Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

том, что бессмысленное слово вряд ли сорвется у меня с языка или с пера. Я

не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря

этому я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт

подсказал мне, что молчание – один из признаков духовной дисциплины

приверженца истины. Склонность к преувеличению, замалчиванию или искажению

истины, сознательно или бессознательно, – естественная слабость человека, молчание же необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека

немногословного вряд ли будет лишена смысла: ведь он взвешивает каждое

слово. Очень многие люди не воздержанны в речи. Не было еще ни одного

собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами

предоставить слово. А когда такая просьба удовлетворяется, оратор обычно

превышает регламент, просит дополнительное время, а иногда продолжает

говорить и без разрешения. Подобные выступления вряд ли приносят пользу

миру. Это, как правило, пустая трата времени. Моя застенчивость, в

действительности, – мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она

помогает мне распознавать истину.

XIX. ЗАРАЗА ЛЖИ

Сорок лет назад (*) в Англии было сравнительно мало студентов-индийцев. Те

из них, кто был женат, обычно скрывали это. Учащиеся школ и студенты

колледжей в Англии – холостяки, так как считается, что ученье невозможно

совместить с жизнью женатого человека. В доброе старое время и у нас

существовала такая же традиция – учащийся обязательно был брахмачария. А

сейчас заключаются браки между детьми, что совершенно немыслимо в Англии.

Поэтому индийские студенты стеснялись признаваться, что они женаты. Была и

другая причина для притворства. Если бы стало известно, что они женаты, то в

семьях, в которых они жили, им нельзя было бы флиртовать. Флирт этот был

более или менее невинным. Родители даже поощряли его, и такого рода общение

между молодыми мужчинами и женщинами, пожалуй, необходимо в Англии, так как

здесь каждый молодой человек сам выбирает себе супругу. Однако когда

индийские юноши, приехавшие в Англию, втягивались в эти взаимоотношения, совершенно естественные для английской молодежи, результат часто оказывался

для них плачевным. Я видел, как наши юноши, подвергаясь соблазну, избирали

жизнь, полную лжи, ради приятельских отношений, которые для английской

молодежи были вполне невинны, но совершенно нежелательны для нашей. Я также

не избежал этого вредного влияния. Без всяких колебаний я выдал себя за

холостого, хотя имел жену и сына. Однако счастливее от такого притворства я

не стал. Только скрытность и молчаливость не позволяли мне зайти слишком

далеко. Если бы я не скрыл, что женат, ни одна девушка не стала бы со мной

разговаривать и никуда не пошла бы со мной.

(* Автор имеет в виду 80-е годы прошлого века. *)

Трусостью я отличался не меньшей, чем скрытностью. В семьях, подобно той, в которой я стал жить в Вентноре, существовал обычай, чтобы дочь хозяйки

приглашала на прогулку жильцов. Однажды дочь моей хозяйки пригласила меня на

прогулку по живописным холмам в окрестностях Вентнора. Я был неплохой ходок, но спутница моя ходила быстрее меня. Она тащила меня за собой, без умолку

болтая всю дорогу. В ответ я только лепетал "да" или "нет" и в лучшем случае

"да, очень красиво". Она летела вперед, как птица, а я, идя сзади, все

думал, когда же мы вернемся домой. Наконец, мы взобрались на вершину холма.

Но как теперь спуститься? Прыткая двадцатипятилетняя леди, несмотря на

высокие каблуки, стрелой помчалась вниз, а я позорно пополз за нею. Она

стояла внизу и, улыбаясь, подбадривала меня и предлагала прийти на помощь.

Как я мог быть таким трусливым? Наконец, с огромным трудом, иногда на

четвереньках, я сполз вниз. Она весело приветствовала меня возгласом

"браво!" и стыдила, как только могла.

