Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мой позор, о котором я здесь говорю, заключался в том, что плотское

желание охватило меня даже в час смерти отца, нуждавшегося в самом

внимательном уходе. Никогда не смогу забыть и искупить это бесчестье. Моя

преданность родителям не знала границ – я пожертвовал бы всем ради них. Но

она была непростительно легковесна, и в такой момент я оказался во власти

похоти. Поэтому я всегда считал себя, хотя и верным, но похотливым супругом.

Долго я не мог освободиться от оков похоти и мне пришлось пройти через

многие испытания, прежде чем удалось избавиться от них.

Заканчивая эту главу о своем двойном позоре, хочу еще сообщить, что бедный

крошка, родившийся у моей жены, прожил всего три – четыре дня. Иначе и не

могло быть. Пусть мой пример послужит предостережением всем женатым.

Х. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С РЕЛИГИЕЙ

Школу я посещал с шести – семи лет до шестнадцати. Там меня учили всему, кроме религии. Я, пожалуй, не получил от учителей того, что они могли бы

дать мне без особых усилий с их стороны. Но кое-какие крохи знаний я собрал

от окружающих. Термин "религия" я употребляю здесь в самом широком смысле -

как самопознание, или познание самого себя.

Будучи вишнуитом по рождению, я должен был часто ходить в хавели. Но он

меня не привлекал. Мне не нравились его великолепие и пышность. Кроме того, до меня дошли слухи о совершавшихся там безнравственных поступках, и я

потерял к нему всякий интерес. Таким образом, хавели дать мне ничего не мог.

Но то, чего я не получил там, дала мне моя няня, старая служанка нашей

семьи. До сих пор с благодарностью вспоминаю о ее привязанности ко мне. Я

уже говорил, что боялся духов и привидений. Рамбха – так звали няню -

предложила мне повторять Раманаму и тем избавиться от этих страхов. Я больше

верил ей, чем предложенному ею средству, но с самого раннего возраста

повторял Раманаму, чтобы освободиться от страха перед духами и привидениями.

Это продолжалось, правда, недолго, но хорошее семя, брошенное в душу

ребенка, не пропадает даром. Полагаю, что благодаря доброй Рамбхе Раманама

для меня и теперь абсолютно верное лекарство.

Приблизительно в то же время мой двоюродный брат, поклонник "Рамаяны", заставил меня и моего второго брата выучить "Рама Ракшу". Мы заучивали ее

наизусть и ежедневно, как правило, по утрам после купанья повторяли вслух.

Мы делали это все время, пока жили в Порбандаре, но, переехав в Раджкот, забыли о "Рама Ракше". Я не слишком верил в нее и читал вслух "Рама Ракшу"

отчасти из желания показать, что могу пересказывать ее наизусть с правильным

произношением.

Большое впечатление произвела на меня "Рамаяна", когда ее читали отцу. В

первый период болезни отец жил в Порбандаре. Каждый вечер он слушал

"Рамаяну". Читал ее большой поклонник Рамы – Ладха Махарадж из Билешвара.

Про него рассказывали, что он вылечился от проказы не лекарствами, а только

тем, что прикладывал к пораженным местам листья билвы, принесенные в дар

изображению Махадевы в Билешварском храме, и ежедневно аккуратно повторял

Раманаму. "Вера излечила его", – говорили люди. Так это или нет, но мы этому

верили. Во всяком случае, когда Ладха Махарадж читал отцу "Рамаяну", он не

страдал проказой. У него был приятный голос. Он произносил нараспев дохи

(куплеты) и чаупаи (четверостишия) и разъяснял их, пускаясь в рассуждения и

увлекая слушателей. Мне было тогда около тринадцати лет, но я помню, что был

совершенно захвачен его чтением. С этого времени началось мое глубокое

увлечение "Рамаяной". Теперь я считаю "Рамаяну" Тулсидаса величайшей из

священных книг.

