Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

следующий день. Поэтому, как ни кипело у меня все внутри, я благоразумно

уселся рядом с кучером.

Приблизительно в три часа дня дилижанс прибыл в Пардекоф. Теперь

проводнику захотелось сесть на мое место, чтобы покурить, а может быть, просто подышать свежим воздухом. Взяв у кучера кусок грязной мешковины, он

разостлал его на подножке и, обращаясь ко мне, сказал:

– Сами, ты сядешь здесь, а я хочу сидеть рядом с кучером.

Такого оскорбления я не мог снести. Дрожа от негодования и страха, сказал

ему:

– Вы посадили меня здесь, хотя обязаны были поместить внутри дилижанса. Я

стерпел это оскорбление. Теперь же, когда вам хочется курить, вы заставляете

меня сесть у ваших ног. Этого я не сделаю, но готов перейти внутрь

дилижанса.

В то время как я с трудом выговаривал эти слова, проводник набросился на

меня и надавал мне хороших затрещин, затем схватил за руку и попытался

стащить вниз. Я вцепился в медные поручни козел и решил не выпускать их, даже с риском переломать руки. Пассажиры были свидетелями этой сцены, – они

видели, как этот человек бранил и бил меня, в то время как я не проронил ни

слова. Он был гораздо сильнее меня. Некоторым пассажирам стало жаль меня, и

они начали уговаривать проводника:

– Да оставьте его в покое. Не бейте его. Он же ни в чем не виноват. Он

прав. Если ему нельзя сидеть там, пустите его к нам в дилижанс.

– Не беспокойтесь! – крикнул мужчина, но, по-видимому, несколько струхнул

и перестал меня бить. Он отпустил меня и, продолжая браниться, приказал

слуге-готтентоту, сидевшему по другую сторону от кучера, пересесть на

подножку, сам же сел на освободившееся место.

Пассажиры заняли свои места; раздался свисток, и дилижанс загромыхал по

дороге. Сердце мое сильно билось. Я уже не верил, что доберусь живым до

места назначения. Агент все время злобно поглядывал на меня и ворчал: "Вот

только дай добраться до Стандертона, там я тебе покажу!" Я сидел молча и

лишь молил бога о помощи. Уже стемнело, когда мы приехали в Стандертон, и я

с облегчением вздохнул, увидев индийские лица. Как только я сошел вниз, мои

новые друзья сказали: "Мы получили телеграмму от Дада Абдуллы и пришли, чтобы отвести вас в лавку Исы Шета". Я был очень обрадован этим. Мы пошли в

лавку шета Исы Ходжи Сумара. Шет и его служащие окружили меня. Я рассказал

обо всем случившемся. Горько было им слушать это, и они старались утешить

меня рассказами о такого же рода неприятностях, которые пришлось пережить и

им.

Я хотел сообщить обо всем случившемся агенту компании дилижансов. С этой

целью я написал ему письмо, изложив все подробности и особенно обратив его

внимание на угрозы его подчиненного в мой адрес. Я просил также

гарантировать, чтобы меня поместили вместе с другими пассажирами в дилижансе

на следующее утро, когда мы снова отправимся в путь. На это агент ответил

мне: "Из Стандертона пойдет дилижанс гораздо большего размера, его

сопровождают другие лица. Человека, на которого вы жалуетесь, завтра здесь

не будет, и вы сядете вместе с другими пассажирами". Это несколько успокоило

меня. Я, конечно, не собирался возбуждать дело против человека, который

нанес мне оскорбление действием, так что инцидент можно было считать

исчерпанным.

Утром служащий Исы Шета проводил меня к дилижансу. Я получил удобное место

и в тот же вечер благополучно прибыл в Иоганнесбург.

Стандертон – небольшая деревушка, а Иоганнесбург – крупный город. Абдулла

Шет уже телеграфировал туда и сообщил мне адрес тамошней фирмы Мухаммада

Касам Камруддина. Служащий этой фирмы должен был встретить меня на станции, но мы друг друга не узнали. Поэтому я решил отправиться в гостиницу. Я знал

названия нескольких гостиниц. Взяв извозчика, я велел ехать в Большую

национальную гостиницу. Там я прошел к управляющему и попросил комнату. С

минуту он разглядывал меня, потом вежливо ответил:

– Очень жаль, но у нас нет свободных номеров, – и откланялся.