Но не всегда мне удавалось остаться невредимым. Ибо бог хотел избавить

меня от заразы лжи. Однажды я отправился в Брайтон, в такой же курортный

городок, как и Вентнор. Это случилось еще до поездки в Вентнор. Здесь в

отеле я познакомился с пожилой женщиной, вдовой, располагавшей небольшими

средствами. То был первый год моего пребывания в Англии. Меню в столовой

было написано по-французски, и я ничего не мог понять. Я сел за столик

вместе с пожилой дамой. Она догадалась, что я иностранец и ничего не

понимаю, и тотчас пришла мне на помощь.

– Вы, должно быть, иностранец и не знаете, что делать? – спросила она. -

Почему вы ничего не заказали?

Когда она ко мне обратилась, я просматривал меню и собирался расспросить

официанта о блюдах. Я поблагодарил ее и, объяснив свои затруднения, сказал, что не знаю, какие блюда здесь вегетарианские, так как не понимаю

по-французски.

– Я помогу вам, – сказала она. – Сейчас все объясню и скажу, что вы можете

есть.

Я с благодарностью воспользовался ее помощью. Так началось знакомство, которое перешло в дружбу, продолжавшуюся все время моего пребывания в

Англии, а также и после моего отъезда. Дама дала мне свой лондонский адрес и

пригласила обедать у нее по воскресеньям. Я получал приглашения и в

торжественных случаях. Она старалась помочь мне преодолеть застенчивость, знакомя с молодыми женщинами и втягивая в разговор с ними. Мне особенно

запомнились беседы с одной из девушек, которая жила у моей знакомой. Очень

часто мы оставались вдвоем.

Вначале я чувствовал себя неловко: не мог начать разговора, не умел

принять участия в шутках. Она научила меня этому. Я стал с нетерпением

ожидать воскресных дней, так как мне нравилось беседовать с этой девушкой.

Старая леди расставляла свои сети все шире. Она интересовалась нашими

встречами. Возможно, у нее были свои планы в отношении нас.

Я был в затруднении. "Лучше бы я с самого начала сказал старой леди, что

женат, – думал я, – тогда она не старалась бы нас поженить. Но исправиться

никогда не поздно. Сказав правду, по крайней мере можно избавиться от

неприятностей в будущем". С этими мыслями я написал ей письмо следующего

содержания:

"С того дня, как мы с вами встретились в Брайтоне, вы всегда были добры ко

мне. Вы заботитесь обо мне как мать. Вы решили женить меня и поэтому

познакомили с молодыми девушками. Пока все это не зашло слишком далеко, я

должен сознаться, что не достоин вашего внимания. Я обязан был в первый же

день знакомства сообщить вам, что женат. Я знал, что индийские студенты, приезжая в Англию, скрывают это, и последовал их примеру. Теперь вижу, что

этого делать было нельзя. Должен добавить, что меня женили, когда я был еще

мальчиком, а теперь у меня уже есть сын. Мне неприятно, что я так долго

скрывал это от вас. Но рад, что бог дал мне, наконец, силу сказать правду.

Простите ли вы меня? Могу заверить вас, что я не позволил себе ничего

лишнего по отношению к молодой девушке, с которой вы меня познакомили. Я

знаю меру. Так как вам не было известно, что я женат, вы, естественно, хотели обручить нас. И вот, пока дело не зашло слишком далеко, я обязан

сообщить вам всю правду.

Если, прочитав это письмо, вы сочтете, что я не достоин вашего гостеприимст-ва, уверяю

вас, что приму это как должное. Я бесконечно признателен вам за Ва-

шу доброту и внимание. Если после всего происшедшего вы не отвергнете меня и удостоите

своим гостеприимством (чтобы заслужить его, я не пожалею сил), я бу-

ду счастлив и сочту это лишним доказательством вашей доброты".

Пусть читатель не думает, что я написал такое письмо в один присест. Я без

конца его переписывал. Но оно сняло с меня огромную тяжесть. С обратной

почтой пришел примерно такой ответ:

"Я получила ваше откровенное письмо. Мы обе были очень рады и дружески

посмеялись над ним. Ваша ложь, в которой вы себя обвиняете, вполне

простительна. Все же хорошо, что вы сообщили нам о действительном положении

вещей. Мое приглашение остается в силе, и мы ждем вас в следующее

воскресенье. Собираемся выслушать рассказ о вашем детском браке и посмеяться

на ваш счет. Мне нет надобности, конечно, уверять вас, что этот инцидент

нисколько не повлияет на нашу дружбу".

