовольствуюсь тем, что вы передадите контракт кому-нибудь другому.

Он охотно согласился. Тогда я обратился к протектору по делам

законтрактованных рабочих. Тот тоже дал согласие при условии, что я найду

нового хозяина для Баласундарама.

Я занялся поисками предпринимателя. Нужен бы европеец, так как индийцы не

имели права держать законтрактованных рабочих. У меня в то время знакомых

среди европейцев было мало. Я обратился к одному из них, и он согласился

взять к себе Баласундарама. Я поблагодарил его за любезность. Мировой судья

признал виновным хозяина Баласундарама и занес в протокол, что он обязался

передать законтрактованного рабочего другому лицу.

Дело Баласундарама стало известно всем законтрактованным рабочим, и они

теперь считали меня своим другом. Я от всей души радовался этой дружбе. Ко

мне в контору приходило много законтрактованных рабочих, и я получил

прекрасную возможность ознакомиться с их радостями и горестями.

Весть о деле Баласундарама дошла даже до Мадраса. Рабочие из разных мест

этой провинции, прибывшие в Наталь по контракту, узнавали об этом от своих

законтрактованных собратьев.

Само по себе дело не представляло ничего особенного, но уже сам факт, что

в Натале нашелся человек, занявшийся законтрактованными рабочими и публично

выступивший в их защиту, был для них событием радостным и обнадеживающим.

Я уже отметил, что Баласундарам вошел ко мне в контору, держа головной

убор в руках. Эта черточка характерна для поведения человека, привыкшего к

унижениям. Я уже говорил об инциденте в суде, когда от меня потребовали

снять тюрбан. Все законтрактованные рабочие и вообще индийцы обязаны были

снимать головной убор в присутствии европейца, была ли то фуражка, тюрбан

или шарф, обмотанный вокруг головы. Приветствие, хотя бы обеими руками, считалось недостаточным. Баласундарам полагал, что должен соблюсти это

правило также и в отношении меня. Это был первый случай в моей практике. Я

почувствовал себя неловко и попросил его надеть шарф. Он не сразу решился на

это, но я заметил выражение удовольствия на его лице.

Для меня всегда было загадкой, как могут люди считать для себя почетным

унижение ближнего.

XXI. НАЛОГ В 3 ФУНТА СТЕРЛИНГОВ

В деле Баласундарама я столкнулся с законтрактованными индийцами. Однако

серьезно заняться изучением их положения побудила меня кампания об

установлении для них тяжелого особого налога.

В том же 1894 году правительство Наталя предполагало обложить

законтрактованных индийцев ежегодным налогом в 25 фунтов стерлингов. Этот

проект поразил меня. Я поставил вопрос об этом на обсуждение Конгресса, и

было решено немедленно организовать сопротивление этому мероприятию.

Следует вкратце объяснить происхождение этого налога.

Приблизительно в 1860 году европейцы в Натале нуждались в рабочей силе для

возделывания сахарного тростника и производства сахара. Это было невозможно

без ввоза рабочих из других стран, так как жившие в Натале зулусы для такой

работы не годились. Правительство в Натале снеслось с индийским

правительством и получило разрешение на вербовку рабочих. Завербованные

рабочие должны были подписывать контракт, обязывавший их отработать в Натале

пять лет. По истечении этого срока им предоставлялась возможность поселиться

в Натале и приобрести землю на правах полной собственности. Обещание таких

прав послужило приманкой, которая необходима была в то время белым, так как

они рассчитывали поднять свое сельское хозяйство при помощи индийских

рабочих, отслуживших срок по контракту.

Но индийцы дали больше, чем от них ожидали. Они развели в большом

количестве овощи, стали возделывать многие культуры, привезенные из Индии, дали возможность выращивать дешевле местные сорта, внедрили культуру манго.

При этом индийцы не ограничились сельским хозяйством, а занялись и

торговлей. Они покупали земельные участки также и для строительства. Многие

простые рабочие стали землевладельцами и домовладельцами. За ними из Индии

последовали купцы. Покойный шет Абубакар Амод был одним из первых среди них.

Он довольно быстро основал крупное дело.

Белые купцы забили тревогу. Когда они желали приезда индийских рабочих, они не учитывали их деловых способностей. Они еще готовы были примириться с

тем, что индийцы станут независимыми землевладельцами, но не могли допустить

конкуренции в торговле.

Так были посеяны первые семена вражды к индийцам. Другие факторы

способствовали ее углублению. Наш особый образ жизни, простота, умение

довольствоваться небольшой прибылью, равнодушие к правилам гигиены и

санитарии и скаредность, если речь шла о необходимости поддерживать свои

дома в хорошем состоянии, – все это в сочетании с религиозными различиями

раздувало пламя вражды. В законодательстве вражда эта нашла отражение в

законопроектах о лишении нас избирательных прав и об обложении налогом

законтрактованных индийцев. Помимо этого, были проведены и другие меры, направленные на ущемление прав и достоинства индийцев.

