Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мохандас Карамчанд Ганди. Моя жизнь

–

Изд: Ганди М.К. Моя жизнь, М., Гл. ред. Восточ. литературы изд-ва "Наука", 1969.

Пер: с английского А.М.Вязьминой, О.В.Мартышина, Е.Г.Панфилова,

под ред. проф. Р.А.Ульяновского

–

МОЯ ЖИЗНЬ

ВСТУПЛЕНИЕ

Лет пять назад, по настоянию своих ближайших товарищей по работе, я

согласился написать автобиографию. Но не успел закончить я первую страницу, как в Бомбее вспыхнули волнения, и я вынужден был работу приостановить.

Затем последовали события, которые для меня завершились заключением в тюрьму

Йервади. Находившийся со мной в тюрьме адвокат Джерамдас советовал мне

отложить все прочие дела и закончить автобиографию. Но я ответил, что уже

составил себе программу занятий и не могу думать о чем-либо другом, пока она

не будет выполнена. Я бы закончил автобиографию, если бы отбыл свой срок

полностью, но меня освободили на год раньше. Теперь Свами Ананд повторил это

предложение, а так как я закончил историю сатьяграхи в Южной Африке, то

решил приняться за автобиографию для "Навадживана". Свами хотелось, чтобы я

выпустил автобиографию отдельной книгой, но у меня не было для этого

свободного времени: я мог писать лишь по главе в неделю. Для "Навадживана"

мне все равно необходимо было что-нибудь писать еженедельно. Почему бы в

таком случае не заняться автобиографией? Свами согласился с этим, и я

усердно принялся за работу.

Между тем у одного из моих богобоязненных друзей возникли сомнения, которыми он поделился со мной в мой "день молчания".

– Что толкнуло вас на эту авантюру? – спросил он меня. Писание

автобиографий – обычай, присущий Западу. Я не знаю ни одного человека на

Востоке, который занимался бы этим, за исключением лиц, подпавших под

влияние Запада. А о чем вы будете писать? Допустим, завтра вы откажетесь от

положений, которые сегодня считаете своими принципами, или в будущем

пересмотрите сегодняшние планы. Не окажется ли тогда, что люди, руководствующиеся в своих поступках вашим авторитетным словом, будут введены

в заблуждение? Не лучше ли совсем отказаться от этого или хотя бы несколько

повременить?

Доводы эти произвели на меня некоторое впечатление. Но я и не собираюсь

писать настоящую автобиографию. Просто мне хотелось бы рассказать историю

своих поисков истины. А поскольку такие искания составляют содержание всей

моей жизни, то рассказ о них действительно будет чем-то вроде автобиографии.

Но я не против того, чтобы на каждой странице автобиографии говорилось

только о моих исканиях. Я верю или по крайней мере стараюсь верить, что

связный рассказ об этом принесет пользу читателю. Мои искания в сфере

политики известны теперь не только Индии, но и в какой-то степени всему

"цивилизованному" миру. Для меня они не представляют большой ценности. Еще

меньшую ценность имеет для меня звание "махатмы", которое я получил

благодаря этим исканиям. Это звание часто сильно меня огорчало, и я не помню

ни одного случая, когда бы оно порадовало меня. Но мне, разумеется, хотелось

бы рассказать об известных лишь мне одному духовных исканиях, в которых я

черпал силы для своей деятельности в сфере политики. Если мои искания

действительно носят духовный характер, тогда здесь нет места для

самовосхваления, и мой рассказ может лишь увеличить мое смирение. Чем больше

я размышляю и оглядываюсь на прошлое, тем яснее ощущаю свою ограниченность.

В течение тридцати лет я стремился только к одному – самопознанию. Я хочу

видеть бога лицом к лицу, достигнуть состояния мокша. Я живу, двигаюсь и

существую только для достижения этой цели. Все, что я говорю и пишу, вся моя

политическая деятельность – все направлено к этой цели. Но будучи убежден, что возможное для одного – возможно для всех, я не держу в тайне свои

искания. Не думаю, что это снижает их духовную ценность. Есть вещи, которые

известны только тебе и твоему творцу. Их, конечно, нельзя разглашать.