Тогда я поехал в магазин Мухаммада Касама Камруддина. Абдул Гани Шет уж

ждал меня здесь и сердечно приветствовал. Он от души посмеялся над моим

приключением в гостинице.

– Неужели вы думали, что вас пустят в гостиницу?

– А почему бы и нет? – спросил я.

– Это вы поймете, когда пробудете здесь несколько дней, – сказал он. -

Только мы можем жить в такой стране, потому что, стремясь заработать деньги, не обращаем внимания на оскорбления, и вот результаты. Затем он рассказал о

притеснениях, которые терпели индийцы в Южной Африке.

О шете Абдулла Гани мы еще многое узнаем в дальнейшем.

Он сказал:

– Страна эта не для таких, как вы. Вот, например, завтра вам надо будет

ехать в Преторию. Вам придется ехать третьим классом. В Трансваале наше

положение еще хуже, чем в Натале. Здесь индийцам вообще не дают билетов в

первом и втором классе.

– Вы, наверное, не добивались этого упорно?

– Мы посылали депутации, но, признаюсь, обычно наши люди сами не хотят

ехать ни первым, ни вторым классом.

Я попросил достать мне железнодорожные правила и прочитал их. Они были

запутаны. Старое трансваальское законодательство не отличалось точностью

формулировок, железнодорожные правила тем более.

Я сказал шету:

– Я хочу ехать первым классом, а если это невозможно, то предпочту нанять

экипаж до Претории, ведь до нее всего 37 миль.

Шет Абдул Гани заметил, что это потребует больше времени и денег, однако

одобрил мое намерение ехать первым классом. Я послал записку начальнику

станции, в которой указал, что я адвокат и всегда езжу первым классом. Кроме

того, я написал, что мне необходимо быть в Претории как можно скорее, что я

лично приду за ответом на вокзал, так как у меня нет времени ждать, и что я

надеюсь получить билет в первом классе. Я намеренно подчеркнул, что приеду

за ответом, так как полагал, что письменный ответ скорее будет

отрицательным: ведь у начальника станции могло быть свое собственное

представление о "кули-адвокате". Если же я явлюсь к нему в безукоризненном

английском костюме и поговорю с ним, возможно, мне удастся убедить его дать

билет первого класса. Итак, я отправился на вокзал в сюртуке и галстуке, положил на конторку соверен в качестве платы за проезд и попросил дать мне

билет первого класса.

– Это вы прислали мне записку? – спросил он.

– Да, вы очень меня обяжете, если дадите билет. Мне нужно быть в Претории

сегодня же.

Он улыбнулся и, сжалившись, сказал:

– Я не трансваалец. Я голландец. Я понимаю вас и сочувствую вам. Я дам вам

билет, однако обещайте мне, что если проводник потребует, чтобы вы перешли в

третий класс, вы не будете впутывать меня в это дело, т. е. я хочу сказать, вы не будете возбуждать судебного дела против железнодорожной компании.

Желаю вам благополучно доехать. Я вижу, вы джентльмен.

С этими словами он вручил мне билет. Я поблагодарил и дал требуемое

обещание.

Шет Абдул Гани пришел проводить меня на вокзал. Он был приятно удивлен, узнав о происшедшем, но предупредил:

– Буду рад, если вы благополучно доберетесь до Претории. Боюсь только, проводник не оставит вас в покое. А если даже оставит, пассажиры не

потерпят, чтобы вы ехали в первом классе.

Я занял свое место в купе первого класса, и поезд тронулся. В Джермистоне

проводник пришел проверять билеты. Увидев меня, он рассердился и знаками

предложил мне отправиться в третий класс. Я показал ему свой билет.