Первое предложение было о принудительной репатриации индийских рабочих с

таким расчетом, чтобы срок их контрактов истекал уже в Индии. Но на это не

согласилось бы индийское правительство. Тогда было внесено другое

предложение:

1) законтрактованный рабочий по истечении срока контракта должен

возвратиться в Индию; или же

2) подписывать каждые два года новый контракт, причем при возобновлении

контракта он получает прибавку;

3) в случае отказа вернуться в Индию или возобновить контракт рабочий

должен платить ежегодный налог в 25 фунтов стерлингов.

В Индию была послана делегация в составе сэра Генри Биннса и м-ра Мейсона

с целью добиться одобрения этого предложения индийским правительством.

Вице-королем Индии был в то время лорд Элджин. Он отверг налог в 25 фунтов, но согласился на установление подушного налога в 3 фунта. Я считал тогда и

убежден до сих пор, что это был серьезный промах со стороны вице-короля.

Давая такое согласие, он совершенно не подумал об интересах Индии. В его

обязанности совсем не входило оказывать услуги европейцам в Натале.

Законтрактованный рабочий, имеющий жену, сына старше шестнадцати лет и дочь

старше тринадцати лет, должен был платить налог с четырех человек в размере

12 фунтов в год, а между тем средний доход главы семьи никогда не превышал

14 шиллингов в месяц. Такого чудовищного налога не существовало ни в одной

стране.

Мы развернули бурную кампанию протеста. Если бы не вмешался Индийский

конгресс Наталя, вице-король, пожалуй, согласился бы и на налог в 25 фунтов.

Снижение его до 3 фунтов было, по-видимому, всецело результатом агитации

Конгресса. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Возможно, что независимо от

сопротивления Конгресса индийское правительство с самого начала отвергло бы

налог в 25 фунтов стерлингов и сократило бы его до 3 фунтов. Во всяком

случае санкционирование налога представляло собой злоупотребление доверием

со стороны индийского правительства. Вице-королю как лицу, ответственному за

благосостояние Индии, ни в коем случае не следовало бы одобрять этот

бесчеловечный налог.

Конгресс не мог расценить сокращение налога с 25 до 3 фунтов стерлингов

как большое достижение. Сожалели, что не удалось полностью отстоять интересы

законтрактованных индийцев. Конгресс сохранил решимость освободить индийцев

от уплаты этого налога, однако прошло двадцать лет, прежде чем этого удалось

добиться. Но это явилось результатом усилий индийцев уже не только Наталя, а

всей Южной Африки. Вероломство по отношению к ныне покойному м-ру Гокхале

стало поводом для последней кампании, в которой приняли участие все

законтрактованные индийцы. В этой борьбе некоторые из них поплатились жизнью

– они были расстреляны, а свыше десяти тысяч брошены в тюрьмы.

Однако истина в конце концов восторжествовала. Страдания индийцев были

выражением этой истины. Но истина не победила бы, если бы не было твердой

веры, огромного терпения и непрестанных усилий. Если бы община прекратила

борьбу, если бы Конгресс свернул кампанию и принял налог как нечто

неизбежное, ненавистную подать продолжали бы взимать с законтрактованных

индийцев до сего дня к вечному стыду индийцев Южной Африки и всей Индии.

XXII. СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ РЕЛИГИЙ

Если я оказался всецело поглощен служением общине, то причина этого

заключалась в моем стремлении к самопознанию. Я сделал своей религией

религию служения, так как чувствовал, что только так можно познать бога.

Служение было для меня служением Индии, потому что оно пришло ко мне без

исканий, просто я имел склонность к этому. Я отправился в Южную Африку, чтобы попутешествовать, а также избежать катхиаварских интриг и добывать

самому средства к жизни. Но, как я уже говорил, я обрел себя в поисках бога

и в стремлении к самопознанию.

Друзья-христиане пробудили во мне жажду знаний, которая стала почти

неутолимой, и даже если бы мне захотелось быть равнодушным, они не оставили

бы меня в покое. Меня разгадал глава южноафриканской генеральной миссии в

Дурбане м-р Спенсер Уолтон. Я стал почти членом его семьи. Конечно, предпосылкой для этого знакомства были мои связи с христианами в Претории.

М-р Уолтон действовал весьма своеобразно. Я не помню, чтобы он когда-либо

предлагал мне принять христианство. Но он раскрыл передо мной свою жизнь и

предоставил мне возможность проследить все его поступки.

М-с Уолтон была кроткая и одаренная женщина. Мне нравилось отношение ко

мне этой пары. Мы знали, что между нами существуют глубокие расхождения.

Никакие дискуссии не могли бы сгладить их. Но и расхождения оказываются

полезными там, где есть терпимость, милосердие и истина. Мне нравились

смирение и настойчивость м-ра и м-с Уолтон, их преданность делу. Мы

встречались очень часто.