Искания, о которых я хочу рассказать, другого рода. Они духовного или скорее

морального плана, ибо сущностью религии является мораль.

В своем жизнеописании я буду касаться только тех вопросов религии, которые

одинаково понятны и взрослым и детям. Если мне удастся рассказать о них

смиренно и бесстрастно, то многие, ищущие истину, почерпнут здесь силы для

дальнейшего движения вперед. Я смотрю на свои искания как ученый, который

хотя и проводит их весьма точно, тщательно и обдуманно, однако никогда не

претендует на окончательность своих выводов и дает большие возможности для

размышлений. Я прошел через глубочайший самоанализ, тщательно проверял себя, исследовал и анализировал все психологические моменты. И все же я далек от

мысли претендовать на окончательность или непогрешимость своих выводов.

Единственное, на что я претендую, сводится к следующему: мне они

представляются абсолютно правильными и для данного момента окончательными.

Если бы это было не так, я не положил бы их в основу своей деятельности. Но

на каждом шагу я либо принимал, либо отвергал их и поступал соответствующим

образом. И пока мои действия удовлетворяют мой ум и мое сердце, я должен

твердо придерживаться своих первоначальных выводов.

Если бы все сводилось для меня к обсуждению академических принципов, я, разумеется, не стал бы писать автобиографию. Но я ставил себе целью показать

практическое применение этих принципов в различных случаях и потому назвал

эти главы, к написанию которых я приступаю, "Историей моих поисков истины".

Сюда должны войти искания в области применения ненасилия, безбрачия и прочих

принципов поведения, которые обычно рассматриваются как нечто отличное от

истины. Но для меня истина – главенствующий принцип, включающий множество

других принципов. Эта истина есть правдивость не только в словах, но и в

мыслях, не только относительная истина наших понятий, но и абсолютная

истина, вечный принцип, т. е. бог. Имеется бесконечно много определений

бога, ибо проявления его бесчисленны. Они наполняют меня удивлением и

благоговейным трепетом и на какое-то мгновенье ошеломляют. Но я поклоняюсь

богу только как истине. Я еще не нашел его, но ищу. Я готов в своих исканиях

– пожертвовать всем самым дорогим для меня. Если понадобится жертва, я отдам

даже жизнь, думаю, что я готов к этому. Все же до тех пор, пока я не познал

эту абсолютную истину, я должен придерживаться относительной истины в своем

понимании ее. Эта относительная истина должна быть моим маяком и щитом. Хотя

путь этот прям и узок, как острие бритвы, для меня он был самым быстрым и

легким. Даже мои колоссальные промахи показались мне ничтожными благодаря

тому, что я строго держался этого пути.

Этот путь спас меня от печали, и я продвигался вперед, руководствуясь

внутренним светом. Часто на этом пути я видел слабые проблески абсолютной

истины, бога, и с каждым днем во мне росло убеждение, что только он один

реален, а все остальное нереально. Пусть те, кто захочет, узнают, как во мне

росло это убеждение; пусть они, если смогут, разделят со мной мои искания, а

также мое убеждение. Во мне зрело все большее убеждение, что все, доступное

мне, доступно даже ребенку; я говорю это с полным основанием. Практика этих

исканий столь же проста, сколь и трудна. Они могут показаться совершенно

недоступными человеку самонадеянному и вполне доступными невинному младенцу.

Ищущий истину должен быть смиреннее праха. Мир попирает прах, но ищущий

истину должен настолько смириться, чтобы даже прах мог попрать его. И только

тогда, а не прежде, он увидит проблески истины. Это становится абсолютно

ясно из диалога между Васиштой и Вишвамитрой. Христианство и ислам также

полностью подтверждают это.