Так я очистился от заразы лжи и с тех пор никогда не скрывал, что женат.

XX. ЗНАКОМСТВО С РАЗЛИЧНЫМИ РЕЛИГИЯМИ

К концу второго года пребывания в Англии я познакомился с двумя теософами, которые были братьями и оба холостяками. Они заговорили со мной о "Гите".

Они читали "Небесную песнь" в переводе Эдвина Арнолда и предложили мне

почитать вместе с ними подлинник. Было стыдно признаться, что я не читал

этой божественной поэмы ни на санскрите, ни на гуджарати. Но я вынужден был

сказать, что не читал "Гиты" и с удовольствием прочту ее вместе с ними и

что, хотя знаю санскрит плохо, надеюсь, что сумею отметить те места, где

переводчику не удалось передать подлинник. Мы начали читать "Гиту". Стихи из

второй главы произвели на меня глубокое впечатление и до сих пор звучат у

меня в ушах:

Если думать об объекте чувства, возникает

Влечение; влечение порождает желание,

Желание разгорается в безудержную страсть,

страсть ведет за собой

Безрассудство; потом останется лишь воспоминание -

и покажется, что все это был мираж.

Пусть благородная цель исчезнет и испепелит разум

До того, как цель, разум и человек погибнут.

Книга показалась мне бесценной. Со временем я еще более укрепился в своем

мнении и теперь считаю эту книгу главным источником познания истины.

Обращение к "Гите" неизменно помогало мне и в минуты отчаяния. Я прочел

почти все английские переводы "Гиты" и считаю перевод Эдвина Арнолда лучшим.

Он очень точен, и в то же время не чувствуется, что это перевод. Читая

"Гиту" в те времена со своими друзьями, я не изучил ее тогда. Только через

несколько лет она стала моей настольной книгой.

Братья рекомендовали мне прочесть также "Свет Азии" Эдвина Арнолда, которого я до того знал только как автора "Небесной песни". Я прочел эту

книгу с еще большим интересом, чем "Бхагаватгиту". Начав читать, я уже не

мог оторваться.

Они свели меня также в ложу Блаватской и там познакомили с м-м Блаватской

и м-с Безант. Последняя в то время только что вступила в теософское

общество, и я с большим интересом слушал различные толки по поводу ее

обращения. Друзья советовали и мне вступить в это общество, но я вежливо

отказался, заявив, что, обладая скудными познаниями в области своей

собственной религии, не хочу принадлежать ни к какому религиозному обществу.

Помнится, по настоянию братьев я прочел "Ключ к теософии" м-м Блаватской.

Книга эта вызвала во мне желание читать книги по индуизму. Я не верил больше

миссионерам, утверждавшим, что индуизм полон предрассудков.

Приблизительно в это же время я познакомился в вегетарианском пансионе с

христианином из Манчестера. Он заговорил со мной о христианстве. Я поделился

с ним воспоминаниями о Раджкоте. Ему было больно это слушать. Он сказал: "Я

вегетарианец. Я не пью. Конечно, многие христиане едят мясо и пьют спиртное, но ни то, ни другое не предписывается священным писанием. Почитайте Библию".

Я последовал его совету. Сам он занимался продажей Библий. Я купил у него

издание с картами, предметным указателем и другим вспомогательным аппаратом

и стал читать, но никак не мог осилить "Ветхий завет". Я прочел "Книгу

бытия", а над остальными частями неизменно засыпал. Однако, чтобы я мог

сказать, что прочел Библию, я продолжал упорно сидеть и над другими ее

книгами. Это стоило мне огромного труда и не вызывало ни малейшего интереса.

К тому же я абсолютно ничего не понимал. Особенно мне не понравилась "Книга

чисел".

