Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

избирательные права, которое запрещало издание законов, направленных против

индийцев как таковых. Это означало, что законы должны были быть одинаковыми

для всех, независимо от цвета кожи и расовой принадлежности. Оба упомянутых

законопроекта были составлены таким образом, что распространялись якобы на

всех, но цель их была – ввести новые ограничения именно для индийского

населения Наталя.

Борьба против этих законопроектов значительно расширила сферу моей

общественной деятельности и еще более усилила сознание долга среди членов

индийской общины. Законопроекты были переведены на индийские языки с

подробными комментариями, для того, чтобы индийцы могли понять весь скрытый

в них смысл. Мы обратились к министру колоний, но он отказался вмешаться, и

законы вошли в силу.

Общественная деятельность поглощала большую часть моего времени. Адвокат

Мансухлал Наазар, который тогда был уже в Дурбане, поселился у меня и тоже

занялся общественной работой. Тем самым он несколько облегчил мою ношу.

Во время моего отсутствия шет Адамджи Миякхан с честью выполнял свои

обязанности. При нем увеличилось число членов Индийского конгресса Наталя, а

в кассе прибавилась почти 100 фунтов стерлингов. Я воспользовался

возбуждением, вызванным законопроектами, а также выступлением против

прибывших со мной пассажиров, и обратился к индийцам с воззванием, в котором

призывал вступать в Индийский конгресс Наталя и делать взносы в фонд

Конгресса. Денежный фонд Конгресса вскоре увеличился до 5 тысяч фунтов

стерлингов. Я стремился создать для Конгресса постоянный фонд, чтобы

приобрести недвижимость, на доходы от которой Конгресс мог бы развивать свою

деятельность. Это был мой первый опыт руководства общественной организацией.

Я поделился своими соображениями с товарищами по работе, и они одобрили мой

план. Недвижимость была приобретена, сдана в аренду, а арендной платы было

достаточно на покрытие текущих расходов Конгресса. Недвижимость была вверена

попечению большой группы доверенных лиц, которые управляют ею и сейчас. Но

со временем между доверенными лицами возникли ссоры, так что теперь доход от

недвижимости поступает в суд.

Это неприятное положение создалось уже после моего отъезда из Южной

Африки. Но еще задолго до этого я изменил свое мнение о пользе постоянных

фондов для общественных учреждений. Теперь, опираясь на большой опыт

руководства многочисленными общественными организациями, я пришел к твердому

убеждению, что общественным организациям не следует иметь постоянных фондов.

Такие фонды становятся источником морального разложения организации.

Общественные организации создаются при поддержке и на средства

общественности. Когда они лишаются такой поддержки, они утрачивают и право

на существование. Между тем организации, функционирующие за счет постоянных

фондов, нередко игнорируют общественное мнение и часто ответственны за

действия, противоречащие интересам общественности. В нашей стране мы

сталкиваемся с этим на каждом шагу. Некоторые так называемые религиозные

организации вообще перестали отчитываться в своей деятельности. Доверенные

лица, управляющие их имуществом, фактически стали собственниками этого

имущества и ни перед кем не несут ответственности. Я убежден, что

общественная организация должна жить сегодняшним днем, как живет природа.

Организация, не пользующаяся поддержкой общественности, не имеет права на

существование как таковая. Ежегодные пожертвования в фонд организации – это

проверка ее популярности и честности ее руководства; и я считаю, что каждая

организация должна пройти такую проверку. Но надо, чтобы меня поняли

правильно. Мои замечания не относятся к организациям, которые по самой своей

природе не могут существовать на временной основе. Я имею в виду текущие

расходы, которые должны производиться за счет добровольных пожертвований, получаемых ежегодно.

Такие воззрения укрепились во мне в период проведения сатьяграхи в Южной

Африке. Эта замечательная кампания, продолжавшаяся более шести лет, велась

без всяких постоянных фондов, хотя для нее требовались сотни тысяч рупий.

Помнится, бывали случаи, когда я не знал, что мы будем делать завтра, если

не будет пожертвований. Но я не буду здесь предвосхищать события. Читатель

найдет обоснования моих взглядов в следующих главах.

V. ОБУЧЕНИЕ ДЕТЕЙ

Когда в январе 1897 года я прибыл в Дурбан, со мною было трое детей: десятилетний сын моей сестры и двое моих сыновей девяти и пяти лет. Возник

вопрос – где их обучать.

