Текст книги "Под кожей"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Иссерли открыла перед ним дверцу, смахнула с сиденья пустые пакетики из-под чипсов.

– Спасибо, – сказал стопщик, не улыбнувшись, но лишь глубоко вздохнув и следом выпустив изо рта облачко пара. Перчатки он, чтобы застегнуть ремень безопасности, снял, на обеих его кистях между большим и указательным пальцами летело сквозь паутину морщинок по вытатуированной ласточке.

Отъезжая от обочины, Иссерли кое-что вспомнила.

– Погодите, сегодня же суббота, – сказала она.

– Ну да, – согласился стопщик. – Собеседование проводилось не в Центре трудоустройства или еще где, а так, частным порядком.

Он бросил на нее быстрый взгляд, словно пытаясь понять, заслуживает ли она доверия, и добавил:

– Я сказал им, что меня машина неподалеку ждет.

– Работу сейчас найти – целое дело, – попыталась утешить его Иссерли. – Некоторые ради нее на какие только хитрости не пускаются.

Стопщик не ответил, словно не желая признавать – так сразу – всю жестокость своего поражения. Но, впрочем, промолчав несколько секунд, сказал:

– На самом деле, машина-то у меня есть. Да только дорожный налог не заплачен, министерству транспорта. А для этого требуется двухнедельная зарплата, не меньше.

– И как по-вашему, люди, с которыми вы разговаривали, дадут вам работу? – спросила Иссерли, поведя головой назад, в сторону оставшихся позади таинственных «собеседников».

Он ответил мгновенно и горько:

– Да им просто время девать некуда. Вот они и примеряются к идее – нанять кого-нибудь, понимаете, о чем я?

– Да, пожалуй, – сказала, садясь попрямее, Иссерли.

Стопщик пригляделся к своей спасительнице – большого впечатления она на него не произвела. И что это за мания появилась нынче у баб, грудь напоказ выставлять? – думал он. По телевизору только ее и видишь, а чего стоят лондонские девицы, таскающиеся с немытыми головами по ночным клубам, напялив черные жилеточки, которые и на таксу-то не налезут. Он только одно может сказать: отправь их подальше от цивилизации, чтобы они там выжить попробовали, так им на всю жизнь потрясения хватит. Чего ж удивляться, что армии о женщинах-солдатах и думать неохота. Ты бы доверил свою жизнь тому, кто выходит под снег, выставив наружу целый акр титек?

Исусе, эта девица, она быстрее ездить совсем не умеет? Скорость у нее не намного больше, чем у пешехода. Может, предложить ей поменяться местами? У него бы эта хреновина поскакала раза в два шустрее, хоть она и дерьмо японское. Эх, вернуть бы назад «вулзли», на котором он раскатывал в восьмидесятых! Он и сейчас помнит, как его рычаг передач в ладонь ложился. Набалдашник, обтянутый хорошей кожей. Мягкой, точно свиная. Скорее всего, свиной она и была. Где сейчас его «вулзли»? Наверное, водит его какой-нибудь идиот с мобильником. Если уже не разбил. С «вулзли» не всякий справится.

Не было никакого смысла, черт его подери, даже тащиться сегодня к этой публике. Типичные манерные выпендрежники с двумя источниками дохода. Сорт кофе на выбор. По компьютеру в каждой комнате. Кленовые книжные шкафы, набитые книжонками наподобие «Фэн-шуй и устройство сада» и «Радости, блин, секса», а в придачу к ним породистая самоедская лайка, с которой они ни хрена обращаться не умеют. «Дорогая, не жуй наш красивый овчинный коврик». Исусе, как же ему хотелось выдрать этот коврик из пасти собаки и преподать ей начальные правила послушания.

Может, оно и есть самое верное – открыть школу дрессировки собак. Другое дело, попробуй-ка убедить этих недоумков, что научить их собак правильно вести себя важнее, чем тратить серьезные деньги на садовника, – с тебя семь потов сойдет. Яппи они яппи и есть. В добрые старые дни у него с аристократами никаких таких проблем не было. Уж они-то понимали, что ты получаешь ровно столько, сколько оплатил. И к тому же, знали, как растить собаку.