"Новый завет" произвел на меня иное впечатление, в особенности Нагорная

проповедь, тронувшая меня до глубины души. Я сравнивал ее с "Гитой". В

неописуемый восторг привели меня следующие строки:

А я вам говорю: не противься обижающему; но если кто ударит тебя в правую

щеку твою, подставь ему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у

тебя рубашку, отдай ему и кафтан.

Я вспомнил строки Шамала Бхатта: "За чашу с водой воздай хорошей пищей" и

т. д. Мой молодой ум пытался объединить учение "Гиты", "Света Азии" и

Нагорной проповеди. Я видел, что высшая форма религии – отречение, и это

глубоко запало в мою душу.

Чтение Библии вызвало желание познакомиться с жизнью других религиозных

проповедников. Один приятель порекомендовал мне книгу Карлейля "Герои и

героическое в истории". Я прочел главу о героях-пророках и узнал о величии

пророков, их мужестве и аскетической жизни.

Дальше такого знакомства с религиями в тот период я пойти не мог, так как

подготовка к экзаменам не оставляла времени для других занятий. Однако я

решил, что впоследствии прочту как можно больше книг на религиозные темы и

ознакомлюсь со всеми главнейшими религиями.

Но разве мог я избежать знакомства и с атеизмом? Каждому индийцу известно

имя Брадло и его так называемый атеизм. Я прочитал несколько атеистических

книг, названия которых уже не помню. Они не произвели на меня никакого

впечатления, так как я уже прошел через пустыню атеизма. Тот факт, что м-с

Безант, бывшая тогда в моде, отошла от атеизма к теизму, еще больше усилил

мое отвращение к атеизму. Я прочел ее книгу "Как я стала теософом".

Приблизительно в это же время умер Брадло. Его хоронили на кладбище

Уокинг. Я присутствовал на этих похоронах, и, по-моему, там были все

индийцы, жившие в Лондоне. На похоронах было несколько священников, пришедших отдать ему последний долг. На обратном пути мы остановились на

платформе в ожидании поезда. Какой-то атеист из толпы стал задевать одного

из этих священников.

– Ну как, сэр, верите вы в существование бога?

– Да, – ответил тот тихо.

– И вы знаете также о том, что окружность земли равняется 28 тысячам миль?

– спросил атеист с улыбкой уверенного в себе человека.

– Разумеется.

– Тогда скажите мне, пожалуйста, какова же величина вашего бога и где он

находится?

– О, если б мы знали. Он – в наших сердцах.

– Ну-ну, не принимайте меня за ребенка! – сказал атеист и торжествующе

посмотрел на нас.

Священник смиренно промолчал.

Эта беседа еще больше усилила мое предубеждение против атеизма.

XXI. ОПОРА БЕСПОМОЩНЫХ, СИЛА СЛАБЫХ

Я бегло ознакомился с индуизмом и другими религиями мира, но понимал, что

этого недостаточно, чтобы быть спасенным во время испытаний, уготованных нам

жизнью. Человек до определенного момента не подозревает и не знает, что

будет поддерживать его в предстоящих испытаниях. Если он неверующий, то

припишет свою безопасность случаю. Если верующий, то скажет, что бог спас

его. И он сделает вывод, что благодаря изучению религии или духовной

дисциплине он достиг благодати. Но в час избавления он не знает, что спасает

его: духовная ли дисциплина или что-то другое. Разве людям, так гордившимся

силой своего духа, не приходилось видеть, как эта сила превращается в прах?

Знания в области религии в отличие от опыта кажутся пустяком в моменты

испытаний.

Именно в Англии я впервые осознал бесполезность одних лишь религиозных

знаний. Не могу понять, каким образом совсем еще юным спасался я от разных

бед. Теперь мне уже было двадцать лет, а за плечами имелся некоторый опыт

мужа и отца.

В последний год моего пребывания в Англии, помнится, это был 1890 год, в

Портсмуте состоялась конференция вегетарианцев, на которую были приглашены

один из моих друзей-индийцев и я. Портсмут – морской порт, и жизнь его

населения так или иначе связана с жизнью порта. Там много домов, где живут

женщины, пользующиеся дурной репутацией. Их нельзя назвать проститутками, хотя они не очень щепетильны в вопросах морали. Нас поместили в один из

таких домов. Нечего и говорить, что подготовительный комитет этого не знал.