– Все равно, – сказал он, – переходите в третий класс. В купе, кроме меня, был только один пассажир – англичанин. Он обратился к проводнику:

– Зачем вы беспокоите джентльмена? Разве вы не видите, что у него билет

первого класса? Я ничуть не возражаю, чтобы он ехал со мной.

И повернувшись ко мне, сказал:

– Располагайтесь здесь поудобнее.

– Желаете ехать с "кули", так мне нет до этого дела, – проворчал проводник

и ушел.

Около восьми часов вечера поезд прибыл и Преторию.

Х. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ПРЕТОРИИ

На вокзале в Претории я ожидал увидеть кого-нибудь из служащих поверенного

Дада Абдуллы. Я знал, что никто из индийцев меня встречать не будет, так как

я особо обещал не останавливаться в домах у индийцев. Но поверенный никого

не прислал. Потом я узнал, что, поскольку я прибыл в воскресенье, неудобно

было посылать служащего встречать меня. Я был озадачен и раздумывал, куда

направиться, опасаясь, что ни в одном отеле меня не примут.

В 1893 году вокзал в Претории был совершенно не похож на тот, каким он

стал в 1914 году. Освещение было скудное. Пассажиров мало. Я подождал, пока

все вышли, рассчитывая попросить контролера, отбирающего билеты, когда он

освободится, указать мне маленькую гостиницу, или какое-нибудь другое место, где я мог бы остановиться, чтобы не пришлось ночевать на вокзале, должен

признаться, мне было трудно собраться с духом и обратиться к нему даже с

такой незначительной просьбой из опасения подвергнуться оскорблениям.

Вокзал опустел. Я подал билет контролеру и стал его расспрашивать. Он

отвечал вежливо, однако я понял, что толку от него будет мало. Но в разговор

вмешался стоявший рядом американский негр.

– Вижу, – сказал он, – вы здесь совсем чужой, без друзей. Хотите, идемте

со мной, я провожу вас в маленькую гостиницу. Хозяин ее – американец, которого я хорошо знаю. Думаю, он сумеет вас устроить.

У меня были свои опасения в отношении этого предложения, но я принял его и

поблагодарил негра. Он повел меня в гостиницу Джонстона. Там он отвел

хозяина в сторону, о чем-то поговорил с ним, и тот согласился пустить меня

на ночь, но с условием, что я буду обедать в своей комнате.

– Уверяю вас, – сказал он, – у меня нет никаких расовых предрассудков. Но

все мои постояльцы – европейцы, и если я пущу вас в столовую, они могут

оскорбиться и даже уйти из гостиницы.

– Благодарю вас уже за то, что вы согласились приютить меня на ночь, -

сказал я. – Со здешними порядками я более или менее знаком и понимаю ваши

опасения. Я ничего не имею против того, чтобы обедать в своей комнате.

Надеюсь, завтра мне удастся устроиться где-нибудь еще.

Мне отвели комнату, и я задумался в ожидании обеда. Постояльцев в

гостинице было немного, и я предполагал, что официант принесет обед скоро.

Но вместо него пришел м-р Джонстон. Он сказал:

– Мне стало стыдно, что я просил вас обедать в комнате. Поэтому я

переговорил с другими постояльцами и спросил, согласны ли они, чтобы вы

обедали в столовой. Они сказали, что не возражают и что вы вообще можете

жить здесь, сколько вам заблагорассудится. Пожалуйста, если угодно, пойдемте

в столовую, и оставайтесь здесь, сколько хотите.

Я снова поблагодарил его, пошел в столовую и с аппетитом принялся за обед.