Добрые дни были, добрые. Может, они еще вернутся? Что-то ни хера не похоже. Куда ни повернись, классные, настоящие классные специалисты только теряют работу. Того и гляди, сама королева скоро получит под зад ногой. Новое тысячелетие предназначено для прыщавых педиков в костюмах не по росту и бестолковых иностранок с полуголыми титьками.

Сорок пять миль в час! Господи помилуй!

Иссерли украдкой поглядывала на своего пассажира, пытаясь понять, что он собой представляет, а пассажир сидел, погрузившись в молчание, сложив на груди руки. Выглядел он точь-в-точь как стопщик, которого она подвозила с год назад, правда, тот на всем пути от Алнесса до Авмора балабонил, не закрывая рта, о Территориальной армии. Собственно, на несколько мгновений она уверовала, что это он самый и есть, но затем вспомнила: нет, невозможно, того водселя она уколола, едва он принялся расписывать ей, как преданность ТА лишила его жены и показала, кто ему настоящий друг, а кто так себе.

Разумеется, она знала, что все эти существа по сути своей совершенно одинаковы. Несколько недель интенсивной обработки на ферме и питания стандартизированной пищей делали это очевидным. Однако, когда они носили одежду, зачесывали волосы кто так, кто этак и кормились черт знает чем, норовя обзавестись неестественными формами, им удавалось приобретать обличив вполне индивидуальные – настолько, что тебе иногда начинало казаться, как это с бывает людьми, будто вот этого ты уже где-то видела. И что бы ни сделал водсель из территориальной армии ради приобретения тогдашнего его вида, этот ее пассажир, надо полагать, проделал нечто очень похожее.

У пассажира были густые усы, обрывавшиеся точно вровень с краями его большого красного рта. Налитые кровью глаза, полные стоически переносимой муки, утишить которую могли, да и то не наверняка, лишь океанские валы возмездия и униженные мольбы мировых лидеров о прощении. Глубокие морщины сообщали статуарную выразительность его насупленному лбу, увенчанному симметрично подстриженными, уходящими назад, точно у ополаскиваемой художником кисти, волосами. Он был мускулист, но с уже наметившимся брюшком; кожа его желто-коричневой куртки шелушилась, а карманы джинсов обзавелись опушенными дырками – там, где их протерли ключи и углы бумажника.

Иссерли постаралась отогнать искушение взять да и спросить его напрямую о территориальной армии и обнаружила, что дело это на удивление трудное. И снова возложила всю вину на Амлиса Весса – его этическая рисовка и поддельная храбрость уязвили ее так сильно, что любой намек на присутствие таких же в ком-то еще стерпеть ей было не по силам. Необходимо поскорее понять, какие пустые страсти владеют этим водселем, грубо выволочь их на свет божий, прежде чем у него появится хотя бы шанс изнурить ее нудными попытками подступиться к их описанию.

Иссерли до ужаса как хотелось уколоть его, поскорее покончить со всем, однако она знала, это дурной знак, показывающий, что ей грозит опасность напортачить, совершить поступок решительно глупый, не многим, быть может, отличающийся от тех, коих следует ожидать от людей наподобие Амлиса Весса. А скатываться на его уровень ей нельзя, это вопрос профессиональной и личной гордости.

И потому:

– Скажите, – подделывая живой интерес, спросила Иссерли, – какую работу вы надеялись у них получить?

– Я немного занимаюсь ландшафтным проектированием, просто чтобы продержаться до времени на плаву, – ответил стопщик. – Настоящая моя профессия нынче, что называется, не в ходу.

– И что же это за профессия?

– Я развожу собак.

– Собак?

– Чистопородных. В основном, борзых и работающих по следу гончих, хотя в… в последние несколько лет занимался еще мастиффами и терьерами. Но только crème-de-la-crème[3]3
  Лучшие из лучших (фр.).


[Закрыть], если вы понимаете, о чем я. Чемпионами породы.

– Как интересно, – сказала Иссерли и опустила, наконец, предплечья пониже. – Наверное, вы продавали собак хорошо известным, влиятельным людям, так?