Если читателю покажется, что в моих словах сквозит гордыня, значит, что-то

неверно в моих исканиях и я видел не проблески истины, а всего лишь мираж.

Пусть погибнут сотни таких, как я, но восторжествует истина. Даже на волосок

не следует отступать от истины, когда судят о таких заблуждающихся

смертных, как я.

Я прошу, чтобы никто не считал советы, разбросанные по страницам

последующих глав, непререкаемыми. Описываемые мной искания следует

рассматривать лишь как иллюстрации. Каждый, ознакомившись с ними, может

проводить свои собственные искания в соответствии со своими наклонностями и

способностями. Полагаю, что с такой оговоркой предлагаемые мной иллюстрации

будут действительно полезны, так как я не собираюсь скрывать или замазывать

неприятные вещи, о которых следует говорить. Я надеюсь познакомить читателя

со всеми своими ошибками и заблуждениями. Моя задача – описать свои искания

в области сатьяграхи, а вовсе не рассказывать о том, какой я хороший.

Оценивая самого себя, я постараюсь быть строгим, как истина, и хочу, чтобы

другие были такими же. Применяя к себе такое мерило, я подобно Сурдасу могу

воскликнуть:

Есть ли на свете негодяй,

Столь порочный и омерзительный, как я?

Я отказался от своего творца,

Настолько я вероломен.

Ибо для меня вечная мука, что я все еще далек от него, который, как я

доподлинно знаю, управляет каждым моим вздохом и от которого я веду свое

начало. Я знаю, что мои дурные страсти отдаляют меня от него, но я еще не в

силах избавиться от них.

Но пора кончать. В следующей главе я приступлю уже к рассказу о своей

жизни.

Ашрам, Сабармати

26 ноября 1925 года

М. К. Ганди

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. СЕМЬЯ И РОДНЫЕ

Ганди принадлежат к касте бания, и некогда, по-видимому, они были

бакалейщиками. Но представители трех последних поколений, начиная с моего

деда, были премьер-министрами в нескольких княжествах Катхиавара. Мой дед

Оттамчанд Ганди или, как его чаще называли, Ота Ганди, был, по всей

вероятности, человеком принципиальным. Государственные интриги заставили его

покинуть Порбандар, где он был диваном, и искать убежище в Джунагархе. Там

он обычно приветствовал наваба левой рукой. Кто-то, заметив такую явную

неучтивость, спросил деда, чем она вызвана. "Правая рука моя принадлежит

Порбандару" – ответил он.

Ота Ганди, овдовев, женился вторично. От первой жены у него было четыре

сына, от второй – два. Помнится, в детстве я никогда не чувствовал и даже, пожалуй, не знал, что сыновья Ота Ганди были не от одной матери. Пятым из

этих шести братьев был Карамчанд Ганди, или Каба Ганди, как его называли, шестым – Тулсидас Ганди. Оба брата, один за другим, занимали пост

премьер-министра Порбандара. Каба Ганди – мой отец. Он был членом

раджастханского суда. Сейчас этот суд больше не существует, но тогда это был

весьма влиятельный орган, разрешавший споры между главами и членами кланов.

Каба Ганди был некоторое время премьер-министром в Раджкоте, а затем в

Ванканере. До самой смерти он получал пенсию от правительства Раджкота.

Каба Ганди был женат четыре раза. Первые три жены умерли. От первого и

второго браков у него остались две дочери. Четвертая жена Путлибай родила

ему дочь и трех сыновей. Я был самым младшим.

Отец был предан своему роду, правдив, мужествен и великодушен, но

вспыльчив. В известной мере он не мог жить без чувственных наслаждений. В

четвертый раз он женился, когда ему было уже за сорок. Он был неподкупен и

за свою справедливость пользовался уважением и в семье, и среди чужих.

Хорошо известна была его лояльность по отношению к государству Раджкот.

