Текст книги "Под кожей"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Дышала она, отметила Иссерли, совершенно нормально. Сердце, немного забившееся, помнится, когда водсель садился в машину, стучало теперь спокойно.

В чем бы ни состояла проблема, порождавшая ее прежние физические реакции, Иссерли, судя по всему, ее наконец разрешила.

Она склонилась к бардачку, чтобы открыть его, и две слезы упали из ее глаз на джинсы стопщика. Иссерли нахмурилась, не способная объяснить себе, откуда они взялись.

На всем пути к ферме Аблах Иссерли пыталась понять, что в ней могло разладиться.

Конечно, события вчерашнего дня… или позавчерашнего?.. теперь она не решилась бы точно сказать, сколько времени провела на молу… не важно, эти события… ну, они вывели ее из душевного равновесия, этого отрицать не приходится. Но теперь все было в прошлом. Много воды утекло, как говорят вод… в общем, есть такое присловье.

А сейчас она едет мимо заброшенных стальных конструкций, едет, можно считать, домой, везя, как в любой другой день, большого добротного водселя. Жизнь продолжается, работа тоже. Прошлое улетает назад, съеживаясь в зеркальце заднего вида до размеров песчинки, будущее сияет за ветровым стеклом, требуя полного ее внимания. Увидев указатель поворота на Аблах, Иссерли щелкнула рычажком индикатора.

Переваливая через Кроличий холм, она уже готова была допустить, что пребывает, возможно, не в лучшей форме. Необходимо было взять себя в руки, не тратя больше попусту время, и она знала, что ей в этом поможет, что поднимет ее настроение. Кое-что застряло в ней, как заноза. Кое-что маленькое: ничего серьезного. Сущий пустяк.

Чтобы окончательно прийти в себя, вернуться к нормальной человеческой жизни, необходимо эту занозу вырвать.

И Иссерли не сомневалась, что знает, как это сделать.

Остановив машину перед амбаром, она нетерпеливо посигналила, чтобы поторопить мужчин.

Дверь откатилась, за нею, как и всегда, обнаружился Енсель и пара его дружков-приятелей, чьи имена она так и не удосужилась запомнить. Енсель, как обычно, выбежал первым, чтобы взглянуть в пассажирское окно машины на то, что привезла Иссерли. Она внутренне сжалась, приготовившись услышать обычную банальность насчет качества ее добычи.

– У тебя все в порядке? – состроив озабоченную гримасу, спросил сквозь стекло Енсель. Смотрел он на нее, не обращая никакого внимания на водселя, сидевшего, скособочась, в съехавшем набок парике и кое-как прилаженном к его телу анораке.

– Ты… э-э… у тебя грязь на одежде.

– Отмоется, – холодно ответила Иссерли.

– Конечно, конечно, – ответил устрашенный ее тоном Енсель. Он открыл дверцу и плохо уравновешенный Иссерли водсель выпал из машины, точно мешок с картошкой. Енсель испуганно отскочил, затем смущенно всхрапнул и попытался представить свою осечку проявлением молодечества.

– Эм-м… а недурен, верно? – плотоядно оскалился он. – Один из твоих лучших.

Иссерли, не снизойдя до ответа, распахнула водительскую дверцу и вылезла из машины. Енсель, уже поволокший вместе с двумя мужчинами водселя спиной вперед, увидев, что она следует за ними, недоуменно сощурился.

– Что-то не так? – прокряхтел он, надсаживаясь в усилиях переложить свою ношу на снабженный колесиками поддон. Попытка поднять водселя, ухватившись за его слишком свободный свитер, успехом не увенчалась.

– Нет, – сказала Иссерли. – Я иду с вами, вот и все.

Она прошла вперед, подождала, прислонившись к стене амбара, пока тянувшие поддон с погруженным на него водселем мужчины не нагонят ее.

– Э-э… что-нибудь случилось? – спросил Енсель.

– Нет, – ответила Иссерли, спокойно наблюдая за тем, как они бестолково копошатся в двери. – Просто хочу посмотреть, что будет дальше.

– Правда? – озадаченно произнес Енсель. Другие двое повернули головы, чтобы обменяться взглядами. После чего безмолвно зашаркали по полу амбара. Иссерли шла рядом с тележкой.

У лифта случилась неловкость еще и большая. Ясно было, что места в нем хватит лишь для мужчин и их груза, а Иссерли вместе с ними в лифт не поместится.