Несколько месяцев спустя мы переехали в Раджкот. Там уже не было чтений

"Рамаяны". Но "Бхагавата" читалась каждое экадаши. Иногда и я присутствовал

при чтении, но чтец не воодушевлял меня. В настоящее время я считаю

"Бхагавату" книгой, способной вызвать большое религиозное рвение. С

неослабевающим интересом прочел я ее на языке гуджарати. Но когда однажды во

время моего трехнедельного поста мне ее прочитал в оригинале пандит Мадан

Мохан Малавия, я пожалел, что не слышал ее в детстве из уст такого

ревностного поклонника "Бхагаваты", каким был Малавия. Тогда я полюбил бы

эту книгу с раннего детства. Впечатления, воспринятые в детстве, пускают

глубокие корни, и я всегда жалею о том, что мне в ту пору не читали больше

таких хороших книг.

Зато в Раджкоте я научился относиться терпимо ко всем сектам индуизма и

родственным религиям. Мои родители посещали не только хавели, но и храмы

Шивы и Рамы. Иногда они брали с собой и нас, а иногда посылали одних.

Монахи-джайны часто бывали в доме отца и даже, изменяя своему обычаю, принимали от нас пищу, хотя мы не исповедовали джайнизм. Они беседовали с

отцом на религиозные и светские темы.

У отца были также друзья среди мусульман и парсов. Они говорили с ним о

своей вере, и он выслушивал их всегда с уважением и часто с интересом.

Ухаживая за ним, я нередко присутствовал при этих беседах. Все это в

совокупности выработало во мне большую веротерпимость.

Исключение в то время составляло христианство. К нему я испытывал чувство

неприязни. И не без основания. Христианские миссионеры обычно располагались

где-нибудь поблизости от школы и разглагольствовали, осыпая оскорблениями

индусов и их богов. Этого я не мог вынести. Стоило мне только раз

остановиться и послушать их, чтобы потерять всякую охоту слушать. Примерно в

это же время я узнал, что один весьма известный индус обратился в

христианство. Весь город говорил о том, что после крещения он стал есть мясо

и пить вино, изменил одежду, стал ходить в европейском платье и даже носить

шляпу. Меня это возмущало. Какая же это религия, если она принуждает

человека есть мясо, пить спиртное и изменять одежду? Мне рассказали также, что новообращенный уже поносит религию своих предков, их обычаи и родину.

Все это вызвало во мне антипатию к христианству.

Я научился быть терпимым к другим религиям, но это не значило, что во мне

жила живая вера в бога. Как-то мне попалась в руки книга из собрания отца

под названием "Манусмрити". Рассказ о сотворении мира и другие сказания не

произвели на меня большого впечатления, а, наоборот, несколько склонили к

атеизму.

У меня был двоюродный брат (он жив и сейчас). Я высоко ценил его ум и

потому обратился к нему со своими сомнениями. Но он не сумел разрешить их и

постарался отделаться от меня, сказав: "Узнаешь сам, когда вырастешь. В

твоем возрасте рано задавать такие вопросы". Я замолчал, но не успокоился.

Главы из "Манусмрити" относительно пищи и тому подобные вопросы казались мне

противоречащими тому, что я наблюдал в повседневной жизни. Но на вопросы об

этом также не получил исчерпывающего ответа. "Буду больше развивать свой ум, больше читать и тогда лучше разберусь во всем", – решил я.

"Манусмрити" не научила меня ахимсе. Я уже рассказывал о своей попытке

питаться мясом. "Манусмрити" как будто поддерживала это. Я пришел к

заключению, что вполне допустимо с точки зрения морали убивать змей, клопов

и им подобных. Помню, в те годы, уничтожая клопов и других насекомых, я

считал, что поступаю правильно.

Глубокие корни в моем сознании пустило лишь убеждение, что мораль есть

основа всех вещей, а истина – сущность морали. Истина стала моей

единственной целью. Я укреплялся в этой мысли с каждым днем, и мое понимание

истины все ширилось.

Строфа из дидактической поэмы на гуджарати завладела моим сердцем и умом.

Ее заповедь – отвечай добром на зло – стала моим руководящим принципом. Эта

заповедь настолько увлекла меня, что я начал проводить многочисленные опыты.

Вот строки, так поразившие меня:

За чашу с водой отблагодари хорошей пищей;

В ответ на доброе приветствие отвесь низкий поклон;

Давшему пенни отплати золотом;

Если тебе спасают жизнь, не дорожи ею.