На следующий день я отправился к адвокату А. У. Бейкеру. Абдулла Шет

рассказал мне о нем, и я не удивился оказанному мне радушному приему. Бейкер

отнесся ко мне очень тепло и любезно обо всем расспрашивал. Я подробно

рассказал ему о себе. Потом он сказал:

– У нас нет здесь работы для вас как адвоката, так как мы пригласили

самого лучшего поверенного. Дело это затянувшееся и сложное, и я буду

обращаться к вам за помощью только для получения нужной информации. Вы

облегчите мне также сношения с клиентом, так как теперь все сведения, которые мне понадобятся от него, я буду получать через вас. Это несомненно

принесет пользу. Помещения для вас я пока не подыскал. Я считал, что лучше

это сделать, познакомившись с вами. Здесь страшно распространены расовые

предрассудки, и поэтому найти помещение для таких, как вы, нелегко. Но я

знаю одну бедную женщину, жену пекаря, которая, думаю, устроит вас у себя и

таким образом немного подработает. Пойдемте к ней.

Он повел меня к ней, поговорил, и она согласилась взять меня на полный

пансион за 35 шиллингов в неделю.

М-р Бейкер был не только поверенным, он постоянно выступал в качестве

нецерковного проповедника. Он еще жив и занимается теперь исключительно

миссионерской деятельностью, оставив юридическую практику. Он человек

состоятельный. Мы до сих пор переписываемся. В своих письмах он всегда

подробно касается одной и той же темы. Он доказывает превосходство

христианства с различных точек зрения и утверждает, что невозможно обрести

вечный мир иначе, как признав Иисуса единственным сыном бога и спасителем

человечества.

Уже во время первой беседы м-р Бейкер поинтересовался моими религиозными

воззрениями. Я сказал ему:

– По рождению я индус. Но я еще мало знаю индуизм и еще меньше другие

религии. По существу я не знаю, кто я, во что я верю и во что следует

верить. Я собираюсь тщательно изучить свою религию, а по возможности и

другие религии.

Бейкер обрадовался этому и сказал:

– Я один из духовников южноафриканской генеральной миссии. Я построил

церковь на собственные средства и регулярно произношу там проповеди. Я

свободен от расовых предрассудков. У меня есть единомышленники, и мы

ежедневно в час дня собираемся на несколько минут и молимся о даровании нам

мира и света. Буду рад, если вы присоединитесь к нам. Я представлю вас своим

единомышленникам, которые будут счастливы познакомиться с вами, и, думаю, вам тоже понравится их общество. Кроме того, я дам вам почитать несколько

религиозных книг, хотя, конечно, Библия – это книга книг, и ее я особенно

рекомендую вам.

Я поблагодарил м-ра Бейкера и согласился посещать молитвенные собрания в

час дня по возможности регулярно.

– В таком случае жду вас здесь завтра в час дня, и мы вместе отправимся

молиться, – сказал Бейкер, и мы распрощались.

Пока у меня было немного времени для размышлений.

Я отправился к м-ру Джонстону, расплатился с ним и позавтракал уже на

новой квартире. Хозяйка оказалась хорошей женщиной. Она готовила мне

вегетарианскую пищу. Скоро я стал чувствовать себя в ее семье как дома.

Затем я отправился человеку, к которому Дада Абдулла дал мне записку. От

него я многое узнал о лишениях индийцев в Южной Африке. Он настаивал, чтобы

я остановился у него, но я поблагодарил, сказав, что уже устроился. Он

убеждал меня обращаться к нему, не стесняясь, по любому делу.

Стемнело. Я возвратился домой, поел, прошел в свою комнату, лег и глубоко

задумался. У меня не было спешной работы. Я сообщил об этом Абдулле Шету.

Что мог означать проявленный ко мне м-ром Бейкером интерес? Какую пользу

принесет мне знакомство с его религиозными единомышленниками? Насколько

глубоко мне следует изучить христианство? Как достать литературу по

индуизму? И смогу ли я понять действительное место христианства, не зная как

следует своей собственной религии? Я сделал лишь один вывод: надо

беспристрастно изучать все, с чем мне придется столкнуться, и вести себя с

группой м-ра Бейкера так, как бог направит меня; но не следует помышлять о

принятии другой религии, пока я не пойму вполне свою собственную.

С этими мыслями я заснул.

XI. ЗНАКОМСТВО С ХРИСТИАНАМИ

На следующий день в час дня я пришел к м-ру Бейкеру на молитвенное

собрание. Там меня представили мисс Гаррис, мисс Гэбб, м-ру Коатсу и другим.