Однажды помощник политического агента выразился оскорбительно о раджкотском

такор-сахибе, у которого отец состоял на службе. На оскорбление отец ответил

оскорблением. Агент рассердился и потребовал у Каба Ганди извинения. Отец

извиняться не стал и был посажен под арест. Однако, увидев, что Каба Ганди

непреклонен, агент через несколько часов велел выпустить его.

Отец никогда не стремился к богатству и оставил нам совсем небольшое

состояние.

Он не получил никакого образования, а лишь приобрел большой практический

опыт; в лучшем случае он доучился до пятого класса гуджаратской школы. Об

истории и географии отец не имел никакого понятия. Но богатый жизненный опыт

помогал ему решать самые сложные вопросы и управлять сотнями людей. Он был

малообразован и в религиозном отношении, но у него была та религиозная

культура, которая свойственна многим индусам благодаря частому посещению

храмов и слушанию религиозных проповедей. На склоне лет он по настоянию

ученого брахмана, друга семьи, начал читать "Бхагаватгиту" и во время

молитвы ежедневно вслух повторял из нее несколько стихов.

О матери я сохранил воспоминание как о святой женщине. Она была глубоко

религиозна и не могла даже подумать о еде, не совершив молитвы. Она считала

своим долгом ежедневно посещать хавели – храм вишнуитов. Если мне не

изменяет память, мать ни разу не пропустила чатурмаса. Она накладывала на

себя строжайшие обеты и неукоснительно их выполняла. Помнится, однажды во

время чандраяны она заболела, но даже болезнь не помешала ей соблюдать пост.

Для нее ничего не стоило поститься два-три дня подряд. У нее даже вошло в

привычку во время чатурмаса принимать пищу только раз в день. Не

довольствуясь этим, во время одного из чатурмасов она постилась через день.

В другой раз во время чатурмаса она дала обет не есть, пока не увидит

солнца. В такие дни мы, дети, не спускали глаз с неба, чтобы поскорее

сообщить матери о появлении солнца. Всем известно, что в сезон дождей солнце

очень часто совсем не показывается. Помню, как бывало мы мчались сломя

голову, чтобы сообщить матери о его внезапном появлении. Она прибегала, чтобы самой взглянуть на небо, но солнце уже успевало скрыться, и мать снова

лишалась возможности поесть. "Ничего, – бодро говорила она, – бог не

пожелал, чтобы я сегодня ела". И возвращалась к своим обязанностям.

Мать была весьма здравомыслящим человеком, она была прекрасно осведомлена

о государственных делах, и придворные дамы с уважением отзывались о ее уме.

Пользуясь привилегией детского возраста, я часто сопровождал мать во дворец, и до сих пор помню ее оживленные беседы с вдовой – матерью такор-сахиба.

Я родился в Порбандаре, или Судамапури, 2 октября 1869 года. Там же провел

детство. Помню, как впервые пошел в школу. В школе мне не без труда далась

таблица умножения. Тот факт, что из всех воспоминаний в памяти сохранилось

лишь воспоминание о том, как я вместе с другими детьми научился давать

всевозможные клички нашему учителю, говорит о том, что ум мой тогда был

неразвит, а память слаба.

II. ДЕТСТВО

Мне было около семи лет, когда отец переехал из Порбандара в Раджкот, где

был назначен членом раджастханского суда. Я поступил в начальную школу.

Хорошо помню эти дни и даже имена и привычки учителей, обучавших меня. Но

мне почти нечего сказать о своих занятиях там, как и о занятиях в

Порбандаре. Вероятно, я был весьма посредственным учеником. Из этой школы я

перешел в пригородную, а затем – в среднюю. Мне шел тогда двенадцатый год.

Не помню, чтобы я хоть раз солгал учителям или школьным товарищам. Я был

очень робок и избегал общества детей. Единственными друзьями были у меня

книги и уроки. Прибегать в школу точно к началу занятий и убегать домой

тотчас по окончании их вошло у меня в привычку. Я в буквальном смысле слова

убегал домой, так как терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Я боялся, как бы надо мной не стали подтрунивать.