В таком большом городе, как Портсмут, трудно определить, какие квартиры

хорошие, а какие плохие для таких случайных путешественников, как мы.

С заседания конференции мы возвратились вечером и, поужинав, сели играть в

бридж. К нам присоединилась хозяйка, что в Англии принято даже в самых

респектабельных домах. Обычно во время игры игроки обмениваются невинными

шутками, но мой приятель и хозяйка стали отпускать шутки неприличные. Я не

знал, что мой приятель был знатоком в подобных делах. Меня это увлекло, и я

присоединился к ним. Но в тот момент, когда я был готов переступить границы

приличия и бросить игру в карты, бог устами моего доброго друга сделал мне

предостережение: "Что за дьявол вселился в тебя, мой мальчик! Скорее уходи

отсюда!"

Мне стало стыдно. Я внял предостережению и мысленно поблагодарил друга.

Помня об обете, данном матери, я удалился. Тяжело дыша, дрожащий, с бьющимся

сердцем, подобно загнанному зверю, вошел я в свою комнату.

Вспоминаю об этом, как о первом в жизни случае, когда чужая женщина, не

моя жена, возбудила во мне желание. Ночью я не мог заснуть, меня осаждали

всевозможные мысли. Должен ли я покинуть этот дом? Должен ли я вообще уехать

отсюда? Куда я попал? Что было бы со мной, если бы я потерял рассудок? Я

решил действовать осторожно: не просто покинуть дом, а под каким-нибудь

предлогом уехать из Портсмута. Конференция должна была продолжаться еще два

дня, но я выехал из Портсмута вечером следующего дня, а мой приятель остался

там еще на некоторое время.

В то время я не понимал сущности религии и бога и того, что он нас

направляет. Я смутно понимал, что меня спас бог. Во всех испытаниях он

спасал меня. Знаю, что выражение "бог спас меня" сейчас для меня имеет более

глубокий смысл, и все же я чувствую, что еще не постиг всего смысла, заключенного в нем. Только более богатый опыт может помочь мне полнее понять

его. Но во всех испытаниях, через которые я прошел, – в духовной жизни, в

бытность мою юристом, в период своей деятельности в качестве руководителя

различных организаций, в сфере политики, – я могу сказать, что бог спас

меня. Когда всякая надежда утрачена, "когда никто не поможет и не утешит", я

обнаруживал, что откуда-то появляется помощь. Мольба, богослужение, молитва

– не религиозные предрассудки. Это действия, более реальные, чем еда, питье, сидение или ходьба. Без преувеличения можно сказать, что только они реальны, а все остальное нереально.

Богослужение или молитва – это не плод красноречия или пустые слова. Они

идут от самого сердца. Поэтому если душе удастся достичь такой чистоты, когда она "преисполнена одной лишь любви", если все струны настроить на

один, настоящий лад, они "задрожат и незримо растворятся в музыке". Молитва

не нуждается в словах. Она сама по себе не зависит от усилий каких бы то ни

было чувств. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что молитва – верное

средство очищения сердца от страстей. Но она должна сочетаться с полнейшим

смирением.

XXII. НАРАЯН ХЕМЧАНДРА

В это время в Англию приехал Нараян Хемчандра. Я уже слышал о нем как о писателе. Мы

встретились у мисс Маннинг, состоявшей членом Национальной индийской ассоциации.

Мисс Маннинг знала, что я необщителен. Когда я приходил к ней, то обычно сидел молча и

почти не разговаривал, отвечая только на вопросы. Она представила меня Нараяну

Хемчандре. Нараян не знал английского языка. Одет он был странно: плохо сшитые брюки и

мятый грязный коричневый пиджак такого покроя,

как носят парсы, без воротничка и галстука, шерстяная шапочка с кисточкой. Длинная

борода.