Я мог бы послать их в школы, предназначенные для детей европейцев, но это

можно было сделать только по протекции и в виде исключения. Детям индийцев

не разрешалось учиться в таких школах. Для них существовали школы, созданные

христианскими миссиями, но я не хотел посылать своих детей и туда, так как

мне не нравилась там постановка преподавания. Оно велось исключительно на

английском языке, иногда же на неправильном хинди или тамильском. Причем и в

эти школы нелегко было попасть. Я никак не мог примириться с таким

положением вещей и пытался обучать детей сам. Но я мог делать это в лучшем

случае нерегулярно, а подходящего учителя, знающего гуджарати, найти не

удавалось.

Я не знал, как быть. Я поместил в газетах объявление, что ищу

преподавателя-англичанина, который согласился бы обучать детей под моим

руководством. Ему я мог бы поручить вести систематические занятия по

некоторым дисциплинам, а в остальном достаточно было бы и тех немногих

нерегулярных уроков, которые мог давать детям я сам. В результате я нашел

гувернантку-англичанку за семь фунтов стерлингов в месяц. Так продолжалось

некоторое время. Но я был недоволен. Благодаря тому, что я говорил с детьми

только на родном языке, они немного научились гуджарати. Отсылать их обратно

в Индию я не хотел, так как считал, что малолетние дети не должны

расставаться со своими родителями. Воспитание, которое естественно

прививается детям в хорошей семье, невозможно получить в обстановке школьных

общежитий. Поэтому я держал детей при себе. Правда, я попробовал послать

племянника и старшего сына на несколько месяцев в школу-интернат в Индию, но

вскоре вынужден был взять их домой. Впоследствии старший сын, став уже

взрослым, отправился в Индию, чтобы поступить в среднюю школу в Ахмадабаде.

Племянник же, мне кажется, удовлетворился тем, что сумел ему дать я. К

несчастью, он умер совсем молодым после непродолжительной болезни. Другие

трое моих сыновей никогда не посещали школы, но получили все же

систематическую подготовку в импровизированной школе, организованной мною

для детей участников сатьяграхи в Южной Африке.

Все мои опыты были, однако, недостаточными. Я не имел возможности уделять

детям столько времени, сколько хотелось бы. Невозможность оказывать им

достаточно внимания и другие неустранимые причины помешали мне дать им то

общее образование, какое мне хотелось, и все мои сыновья выражали

недовольство по этому поводу. Всякий раз, как они встречаются с магистром

или бакалавром, или даже с обладателем аттестата зрелости, они чувствуют

себя неловко оттого, что им недостает школьного образования.

Тем не менее я считаю, что если бы я настоял на их обучении в школе, они

не получили бы того, что могла им дать только школа жизни или постоянное

общение с родителями. Я никогда не чувствовал бы себя спокойным за них, как

теперь, а искусственное воспитание, которое они могли бы получить в Англии

или в Южной Африке, будучи оторванными от меня, никогда не научило бы их той

простоте и готовности служить обществу, которую они проявляют теперь.

Искусственно приобретенные там жизненные навыки могли бы стать серьезной

помехой для моей общественной деятельности. Но хотя мне не удалось дать

детям общее образование, которое отвечало бы и моим запросам и их, все же, оглядываясь на прошлое, я не могу сказать, что не сделал всего, что обязан

был сделать для них по мере своих сил. Не сожалею я и о том, что не посылал

их в школу. Мне всегда казалось, что нежелательные для меня черты в старшем

сыне до некоторой степени – отголосок моих собственных недостатков, свойственных мне в юные годы, когда не было еще самодисциплины и ясной цели

в жизни. Я считаю, что то время было для меня периодом незрелости ума и

слабости характера. Но оно совпало с наиболее впечатлительным возрастом

сына. Он, естественно, не хочет признать, что то был для меня период

слабости и неопытности, а, наоборот, полагает, что это самое светлое время

моей жизни и что изменения, происшедшие впоследствии, вызваны заблуждением, которое я неправильно называю просветлением. И действительно, почему бы ему

не думать, что мои юные годы были периодом пробуждения, а последующие -

годами радикальной перемены, годами заблуждений и самомнений? Друзья часто

ставили меня в тупик такими вопросами: что было бы плохого в том, если бы я

дал сыновьям академическое образование? Какое право имел я подрезать им

крылья? Зачем я помешал им приобрести ученые степени и избрать карьеру по

собственному вкусу?