– Эм-м… знаешь, там и смотреть-то особенно не на что, – с глупой ухмылкой сообщил Енсель, заскакивая вместе с дружками в огромный металлический барабан.

Иссерли сдернула с носа очки, подвесила их у себя на груди, просунув дужку под измахрившийся край своего декольте, и вперилась в Енселя стальным взглядом.

– Без меня не начинайте, – потребовала она, когда дверь лифта стала закрываться.

Стоя в пустом, тускло освещенном лифте, Иссерли спускалась под землю – все глубже и глубже. Она миновала уровень Питания и отдыха, затем тот, где спали мужчины.

Уходя вниз по хорошо смазанной, почти не создававшей трения шахте, она не сводила взгляда с линии, по которой дверь откроется, когда лифт достигнет Транзитного уровня. Он был третьим, если считать от поверхности, подземным этажом. Ниже Транзитного находились только вольеры водселей.

Она ожидала, что, спустившись так низко, попадет в тиски тревоги, а то и паники. Однако, когда лифт остановился на внушительном расстоянии от поверхности земли и половинки его двери разъехались, Иссерли не ощутила даже тошноты. И поняла – все обойдется. Она получит то, что ей нужно.

Разделочная была самой большой в лабиринте образующих Транзитный уровень соединенных комнат. Просторная, с высокими потолками и резким светом, не оставлявшим даже намека на тень ни в одном ее углу, она походила на автомобильный салон, лишенный обычного его содержимого и переоборудованный для выполнения задач свойства более органического. Дышалось здесь легко, благодаря немалому количеству вмонтированных в беленые стены кондиционеров. Воздух Разделочной даже попахивал, отдаленно впрочем, морем.

Вдоль трех ее стен тянулись длинные металлические лабораторные столы, за которыми сейчас никто не работал. Енсель и прочие мужчины, равно как и Унсер, Главный раздельщик, стояли в центре зала, у хитроумного агрегата, именовавшегося, как знала Иссерли, «Люлькой».

Собранная из деталей обычных фермерских механизмов, «Люлька» представляла собой шедевр конструкторской мысли. Основу ее составлял снятый с бульдозера подъемный механизм, к которому приварили изготовленную из нержавеющей стали поилку для скота. Над поилкой на уровне человеческой груди располагался двухметровый обрезок зернового желоба с загнутыми вовнутрь опасными острыми краями. Поблескивающий, элегантный, как гигантский соусник, желоб, наклон которого изменялся укрытыми от глаз шарнирами, находился сейчас в идеально горизонтальном положении.

Управлял механизмом наклона Енсель, страшно гордившийся тем, что ему доверен ответственный пост личного ассистента Главного раздельщика; двое его дружков исполняли сейчас работу, не требовавшую особо точного глазомера – раздевали лежавшего рядом с «Люлькой» водселя.

Унсер, Главный раздельщик – или мясник, как он все еще предпочитал себя называть, – омывался. Подтянутый, жилистый мужчина, Унсер оказался бы, став двуногим, лишь на самую малость выше Иссерли. Зато он обладал узловатыми запястьями и мощными руками, которые протягивал сейчас, присев на корточки, к металлической ванне.

Унсер поднял свою почти до странного маленькую, покрытую жесткой щетиной голову и потянул носом воздух, словно почуяв появление в нем незнакомого запаха – Иссерли, не водселя.

– Ар-рум, – пророкотал он. Это не было словом из языка людей либо водселей. Унсер просто прочищал горло.

Иссерли вышла из лифта и тот закрылся за ее спиной. Она предполагала, что ее встретят выражениями недовольства или приветствиями. Но не получила ни тех, ни других – мужчины продолжали заниматься своими делами так, точно она была невидимкой. Енсель катил к рабочему месту Унсера тележку с поблескивавшими инструментами. Двое его раздевавших водселя закадычных дружков сопели и пыхтели от усилий, которых требовала выполняемая ими работа, впрочем, звуки эти заглушались доносившейся отовсюду музыкой.

Настоящая музыка, человеческая, изливалась в Разделочную из врезанных в ее стены динамиков. Тихое пение и треньканье инструментов сообщали Разделочной согревавший душу привкус родного дома, пропитанного ароматом памятных с детства мелодий, умиротворенно шипевших и погуживавших.