– Один из моих псов принадлежал Тигги Легги-Бёрк[4]4
  Tiggi Legge-Burke, так называет ее «стопщик», имея, возможно, в виду Tiggi Legge-Bourke (Тигги Легги-Бурк, р. 1965), – няню принцев Уильяма и Гарри, предположительно бывшую любовницей их отца, принца Чарльза.


[Закрыть], – подтвердил стопщик. – А еще один – принцессе Майкл Кентской. Ну и у многих людей из шоу-бизнеса тоже мои собаки были. У Мика Мак-Нейлла из «Симпл Майндс», у одного из «Вэм’ов». Все они получили от меня по одной.

О том, кто эти люди, Иссерли ни малейшего понятия не имела. Телевизор она смотрела лишь для того, чтобы получше освоить язык, да проверить, не занялась ли полиция поисками пропавших автостопщиков.

– Наверное, это нелегко – воспитать собаку, а после отдать в чужие руки, – заметила она, стараясь не показать пассажиру, что утратила всякий интерес к нему. – Она же привязывается к вам, верно?

– Ничего тут трудного нет, – сварливо ответил он. – Воспитываешь собаку и спокойно ее отдаешь. Она просто переходит от одного хозяина к другому. Собаки – животные стадные. Им нужен вожак, а не задушевный друг-приятель – ну, во всяком случае, не двуногий. Люди слишком сентиментальничают по поводу собак. Просто потому, что ни черта в них не смыслят.

– Я-то уж точно не смыслю в них ни черта, – согласилась Иссерли, пытаясь сообразить, не упустила ли она правильный момент, когда можно было спросить, где он хочет покинуть машину.

– Первым делом необходимо понять, – сказал, сильно оживившись, стопщик, – что для собаки ты самый что ни на есть вожак. Но только если ты не забываешь напоминать ей, кто у вас главный, – точно так же, как это делает вожак стаи. В собачьей стае нет такого понятия – «добрый начальник», понимаете о чем я? Вот моя овчарка, Герти. Если я застаю ее спящей на моей кровати, то просто сбрасываю – ба-бах! – на пол, вот так…

Он резко выбросил вперед крепкие руки, ненароком зацепив запор бардачка, и тот открылся, вывалив ему на колени что-то пушистое.

– Исусе, а это еще что такое? – пророкотал стопщик. По счастью, он сам снял парик с колен, избавив Иссерли от необходимости копаться в его паху. Оторвав на опасный миг взгляд от дороги, она спокойно вынула из руки стопщика ком волос и бросила его себе за спину, в темноту заднего сиденья.

– Это так, пустяки, – сказал она, вытаскивая из переполненного бардачка коробочку шоколадных конфет и щелчком большого пальца открывая ее. – Угощайтесь.

Ловкость, с которой она проделала столь большое количество операций, продолжая при этом вести машину, наполнила Иссерли гордостью, и она невольно улыбнулась.

– Так вы говорили, – напомнила она пассажиру, завозившемуся с целлофановой оберткой конфеты, – что сбрасываете собаку с кровати и…

– Ну да, – подхватил он. – Чтобы напомнить ей: это моя кровать. Понимаете, о чем я? Собаки в этом нуждаются. Пес, у которого слабый вожак, – несчастный пес. Из-за этого они и начинают жевать ковер, писать на вашу софу, воровать со стола еду – как дети, которым позарез нужно, чтобы кто-нибудь призвал их к порядку. Плохих собак не бывает, бывают безмозглые хозяева, только и всего.

– Наверное, вы, так много зная о собаках, были очень хорошим заводчиком. Но тогда почему же занялись теперь ландшафтной архитектурой?

– Потому что в начале девяностых у моего бизнеса, у разведения собак, выбили почву из-под ног, вот почему, – с неожиданной злостью ответил он.

– И кто это сделал? – спросила Иссерли.

– Брюссельская гниль, – непонятно ответил он.

– О, – отозвалась Иссерли. Она попыталась сообразить, какая связь может существовать между собаками и маленькими круглыми зелеными овощами. Ей представлялось, что собаки – существа полностью плотоядные. Возможно, этот заводчик кормил своих капустой – если так, нет ничего удивительного в том, что его дело, в конце концов, развалилось.