Вот в чем смысл слов и дел мудреца;

За каждую маленькую услугу тебе воздается сторицей.

Но истинно благородный человек знает всех людей как одного

И с радостью платит добром за причиненное ему зло.

XI. СБОРЫ В АНГЛИЮ

Выпускные экзамены на аттестат зрелости я сдал в 1887 году. Тогда их

сдавали в Бомбее и в Ахмадабаде. Нищета, царившая в стране, естественно, вынуждала учащихся Катхиавара ехать в город, расположенный поближе, где

прожить можно было дешевле. Скудные средства моей семьи вынудили меня

сделать то же самое. Это была моя первая поездка из Раджкота в Ахмадабад, и

впервые я ехал один.

Родители хотели, чтобы, получив аттестат зрелости, я поступил в колледж.

Колледжи имелись в Бавнагаре и Бомбее. Я решил отправиться в Бавнагар в

Самалдасский колледж, так как это было дешевле. Оказавшись в колледже, я

совершенно растерялся: мне было очень трудно слушать лекции, не говоря уже о

том, чтобы вникать в них. Виноваты были не преподаватели, которые считались

первоклассными, а я сам, так как был совершенно не подготовлен. По окончании

первого семестра я вернулся домой.

Мавджи Даве – умный и ученый брахман – был старым другом и советником

нашей семьи. Дружеские отношения с ним сохранились и после смерти отца.

Как-то во время моих каникул он зашел к нам и разговорился с матерью и

старшим братом относительно моих занятий. Узнав, что я учусь в Самалдасском

колледже, он сказал:

– Времена изменились. Ни один из вас не может рассчитывать на получение

гади вашего отца без должного образования. И уже сейчас, когда мальчик еще

только учится, вы должны сделать все, чтобы он получил гади. Чтобы стать

бакалавром, ему потребуется четыре – пять лет, что принесет ему в лучшем

случае место с жалованьем 60 рупий, но не даст звание дивана. Если он, как и

мой сын, пойдет по юридической части, ему придется учиться дольше, а к тому

времени, когда он кончит, уже будет тьма адвокатов, претендующих на пост

дивана. На вашем месте я бы послал его в Англию. Сын мой Кевалрам говорит, что стать адвокатом совсем нетрудно. Через три года он вернется. Расходы не

превысят четырех – пяти тысяч рупий. Представьте себе адвоката, вернувшегося

из Англии. Он будет жить шикарно! По первой же просьбе он получит пост

дивана. Я очень советую послать Мохандаса в Англию в этом году. У Кевалрама

там много друзей. Он даст рекомендательные письма к ним, и Мохандас легко

там устроится.

Джошиджи – так обычно звали мы старого Мавджи Даве – обратился ко мне и

спросил, нисколько не сомневаясь в утвердительном ответе:

– Не правда ли, ты предпочитаешь поехать в Англию, а не учиться здесь?

Ничего лучшего я не мог себе представить. Я изнемогал под бременем своих

занятий. Потому я ухватился за это предложение и заявил, что чем скорее меня

пошлют, тем лучше. Однако быстро сдать экзамены не так легко. Нельзя ли

послать меня на медицинский факультет?

Брат перебил меня:

– Отцу всегда не нравилась эта профессия. Он имел тебя в виду, когда

говорил, что вишнуиты не должны заниматься вскрытием трупов. Отец

предназначал тебя для адвокатской карьеры.

Джошиджи вступился:

– Я не возражаю против профессии врача. Наши шастры ничего не имеют против

нее. Но диплом врача не сделает из тебя дивана, а я хочу, чтобы ты был

диваном и даже кем-нибудь повыше. Тогда ты сможешь обеспечить свою большую

семью. Времена быстро меняются, и жить становится с каждым днем труднее.

Поэтому самое мудрое – стать адвокатом.

Затем он обратился к матери:

– Мне пора уходить. Взвесьте, пожалуйста, все, что я сказал. Надеюсь, что

когда я приду сюда в следующий раз, я услышу о приготовлениях к отъезду в

Англию. Дайте мне знать, если понадобится помощь.