Мужчины уже стянули с новодоставленного водселя пушистый свитер и теперь возились с прочей его одеждой. Бледное тело водселя оказалось закутанным во многие слои ткани, похожие на листы капустного кочана или луковичную шелуху. Собственно водселя было под ними меньше, чем надеялась Иссерли.

– Аккуратнее, аккуратнее, – проурчал Унсер, увидев, как эти двое неуклюже заскребли по лодыжкам водселя, стягивая с него толстые шерстяные носки. Голени сидящего в вольере животного вступают в непосредственный контакт с экскрементами, которые оно извергает, и потому любая ранка на ногах грозит нагноением.

Натужно отдуваясь, двое завершили свою работу и бросили последнюю маленькую одежку поверх груды прочей. Все эти годы Иссерли получала уложенную в пакет одежду и личные вещи водселей у двери амбара; сегодня она впервые увидела, как такой пакет наполняется.

– Ар-рум, – снова пророкотал Унсер. Помогая себе хвостом, он на задних ногах подошел к «Люльке», так и держа руки вытянутыми вперед. Они отливали чернотой, такой же, как у Амлиса, даром что весь прочий мех Унсера был серым. Впрочем, объяснялось это тем, что он только-только вымыл их по самые плечи и мех, пропитанный водой, плотно прилег к коже.

Унсер смерил Иссерли резким взглядом, словно бы лишь теперь обнаружив ее присутствие.

– Чем могу быть полезен? – строго спросил он, соединив руки кружком и разглаживая ладонями мех предплечий. Капли воды падали на пол у его ног.

– Я… просто пришла посмотреть, – ответила Иссерли.

Главный раздельщик впился в нее подозрительным взглядом, и Иссерли обнаружила вдруг, что горбится, прикрывая груди скрещенными руками, стараясь придать себе облик, сколь возможно более человеческий.

– Посмотреть? – недоуменно повторил Унсер и взглянул на мужчин, силившихся оторвать водселя от пола.

Иссерли кивнула. Она более чем сознавала, что целых четыре года избегала появляться здесь, а с Унсером разговаривала только в столовой. И надеялась, что их редкие беседы позволили ему, по крайней мере, понять, как она уважает его и даже немного побаивается. Унсер был, подобно ей, настоящим профессионалом.

Он снова прочистил горло. Унсер постоянно прочищал его – мужчины говорили, что из-за болезни.

– Ну что же… только близко не подходи, – ворчливо попросил он. – Вид у тебя такой, точно ты по грязище ползала.

Иссерли еще раз кивнула, отступила на шаг.

– Хорошо, – сказал Унсер. – Укладывайте его.

Квелое тело водселя плюхнули в «Люльку», повернули лицом к бившему с потолка флуоресцентному свету. Затем аккуратно расправили его конечности, поместили плечи в специальные выдавленные по их форме углубления в металле. Голова водселя легла на самый край желоба, волосы повисли над огромной стальной поилкой.

Все это время покорно гнувшийся так и этак водсель ни одного самостоятельного движения не произвел, если не считать таковыми самопроизвольные подергивания яичек в его поджавшейся мошонке.

Как только тело приняло положение, удовлетворившее Унсера, а тележку с инструментами придвинули к «Люльке», мясник принялся за работу. Упершись хвостом и одной ногой в пол, он поднял другую к лицу водселя, вставил два согнутых крюками пальца в его ноздри и потянул вверх, отчего голова животного откинулась, а рот широко раскрылся. Помедлив лишь для того, чтобы удостовериться в устойчивости своего тела, Унсер изогнул остававшиеся свободными руки назад и снял с подносика за его спиной два инструмента – один, серебристый, выглядел как вытянутая буква q, другой походил на крошечный серп. Оба немедленно опустились в рот водселя.

Иссерли вытянула шею, чтобы получше все разглядеть, однако увидела лишь большие запястья Унсера и его пальцы, производившие, отрезая язык водселя, круговые движения. На щеках животного запузырилась кровь, Унсер повернулся, чтобы бросить на подносик лязгнувшие о него инструменты. Ни на миг не помедлив, он схватил смахивавший на большую крестовую отвертку электрический приборчик и, напряженно наморщась, ввел его в рот водселя. Между ловкими пальцами Унсера, отыскивавшего безудержно кровоточившие сосуды и с трескливым жужжанием прижигавшего их, заполыхал яркий свет.