Он был невысок, худощав; круглое лицо изрыто оспой, нос не острый, но и не

тупой. Бороду он все время теребил рукой.

Этот странный на вид и причудливо одетый человек резко выделялся среди

изысканного общества.

– Я много слышал о вас, – сказал я ему, – и читал некоторые ваши вещи. Был

бы очень рад, если бы вы зашли ко мне.

Голос у Нараяна Хемчандры был довольно хриплый. Улыбаясь, он спросил:

– Где вы живете?

– На Стор-стрит.

– Значит, мы соседи. Мне хочется научиться английскому языку. Не

возьметесь ли вы за мое обучение?

– С удовольствием. Рад научить вас всему, что знаю сам, и приложу к этому

все свои силы. Если хотите, я буду ходить к вам.

– О нет, я буду сам ходить к вам и принесу с собой учебники.

Итак, мы договорились и вскоре стали большими друзьями.

Нараян Хемчандра был совершеннейший невежда в грамматике. "Лошадь" была у

него глаголом, а "бегать" – именем существительным. Можно было бы привести

немало таких забавных примеров. Но невежество ничуть его не смущало. Мои

скромные познания в грамматике не произвели на него никакого впечатления.

Он, разумеется, никогда не считал незнание грамматики постыдным.

С величественным спокойствием он заявил мне:

– В отличие от вас я никогда не ходил в школу и никогда не ощущал нужды в

грамматике, чтобы выразить свои мысли. Вы знаете бенгали? Нет, – а я знаю. Я

путешествовал по Бенгалии. Ведь это я дал возможность людям, говорящим на

гуджарати, читать произведения махараджи Дебендранатха Тагора. И я хочу

перевести на гуджарати литературные сокровища многих других народов. Вы

знаете, что мои переводы не дословны. Я довольствуюсь тем, что передаю дух

подлинника. Впоследствии другие, более знающие, сделают больше меня. Я же

вполне доволен тем, чего достиг без знания грамматики. Я владею маратхи, хинди, бенгали, а теперь начал учиться английскому. Я стремлюсь приобрести

больший запас слов. Думаете, я удовлетворюсь этим? Не бойтесь. Я хочу

поехать во Францию и изучить французский язык. Говорят, что на этом языке

имеется богатая литература. Я поеду и в Германию, если будет возможность, и

изучу там немецкий язык.

На эту тему он мог говорить без конца. У него было ненасытное желание

путешествовать и изучать языки.

– Значит, вы поедете и в Америку?

– Конечно. Как же я вернусь в Индию, не повидав Новый Свет?

– Но где вы возьмете денег?

– А на что мне деньги? Ведь я не такой франт, как вы. Мне нужно

минимальное количество пищи и кое-какая одежда, и поэтому вполне достаточно

того немногого, что дают мне мои книги и друзья. Путешествую я всегда

третьим классом. И в Америку тоже поеду на палубе.

Нараян Хемчандра был сама простота, а его откровенность – под стать этой

простоте. У него не было и следа гордыни, за исключением разве его

чрезвычайного самомнения о своих литературных способностях.

Мы виделись ежедневно. В наших мыслях и поступках было много общего. Оба

мы были вегетарианцами и часто завтракали вместе. Это был период, когда я

жил на 17 шиллингов в неделю и сам готовил себе еду. Иногда я приходил к

нему, иногда – он ко мне. Я готовил блюда английской кухни, ему нравилась

только индийская кухня. Он не мог жить без дала. Я обычно готовил морковный

суп или что-нибудь в этом роде, а его удручал мой вкус. Однажды он раздобыл

где-то мунг, сварил и принес мне. Я съел его с восторгом. Это послужило

началом регулярного обмена. Я приносил свои лакомства ему, а он свои мне.

В то время на устах у каждого было имя кардинала Маннинга. Лишь благодаря

усилиям кардинала Маннинга и Джона Бернса забастовка докеров так быстро

закончилась. Я рассказал Нараяну Хемчандре о том, как Дизраэли восхищается

простотой кардинала.

– Тогда я должен повидать этого мудреца, – сказал он.