Джошиджи ушел, а я принялся строить воздушные замки. Старший брат был

сильно обеспокоен. Где найти средства для моей поездки? И можно ли такого

юношу, как я, посылать одного за границу?

Мать совсем расстроилась. Ей не хотелось отпускать меня.

– Дядя, – говорила она, – сейчас старший в нашей семье. Нужно прежде всего

посоветоваться с ним. Если он согласится, тогда решим.

У брата зародилась другая мысль:

– Правительство Порбандара несколько обязано нам. Правительственный

чиновник м-р Лели хорошего мнения о нашей семье и высоко ценит дядю.

Возможно, он даст тебе государственную стипендию для обучения в Англии.

Мне это очень понравилось, и я решил съездить в Порбандар. Железной дороги

туда в то время еще не было, нужно было ехать пять дней на буйволах. Я уже

говорил, что был труслив. Но желание поехать в Англию настолько овладело

мной, что я сумел побороть трусость. Я нанял повозку, запряженную буйволами, до Дораджи, а затем взял верблюда, чтобы добраться до Порбандара на день

раньше. Это было мое первое путешествие на верблюде.

Приехав к дяде, я подробно рассказал ему обо всем. Он подумал и сказал:

– Не уверен, что в Англии можно прожить без ущерба для твоей религии.

Сомневаюсь в этом на основании того, что мне пришлось наблюдать. Когда я

встречаюсь с крупными адвокатами-индусами, то не вижу разницы между их

образом жизни и образом жизни европейцев. Они неразборчивы в еде и не

выпускают изо рта сигару, а одеваются так же бесстыдно, как англичане. Все

это не соответствует традициям нашей семьи. Скоро я отправлюсь в

паломничество, да и жить мне осталось недолго. Как могу я на пороге смерти

дать тебе разрешение ехать в Англию, переплывать моря? Но не хочу быть и

помехой. В данном случае важно получить разрешение матери. Если она разрешит

– с богом. Скажи ей, что я препятствовать не стану. Ты поедешь с моего

благословения.

– Ничего другого я от вас и не ожидал, – сказал я.

– Постарайся теперь убедить мать.

– А не можете ли вы дать мне рекомендательное письмо к мистеру Лели?

– Не могу, – ответил дядя, – но он хороший человек. Попроси его о

стипендии; расскажи, в чем дело. Без сомнения, он поможет тебе.

Не знаю, почему дядя не дал мне рекомендательного письма. Мне кажется, ему

не хотелось принимать непосредственное участие в моей поездке, которая была, по его мнению, все же не религиозным делом.

Я написал м-ру Лели, и он пригласил меня в свою резиденцию. Мы встретились

в тот момент, когда он поднимался по лестнице. Он коротко сказал:

– Сначала сдайте экзамен на бакалавра, а потом уже приходите ко мне. Не

могу вам оказать сейчас никакого содействия, – и поспешил дальше.

Я тщательно подготовился к разговору с ним, заучил фразы, которые хотел

ему сказать, отвесил низкий поклон и приветствовал его обеими руками. И все

оказалось напрасным! Я вспомнил об украшениях жены. Подумал о старшем брате.

На него я надеялся больше всего. Он чрезвычайно великодушен и любит меня как

сына.

Вернувшись из Порбандара в Раджкот, я рассказал обо всем происшедшем.

Поговорил с Джошиджи. Он посоветовал в случае необходимости даже занять у

кого-нибудь нужную сумму. Я предложил продать украшения жены – это могло

дать от двух до трех тысяч рупий. Брат также обещал достать какую-то сумму.

Мать все еще возражала. Она занялась расспросами об Англии. Кто-то сказал

ей, что молодые люди неизменно погибают в Англии; другие говорили, что там

привыкают есть мясо; третьи – что там невозможно жить без спиртных напитков.

– Как же быть со всем этим? – спросила она меня.

Я сказал:

– Ты веришь мне? Я не буду тебе лгать. Клянусь, что никогда не притронусь

ко всему этому. Неужели Джошиджи отпустил бы меня, если бы мне грозила

какая-нибудь опасность?