Все они опустились на колени для молитвы, и я последовал их примеру. Молитвы

представляли собой обращенные к богу просьбы применительно к личным желаниям

каждого. Так, обычно просили, чтобы день прошел благополучно или чтобы бог

раскрыл врата души.

На сей раз была присоединена молитва о моем благополучии: "Господи, укажи

путь новому брату, присоединившемуся к нам. Дай ему, боже, мир, который ты

дал нам. Да спасет его Иисус Христос, спасший нас. Все это мы просим во имя

Христа". На этих молитвенных собраниях не пелись псалмы, и не было никакой

музыки. После молитвы, которая ежедневно посвящалась чему-нибудь одному, мы

разошлись; каждый отправился завтракать, так как настало время приема пищи.

Молитва заняла не более пяти минут.

Мисс Гаррис и мисс Гэбб были пожилыми старыми девами. М-р Коатс был

квакером. Обе дамы жили вместе; они пригласили меня заходить к ним по

воскресеньям на 4-х часовой чай.

Когда мы встречались по воскресеньям, я обычно рассказывал м-ру Коатсу о

своих религиозных размышлениях за неделю, обсуждал с ним прочитанные книги и

делился впечатлениями о них. Дамы обычно говорили о своих богоугодных делах

и об обретенном ими душевном покое.

М-р Коатс был серьезным, искренним молодым человеком. Мы вместе совершали

прогулки, кроме того, он водил меня к своим приятелям-христианам.

Когда мы сошлись ближе, он стал давать мне книги по своему выбору, пока

полка моя не заполнилась ими. Он буквально засыпал меня книгами. Я

добросовестно читал все, а потом мы обсуждали прочитанное.

В 1893 году я прочел множество таких книг. Не помню названий всех, но тут

были "Комментарии" д-ра Паркера из лондонского общества адвокатов,

"Многочисленные неопровержимые доказательства" Пирсона и "Аналогия" Батлера.

Некоторые места в этих книгах показались мне непонятными. Кое-что в них мне

нравилось, а кое-что нет. "Многочисленные неопровержимые доказательства"

содержали в себе доказательства в пользу библейской религии в авторском

понимании ее. Эта книга не оказала на меня никакого влияния. "Комментарии"

Паркера вдохновляли морально, но для тех, кто не верил в общеизвестные

христианские догматы, эта книга была бесполезной. "Аналогия" Батлера

показалась мне чересчур мудреной и трудной, ее надо было перечитать раза

четыре – пять, чтобы правильно понять. Мне думалось, что она написана с

целью обратить атеистов в веру. Приведенная в ней аргументация в пользу

существования бога была для меня излишней, так как я уже прошел через стадию

неверия; а доказательства того, что Иисус – единственное воплощение бога на

земле и посредник между богом и человеком, не произвели на меня впечатления.

Однако м-р Коатс не был человеком, который легко мирится с поражением. Он

сильно привязался ко мне. Однажды он увидел висящее у меня на шее ожерелье

вишнуита из тулассийского бисера. Он считал это суеверием, и это покоробило

его.

– Суеверия не для вас, – сказал он. – Дайте, я разорву ожерелье.

– Нет, я не позволю. Это ожерелье – священный дар моей матери.

– Но вы верите в него?

– Я не знаю его таинственного значения. Не думаю, что со мной случится

что-нибудь, если я не буду носить его. Но я не могу без достаточных

оснований отказаться от ожерелья, которое мать надела мне на шею из любви ко

мне, убежденная, что это будет способствовать моему благополучию. Когда со

временем оно порвется и рассыплется само собой, я не надену другого. Но это

ожерелье порвать нельзя.

М-р Коатс не мог понять мои доводы, так как не признавал моей религии. Он

предвкушал, что вызволит меня из тьмы невежества, и старался убедить, что

независимо от того, есть ли доля истины в других религиях, для меня спасение

невозможно, пока я не приму христианства, которое есть сама истина. Он

уверял, что грехи мои могут быть прощены лишь благодаря заступничеству

Христа, в противном случае все добрые дела бесполезны.