Ко времени, когда в воздухе потянуло горелым мясом, Унсер уже аккуратно осушал рот водселя специальным всасывающим жидкость приспособлением. Водсель закашлялся: то было первое серьезное свидетельство того, что он не мертв, но поражен – не очень серьезно, впрочем, – икпатуацией.

– Вот и умница, – пробормотал Унсер, пощекотав кадык животного, чтобы заставить его сделать несколько глотательных движений. – Ар-рум.

Убедившись, что со ртом водселя все в полном порядке, Унсер занялся его гениталиями. Взяв чистый инструмент, он вскрыл мошонку и быстрыми, деликатными, почти трепетными движениями скальпеля подрезал и удалил тестикулы. Работы тут было меньше, чем с языком, и отняла она всего секунд тридцать. Иссерли еще не успела понять, что произошло, а Унсер уже прижег кровоточившие сосуды и начал сноровисто зашивать мошонку.

– Все, – объявил он, бросив на поднос иглу с ниткой. – Кончено. Ар-рум.

И взглянул на свою гостью.

Иссерли, моргая, смотрела на него через Разделочную. Ей было трудно справляться с дыханием.

– Я не… не думала, что все… закончится так быстро, – хрипло призналась она, еще продолжая поеживаться и поджиматься. – Ожидала… что будет… куда больше крови.

– О да, – попытался успокоить ее, ероша пальцами волосы водселя, Унсер. – Быстрота сводит травму к минимуму. В конце концов, мы же не хотим причинять животным лишние страдания, верно?

Он позволил себе легкую улыбку гордости:

– Мясник, знаешь ли, обязан быть немножко хирургом.

– Да, она… очень впечатляет, – похвалила его Иссерли, жалкая, дрожащая, обхватившая себя руками, – твоя работа.

– Спасибо, – поблагодарил ее Унсер и, застонав от облегчения, опустился на четвереньки.

Енсель уже наклонил «Люльку» вбок, двое других приподняли водселя и переложили на поддон, чтобы покатить его к лифту.

Иссерли покусывала, боясь заплакать от разочарования, бесчувственные губы. Как могло все завершиться настолько быстро? И почти без насилия, почти без… драмы! Сердце ее колотилось, глаза жгло, она стискивала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Ей требовалось выпустить наружу гнев, который вздувался в груди, грозя разорвать ее, а испытаниям водселя уже пришел конец, он уже был на пути к его сидевшим в вольерах сотоварищам.

– Да не цепляйте же вы его ногами за гребаный порог, – сердито крикнул Унсер мужчинам, заволакивавшим свою ношу в лифт. – Тысячу раз говорил!

И подмигнул Иссерли, словно признавая, что она – только она из всех людей – имеет точные представления о том, сколько раз он бранил по этому поводу работников фермы.

– Ну ладно, может и сотни, – признал он.

Лифт зашипел и закрылся. Иссерли и Унсер остались в большой комнате наедине с «Люлькой» и запахом горелого мяса.

– Ар-рум, – провозгласил Унсер, когда молчание стало неловким. – Чем еще я могу быть полезен тебе?

Иссерли крепко обняла свое тело руками, стараясь удержать в себе все, что рвалось из нее наружу.

– Я вот… подумала, – сказала она. – Остались у тебя какие-нибудь… какие-нибудь еще не разделанные… месячники?

Унсер просеменил к чану с водой, окунул в нее руки.

– Вообще-то, – ответил он, – мы заготовили их столько, сколько требуется.

Плеск воды вторил гармониям лившейся из динамиков музыки.

– То есть, пригодных для разделки уже не осталось? – спросила Иссерли.

– Да нет, я придержал одного, – ответил Унсер, подняв руки над чаном и резко подергивая ими, чтобы стряхнуть избыток воды. – Пусть посидит до следующего раза.

– А почему ты не отправил его в этот раз? – не отступалась Иссерли. – Я бы с удовольствием посмотрела…

Она снова прикусила губу:

– …посмотрела, как ты изготавливаешь конечный продукт.

Унсер стеснительно улыбнулся и опять опустился на четвереньки.

– Увы, обычная квота уже отгружена, – с легчайшим намеком на сожаление сообщил он.

– Ты хочешь сказать, – настаивала Иссерли, – что в корабле не осталось свободного места?