Вопросы эти, мне кажется, не имеют особого смысла. Мне приходилось

сталкиваться со многими учащимися. Я пытался сам или через посредство других

применять по отношению к другим детям свои "новшества" в области образования

и видел результаты этого. Я знаю многих молодых людей, сверстников моих

сыновей, и не нахожу, что они лучше их или что мои сыновья могут у них

многому научиться.

Будущее покажет, каков окончательный результат моих экспериментов. Цель

обсуждения этого предмета в данной главе заключается в том, чтобы

предоставить возможность изучающему историю цивилизации проследить разницу

между систематическим обучением дома и в школе и познакомиться с вопросом о

значении для детей изменений, вносимых родителями в свою жизнь. Эта глава

призвана также показать, как далеко могут завести приверженца истины его

искания, а также продемонстрировать приверженцу свободы, как много жертв

требует эта суровая богиня. Если бы я был лишен чувства собственного

достоинства и стремился бы к тому, чтобы мои дети получили такое

образование, которое не могут получить другие, то я, наверное, лишил бы их

наглядного урока свободы и самоуважения, который я им преподал за счет

общего образования. Когда приходится выбирать между свободой и учением, кто

же станет отрицать, что свобода в тысячу раз предпочтительнее учения?

Юноши, которых я в 1920 году вырвал из этих оплотов рабства – школ и

колледжей – и которым я советовал во имя свободы лучше остаться

необразованными и стать каменщиками, чем получить общее образование в цепях

рабства, вероятно, сумеют понять теперь, чем был вызван такой совет.

VI. ДУХ СЛУЖЕНИЯ

Моя профессиональная деятельность развивалась довольно успешно, но я не

испытывал удовлетворения от этого. Меня постоянно волновал вопрос, как бы

еще упростить свой образ жизни и совершить какой-нибудь конкретный акт

служения своим соотечественникам. Однажды ко мне в дверь постучался

прокаженный. У меня не хватило духу ограничиться лишь тем, чтобы накормить

его, и я приютил его у себя, перевязывал ему раны и ухаживал за ним. Но это

не могло продолжаться бесконечно: не было материальных возможностей, да и не

хватало силы воли держать его у себя постоянно. В конце концов я отправил

его в государственную больницу для законтрактованных рабочих.

Я продолжал испытывать чувство неудовлетворенности. Мне хотелось

гуманистической деятельности, и притом постоянной. Д-р Бут был главой миссии

св. Эйдана. Он был добрым человеком и лечил своих пациентов безвозмездно.

Благодаря щедрости парса Рустомджи оказалось возможным открыть небольшую

больницу, которой ведал д-р Бут. Мне очень хотелось служить в больнице в

качестве брата милосердия. Отпуск лекарств отнимал ежедневно один-два часа, и я решил выкроить время от занятий в конторе, чтобы исполнять обязанности

фармацевта в больничной аптеке. Большую часть моей профессиональной

деятельности составляли юридические консультации в моей конторе, дела по

передаче имущества и третейское разбирательство. Правда, у меня обычно

бывало несколько дел в городском суде, но большинство из них не имели

спорного характера. М-р Хан, вслед за мной приехавший в Южную Африку и

живший вместе со мной, согласился взять часть этих дел на себя. Таким

образом, у меня было время для работы в больнице. На это уходило два часа

каждое утро, включая время на дорогу до больницы и обратно. Работа с

больными несколько успокоила меня. Я выслушивал жалобы пациентов, докладывал

о них доктору и выдавал лекарства по рецептам. Все это позволило мне ближе

познакомиться с больными индийцами, которые в большинстве своем были

законтрактованными рабочими – тамилами, телугу и выходцами из Северной

Индии.

Приобретенный опыт сослужил мне хорошую службу во время бурской войны, когда я предложил свои услуги по уходу за больными и ранеными солдатами.

Воспитание детей по-прежнему занимало меня. У меня родилось двое сыновей в

Южной Африке, и опыт работы в больнице оказался полезным и в вопросах, касающихся воспитания. Мой дух независимости был для меня источником

постоянных осложнений. Мы с женой решили обратиться к лучшим врачам во время

родов, но что стал бы я делать, если бы доктор и няня оставили нас на

произвол судьбы в критический момент? Кроме того, няня должна была быть

индианкой. Между тем достать опытную няню-индианку в Южной Африке было во

всяком случае не менее трудно, чем в самой Индии. Тогда я начал изучать

необходимую литературу для обеспечения надлежащего ухода. Я прочел книгу

д-ра Трибхувандаса "Мане Шикхаман" ("Советы матери") и ухаживал за своими

детьми, следуя указаниям книги, дополняя их в отдельных случаях ранее

приобретенными познаниями. Услугами няни я пользовался не более двух месяцев

каждый раз, главным образом для оказания помощи жене, а не для ухода за

детьми, за которыми следил сам.