– Сейчас я верю тебе, – сказала она. Но как верить тебе, когда ты будешь

так далеко? Не знаю, что и делать. Спрошу Бечарджи Свами.

Бечарджи Свами прежде принадлежал к касте мод-бания, но потом стал

монахом-джайном. Он был, как и Джошиджи, советником нашей семьи. Он пришел

мне на помощь, сказав матери:

– Я возьму с мальчика три торжественных обета, и его можно будет

отпустить.

Он приготовил все для обряда, и я поклялся не дотрагиваться до вина, женщин и мяса. После этого мать дала разрешение.

Школа устроила мне проводы. Молодой человек из Раджкота, отправляющийся в

Англию, представлял собой необычное явление. Дома я написал несколько слов

благодарности, но на торжественных проводах еле пролепетал их. Помню, что у

меня закружилась голова и я весь дрожал, стоя перед провожавшими и читая

слова благодарности.

Напутствуемый благословениями близких, я выехал в Бомбей. Это была моя

первая поездка туда. Со мной ехал брат. Но не говори "гоп", пока не

перепрыгнешь. В Бомбее нам предстояло столкнуться с некоторыми трудностями.

XII. ВНЕ КАСТЫ

Получив разрешение и благословение матери, я уехал с радостным чувством, оставив дома жену с грудным ребенком. Но по прибытии в Бомбей тамошние наши

друзья стали говорить брату, что в июне и июле в Индийском океане бывают

бури и что, поскольку я отправляюсь в морское путешествие впервые, не

следует пускаться в плавание раньше ноября. Кто-то рассказал, как во время

последнего шторма затонул пароход. Брат был встревожен всем услышанным и

отказался сразу отпустить меня. Он оставил меня у своего приятеля в Бомбее, а сам вернулся в Раджкот, предварительно заручившись обещанием друзей

оказать мне в случае необходимости поддержку; деньги же, ассигнованные на

мое путешествие, отдал на хранение зятю.

В Бомбее дни тянулись для меня мучительно медленно. Я все время мечтал о

поездке в Англию.

Между тем представители моей касты всполошились. Ни один мод-бания не

бывал в Англии, а если я осмелился на это, меня следовало призвать к ответу.

Созвали общее собрание касты и вызвали меня. Я пошел. Сам не знаю, откуда у

меня взялась такая смелость. Без страха и сомнений появился я на собрании.

Шет – глава общины, находившийся со мной в отдаленном родстве и бывший в

очень хороших отношениях с моим отцом, заявил мне:

– Каста осуждает ваше намерение ехать в Англию. Наша религия запрещает

путешествия за границу. Кроме того, мы слышали, что там невозможно жить, не

нарушая заветов нашей веры. Там надо будет есть и пить вместе с европейцами!

Я ответил:

– Не думаю, чтобы поездка в Англию противоречила законам нашей религии. Я

хочу поехать, чтобы продолжить образование. И я торжественно обещал матери

воздерживаться от трех вещей, которых вы больше всего боитесь. Уверен, что

этот обет защитит меня.

– Но мы утверждаем, – сказал шет, – что там невозможно не изменить своей

религии. Вы знаете, в каких отношениях я был с вашим отцом, и потому должны

послушаться моих советов.

– Я знаю об этих отношениях, к тому же вы старше меня. Но ничего не могу

поделать. Я не могу отказаться от своего решения ехать. Друг и советчик

отца, ученый брахман, не видит ничего дурного в моей поездке в Англию. Брат

и мать также дали мне разрешение.

– Вы осмеливаетесь не повиноваться велениям касты?

– Я ничего не могу поделать. Мне кажется, что касте не следует вмешиваться

в это дело.

Шет был разгневан и отругал меня. Я сидел неподвижно. Тогда шет произнес

свой приговор:

– С сегодняшнего дня юноша этот считается вне касты. Кто окажет ему помощь

или пойдет провожать на пристань, будет оштрафован на одну рупию четыре ана.

Приговор не произвел на меня никакого впечатления, и я спокойно простился

с шетом. Меня интересовало лишь одно – как воспримет это брат. К счастью, он

остался тверд и написал мне, что, несмотря на распоряжение шета, разрешает

мне ехать.