Унсер осматривал свои ладони, поочередно отымая руки от пола.

– Да нет, места там полным-полно, – меланхолично ответил он. – Дело попросту в том… ар-рум… ну, в общем, Они (он указал глазами на потолок), видишь ли, рассчитывают получить определенный объем мяса. Примерно такой же, какие мы отправляем всегда. Если пришлем больше, они и на следующий месяц будут ждать того же, понимаешь?

Иссерли прижала ладони к груди, стараясь угомонить бешено застучавшее сердце. Не получилось, слишком толстая промежуточная прокладка отделяла одни от другого.

– Ничего страшного, – заверила она Унсера сдавленным от нетерпения голосом. – Я… я могу добывать больше водселей. Это не сложно. Они сейчас стадами вокруг бродят. А мне работа дается все легче и легче.

Унсер смотрел на Иссерли, наморщась, недоумевая, явно не понимая, что на нее нашло. Иссерли смотрела на Унсера, обмирая от яростного желания. Те части женского лица, какие могли бы молить его, заклинать, не прибегая к словам, были отняты у нее или изувечены. Остались только глаза. И глаза ее сияли, немигающие, устремленные на Унсера через разделявшее их пространство.

Несколько минут спустя в Разделочную привели, исполняя приказ Унсера, последнего живого месячника.

Этого, в отличие от его парализованного предшественника, нести не пришлось, он смирно шел сам, ведомый двумя мужчинами. Собственно говоря, необходимость вести его отсутствовала, большое розовое тело водселя продвигалось, шаркая ногами, вперед, точно сомнамбула. Мужчины просто подпихивали его боками всякий раз, что он запинался или норовил, как им казалось, уклониться в сторону. Они провожали его: вот правильное слово. Провожали к «Люльке».

Косной его разбухшая туша была настолько, что, когда он достиг «Люльки» и получил толчок, то просто повалился, точно срубленное дерево, с мясистым шлепком обрушившись на гладкий тушеприемник. На лице водселя выразилось удивление, собственный его слоновий вес заставил животное сползти по скользкому наклонному желобу вниз, мужчинам осталось лишь подправить это движение так, чтобы плечи водселя легли в предназначенные для них гнезда.

Иссерли подступила поближе, ей нужно было видеть лицо водселя – поблескивавшие под лысым куполом его головы свиные глазки были слишком малы, чтобы она могла издали прочитывать их выражение. А она не должна была – любой ценой – пропустить то, что в них вот-вот обозначится.

Месячник моргал, быстро-быстро; огромный лоб его пошел морщинами. На него надвигалось нечто, способное превозмочь его стоическую выносливость. Он уже научился полагаться лишь на собственную огромную тушу, на свое безразличие к неудобствам. Но сейчас чувствовал, что для предстоящего сил ему может и не хватить. Беспокойство нарастало в нем, силясь отыскать место для самовыражения на его перекормленной физиономии.

Этот водсель, хоть и напичканный успокоительным, боролся – не с мужчинами, которые удерживали его, но, скорее, с собственной памятью. Ему казалось, что он уже где-то видел Иссерли. А может быть, он просто сообразил, что только Иссерли и обладает в этом помещении хоть каким-то сходством с ним. Если кто-нибудь с ним что-то и сделает, так наверняка она.

Иссерли подступила к водселю еще на шаг, предоставив ему возможность сосредоточиться на ней. Она тоже пыталась отыскать в своей памяти место, в котором он укрывался. Ресницы водселя – единственные уцелевшие на его голове волоски – были на редкость длинными.

Он с такой натугой пытался припомнить Иссерли, что, похоже, и не заметил, как ко лбу его опускается что-то похожее на штуцер бензинового шланга, прикрепленный длинным, гибким кабелем к основанию «Люльки». Унсер приложил металлический кончик «штуцера» ко лбу водселя, к гладкому участку между двумя морщинами, и сжал его рукоять. На миг освещение Разделочной почти неосязаемо потускнело. Водсель успел моргнуть только раз, а электрический разряд уже просквозил его головной мозг и ушел в волокна спинного. Легкий дымок поднялся над становившимся все более темным пятном на его лбу.

Унсер, отдернул подбородок водселя, отчего шея животного выставилась всем напоказ. А следом грациозными, порхающими движениями запястья вскрыл ее артерии и отступил, когда из них ударила кровь, такая горячая, что над ней завился парок, казавшаяся поразительно красной на серебристом металле поилки.