– Лягушатники, капустники, макаронники и фрицы, – многозначительно уточнил он.

– О, – отозвалась Иссерли.

Надо было послушаться предчувствий, думала она: после наступления темноты голосовать выходят одни умалишенные. Ну да ладно, до поворота на дорогу, что ведет к прибрежным деревушкам, осталось лишь несколько минут, там она этого типа и ссадит, если, конечно, он не направляется в одни с ней места. Хочется верить, что нет. Она опять чувствовала себя отвратительно, усталость и необъяснимая мука пульсировали в ее жилах, как яд.

– Эти ублюдки сидят далеко от нашей гребаной страны – простите за выражение – и решают, как нам жить, – уже вовсю разбушевался собачий заводчик, неловко ковыряя пальцем в коробке, чтобы вытащить еще одну конфету, – а сами ни хера в ней не смыслят. Вы понимаете, о чем я?

– М-м-м. Через минуту мой поворот, – сказала Иссерли, нахмурясь и вертя туда-сюда головой в поисках знакомого указателя: В-9175.

Реакция стопщика на эти поиски была неожиданной и яростной.

– Исус Христос! – застонал он. – Вы меня даже не слышите. Свора иностранцев вроде вас поимела всю мою жизнь, вы понимаете? В один год у меня было в банке восемьдесят кусков, «вулзли», жена и столько собак, что я не успевал на всех палкой замахиваться. Прошло пять лет и я уже живу на пособие! Один, в блочном доме гребаного Бонар-Бриджа с ржавеющим на заднем дворе гребаным ржавым «мондео»! И ищу работу гребаного садовника! Если в этом смысл какой-нибудь, а? Вот скажите!

Индикатор уже тикал, помигивая в сумраке салона. Иссерли сбросила в предвидении близкого поворота скорость, взглянула в уцелевшее зеркальце – как там движение? А затем повернулась к своему пассажиру и встретилась с его тусклыми маленькими глазками своими, огромными.

– Решительно никакого, – заверила она его и щелкнула переключателем икпатуа.

Когда она возвратилась на ферму, Енсель первым, как и всегда, вылетел из амбара и с почти гротескным рвением подскочил к машине. Двое его компаньонов еще оставались силуэтами в яркой двери, они не спешили последовать за Енселем, словно признавая, что за ним закреплена некая ритуальная привилегия.

– Лучше бы ты этого не делал, – раздраженно сказала Иссерли, когда он просунул рыльце в пассажирское окно, чтобы полюбоваться парализованным водселем.

– Чего? – заморгав, выпалил он.

Иссерли потянулась, чтобы отпереть дверцу, поперек бедер собачьего заводчика.

– Не выбегал посмотреть, что я добыла, – прохрипела она, наполовину ослепшая от боли в спине. Дверца открылась, тело водселя вывалилось Енселю на руки. За спиной его уже переминались другие, подошедшие, чтобы помочь ему, мужчины.

– Я же могу и сама сообщать тебе, – упрямо продолжала, торопливо распрямившись, Иссерли, – что у меня есть добыча, а если ее нет, просто ехать без всякой суеты прямиком к коттеджу.

Енсель возился с водселем, норовя половчее обхватить его торс. Молния на куртке из телячьей кожи сама собой разъехалась, испугав Иссерли и выставив напоказ нимало не родственное ей перекошенное тело.

– Так мы же не сердимся, когда ты ничего не привозишь, – обиженно возразил Енсель. – И никто тебя за это не винит.

Иссерли вцепилась руль, стараясь не дать воли слезам изнеможения и гнева.

– Я говорю не о том, удается мне добыть что-нибудь или нет, – вздохнув, сказала она. – Просто, я иногда… устаю, вот и все. И мне хочется побыть одной.

Енсель пятился от машины, подволакивая тело водселя к ожидавшей его тележке, потом вместе с товарищами покатил ее, кривясь от усилий, к свету. Кривясь, быть может, еще и от выговора, который только что получил от Иссерли.

– Я просто… мы просто стараемся помогать тебе – и только, – жалко прокричал он ей от двери.

Иссерли опустила голову на руки, приникла к рулю.