В первый же год моего пребывания в средней школе со мной произошел случай

на экзамене, о котором стоит рассказать. Инспектор народного образования м-р

Джайльс производил обследование нашей школы. Чтобы проверить наши познания в

правописании, он заставил нас написать пять слов, в том числе слово "котел".

Я написал это слово неправильно. Учитель, желая подсказать, толкнул меня

ногой. Он хотел, чтобы я списал незнакомое слово у соседа. Но я считал, что

учитель находится в классе для того, чтобы не давать нам списывать. Все

ученики написали слова правильно. И только я оказался в глупом положении.

Позже учитель пытался доказать мне, что я сделал глупость, но это ему не

удалось. Я так и не смог постичь искусство "списывания".

Однако этот инцидент нисколько не умалил моего уважения к учителю. По

натуре я был слеп к недостаткам старших. Впоследствии я узнал и многие

другие недостатки этого учителя, но сохранил к нему уважение, поскольку

привык выполнять приказания старших, а не критиковать их.

В моей памяти сохранились еще два случая, относящиеся к тому же времени. В

общем я читать не любил и читал только учебники. Уроки я готовил ежедневно, но лишь для того, чтобы избежать замечаний учителя; да и не хотелось

обманывать его. Поэтому часто я делал уроки без всякого интереса. А уж если

я даже уроки не готовил должным образом, то нечего и говорить о другом

чтении. Но как-то мне попалась книга, приобретенная отцом, – "Шравана

питрибакти Натака" (пьеса о преданности Шравана родителям). Я читал ее с

неослабевающим интересом. Приблизительно в это же время к нам приехала

группа бродячих актеров. В числе прочих представлений они показали сценку, в

которой Шраван, направляясь к святым местам, несет на ремнях, перекинутых

через плечи, своих слепых родителей. Книга и эта сценка произвели на меня

неизгладимое впечатление. "Вот пример, которому ты должен подражать", -

сказал я себе. Душераздирающие причитания родителей, оплакивающих смерть

Шравана, до сих пор свежи в моей памяти. Трогательная мелодия глубоко

взволновала меня, и я исполнил ее на концертино, которое купил мне отец.

Приблизительно в это же время отец разрешил мне посмотреть спектакль

драматической труппы. Пьеса называлась "Харишчандра" и совершенно покорила

меня. Я мог смотреть ее без конца. Но как часто мне будут разрешать это?

Мысль об этом не давала мне покоя, и я сам все время разыгрывал сцены из

"Харишчандра". "Почему всем людям не быть такими же правдивыми, как

Харишчандра?" Этот вопрос задавал я себе днем и ночью. Следовать истине и

пройти через все испытания подобно Харишчандре – таков был мой идеал, навеянный пьесой. Я был убежден в достоверности рассказа о Харишчандре. Одна

лишь мысль о нем вызывала у меня слезы. Здравый смысл подсказывает мне

теперь, что Харишчандра не мог быть лицом историческим. И все же Харишчандра

и Шравана остаются для меня действительно существовавшими людьми, и думаю, что, если бы я перечитал эти пьесы теперь, они произвели бы на меня не менее

сильное впечатление.

III. ДЕТСКИЙ БРАК

Мне очень не хотелось бы писать эту главу: немало горьких воспоминаний

придется воскресить для этого. Но не могу иначе, так как не хочу отступать

от истины. Я считаю своей тяжкой обязанностью рассказать о том, как меня в

тринадцать лет женили. Когда я смотрю на ребят этого возраста, находящихся

на моем попечении, и вспоминаю свой брак, мне становится жаль себя и

радостно от сознания того, что их не постигла та же участь. Я не нахожу

никаких моральных доводов, которыми можно было бы оправдать столь нелепые

ранние браки.