Он не только познакомил меня с книгами, но представил и своим друзьям, которых считал настоящими христианами. Среди этих друзей была семья, принадлежавшая к христианской секте плимутских братьев.

Многие знакомства, состоявшиеся благодаря м-ру Коатсу, были приятными.

Большинство новых знакомых поразили меня своей богобоязнью. Но как-то во

время моего посещения этой семьи один из плимутских братьев выдвинул

неожиданный для меня довод.

– Вы не можете понять всей красоты нашей религии. Из того, что вы

говорите, следует, что каждое мгновение вы должны размышлять над своими

проступками, всегда стараться исправить и искупить их. Разве могут подобные

непрерывные размышления дать вам искупление? Так вы не обретете мира

никогда. Вы считаете, что все мы грешники. Теперь поймите совершенство нашей

веры. Мы считаем, что попытки самоусовершенствования и искупления – тщетны.

И все же мы получим искупление. Для нас непосильно бремя наших грехов. Но мы

можем переложить его на Иисуса. Он один безгрешный сын бога. Он сказал, что

те, кто верит в него, будут жить вечно. В этом безграничное милосердие бога.

А так как мы верим в искупительную жертву Иисуса, наши собственные грехи не

тяготеют над нами. Грешить мы должны. В этом мире не грешить невозможно. И

потому Иисус страданиями искупил все грехи человечества. Только тот, кто

приемлет его великое искупление, обретет вечный покой. Подумайте, как

беспокойна ваша жизнь и какая надежда на покой есть у нас.

Эта речь совершенно не убедила меня. Я смиренно ответил:

– Если это и есть христианская вера, принятая всеми христианами, то я

принять ее не могу. Я не ищу искупления за греховные проступки. Я стараюсь

освободиться от самого греха или, скорее, от самой мысли о грехе. Пока я не

достигну этой цели, я согласен не знать покоя.

На что плимутский брат возразил:

– Уверяю вас, ваши усилия бесплодны. Подумайте еще раз над тем, что я

сказал.

И брат доказал, что слово у него не расходится с делом. Он сознательно

совершал проступки и показывал мне, что его не беспокоит мысль о них.

Но до встречи с плимутскими братьями я знал, что не все христиане верят в

эту теорию искупления. Сам м-р Коатс жил в страхе перед богом. Его душа была

чиста, и он верил в возможность самоочищения. Обе дамы разделяли эту веру.

Некоторые книги, попавшие мне в руки, были полны преданности богу. Поэтому, увидев, что м-р Коатс встревожен моим последним опытом, я успокоил его, сказав, что извращенная вера плимутских братьев не вызвала у меня

предубеждения против христианства.

Мои трудности заключались в другом. Они касались Библии и ее принятого

толкования.

XII. ПОПЫТКИ СБЛИЗИТЬСЯ С ИНДИЙЦАМИ

Прежде чем писать дальше о знакомствах с христианами я должен рассказать о

других переживаниях того же периода.

Шет Тайиб Ходжи Хан Мухаммад занимал в Претории такое же положение, как

Дада Абдулла в Натале. Ни одно общественное начинание не обходилось без

него. Я познакомился с ним в первую же неделю и сказал, что намерен

сблизиться со всеми индийцами в Претории. Я выразил желание ознакомиться с

их положением и просил его помочь мне, на что он охотно согласился.

Я начал с того, что созвал собрание, пригласив всех индийцев Претории, и

нарисовал им картину их положения в Трансваале. Собрание состоялось в доме

шета Ходжи Мухаммада Ходжи Джоосаба, к которому у меня было рекомендательное

письмо. На собрании присутствовали главным образом купцы-меманцы, но было и

несколько индусов. Впрочем, индусов в Претории вообще было очень мало.