– О господи, – еле слышно простонала она. Мало ей было тяжелой дневной работы, которую она выполняла в немыслимых условиях, мало было того, что она на волосок проскочила мимо смерти, так изволь еще ковыряться в путанице хрупких человеческих эмоций – нет, это уж слишком!

– Забудь мои слова! – крикнула она, глядя вниз, в темноту у своих ног, в маслянистую бестолковщину педалей, грязного резинового мата, кожаных перчаток и рассыпавшихся шоколадных конфет. – Завтра поговорим!

Едва лишь дверь амбара встала на обычное ее место и на ферму Аблах вернулась тишина, Иссерли заплакала снова, да так, что очки, когда она их наконец сняла, едва не выскользнули из пальцев.

Мужчины, думала она.

7

Выкарабкавшись, наконец, из черной дыры сна, Иссерли открыла глаза и обнаружила, что еще темно. Плававшие в пустоте цифры ее маленьких часов выцвели и твердили, подрагивая, только одно: ноль, ноль, ноль, ноль. Внутренний источник питания требовал замены. Ты могла бы и вспомнить об этом, подумала она, вместо того, чтобы… чтобы что? Вместо того, чтобы тратить деньги на конфеты, есть которые все равно не собиралась.

Иссерли лежала, обвитая простынями, сбившаяся с толку, утратившая представление о времени и немного испуганная. И хотя она не видела ничего, кроме мерцающего экранчика часов, ей вдруг живо представился пол ее машины, последнее, что она заметила и запомнила перед тем, как провалиться в сон. Не забыть бы выбросить конфеты перед выездом на дорогу, иначе она передавит их ногами. Иссерли видела, как собачий заводчик раскусывал одну. У них какая-то липкая начинка, способная размазаться по полу, а со временем и сгнить.

Как-то она разболталась в последнее время, позволила себе утратить контроль над происходящим, – нужно будет при первой же возможности привести себя в порядок.

Сколько часов она проспала, Иссерли не знала – не знала, только ли еще началась зимняя ночь или скоро закончится. Не исключено даже, что она проспала и ночь, и весь следующий день, короткий и блеклый, и сейчас уже вечер.

Иссерли попыталась определить, сколь долгое время провела в забвении, по тому, как она себя чувствует. Тело было горячим, точно перегревшийся двигатель, на тех его участках, что сохранили способность потеть, перекипал пот. Это означало – если ее циклам еще можно доверять, – что проспала она время либо очень малое, либо очень большое.

Она осторожно потянулась: боль не сильнее обычной, – хотя и в обычной хорошего было мало. Бог с ним, со временем, нужно вылезти из кровати и сделать зарядку, иначе она кончит тем, что и вовсе утратит способность вставать, останется заточенной в узилище своих мышц и костей.

Теперь, когда зрачки ее начали, наконец, расширяться, Иссерли различила кое-какие очерченные светом луны детали своей спальни. Впрочем, поскольку спальня была пустой и голой, детали эти сводились к трещинам в стенах, шелушащейся краске, неработающим электрическим выключателям и тусклому перламутровому свечению бездействующего в камине телевизора. Томимая жаждой, Иссерли нащупала стоявший у ее кровати стакан с водой, однако тот оказался пустым. Она подняла его к губам, потом перевернула донышком кверху – так, на всякий случай. Пусто. Ладно, можно обойтись и без воды. Потребностям тела ее не запугать.

Иссерли села, кое-как выпуталась из простыней и перевалилась с матраса на пол, приземлившись вкривь и вкось, едва не упав набок. Длинная игла боли пронзила самый низ ее спины, один из перенесших ампутацию участков тела, – Иссерли в который раз попыталась сохранить равновесие, опершись на хвост. Она постояла, покачиваясь вперед и назад, пока тело отыскивало свой новый центр тяжести; влажные от пота ладони ее ног немного липли к холодным доскам пола.

Лунного света для того, чтобы сделать разминку, не хватало. Иссерли не понимала, почему для выполнения упражнений ей требовалось видеть свои конечности, однако так оно и было. Похоже, в слишком густой тьме она утрачивала уверенность в том, какого рода существом является. И нуждалась в ревизии того, что осталось от ее тела.