Пусть читатель не заблуждается: меня женили, а не обручили. В Катхиаваре

существует два различных обряда – обручение и заключение брака. Обручение -

это предварительное обещание родителей мальчика и девочки соединить их

браком. Обещание это может быть нарушено. Смерть мальчика не влечет за собой

вдовства для девочки. Это соглашение между родителями, и детей оно

совершенно не касается. Часто они даже не знают о нем. По-видимому, я был

обручен три раза, не зная об этом. Мне сказали, что две девочки, которых для

меня выбрали, умерли одна за другой, отсюда я и делаю вывод, что был обручен

трижды. У меня сохранилось очень слабое воспоминание о моем обручении в

семилетнем возрасте. Не помню, чтобы мне говорили об этом. В этой главе речь

пойдет уже о женитьбе, которую я хорошо помню.

Я уже сказал, что нас было три брата. Старший был к тому времени женат.

Родители решили женить одновременно моего среднего брата, который был двумя

или тремя годами старше меня, двоюродного брата, который был старше меня

едва ли на год, и меня. При этом они мало заботились о нашем благополучии и

еще меньше – о наших желаниях; принимались во внимание только удобство и

экономические соображения старших.

Браки у индусов – вещь сложная. Очень часто затраты на брачные обряды

разоряют родителей жениха и невесты. Они теряют состояние и массу времени.

Месяцы уходят на изготовление одежды и украшений, на добывание денег для

обедов. Каждый старается перещеголять другого числом и разнообразием

предлагаемых блюд. Женщины, обладающие красивыми голосами и совсем

безголосые, поют, не давая покоя соседям, до хрипоты, а иногда даже

заболевают от этого. Соседи относятся ко всему этому шуму и гаму, ко всей

грязи, остающейся после пиршества, совершенно спокойно, потому что знают -

придет время и они будут вести себя точно так же.

Старшие считали, что лучше покончить со всем этим в один прием; меньше

расходов и больше пышности. Можно было тратить деньги не стесняясь; так как

расходы предстояло делать не трижды, а один раз. Отец и дядя были уже в

преклонном возрасте, а мы были последними детьми, которых предстояло женить.

Возможно, им захотелось хорошенько повеселиться напоследок. Из этих

соображений и било решено устроить тройную свадьбу.

Как я уже говорил, приготовления к торжеству заняли несколько месяцев.

Лишь по этим приготовлениям мы узнали о предстоящем событии. Мне кажется, что для меня оно было связано только с ожиданием новой одежды, барабанного

боя, свадебной процессии, роскошных обедов и незнакомой девочки для игры.

Плотские желания пришли потом. Опускаю занавес и не буду описывать ощущение

стыда, которое я испытал. Расскажу лишь о некоторых подробностях, но сделаю

это позднее. Они не имеют отношения к основной идее, ради которой я начал

писать книгу.

Итак, я и мой брат были привезены из Раджкота в Порбандар. Финальной драме

предшествовали кое-какие любопытные детали (например, наши тела натирали

имбирной мазью), но все эти подробности я опускаю.

Мой отец, хотя и занимал пост дивана, все же был слугой, и его зависимое

положение усугублялось еще и тем, что он пользовался благосклонностью

такор-сахиба. Тот до последнего момента не хотел отпускать его. А когда, наконец, согласился, то заказал для отца особую коляску, чтобы сократить

путешествие на два дня. Но судьба решила иначе. Порбандар находится в 120

милях от Раджкота, в пяти днях езды на лошадях. Отец проделал этот путь в

три дня, но при смене третьих перекладных коляска опрокинулась и отец сильно

расшибся. Он приехал весь забинтованный. Вследствие этого и наш и его

интерес к предстоящему событию наполовину уменьшился, но церемония все же

должна была состояться. Разве можно откладывать свадьбу? Однако детское

восхищение свадебной церемонией заставило меня забыть о горе, вызванном

несчастным случаем с отцом.