Речь, произнесенная мною на этом собрании, была, можно сказать, моим

первым публичным выступлением. Я хорошо подготовился к выступлению, посвятив

его вопросу о добросовестности в коммерции. Я то и дело слышал от купцов, что правдивость невозможна в коммерческих делах. Я этого мнения не разделял

и не разделяю до сих пор. И теперь у меня есть друзья-коммерсанты, которые

утверждают, что правдивость и коммерция несовместимы. Коммерция, говорят

они, дело практическое, а правдивость – из области религии; и они

доказывают, что практические дела одно, а религия совсем другое. Не может

быть и речи о том, считают они, чтобы в коммерческих делах оставаться до

конца правдивым, говорить правду можно только, когда это удобно. В своей

речи я решительно оспаривал это мнение, стараясь пробудить в купцах сознание

долга, которое им вдвойне необходимо. Их обязанность быть добросовестными

была тем важнее в чужой стране, что по поступкам немногих индийцев здесь

судят о миллионах наших соотечественников. Я считал, что наш народ живет в

антисанитарных условиях по сравнению с англичанами, окружающими нас, и

привлек внимание собравшихся к этому факту. Я подчеркнул необходимость

забыть всякие различия между индусами, мусульманами, парсами, христианами, гуджаратцами, мадрасцами, пенджабцами, синдхами, каччхами, суратцами и т. д.

В заключение я предложил организовать ассоциацию, от имени которой можно

было бы сделать представления властям относительно притеснений, испытываемых

индийскими поселенцами, и изъявил готовность отдать этому делу столько

времени и сил, сколько смогу.

Я видел, что речь моя произвела большое впечатление на собравшихся.

Вокруг нее развернулась дискуссия. Многие из присутствовавших захотели

сообщить мне некоторые факты. Я чувствовал, что меня поддерживают. Лишь

немногие из собравшихся говорили по-английски. Понимая, что знание

английского языка полезно в этой стране, я предложил, чтобы все, у кого есть

время, изучали английский язык. Я сказал, что овладеть языком можно даже в

преклонном возрасте, и сослался на соответствующие примеры. Кроме того, я

обещал вести группу, если такая будет создана, для обучения языку, а также

помогать лицам, желающим заниматься языком.

Группа не была создана, но три молодых человека выразили готовность

учиться при условии, что я буду приходить к ним. Двое из них были мусульмане

– один парикмахер, другой клерк, а третий – индус, мелкий лавочник. Я

согласился помочь им. Я не сомневался в своих педагогических способностях.

Случалось, ученики мои уставали, но я не знал устали. Иногда бывало и так, что я приходил к ним только за тем, чтобы застать их занятыми своими делами.

Но я не терял терпения. Ни один из троих не стремился к глубокому знанию

языка, но двое примерно за восемь месяцев сделали весьма большие успехи. Они

приобрели знания, позволившие им вести бухгалтерские книги и писать обычные

деловые письма. Парикмахер ограничился познаниями, достаточными для того, чтобы обслуживать клиентов. Итак, за время учебы двое учеников овладели

языком настолько, чтобы свободно вести дела на английском языке.

Я был удовлетворен результатами собрания. Было решено созывать такие

собрания, насколько мне помнится, раз в неделю или, может быть, раз в месяц.

Они устраивались более или менее регулярно, и на них происходил свободный

обмен мнениями. Вскоре в Претории не было ни одного индийца, которого бы я

не знал и с условиями жизни которого не был бы знаком. Это побудило меня

познакомиться с британским агентом в Претории м-ром Джэкобом де Ветом. Он

сочувственно относился к индийцам, но пользовался очень малым влиянием.

Однако он все же согласился помогать нам по мере возможности и просил меня

заходить к нему в любое время.

Я снесся также с железнодорожными властями и сообщил им, что те

притеснения, которым подвергаются индийцы в поездах, не могут быть оправданы

даже утвержденными ими правилами. На это мне ответили письмом, в котором

сообщали, что впредь индийцам, если они одеты соответствующим образом, будут

выдаваться билеты первого и второго класса. Это было далеко не

удовлетворительное решение вопроса, так как за начальником станции

оставалось право решать, кто "одет соответствующим образом".