Рождение последнего ребенка было для меня серьезным испытанием. Роды

начались неожиданно. Сразу же привести врача не удалось, некоторое время

ушло на поиски акушерки. Но если бы даже ее застали дома, то и тогда она не

поспела бы к родам. На мою долю выпало следить за благополучным течением

родов. Внимательное изучение этого вопроса по книге доктора Трибхувандаса

принесло мне неоценимую пользу. Я даже не нервничал.

Я убежден, что для правильного воспитания детей родители должны обладать

общими познаниями по уходу за ними. На каждом шагу я ощущал пользу, которую

принесло мне тщательное изучение этого вопроса. Мои дети не были бы такими

здоровыми, если бы я не изучил это дело и не применял приобретенные знания

на практике. Мы страдаем от своего рода предрассудка, будто ребенку нечему

учиться в течение первых пяти лет его жизни. Между тем в действительности

происходит как раз наоборот – ребенок никогда уже не научится тому, что он

приобретает в течение первых пяти лет. Воспитание детей начинается с

зачатия. На ребенке отражается физическое и духовное состояние родителей в

момент зачатия. Затем в период беременности ребенок находится под влиянием

настроений матери, ее желаний и характера, так же как и ее образа жизни.

После рождения ребенок начинает подражать родителям, и в течение многих лет

его развитие всецело зависит от них.

Супруги, отдающие себе в этом отчет, никогда не вступят в половую связь

только для удовлетворения своей похоти, а лишь из желания иметь потомство.

Думать, что половой акт – самостоятельная функция, в такой же степени

необходимая, как сон и еда, по-моему, есть величайшее невежество.

Существование мира зависит от акта рождения, а поскольку мир является ареной

деятельности бога и отражением его славы, рождаемость должна

контролироваться для надлежащего развития мира. Тот, кто отдает себе в этом

отчет, сумеет сдержать свое вожделение во что бы то ни стало, вооружится

знаниями, необходимыми для обеспечения своим потомкам физического, духовного

и морального здоровья, и передаст эти знания потомству.

VII. БРАХМАЧАРИЯ – I

Мы уже достигли в нашем повествовании того периода, когда я стал серьезно

думать о принятии обета брахмачарии. Единобрачие было моим идеалом еще со

времени женитьбы, а верность жене вытекала для меня из любви к правде. Но в

Южной Африке я стал сознавать важность соблюдения брахмачарии даже по

отношению к жене. Я затрудняюсь в точности определить, какое обстоятельство

или какая книга дали такое направление моим мыслям, но, помнится, решающим

фактором было влияние Райчандбхая, о котором я уже рассказывал. До сих пор

помню разговор с ним на эту тему. Как-то в беседе я стал превозносить

преданность мужу м-с Гладстон. Я читал, что м-с Гладстон настаивала на праве

готовить чай для мужа даже в палате общин, что стало правилом в жизни этой

знаменитой супружеской пары, все действия которой отличались регулярностью.

Я рассказывал об этом поэту, попутно восхваляя супружескую любовь.

– Что вы цените выше, – спросил Райчандбхай, – любовь м-с Гладстон как

жены к своему мужу или ее преданное служение ему независимо от ее отношения

к м-ру Гладстону? Допустим, она была бы его сестрой или преданной служанкой

и обслуживала бы его столь же старательно, что бы вы на это сказали? Разве

не бывает таких преданных сестер или служанок? Допустим, вы встретили бы

такую же нежную преданность слуги-мужчины, понравилось бы это вам так же, как поведение м-с Гладстон? Подумайте над тем, что я сказал.

Сам Райчандбхай был женат. Эти слова сначала показались мне проявлением

его бесчувственности, но они произвели на меня неизгладимое впечатление. Я

понял, что преданность прислуги в тысячу раз больше достойна похвалы, чем

преданность жены мужу. Нет ничего удивительного в преданности жены мужу, так

как они связаны неразрывными узами. Такая преданность вполне естественна. Но

чтобы отношения, исполненные такой же преданности, установились между

хозяином и слугой, требуется особое усилие. Точка зрения поэта все больше

нравилась мне.