– Но он важная особа. Каким образом вы думаете увидеться с ним?

– Я знаю как. Попрошу вас написать ему от моего имени. Напишите, что я

писатель и лично хочу поздравить его с успешной деятельностью на благо

человечества, а также скажите, что я возьму вас с собой в качестве

переводчика, так как не владею английским языком.

Я написал письмо. Через два-три дня пришел ответ от Маннинга с

приглашением посетить его в определенный день. Мы оба отправились к

кардиналу. Я надел визитку, а Нараян Хемчандра остался в своем обычном

костюме – все в том же пиджаке и тех же брюках. Я пытался поднять его на

смех, но в ответ он только засмеялся и сказал:

– Вы, цивилизованная молодежь, трусы. Великие люди никогда не обращают

внимания на внешний вид человека. Они думают о его сердце.

Мы вошли во дворец кардинала. Едва мы сели, как в дверях появился высокий

худой старик и пожал нам руки. Нараян Хемчандра приветствовал его следующим

образом:

– Я не собираюсь отнимать у вас время. Я много слышал о вас и

почувствовал, что должен прийти и поблагодарить вас за все хорошее, что вы

сделали для бастующих. У меня есть обычай посещать мудрецов всего мира. Вот

почему я и причинил вам беспокойство.

Разумеется, это был мой перевод сказанного им на гуджарати.

– Рад, что вы пришли. Надеюсь, ваше пребывание в Лондоне пойдет вам на

пользу и вы ближе узнаете наш народ. Да благословит вас господь!

С этими словами кардинал встал и распрощался с нами.

Однажды Нараян Хемчандра пришел ко мне в рубашке и дхоти. Моя добрая

хозяйка открыла дверь и в ужасе прибежала ко мне. Это была новая хозяйка, которая не знала Нараяна Хемчандру.

– Какой-то сумасшедший хочет вас видеть, – сказала она.

Я вышел из комнаты и к своему удивлению обнаружил Нараяна Хемчандру. Я был

поражен. Но на его лице не отразилось ничего, кроме обычной улыбки.

– А не дразнили вас ребятишки на улице?

– Да, они бежали за мной, но я не обращал на них никакого внимания, и они

не шумели.

Пробыв несколько месяцев в Лондоне, Нараян Хемчандра отправился в Париж.

Там он принялся за изучение французского языка и стал переводить французские

книги. К тому времени я уже довольно прилично знал французский, и он дал мне

просмотреть свою работу. Это был не перевод, а краткий пересказ.

В конце концов он осуществил и свое намерение побывать в Америке. С

большим трудом он получил билет для проезда на палубе. В Соединенных Штатах

его привлекли к суду за "неприличную одежду", когда он однажды появился на

улице, облаченный в рубашку и дхоти. Помнится, он был оправдан.

XXIII. ВСЕМИРНАЯ ВЫСТАВКА

В 1890 году в Париже открылась всемирная выставка. Я читал о большой

подготовительной работе к ней, а также всегда горел желанием увидеть Париж.

Я подумал, что было бы хорошо осуществить оба желания – повидать Париж и

выставку одновременно. Особое место на выставке занимала Эйфелева башня

высотой около тысячи футов, полностью сооруженная из металла. Конечно, на

выставке было много и других любопытных вещей, но Эйфелева башня была

главной достопримечательностью, так как до этого считалось, что сооружение

такой высоты не может быть прочным.

Я знал, что в Париже есть вегетарианский ресторан, снял комнату по

соседству с ним и прожил в городе семь дней. Расходы на поездки и на осмотр

достопримечательностей я производил очень экономно. Я осматривал Париж в

основном пешком, пользуясь картой города, а также картой выставки и

путеводителем. Этого было достаточно, чтобы познакомиться с главными улицами

и наиболее интересными местами.

О выставке у меня осталось воспоминание, как о чем-то огромном и

многообразном. Я прекрасно помню Эйфелеву башню, так как дважды или трижды

поднимался на нее. На вершине башни был устроен ресторан, и я позавтракал

там, выбросив семь шиллингов лишь для того, чтобы иметь право сказать, что я

ел на такой большой высоте.