Возможно, телевизор сумеет не только дать немного света, но и поможет ей сориентироваться во времени. Вихрь нереальности завивался вокруг нее, точно бредовые миазмы над снова приснившимися ей кислородными ямами Плантаций.

После таких сновидений приятно было просыпаться под солнечным светом надежного, безопасного мира. А если солнца еще не было, ее успокаивали многообещающе сиявшие в темноте часы. Ладно, раз нет ни того, ни другого, она обойдется тем, что есть.

Иссерли доковыляла до камина, включила телевизор. Тусклый экран оживал лениво, как овеваемые ветерком угли костра, но затем на нем появилось яркое изображение – словно в камине вспыхнул психоделический огонь, – и Иссерли изготовилась к усилиям, необходимым для того, чтобы привести себя в должный вид.

Двое водселей, самцов, в сиреневых колготках, блузах с рюшами и причудливых зеленых шляпах, придававших им сходство с игрушечными плюшевыми Чудищами озера Лох-Несс, стояли у вырытой в земле ямы, из которой вылетали, точно порывы бурого дыхания, комья земли. Один держал на ладони маленькое изваяние, трехмерный вариант знака опасности, изображенного на дверях главного амбара фермы Аблах.

– …это, государи, не моя гниль без челюсти, – обращаясь к изваянию, сообщил он с каким-то чужеземным выговором, еще более странным, чем у жителей Глазго, – и ее стукает покрышкой заступ могильщика[5]5
  Использован «Гамлет» Уильяма Шекспира в переводе Михаила Лозинского (акт V, сцена I) – Гамлет: Вот именно; а теперь это – государыня моя Гниль, без челюсти, и ее стукает по крышке заступ могильщика.


[Закрыть].

Несколько секунд Иссерли размышляла над его словами, раз за разом креня косный торс к правому бедру.

Тем временем, телевизионная камера нырнула в яму (бр-р!), к копавшему ее уродливому старому водселю. Работая, он напевал жидким голосом Джона Мартина:

– Мерило пата и ку-ку и новый саван щей, и рой могилу старику на вод варенье в ней[6]6
  Использован «Гамлет» Уильяма Шекспира в переводе Бориса Пастернака (акт V, сцена I) – Первый могильщик (поет) Бери лопату и кирку, / И новый саван шей, / И рой могилу старику / На водворенье в ней…


[Закрыть].

Впечатление все это производило несколько гнетущее, и потому Иссерли пальцами ноги переключила канал.

По широкой, залитой солнечным светом, мощеной камнем улице продвигалась большая толпа водселей. Каждый из составлявших ее был завернут в белую простыню с узкой прорезью для глаз. Один нес плакат с приклеенной к нему увеличенной и оттого расплывшейся до неразличимости фотографией такого же, как все они, закутанного в простыню существа. Голос репортера заверил, что, поскольку к ним приковано внимание всего мира, главный вопрос состоит теперь в том, как далеко этим женщинам позволят зайти.

Иссерли пару секунд вглядывалась в шествие: ей тоже интересно было, как далеко позволят зайти водселихам, однако камера этого показывать не стала, а переключилась на совершенно другую картину: большую толпу водселей-самцов, собравшихся на спортивном стадионе. Многие из них походили на собачьего заводчика, некоторые молотили друг друга кулаками или боролись, сцепившись, а полицейские старались разнять их, отогнать одних от других.

Камера показала крупный план на редкость мясистого водселя, тело которого выпирало из цветной футболки. Большими пальцами он оттягивал верхнюю губу к носу, показывая наклейменное на влажной розовой плоти, что изгибалась над его желтыми зубами, слово «БРИТАНСКИЙ». А покончив с этим, оттянул к подбородку нижнюю и показал слово «БУЛЬДОГ».

Она снова переключила канал. Водселиха с почти такими же большими, как у нее, грудями истерически визжала, прижав ладони к щекам и не отрывая взгляда от существа, идентифицировать которое Иссерли не смогла. Походившее на гигантское насекомое, оно, размахивая рачьими клешнями, неуклюже подступало к ней на двух ногах. В картинку вбежал водсель-самец и пальнул в насекомое лучом вроде электрического, вылетевшим из пластмассового пистолета.