Британский агент в Претории ознакомил меня с некоторыми документами, касающимися индийского вопроса. Тайиб Шет также предоставил мне

соответствующие документы. Из них я узнал, как жестоко обошлись с индийцами

в Оранжевой республике.

Короче говоря, мое пребывание в Претории позволило мне глубоко изучить

социальное, экономическое и политическое положение индийцев в Трансваале и

Оранжевой республике. Я и не предполагал, что это изучение принесет мне

огромную пользу в будущем. Я думал вернуться домой к концу года или даже

раньше, в случае если бы судебный процесс окончился до истечения года.

Но бог располагал иначе.

XIII. ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ "КУЛИ"

Здесь не место подробно описывать положение индийцев в Трансваале и

Оранжевой республике. Желающие получить полное представление об этом могут

обратиться к моей "Истории сатьяграхи в Южной Африке". Однако остановиться

на этом вопросе в общих чертах необходимо.

В Оранжевой республике индийцы были лишены всех прав специальным законом, принятым в 1888 году или даже раньше. Индийцу разрешалось поселиться здесь

только в том случае, если он служил лакеем в гостинице или занимал другую

должность того же рода. Торговцы были изгнаны, получив лишь номинальную

компенсацию. Они протестовали, подавали петиции, но безрезультатно.

Весьма суровый закон был принят в Трансваале в 1885 году. В 1886 году в

него были внесены некоторые изменения. Этот закон с принятыми к нему

поправками обязывал индийцев при въезде в Трансвааль платить подушный налог

в сумме трех фунтов стерлингов. Им разрешалось приобретать земли только в

специально для них отведенных местах, причем правом собственности они и там

фактически не пользовались. Индийцы были лишены также избирательного права.

Все это предусматривалось специальным законом для "азиатов", на которых

распространялись, кроме того, все законы, установленные для "цветных".

Согласно законам для "цветных", индийцы не имели права ходить по тротуару и

появляться без разрешения на улице после девяти часов вечера. Правда, те

индийцы, которых принимали за арабов, этой регламентации не подвергались.

Таким образом, получалось, что применение закона зависело от произвола

полиции.

Мне пришлось на собственном опыте испытать, что означали оба эти правила.

По вечерам я часто ходил гулять вместе с м-ром Коатсом, и мы редко

возвращались домой раньше десяти часов. Что, если полиция арестует меня?

М-ра Коатса это беспокоило даже больше, чем меня. Своим слугам-неграм он

должен был выдавать разрешение. Но разве мог он дать его мне? Разрешение

получал только слуга от своего хозяина. Если бы даже я пожелал взять такое

разрешение, а Коатс согласился бы выдать его мне, это все равно было бы

невозможно, так как явилось бы подлогом.

Поэтому м-р Коатс или кто-то из его знакомых свел меня к адвокату д-ру

Краузе. Оказалось, что в Лондоне мы состояли в одной юридической корпорации.

Он был вне себя, узнав, что мне нужно получить разрешение для того, чтобы

выходить на улицу после девяти часов вечера. Он выразил мне свое сочувствие.

Вместо того, чтобы приказать выдать мне пропуск, он написал письмо, разрешавшее мне выходить в любое время, не подвергаясь преследованиям

полиции. Выходя на улицу, я всегда брал это письмо с собой. И если мне не

пришлось ни разу им воспользоваться, то это чистая случайность.

Д-р Краузе пригласил меня к себе, и мы, можно сказать, стали друзьями.

Иногда я заходил к нему и у него познакомился с его знаменитым братом, который был прокурором в Иоганнесбурге. Во время англо-бурской войны он был

предан военному суду за участие в подготовке к убийству английского офицера

и приговорен к тюремному заключению на семь лет. Старшина юридической

корпорации лишил его права адвокатской практики. По окончании военных

действий он был освобожден и, будучи с почестями восстановлен в

трансваальской адвокатуре, возобновил практику.

Впоследствии эти связи принесли мне пользу в моей общественной

деятельности и во многом облегчили работу.

Запрещение ходить по тротуарам имело для меня более серьезные последствия.