До сих пор в моей памяти сохранились старинные церкви Парижа.

Грандиозность и царящее в них спокойствие незабываемы. Удивительную

архитектуру собора Парижской богоматери, превосходно отделанного и внутри, с

изумительными скульптурами, забыть невозможно. Я ощутил тогда, что сердца

людей, потративших миллионы на строительство подобных храмов, были

преисполнены любви к богу.

Я много читал о парижских модах и о легкомыслии парижан. Подтверждения

этому можно было видеть на каждом шагу, но церкви занимали особое место.

Каждый, входя в церковь, тотчас забывал о шуме и суете снаружи. Менялись

манеры человека, он исполнялся достоинства и благоговения, проходя мимо

коленопреклоненного верующего у статуи пресвятой девы. С тех пор во мне все

более укреплялось чувство, что коленопреклонение и молитвы – не

предрассудки: набожные души, преклоняющие колени перед святой девой, не

могут поклоняться простому мрамору. В них горит подлинная любовь, и они

поклоняются не камню, а божеству, символом которого является камень. Я

почувствовал тогда, что такое поклонение не умаляет, а увеличивает славу

господа.

Должен сказать еще несколько слов об Эйфелевой башне. Не знаю, каким целям

она служит сегодня, но в то время одни говорили о ней с пренебрежением, другие – с восторгом. Помню, что Толстой больше других ругал ее. Он сказал, что Эйфелева башня – памятник человеческой глупости, а не мудрости. Табак, говорил он, худший из всех наркотиков. С тех пор как человек пристрастился к

нему, он стал совершать преступления, на которые пьяница никогда не решится: алкоголь делает человека бешеным, а табак затемняет ум, и он начинает

строить воздушные замки. Эйфелева башня и есть одно из сооружений человека, находящегося в таком состоянии. Искусство не имеет никакого отношения к

Эйфелевой башне. О ней никак нельзя было сказать, что она украшала выставку.

Она привлекала новизной и уникальными размерами, и толпы людей устремлялись

к ней. Она была игрушкой. А поскольку все мы – дети, игрушки привлекают нас.

Башня еще раз доказала это. Этим целям, вероятно, Эйфелева башня и призвана

была служить.

XXIV. "ДОПУЩЕН". – А ЧТО ДАЛЬШЕ?

До сих пор я ничего не сказал о том, что сделал для достижения цели, ради

которой отправился в Англию, а именно для того, чтобы стать адвокатом. Пора

вкратце коснуться этого.

Студент должен был выполнить два условия, чтобы быть официально допущенным

к адвокатской практике: "отмечать семестры" (их было двенадцать, общей

продолжительностью около трех лет) и сдать экзамены. Вместо выражения

"отмечать семестры" существовало другое – "съедать семестры", ибо каждый

семестр полагалось присутствовать по крайней мере на шести обедах примерно

из двадцати четырех. "Съедать семестры" не означало обязательно обедать.

Необходимо было лишь являться к назначенному часу и оставаться до окончания

обеда. Но обычно все ели и пили, кухня была хорошая, вина первоклассные.

Обед обходился в два с половиной – три с половиной шиллинга, т. е. две – три

рупии. Это считалось умеренной платой, так как в ресторане такую сумму

пришлось бы заплатить за одно лишь вино. В Индии нас, т. е. тех, кто еще "не

цивилизован", весьма удивляет, когда стоимость напитков превышает стоимость

пищи. Я тоже поражался тому, как люди решаются выбрасывать столько денег на

спиртное. Впоследствии я это понял. Чаще всего я ни к чему не притрагивался

на этих обедах, так как из подававшихся блюд мог есть лишь хлеб, отварной

картофель и капусту. Но эти блюда мне не нравились, и вначале я их не ел. А

впоследствии, когда они мне понравились, я осмеливался также просить для

себя и другие кушанья.

Обед для старшин юридической корпорации обычно был лучше, нежели обед для

студентов. Один из студентов (он был парс и тоже вегетарианец) и я