Я задавал себе вопрос: как же в таком случае должен я относиться к жене?

Разве моя верность жене состоит в том, чтобы сделать ее средством для

удовлетворения моей похоти? Пока я раб вожделения, моя верность ничего не

стоит. Должен отдать справедливость жене: она никогда не была

искусительницей. Для меня поэтому не представляло никакой трудности принять

обет брахмачарии, если бы мне этого захотелось. Однако слабая воля и

чувственное влечение были тому помехой.

Даже после того, как я стал это понимать, я дважды терпел неудачу. Мои

неудачи объясняются тем, что мотивы моих попыток были низменного свойства.

Моей главной целью было не иметь больше детей. В Англии я читал о

противозачаточных средствах. В главе о вегетарианстве я уже говорил о

деятельности д-ра Аллинсона, пропагандировавшего контроль рождаемости. На

какой-то период его деятельность оказала известное влияние на меня. Но м-р

Хилл, бывший противником подобных методов и настаивавший на внутренних

усилиях в противоположность внешним средствам, т. е. на самоконтроле, произвел на меня гораздо большее впечатление, и со временем я стал его

убежденным сторонником. Не желая больше иметь детей, я стал стремиться к

воздержанию. Это оказалось бесконечно трудным. Мы стали спать отдельно. Я

решил ложиться спать лишь тогда, когда чувствовал себя совершенно измученным

после проделанной за день работы. Все эти усилия не давали, на первый

взгляд, существенных результатов, но теперь я вижу, что к окончательному

решению я пришел через совокупность этих отдельных неудачных попыток.

Окончательное решение я принял лишь в 1906 году. Сатьяграха еще не

начиналась; я и не подозревал, что она надвигается. Я занимался адвокатской

практикой в Иоганнесбурге, когда произошло "восстание" зулусов в Натале, вспыхнувшее вскоре после англо-бурской войны. Я считал, что в связи с этим

должен предложить свои услуги правительству Наталя. Предложение было

принято, о чем будет сказано в другой главе. Эта работа заставляла постоянно

думать о необходимости воздержания, и я, как обычно, поделился мнением на

этот счет со своими товарищами по работе. Я пришел к выводу, что

деторождение и постоянная забота о детях несовместимы со служением обществу.

Я должен был ликвидировать свое домашнее хозяйство в Иоганнесбурге, для

того, чтобы быть в состоянии нести службу во время "восстания". По истечении

месяца после того, как я предложил свои услуги, я вынужден был отказаться от

дома, столь заботливо мною обставленного. Я отправил жену и детей в Феникс, а сам возглавил индийский санитарный отряд, приданный вооруженным силам

Наталя. Во время трудных походов, которые нам приходилось совершать, меня

осенила мысль, что если я хочу посвятить себя общественному служению, то

должен забыть о желании иметь детей, о благосостоянии и должен вести жизнь

ванапрастха – человека, отказавшегося от домашних забот.

Делами, связанными с "восстанием", я занимался не более шести недель. Но

этот небольшой период времени оказался очень важным в моей жизни. Я в

большей степени, чем когда-либо ранее, начал осознавать значение обетов. Я

понял, что обет не только не закрывает доступ к действительной свободе, но, напротив, открывает его. До этого времени мне не удавалось достигнуть успеха

из-за отсутствия силы воли, неверия в себя и в милосердие бога. Поэтому мой

разум носился по бурному морю сомнений. Я понял, что, отказываясь принять

обет, человек вводит себя в искушение. Обет как бы служит ему средством

перехода от распущенности к действительно моногамному супружеству. "Я верю в

усилие; я не хочу себя связывать обетами" – это умонастроение слабости, и в

нем проявляется скрытое желание того, от чего надо отказаться. В чем же

трудность принятия окончательного решения? Давая обет убежать от змеи, которая, я знаю, укусит меня, я просто не делаю попытки убежать от нее. Я

знаю, что только лишь попытка может означать верную смерть, так как попытка

– игнорирование того очевидного факта, что змея ужалит обязательно. Таким

образом, тот факт, что я могу довольствоваться только попыткой, означает, что я еще не до конца уяснил себе необходимость решительного действия. Нас

часто пугают сомнения такого рода: "Предположим, мои взгляды в будущем

изменятся, как же могу я связывать себя обетом?" Но такое сомнение часто

выдает отсутствие ясного понимания необходимости отказаться от определенной

вещи. Вот почему Нишкулананд пел:

Отказ от чего-либо без отвращения не будет продолжительным.