Я был предан своим родителям, но не менее предан и велениям плоти. Лишь

впоследствии я понял, что ради родителей следует жертвовать счастьем и всеми

удовольствиями. И в наказание за мою жажду удовольствий произошел случай, который до сих пор терзает меня и о котором я расскажу позже. Нишкулананд

поет: "Отказ от предмета желаний без отказа от самих желаний бесплоден, чего

бы он ни стоил". Когда я пою или слышу эту песню, я вспоминаю о том

печальном и неприятном событии и мне делается стыдно.

Отец мужественно превозмогал боль и принимал самое деятельное участие в

свадьбе. Даже сейчас помню, где он сидел во время свадебных обрядов. Тогда я

не предполагал, что со временем буду строго осуждать отца за то, что он

женил меня ребенком. Но в тот день все выглядело правильным, необходимым и

приятным. Мне и самому очень хотелось, чтобы меня женили. И все, что делал

отец, казалось безупречным. Как сейчас помню события того дня: как мы сидим

под свадебным балдахином, исполняем саптапади, как мы, молодые муж и жена, кладем друг другу в рот сладкий кансар и как мы начинаем жить вместе. Та

первая ночь! Двое невинных детей, бездумно брошенных в океан жизни. Жена

брата старательно осведомила меня, как я должен вести себя в первую ночь.

Кто наставлял мою жену – не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом, да и

теперь не намерен этого делать. Смею уверить читателя, что мы так

нервничали, что не могли даже взглянуть друг на друга. Мы, разумеется, были

слишком робки. Как заговорить с ней, что сказать? Наставления так далеко не

заходили. Да они и не нужны в подобных случаях. Жизненные впечатления, полученные человеком с раннего детства, настолько сильны, что всякие

поучения излишни. Постепенно мы стали привыкать друг к другу и свободно

разговаривать. Хотя мы были одногодки, я поспешил присвоить себе авторитет

мужа.

IV. В РОЛИ МУЖА

В те времена, когда был заключен мой брак, выпускались небольшие брошюрки

ценой в одну пайсу или паи (забыл точную цифру). В них говорилось о

супружеской любви, бережливости, детских браках и т. п. Я читал их от корки

до корки, но тут же забывал все, что мне не нравилось, и принимал к сведению

то, что нравилось. Вменяемая этими брошюрками в обязанность мужу верность

жене в течение всей жизни навсегда запечатлелась в моем сердце. К тому же я

и сам был страстным поборником правды, и о том, чтобы лгать жене, не могло

быть и речи. Да и почти невероятно было, чтобы в таком юном возрасте я мог

ей изменять.

Но урок верности имел и свою неприятную сторону. "Если я должен быть верен

жене, то и жена должна быть верна мне", – думал я. Мысль об этом сделала

меня ревнивым мужем. Ее обязанность легко превращалась в мое право требовать

от нее абсолютной верности, что вынуждало меня постоянно следить за ней. У

меня не было никаких оснований сомневаться в верности жены, но ревность

слепа ко всем доводам. Я следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из

дома без моего разрешения. Это сеяло семена раздора между нами. Налагаемый

мной запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, но не такой

девочкой была Кастурбай, чтобы легко подчиниться подобным требованиям. Она

желала ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем

больше она себе позволяла и тем больше я злился. Мы, женатые дети, сплошь и

рядом отказывались разговаривать друг с другом. Думаю, что Кастурбай не

обращала внимания на мои запреты без всякой задней мысли. Какие запреты

могла нарушить простодушная девочка тем, что уходила в храм или к подругам?

И если я имел право запрещать ей что-либо, то разве у нее не было такого же

права? Сейчас мне все это совершенно ясно. Но тогда я считал, что должен

поддерживать свой авторитет мужа!

Пусть, однако, читатель не думает, что наша жизнь была сплошным мучением.

Все мои строгости проистекали от любви. Я хотел сделать свою жену идеальной.

Я поставил целью заставить ее вести чистую жизнь, учиться тому, чему учился

сам, жить и мыслить одинаково со мной.