– Да! – невольно вскрикнула Иссерли. – Да!

Крик ее еще продолжал звенеть по углам Разделочной, а всякая деятельность в этой комнате уже прекратилась. Страшное молчание повисло в ней и тонкая напевная музыка делала его лишь более страшным. Единственным, что сохранило здесь способность к движению, была кровь, безостановочно бившая из рассеченной шеи водселя, пенясь, поблескивая, бурля, заливая его лицо и бритую голову, колыша ресницы, как колышет волна прилива побеги морской травы. Мужчины – Унсер, Енсель и прочие – стояли, точно закоченев. И каждый смотрел на Иссерли.

Она же согнулась в три погибели, едва не упав, и сжимала и разжимала пальцы рук в муке обманутых предвкушений.

Острие скальпеля, который Унсер так и держал в руке, висело над телом водселя; Иссерли знала наверняка – следующим движением он вскроет это тело от шеи до паха, распахнув плоть животного, как передок комбинезона. И с вожделением вглядывалась в нож, еще продолжавший висеть в воздухе. Но затем Унсер разбил ее надежды в прах, отведя от водселя руку и уронив скальпель на подносик.

– Извини, Иссерли, – негромко сказал он, – но я не думаю, что тебе стоило сюда приходить.

– О, прошу тебя, – смущенно поеживаясь, взмолилась она. – Не обращай на меня внимания.

– Мы здесь делаем нашу работу, – сурово напомнил ей Главный раздельщик. – И эмоции к ней никакого отношения не имеют.

– Я знаю, знаю, – подобострастно согласилась Иссерли. – Прошу тебя, продолжай, как будто меня тут нет.

Унсер склонился над «Люлькой», заслонив от Иссерли окутанную парком голову водселя.

– Думаю, тебе лучше уйти, – сказал он, с преувеличенной четкостью выговаривая слова. Взгляды Енселя и остальных мужчин нервно сновали между ним и предметом его недовольства.

– Послушай… – прокаркала Иссерли. – Что тебя смущает? Почему ты не можешь просто… просто…

Она опустила взгляд на свои руки, заметив, что все смотрят на них. И с ужасом увидела, как пальцы ее рвут воздух, словно пытаясь выдрать из него что-то ногтями.

– Енсель, – опасливо произнес Унсер, – по-моему, Иссерли… нехорошо.

Мужчины начали придвигаться к ней по мокрому полу, отражения их подрагивали в его глянце.

– Не подходите, – предостерегла их она.

– Прошу тебя, Иссерли, – пробормотал, не останавливаясь, Енсель, – ты выглядишь…

Он смущенно поморщился.

– На тебя смотреть страшно.

– Не подходите, – повторила Иссерли.

Ей вдруг стало казаться, что заливающий Разделочную мертвенный свет зловеще ярчает, что напряжение в питающей лампы сети умножается с каждой секундой. Музыка тоже начала утрачивать строй, мерзостно отдаваясь в ее позвоночнике погребальными причитаниями. Едкий пот заливал глаза, тек по спине. Она сейчас глубоко под землей, внезапно вспомнила Иссерли. Отвратительный воздух, снова и снова проходивший по кругу под тоннами сплошной скальной породы, отдавал поддельным ароматом морской отдушки. Она в западне, окруженная существами, для которых все это – нормально.

Неожиданно к ней потянулись со всех сторон жилистые мужские руки, хватая ее за запястья, за плечи, вцепляясь в одежду.

– Уберите от меня ваши вонючие когти! – зашипела Иссерли.

Но как ни извивалась она, как ни билась, сопротивляясь, их хватка оказалась сильнее.

– Нет! Не-ет! Не-е-ет! – завопила она, когда эти руки оторвали ее от пола.

И в тот же миг почувствовала, что все вокруг начинает тошнотворно сжиматься. Стены, поводя плечами, отдирались от своих оснований и плыли к центру большой комнаты. Тяжкий, изборожденный флуоресцентной белизной, бетонный прямоугольник потолка, тоже навис над ней, содрогаясь.

Пронзительно завизжав, Иссерли попыталась скрутиться в клубок, но множество сильных рук держало ее распластанной. И тут стены и потолок, стеснившись, заглотнули ее, и она потонула во мраке.