Следовательно, обет отречения – естественный и неизбежный результат

исчезновения желания.

VIII. БРАХМАЧАРИЯ – II

В 1906 году после всестороннего обсуждения и обдумывания я дал обет. До

этого я не делился своими мыслями с женой и посоветовался с ней только

тогда, когда уже давал обет. Она не возражала. Однако мне было очень трудно

принять окончательное решение. Не хватало сил. Сумею ли подчинить свои

чувства? Отказ мужа от половых сношений с женой казался тогда странным. Но я

решился предпринять этот шаг, веря в укрепляющую силу бога.

Оглядываясь назад на те двадцать лет, которые прошли с того времени, как я

дал обет, я испытываю удовольствие и изумление. Начиная с 1901 года, мне

удавалось с большим или меньшим успехом проводить в жизнь воздержание. Но

чувства свободы и радости, появившегося после того, как я дал обет, я

никогда не испытывал до 1906 года. До этого я постоянно опасался победы

соблазна. Теперь обет стал верной защитой от него. Огромные возможности

брахмачарии с каждым днем становились для меня все очевиднее. Я дал обет во

время пребывания в Фениксе. Освободившись от работы в санитарном отряде, я

отправился в Феникс, откуда должен был вернуться в Иоганнесбург. После

возвращения в Иоганнесбург приблизительно за месяц были заложены основы

сатьяграхи. Обет брахмачария подготовлял меня к этому помимо моего сознания.

Сатьяграха была принята не в результате заранее обдуманного плана. Она

родилась внезапно, помимо моей воли. Однако я ясно видел, что все

предшествующие мои шаги неизбежно вели к этому. Я сократил свои расходы по

дому в Иоганнесбурге и отправился в Феникс, так сказать, для того, чтобы

дать там обет брахмачарии.

Своим пониманием, что точное соблюдение брахмачарии ведет к достижению

состояния брахман, я не был обязан изучению шастр. Я пришел к этому

постепенно, путем жизненного опыта. Тексты шастр, касающиеся этого вопроса, я прочел гораздо позднее. Дав обет, я с каждым днем все больше убеждался в

том, что брахмачария включает защиту тела, ума и души. Ибо брахмачария не

была теперь для меня процессом трудного покаяния, а доставляла утешение и

радость. Каждый день я обнаруживал в ней новую красоту.

Не подумайте, однако, что соблюдение обета, хотя оно и приносило все

больше радости, давалось мне легко. Даже теперь, когда мне уже 56 лет, я

чувствую, как это трудно. Все более убеждаюсь, что соблюдение обета

напоминает хождение по острию ножа, и ежеминутно чувствую, как необходимо

быть вечно бдительным.

Контроль над своими вкусовыми ощущениями – главное условие при соблюдении

обета брахмачарии. Я убедился в том, что полный контроль над вкусом

чрезвычайно облегчает соблюдение обета, и стал проводить свои диетические

опыты не только как вегетарианец, но и как брахмачари. В результате этих

опытов я пришел к выводу, что пища брахмачари должна быть не обильной, простой, без пряностей и по возможности не вареной.

Шестилетний опыт показал мне, что идеальная пища для брахмачари – свежие

фрукты и орехи. При такой пище я был совершенно свободен от страстей.

Следование брахмачарии не требовало никаких усилий с моей стороны в Южной

Африке, когда я питался одними фруктами и орехами. Но уже с тех пор, как я

начал пить молоко, мне стало значительно труднее соблюдать обет. О том, как

случилось, что я вновь стал употреблять в пищу молоко, расскажу позже. Здесь

же замечу, что нисколько не сомневаюсь в том, что молоко затрудняет

соблюдение брахмачарии. Однако не следует делать вывод, что все брахмачари

должны отказаться от молока. Влияние различного рода пищи на соблюдение

брахмачарии можно определить лишь после длительных опытов. Мне предстоит еще

найти замену для молока, приготовленную из фруктов, которая в такой же

степени содействовала бы развитию мускулатуры и легко усваивалась

организмом. Врачи, вайдьи и хакимы не смогли дать мне дельный совет на этот

счет. Поэтому, хотя мне известно, что молоко отчасти и возбуждающее

средство, я пока никому не могу дать совет отказаться от него.