Не знаю, стремилась ли к этому и Кастурбай. Она была неграмотна. От

природы она была простой, независимой, настойчивой и, по крайней мере со

мной, сдержанной. Собственное невежество не беспокоило ее, и не помню, чтобы

мои занятия когда-либо побудили ее тоже заниматься. Поэтому я думаю, что был

одинок в своем стремлении к знаниям. Вся моя страсть сосредоточилась на

одной женщине, и я требовал, чтобы мне платили тем же. Но даже без

взаимности наша жизнь не могла быть сплошным страданием, ибо по крайней мере

с одной стороны здесь действительно была любовь.

Должен сказать, что я был страстно влюблен в нее. Даже в школе я постоянно

думал о ней. Мысль о предстоящей ночи и свидании не покидала меня. Разлука

была невыносима. Своей болтовней я не давал ей спать до глубокой ночи. Если

бы при такой всепожирающей страсти у меня не было сильно развито чувство

долга, я, наверно, стал бы добычей болезни и ранней смерти или влачил бы

жалкое существование. Но я должен был каждое утро выполнять свои

обязанности, а обманывать я не мог. Это и спасло меня от многих напастей.

Я уже сказал, что Кастурбай была неграмотна. Мне очень хотелось обучить

ее, но страстная любовь не оставляла времени для этого. К тому же обучать ее

приходилось против ее воли и только ночью. В присутствии старших я не

осмеливался не только разговаривать, но даже встречаться с ней. В Катхиаваре

существовал и до известной степени существует и теперь бессмысленный и

варварский обычай укрываться пардой. Обстоятельства, следовательно, не

благоприятствовали нам. Должен поэтому признаться, что мои усилия обучить

Кастурбай в дни юности были безуспешны. А когда я, наконец, очнулся и

сбросил оковы похоти, меня уже влекла общественная деятельность, и

свободного времени оказалось мало. Не удалась также и моя попытка обучить ее

с помощью частных учителей. В результате Кастурбай и сейчас с трудом выводит

буквы и говорит только на простонародном гуджарати. Уверен, что она стала бы

образованной женщиной, если бы моя любовь к ней была совершенно свободна от

вожделения. Мне удалось бы тогда преодолеть ее отвращение к занятиям. Я

знаю, что для чистой любви нет ничего невозможного.

Я уже упомянул об одном обстоятельстве, которое более или менее уберегло

меня от разрушительного действия страсти. Следует отметить еще и другое.

Многочисленные примеры убедили меня, что бог неизменно спасает тех, кто чист

в своих побуждениях. Наряду с жестоким обычаем детских браков в индусском

обществе существует другой обычай, до известной степени ослабляющий пагубные

последствия первого. Родители не разрешают молодой чете долго оставаться

вместе. Ребенок-жена большую часть времени проводит в доме своего отца, в

возрасте от 13 до 18 лет мы были вместе в общей сложности не более трех лет.

Не проходило и шести месяцев, чтобы родители жены не приглашали ее к себе. В

те дни подобные приглашения были очень неприятны, но они спасли нас обоих.

Восемнадцати лет я уехал в Англию. Это означало длительную и благодетельную

для нас разлуку. Но и после моего возвращения из Англии мы не оставались

вместе более полугода, так как мне приходилось метаться между Раджкотом и

Бомбеем. Потом меня пригласили в Южную Африку. Но к тому времени я уже в

значительной степени освободился от чувственных вожделений.

V. В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ

Я уже говорил, что ко времени женитьбы учился в средней школе. Все мы, трое братьев, учились в одной школе. Старший опередил меня на несколько

классов, а брат, который женился одновременно со мной, – всего на один

класс. Из-за женитьбы мы потеряли целый год. На брате женитьба сказалась еще

пагубнее, чем на мне: он в конце концов совсем бросил учение. Одному небу

известно, скольких юношей постигает та же участь. Ведь только в современном

нам индусском обществе учение в школе сочетается с супружеством.

Мои занятия продолжались. В средней школе меня не считали тупицей. Я