– По-моему, я говорил тебе: сиди с остальными, – рявкнул самец самке, пока несчастное насекомое корчилось в агонии. Его предсмертные крики, едва различимые за назойливо громкой животной музыкой, казались пугающе человечьими, свистящими звуками сексуального упоения.

Иссерли выключила телевизор. Уже почти проснувшаяся, она вспомнила то, о чем могла бы подумать и включая его: попытки сориентироваться в реальности с помощью телевидения бессмысленны. От него только хуже становится.

Годы тому назад телевидение было замечательным наставником, то и дело подбрасывавшим Иссерли лакомые кусочки информации, которые она поглощала, если была к ним готова, – или откладывала про запас, если не была. В отличие от книг, подобранных Ессвисом для ее обучения, светившийся в камине ящик неустанно болтал, слушала она его или не слушала, никогда не застревая на слове или на странице. В те ранние месяцы чтения и перечитывания Иссерли удавалось продираться за один раз лишь сквозь пару-другую абзацев «Истории мира» У. Н. Уича (даже пугающе подробная брошюра по фермерскому делу – «Какой культиватор выбрать?» – и та выглядела не столь устрашающей), зато основные представления о психологии водселей стали кристально ясными для нее за пару проведенных у телевизора недель.

Странно, конечно, однако до точки насыщения она добралась уже несколько лет назад, когда в голове ее не осталось больше места для подносимых телевидением лакомых кусочков. Телевизор прошел пик его полезности и обратился в пустого балабона.

И все-таки, нужно же выяснить, какой нынче день и скоро ли – или не скоро – взойдет солнце. Как только ей удастся восстановить гибкость тела, решила Иссерли, она выйдет из коттеджа и сама разберется, что за ночной час стоит на дворе. Да, собственно говоря, зачем ждать? Разминку она может закончить и на морском берегу, под покровом тьмы, – Иссерли сильно подозревала, что день только-только начинается. Понедельник.

Она понемногу приходила в себя.

Держась за перила, она спустилась по лестнице к ванной комнате. Ванная и спальня были единственными хорошо знакомыми ей комнатами коттеджа, все прочие оставались маленькими загадками. В ванной Иссерли никаких затруднений не испытывала. Она приходила сюда в темноте бесчисленное множество раз – собственно говоря, каждое зимнее утро.

Иссерли и сейчас вошла в ванную комнату вслепую. Ладони ее ног ощутили смену дерева плесневеющим линолеумом. Отыскать то немногое, что ей требовалось, труда не составляло. Ванна, краны, шампунь, бьющая из патрубка струя: все это осталось на обычных местах, все ждало ее. Больше к ним никто не прикасался.

Мылась она тщательно и терпеливо, уделяя особое внимание шрамам и чужеродным впадинкам тела, опасно лишенным чувствительности: местам, в которых могла завестись и развиться инфекция, а могла и вскрыться тайком так до конца и не зажившая рана. Ладони Иссерли проходились по телу вперед и назад, покрывая его густой мыльной пеной, ноздреватыми слоями моющего средства, казавшимися ей более обильными, чем они, вероятно, были. Она воображала себя обвитой, окруженной ореолом пены, маленькими облачками ее, похожими на пузырящуюся грязную накипь, которую волны временами прибивали к берегу Аблаха.

Погруженная мысленно в эти картины, медленно вращавшаяся под струей теплой воды, Иссерли понемногу утрачивала способность сознавать себя. Ладони и предплечья продолжали плавать по скользкому от пены телу, обретая регулярный ритм, регулярные маршруты. Она закрыла глаза.

И только сообразив, что некоторые ее пальцы блуждают в межножье, слепо нащупывая то, чего там уже не сыскать, она пришла в себя и ополоснулась – деловито и основательно.