Событие это усилило мое желание уехать поскорее. А вдруг им удастся

оказать давление на брата? Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? Однажды

в самый разгар волнений я узнал, что вакил из Джунагарха, получив

адвокатскую практику, едет в Англию с пароходом, уходящим 4 сентября. Я

зашел к друзьям, которым брат поручил меня. Они согласились, что нельзя

упускать такой случай. Времени оставалось мало, и я телеграфировал брату. Он

тотчас прислал мне разрешение ехать. Я отправился к зятю за деньгами, но

тот, сославшись на решение шета, заявил, что не может пойти против касты.

Тогда я обратился к одному из друзей нашей семьи с просьбой дать мне денег

на проезд и другие расходы, а брат возместит ему эту сумму. Наш друг не

только удовлетворил мою просьбу, но и всячески ободрил меня. Я был ему очень

благодарен. Часть денег я тут же истратил на билет. Затем мне предстояло

приобрести соответствующую одежду для дороги. По этой части специалистом

оказался другой мой приятель. Он купил мне все необходимое. Одни

принадлежности европейской одежды мне нравились, другие нет. Галстук, приводивший меня впоследствии в восторг, в первый момент вызвал во мне

настоящее отвращение. Короткий пиджак показался неприличным. Но все это были

пустяки по сравнению с желанием ехать в Англию. Я запасся также достаточным

количеством провианта на дорогу. Друзья забронировали мне место в той же

каюте, в которой ехал адвокат Трьямбакрай Мазмудар, вакил из Джунагарха, и

просили его присмотреть за мной. Он был человеком опытным, средних лет, знавшим свет, а я – совершенно неопытным восемнадцатилетним мальчишкой.

Вакил заверил моих друзей, что они могут быть спокойны за меня.

Наконец, 4 сентября я покинул Бомбей.

XIII. НАКОНЕЦ В ЛОНДОНЕ

Я не страдал морской болезнью, но чем дальше, тем больше овладевало мною

беспокойство. Я стеснялся разговаривать даже с прислугой на пароходе. Все

пассажиры второго класса, за исключением Мазмудара, были англичане, а я не

привык говорить по-английски. Я с трудом понимал, когда со мной

заговаривали, а если и понимал, то не в состоянии был ответить. Мне нужно

было предварительно составить каждое предложение в уме, и только тогда я мог

произнести его. Кроме того, я совершенно не знал, как пользоваться ножом и

вилкой, и боялся спросить, какие блюда были приготовлены из мяса. Поэтому я

всегда ел в каюте, главным образом сладости и фрукты, взятые с собой.

Ехавший со мной вакил Мазмудар не испытывал никакого стеснения и сумел

быстро найти со всеми общий язык. Он свободно разгуливал по палубе, тогда

как я целыми днями прятался в каюте и решался показаться на палубе только

тогда, когда там было мало народа. Мазмудар убеждал меня познакомиться с

пассажирами и держаться свободнее. У адвоката должен быть длинный язык, говорил он. Он рассказывал о своей адвокатской практике и советовал

использовать всякую возможность говорить по-английски, не смущаясь ошибками, неизбежными при разговоре на иностранном языке. Но ничто не могло победить

мою робость.

Один из пассажиров – англичанин, несколько старше меня, почувствовав ко мне

расположение, вовлек меня однажды в беседу. Он расспрашивал, что я ем, кто

я, куда еду и почему так робок; он также посоветовал мне обедать за общим

столом и смеялся над тем, что я упорно отказывался от мяса. Когда мы были в

Красном море, он дружески сказал мне:

– Сейчас это хорошо, но в Бискайском заливе вы откажетесь от своего

упорства. А в Англии так холодно, что совершенно невозможно жить без мяса.

– Но я слыхал, что и там есть люди, которые могут обходиться без мяса!

– Поверьте мне, что это сказки. Насколько мне известно, там нет ни одного

человека, который не ел бы мяса. Ведь я не убеждаю вас пить вино, хотя сам

пью. Но я считаю, что вы будете есть мясо, так как не сможете жить без него.