Чтобы облегчить соблюдение брахмачари, необходимо не только выбирать пищу

и ограничивать себя в еде, но и поститься. Наши страсти столь всесильны, что

ими можно управлять лишь при условии, если заключить их в строгие рамки как

извне, так и изнутри. Всем известно, что страсти бессильны, если вовсе не

принимать пищи, и, таким образом, пост в целях подчинения страстей, без

сомнения, очень полезен. Правда, есть люди, которым и пост не помогает, ибо

они считают, что можно стать невосприимчивыми к соблазнам, чисто механически

соблюдая пост. Они лишают организм необходимой пищи, но в то же время

услаждают свой ум всякого рода лакомствами, думая все время о том, что они

будут есть и пить по окончании поста. Такого рода пост не поможет им

подавлять ни чревоугодие, ни вожделение. Пост полезен лишь тогда, когда ум

поддерживает испытывающее голод тело, другими словами, когда он вызывает

отвращение к предметам, в которых отказано телу. Ум находится у истоков

всякой чувственности. Поэтому полезность поста ограниченна, так как человек, соблюдающий пост, может быть тем не менее обуреваем страстями. Однако можно

с уверенностью утверждать, что подавление полового влечения, как правило, невозможно без поста, который для соблюдения брахмачарии необходим. Многие, стремившиеся соблюдать брахмачарию, терпели неудачу лишь потому, что

поступали в отношении своих остальных чувств как люди, не являющиеся

брахмачари. Их попытка поэтому подобна попытке испытать бодрящий зимний

холод в изнуряющие летние месяцы. Весьма важно осознать различие между

жизнью брахмачари и жизнью не брахмачари. Сходство между ними только

кажущееся. Между тем различие должно быть ясно, как дневной свет. И тот и

другой пользуются зрением, но брахмачари пользуется им, чтобы видеть славу

божью, а другой – чтобы видеть окружающую его суетность. И тот и другой

пользуются своими ушами, но в то время, как один не слышит ничего, кроме

хвалы господу, другой внимает только непристойностям. Оба часто бодрствуют

до глубокой ночи, но тогда как один посвящает эти часы молитве, другой

растрачивает их на пустые сумасбродные развлечения. Оба питают свой желудок, но первый для того, чтобы поддержать в хорошем состоянии вместилище бога, второй же объедается и превращает священный сосуд в зловонную клоаку. Таким

образом, оба живут как бы на противоположных полюсах, и расстояние, разделяющее их, с течением времени не сокращается, а увеличивается.

Брахмачария означает сдержанность чувств в мыслях, словах и поступках. С

каждым днем я все более убеждался в необходимости ограничений упомянутого

выше характера. Нет предела возможностям отречения, как нет предела и

возможностям брахмачарии. Брахмачарии нельзя достигнуть лишь частичными

усилиями. Для многих брахмачария остается идеалом. Человек, стремящийся к

брахмачарии, всегда будет сознавать свои недостатки, выискивать страсти, таящиеся в глубине его души, и постоянно стремиться освободиться от них. До

тех пор, пока мысль не полностью контролируется волей, нет настоящей

брахмачарии. Непроизвольно возникающая мысль есть болезнь ума; обуздание ее

означает обуздание ума, что еще труднее, чем обуздание ветра. Тем не менее

сущий в нас бог позволяет контролировать даже ум. Не следует думать, что это

невозможно, потому что трудно. Это высшая цель, и потому естественно, что

необходимо приложить самые большие усилия, чтобы достигнуть ее.

Лишь вернувшись в Индию, я убедился, что достигнуть брахмачарии при помощи

одних человеческих усилий невозможно. Раньше я заблуждался, полагая, что

одна фруктовая диета позволит мне искоренить все страсти, и тешил себя

мыслью, что ничего другого делать не нужно.

Однако не буду забегать вперед. Позвольте мне разъяснить, что те, которые

хотят соблюдать брахмачарию, стремясь познать бога, не должны отчаиваться, ибо их вера в бога равносильна их вере в собственные силы.

Для отрешенной души исчезают чувственные объекты, не вкус к ним,

Но для узревшего высшее и вкус исчезает (*).

(* "Бхагаватгита", 2-59. *)

Поэтому Его имя и Его милосердие – последнее прибежище для того, кто