Эта дружба поддерживала мой интерес к религии. Теперь я уже не мог уделять

столько времени изучению религии, как в Претории. Но я использовал и тот

небольшой досуг, каким располагал. Моя переписка по вопросам религии

продолжалась. Райчандбхай направлял меня. Один из друзей прислал мне книгу

Нармадашанкара "Дхарма Вичар". Предисловие в ней во многом помогло мне. Я

слышал, что поэт жил жизнью богемы, и описание в предисловии переворота, происшедшего с ним благодаря изучению религии, пленило меня. Я полюбил эту

книгу и внимательно перечитал ее. С интересом прочел я и книгу Макса Мюллера

"Индия – чему она может научить нас?", а также опубликованный Теософическим

обществом перевод "Упанишад". Эти книги увеличили мое уважение к индуизму, его очарование все более захватывало меня. Однако я не стал предубежденно

относиться к другим религиям. Я прочел "Жизнь Магомета и его преемников"

Вашингтона Ирвинга и панегирик пророку Карлейля. Эти книги возвысили

Мухаммеда в моих глазах. Я также прочел книгу, называвшуюся "Так говорил

Заратустра" (*).

(* Произведение немецкого философа Ф. В. Ницше (1844-1900). *)

Таким образом я приобрел больше знаний о различных религиях. Изучение их

способствовало развитию самоанализа и привило мне привычку осуществлять на

практике все, что привлекало меня во время занятий. Так, я начал делать

некоторые упражнения по системе йогов в той мере, в какой смог понять, в чем

они заключаются, из описания, приведенного в индусских книгах. Мне не

удалось далеко продвинуться в этих упражнениях, и я решил, что, когда

вернусь в Индию, продолжу свои занятия под руководством какого-нибудь

специалиста. Но желание это так и осталось неосуществленным.

Я усиленно изучал также произведения Толстого. "Краткое евангелие", "Так

что же нам делать?" и другие его книги произвели на меня сильное

впечатление. Я все глубже понимал безграничные возможности всеобъемлющей

любви.

Примерно в это же самое время я познакомился еще с одной христианской

семьей. По ее предложению я каждое воскресенье посещал методистскую церковь.

В этот день меня всегда приглашали и на обед. Церковь не произвела на меня

хорошего впечатления. Проповеди показались невдохновляющими. Прихожане не

поразили никакой особой религиозностью. Они были не собранием набожных душ, а скорее по-мирски мыслящими людьми, которые посещают церковь для

развлечения или в соответствии с обычаем. Иногда я невольно начинал дремать

во время богослужения. Мне было стыдно, но чувство стыда облегчалось тем, что некоторые из моих соседей тоже клевали носом. Я не смог посещать

подобные богослужения долгое время.

Моя связь с семьей, которую я обычно навещал каждое воскресенье, порвалась

внезапно. Можно сказать, мне предложили прекратить визиты. Случилось это

так. Хозяйка была добрая и простая, но несколько ограниченная женщина. Мы

много говорили на религиозные темы. Я тогда перечитывал "Свет Азии" Арнолда.

Однажды мы начали сравнивать жизнь Иисуса с жизнью Будды.

– Вспомните Гаутаму сострадающего! – сказал я. – Его сострадание

распространялось не только на человечество, но и на все живые существа.

Разве душа не переполняется умилением при взгляде на агнца, лежащего на его

плечах? Этой любви ко всем живым существам нет у Иисуса.

Такое сравнение огорчило добрую женщину. Я понял ее чувства, прекратил

разговор, и мы перешли в столовую. Ее сын, настоящий херувим, едва достигший

пяти лет, тоже был с нами. Я чувствую себя самым счастливым человеком, когда

нахожусь среди детей, а с этим малышом мы давно уже были друзьями. Я с

пренебрежением отозвался о куске мяса, лежавшем на его тарелке, и принялся

расхваливать яблоко, лежавшее на моей. Невинный малыш был увлечен и вслед за

мной стал восхвалять яблоко.

А мать? Она была в ужасе.

Мне сделали замечание. Я переменил тему разговора. На следующей неделе я, как обычно, навестил семью, не понимая, что мне следует прекратить визиты, да и не считая, что это было бы правильно. Но добрая женщина внесла ясность

в создавшееся положение.

– М-р Ганди, – сказала она, – пожалуйста, не обижайтесь на меня. Я считаю

своим долгом сказать вам, что ваше общество отнюдь не благоприятным образом

действует на мальчика. Каждый день он колеблется, есть ли ему мясо, и просит

фрукты, напоминая мне о ваших доводах. Это уж слишком. Если он не будет есть

мясо, он ослабеет, если не заболеет. Я не в состоянии переносить это. Отныне

вы должны разговаривать только с нами, взрослыми. Ваши беседы, очевидно, плохо влияют на детей.

– М-с... – ответил я, – мне очень жаль, что так получилось. Я понимаю ваши

родительские чувства, так как у меня самого есть дети. Мы можем очень просто

покончить с этим неприятным положением. То, что я ем и от чего отказываюсь, больше влияет на ребенка, чем мои слова. Поэтому лучше всего мне вообще

прекратить посещения. Это, конечно, не должно повлиять на нашу дружбу.