– Благодарю вас за совет, но я торжественно обещал моей матери не

дотрагиваться до мяса, и я даже думать об этом не смею. Если там невозможно

обойтись без мяса, я лучше вернусь в Индию, но не буду есть мяса только ради

того, чтобы остаться там.

Мы вошли в Бискайский залив, но я не почувствовал необходимости ни в мясе, ни в вине. Мне посоветовали запастись справкой, что я не ем мяса. Я попросил

знакомого англичанина выдать мне такое удостоверение. Он охотно согласился, и я хранил его некоторое время. Но, когда я узнал, что можно получить такую

справку и преспокойно есть мясо, она утратила для меня всякое значение. Если

не поверят моему слову, на что мне такое удостоверение?

В Саутхемптон мы прибыли, помнится, в субботу. На пароходе я ходил все

время в черном костюме, а белую фланелевую пару, которую мне дали друзья, приберегал ко дню прибытия. Я считал, что белое мне больше всего к лицу, и

сошел на берег в белом фланелевом костюме. Был уже конец сентября, и в белом

костюме оказался я один. Присмотревшись, как поступали другие, я оставил

агенту Гриндлея и К° весь свой багаж вместе с ключами.

У меня было четыре рекомендательных письма: к д-ру П. Дж. Мехта, к

адвокату Далпатраму Шукла, к принцу Ранджитсинджи и к Дадабхаю Наороджи. Еще

на пароходе нам посоветовали остановиться в Лондоне в отеле "Виктория". Мы с

Мазмударом направились туда, причем я сгорал от стыда за свой белый костюм.

В отеле мне сказали, что багаж из Гриндлея мне доставят только на следующий

день, так как мы приехали в Лондон в воскресенье. Я был в отчаянии.

Доктор Мехта, которому я телеграфировал из Саутхемптона, зашел в день

приезда в восемь часов вечера. Он очень сердечно поздоровался со мной, но

при виде моего фланелевого костюма улыбнулся. Во время разговора я случайно

взял его цилиндр и, желая узнать, насколько он гладок, осторожно провел

рукой против ворса. Доктор Мехта несколько раздраженно остановил меня. Это

было предупреждением на будущее и первым уроком европейского этикета, который доктор Мехта преподал мне в шутливой форме.

– Никогда не трогайте чужих вещей, – сказал он. – Не задавайте, как это

делается в Индии, при первом же знакомстве бесчисленных вопросов; не

говорите громко; не обращайтесь ни к кому со словом "сэр", как мы это делаем

в Индии; здесь так обращаются только слуги к хозяину.

И так далее и так далее... Он сказал мне также, что в отеле жизнь очень

дорога, и посоветовал устроиться частным образом в какой-нибудь семье. Мы

отложили решение этого вопроса до понедельника.

Вакил Мазмудар также находил, что жить в отеле неудобно и к тому же очень

дорого. В пути он подружился с одним синдхом с острова Мальты. Тот был в

Лондоне не первый раз и предложил найти нам комнаты. Мы согласились и в

понедельник, получив багаж и заплатив по счету в отеле, переехали в комнаты, которые нам подыскал наш знакомый. Помню, что пребывание в отеле обошлось

мне в три фунта стерлингов, что страшно поразило меня, причем я буквально

голодал. Все мне казалось невкусным, а когда не нравившееся блюдо я заменял

другим, мне все равно приходилось платить за оба. Фактически же я питался

продуктами, привезенными с собой из Бомбея.

Мне было не по себе и в новом помещении. Я все время думал о доме, о

родине. Я тосковал по материнской любви. По ночам слезы текли по моим щекам, а воспоминания о доме не давали заснуть. Мне не с кем было разделить мое

горе. А если бы и было с кем, какая от этого польза? Я не знал средства, которое смягчило бы мои страдания. Все было чужое: народ, его обычаи и даже

дома. Я совершенно не знал английского этикета и все время должен был

держаться настороже. А мой обет вегетарианства причинял мне еще большие

неудобства. Те блюда, которые я мог есть, были пресны и безвкусны. Я

очутился между Сциллой и Харибдой. Англия была мне не по нутру. Но о том, чтобы вернуться в Индию, не могло быть и речи. "Раз ты сюда приехал, то

должен пробыть положенные три года", – подсказывал мне внутренний голос.