Полностью одетая, как для работы, Иссерли шла туннелем деревьев к морю. Под ботинками негромко похрустывала замерзшая грязь, от мокрых волос поднимался в холодный воздух парок. Шла она осторожно, соразмеряя шаги с темнотой, руки ее, чуть выставленные у бедер вперед, готовы были предотвратить падение. В какой-то миг Иссерли обернулась, постояла, ожидая, когда рассеется пар ее дыхания и она сможет понять, как далеко ушла. Горбатый силуэт коттеджа еще различался на фоне ночного неба, два верхних окна его горели, точно совиные глаза, отражая свет луны. Иссерли повернулась к фьорду и двинулась дальше.

Деревья остались позади, она выбралась на открытый небу простор, делавший размеры фермы Аблах окончательно очевидными, и пошла по длинной, поросшей травой тропинке, вившейся между спящими полями, ячменным и картофельным. Отсюда уже различалось море, и звучание волн, казалось, обступало ее со всех сторон.

Луна низко висела над фьордом, крохотные несчетные звезды посверкивали из самых дальних, самых темных пределов вселенной; времени было – часа два или три утра.

Там позади, в амбаре, мужчины, скорее всего, грузили наконец-то корабль. Ну и прекрасно. Чем быстрее они закончат, тем раньше он уйдет – то есть настанет миг, когда Амлис Весс отправится туда, откуда явился. И какое же чудесное испытает она облегчение!

Иссерли глубоко вздохнула, предвосхищая его, воображая, как Амлиса, наконец-то, спровадят отсюда. Мужчины поведут его к трюму, вышагивать он будет надменно, выставляя всем на показ свое изнеженное, лоснистое тело, высоко подняв в ребячливом презрении голову. И, наверное, обернется, перед тем, как войти в трюм, и окинет пронзительным взглядом всех, кто будет стоять вокруг трапа, и янтарные глаза его вспыхнут в редкостной черноте меха. И он исчезнет. Сгинет.

Она дошла до границы фермы, до изгороди, отделявшей ферму от утесов, до круто спускавшейся к воде тропинки. В изгороди имелись тяжелые чугунные ворота со створками из наполовину окаменевших досок и металлической сетки, прикрепленными на петлях к толстым, точно древесные стволы, столбам. Замки и петли напоминали, особенно в лунном свете, громоздкие куски автомобильного двигателя, каким-то образом приваренные к древесине. По счастью, прежние хозяева фермы соорудили по обе стороны от ворот перелазы, избавлявшие от лишних хлопот забредавшего сюда двуногого пешехода. Иссерли одолела подъем и спуск по узким ступеням (три с каждой стороны) с клоунскими затруднениями, спасибо и на том, что никто не видит, как она тут корячится. Любое нормальное человеческое существо проскочило бы по ним в мгновение ока.

По другую сторону изгороди, совсем рядом с воротами, ночевало на узкой полоске травянистой земли, что тянулась между границей Аблаха и обрывом, маленькое стадо коров. Когда Иссерли приблизилась к нему, коровы нервно зафыркали и бока тех, что обладали мастью более светлой, замерцали во мраке. Теленок начал подниматься на ноги, в глазах его закружили, точно искры костра, отблески лунного света. А следом поднялось и все стадо – и затрусило вдоль границы фермы, удаляясь от Иссерли, отчетливо различавшей постук их копыт и грузные «плюх!» комьев навоза.

Иссерли повернулась, чтобы еще раз взглянуть на ферму. Деревья заслонили коттедж, но фермерский дом виден был, как на ладони. Свет в нем не горел.

Ессвис, скорее всего, спал. Изнурительные приключения вчерашнего утра обошлись ему, не сомневалась Иссерли, намного дороже, чем он готов был признать перед женщиной. Иссерли представила, как он лежит, подобно ей, в постели, не сняв нелепого фермерского наряда и громко храпя. Мужчина Ессвис, может быть, и двужильный, но он гораздо старше ее и многие годы тяжко трудился на Плантациях, пока «Корпорация Весса» не вытащила его оттуда, меж тем как Иссерли провела в них всего три дня, а затем перед нею открылся путь к спасению. Да и операции Ессвис подвергся за год до нее. Вполне возможно, что с ним хирурги обошлись еще и хуже, чем с ней, они же экспериментировали с новой методикой и довели ее до некоторого совершенства лишь к тому времени, когда под нож легла она, Иссерли. Если так, ей жаль Ессвиса. Ночи наверняка даются ему не легко.