XIV. МОЙ ВЫБОР

В понедельник д-р Мехта приехал ко мне в отель "Виктория". Узнав там мой

новый адрес, он тотчас же разыскал меня. По собственной глупости я умудрился

получить раздражение кожи. На пароходе мы умывались морской водой, в которой

мыло не растворяется, но я пользовался мылом, считая это признаком

цивилизации. От этого кожа не только не очищалась, а наоборот, загрязнялась

еще больше, и у меня образовались лишаи. Я показал их д-ру Мехта, и он велел

промыть кожу уксусной кислотой. Кислота жгла, и я плакал от боли. Д-р Мехта

осмотрел мою комнату, обстановку и неодобрительно покачал головой.

– Это помещение не годится, – сказал он. – Мы приезжаем в Англию не

столько для того, чтобы учиться, сколько для того, чтобы знакомиться с

английскими нравами и обычаями. Поэтому вы должны поселиться в английской

семье. А пока поживите некоторое время у моих друзей и кое-чему поучитесь.

Я С благодарностью принял это предложение и переехал на квартиру к другу

д-ра Мехта. Этот друг, воплощение доброты и внимания, отнесся ко мне, как к

родному брату, познакомил с английскими обычаями и приучил говорить

по-английски. Много хлопот доставляло мне питание. Я не мог есть вареные

овощи, приготовленные без соли и других приправ. Хозяйка не знала, чем меня

кормить. На завтрак мне давали овсяную кашу, что было довольно сытно. Но

после второго завтрака и обеда я оставался совершенно голодным. Приятель

убеждал меня есть мясо, но я, ссылаясь на свой обет, прекращал разговор на

эту тему. На второй завтрак и обед подавали шпинат, хлеб и джем. Я любил

поесть, и желудок у меня был вместительный. Но я стеснялся брать больше

двух-трех кусочков хлеба, так как считал это неприличным. К тому же ни за

завтраком, ни за обедом не давали молока. Наконец, мой приятель рассердился

и сказал:

– Я отправил бы вас обратно, если бы вы были моим родным братом. Что

значит обет, данный невежественной матери при полном незнании здешних

условий? Такой обет не имеет силы и соблюдать его было бы чистейшим

предрассудком. Такое упорство не приведет ни к чему хорошему. Вы ведь

сознаетесь, что уже ели мясо и делали это, когда в этом не было никакой

надобности. А теперь это необходимо, и вы отказываетесь, а жаль!

Но я был тверд.

Изо дня в день мой друг настаивал на своем, но у меня хватило сил

противостоять искушению. Чем больше он настаивал, тем более непреклонным я

становился. Я ежедневно молил бога о поддержке и получал ее. Не могу

сказать, что я имел определенное представление о боге. Это была просто вера, семена которой бросила в мою душу добрая няня Рамбха.

Как-то раз мой друг начал читать мне "Теорию утилитаризма" Бентама. Я

совершенно растерялся. Язык был настолько труден, что я ничего не понимал.

Он стал разъяснять. Тогда я сказал:

– Извините меня, пожалуйста. Эти сложные рассуждения выше моего понимания.

Допускаю, что необходимо есть мясо. Но не могу нарушить данный мною обет и

не хочу спорить на эту тему. Я уверен, что моя аргументация будет слабее

вашей. Но, пожалуйста, оставьте меня в покое, как поступают с глупыми или

упрямыми. Я ценю вашу любовь и знаю, что вы желаете мне добра. Знаю также, что вы все время возвращаетесь к этому, потому что переживаете за меня. Но я

ничего не могу поделать. Обет есть обет, и он не может быть нарушен.

Друг с удивлением взглянул на меня. Потом закрыл книгу и сказал:

– Хорошо. Больше говорить на эту тему я не буду.

Я был доволен. И мы действительно не возвращались к ней. Но он продолжал

заботиться обо мне. Он курил и пил, но никогда не уговаривал меня следовать

его примеру. По правде говоря, он даже убеждал меня не притрагиваться к

табаку и спиртному. Его беспокоило лишь, что я очень ослабею без мяса и не