Текст книги "Под кожей"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Она пошла, осмотрительно ступая, по крутой овечьей тропе вниз, к пляжу. И пройдя половину пути, почти добравшись до места, где наклон тропы обретал чуть большую пологость, остановилась. Внизу паслись овцы, ей не хотелось пугать их. Овцы нравились Иссерли больше, чем все другие животные; они обладали невинностью и безмятежной дотошностью, бесконечно далекой от скотского лукавства и маниакальной возбудимости тех же водселей. Сейчас, в скудном свете, их почти можно было принять за человеческих детенышей.

Итак, Иссерли остановилась на середине спуска и закончила здесь разминку. Над ней бродили испуганные коровы, под ней бестревожно паслись овцы, а она, приняв положенную стойку, протягивала руки к серебристому горизонту, затем кланялась берегу Мари-Ферта, затем наклонялась вбок – на север, к Рокфилду и маяку, на юг, к Балинтору и относительно густо заселенной местности за ним, – а затем, наконец, тянулась руками к звездам.

Раз за разом повторяя все это, Иссерли, загипнотизированная лунным светом и монотонностью упражнений, достигла состояния наполовину бессознательного и продолжала делать разминку намного дольше обычного, приобретя под конец такую гибкость, что движения ее стали грациозными и плавными.

Со стороны, она могла показаться танцующей.

Вернувшись – все еще за несколько часов до рассвета – в коттедж, Иссерли обнаружила, что настроение у нее снова испортилось. И слонялась теперь по спальне, раздраженная, изнывающая от скуки.

Все-таки, ей следовало попросить мужчин сделать в коттедже проводку, чтобы у нее хотя бы электрическое освещение было. В главном амбаре свет есть, в доме Ессвиса есть, почему же и ей его не получить? Собственно говоря, если рассудить по-человечески, отсутствие света в ее коттедже – это попросту безобразие, и даже поразительное.

Она попыталась припомнить обстоятельства, которые привели ее к вселению в этот дом. Не дорогу к нему и определенно не то, что происходило на Плантациях, но случившееся сразу после ее появления на ферме Аблах. Что было здесь подготовлено к ее прибытию? Рассчитывал ли кто-нибудь из мужчин или все они сразу, что она будет жить с ними, в главном амбаре, в одной из его зловонных нор? Если так, она, надо полагать, довольно быстро выбила эту дурь из их голов.

Так где же она спала в первую ночь? Воспоминания ее оказались такими же неразличимыми, как оплавленные почерневшие ошметки сгоревшего костра.

Возможно, она выбрала этот коттедж сама, а может быть, его предложил ей Ессвис – как-никак, он к тому времени прожил здесь целый год и ферму успел изучить досконально. Иссерли знала только одно: коттедж, в отличие от фермерского дома, ко времени ее вселения долго уже простоял в запустении, – да и сейчас остается более-менее в таком же.

Да, но электрический удлинитель, тянущийся, змеясь, от телевизора через весь дом, подключение водонагревателя и наружной лампочки к генератору: кто устроил все это и с какой неохотой? И было ли оно еще одним свидетельством того, что ее эксплуатируют, используют, как неодушевленный механизм?

Иссерли напрягала память, пытаясь вспомнить, как все происходило, а вспомнив, немного смутилась.

Мужчины, главным образом Енсель, надо полагать, хотя никого конкретного припомнить ей не удалось, колготились вокруг Иссерли с самого момента ее появления, и чего только не предлагали – любые чудеса, на выбор. Поглядывая на нее с зачарованным состраданием, они, все до единого, осыпали ее словами утешения. Да, они понимали: того, что сделала с ней «Корпорация Весса», уже не поправишь, но ведь это еще не конец света. Ничего, они ей помогут. Они превратят этот коттедж, эту без малого руину, насквозь продуваемую ветром, в настоящий дом, в уютное гнездышко; бедняжка, она, наверное, ужасно расстроена тем, что над ней, э-э… учинили, это они понимают, я к тому, что – да хоть на Ессвиса взгляни, бедного старого ублюдка; но ведь она девушка храбрая, точно, отважная девушка, и они будут относиться к ней так, словно ничего в ней странного или там уродливого нет, потому как под кожей мы же все одинаковы, разве нет?

А она твердила им, что ничего от них не хочет, ничего.

Она будет делать свою работу, они пусть делают свою.

И для того, чтобы делать свою работу как следует, ей нужен самый что ни на есть минимум вещей: свет у сарайчика, в котором она поставит машину – или в нем самом, – горячая вода и одна электрическая розетка, чтобы подключить радио или что-то наподобие его. Об остальном пусть не волнуются. Она и сама о себе позаботится может.

На самом деле, говорила она с ними еще и грубее – на случай, если они слишком тупы, чтобы понять простой намек: в чем она нуждается сильнее всего, так это в уединении. Вот и оставьте ее в покое.

Но разве не будет ей одиноко? – спрашивали они. Нет, не будет, отвечала она, у нее дел выше головы. Ей необходимо подготовиться к работе, всех сложностей и тонкостей которой им не понять, пусть даже и не надеются. А для этого придется поднапрячь мозги. Она должна заучить уйму всего, начиная с самых первооснов, иначе весь их проект провалится, отчего и им не поздоровится. Дело, за которое ей предстоит взяться, так просто, с кондачка, не сделаешь, это вам не тюки соломы в амбар таскать и не норы рыть под землей.

Иссерли уже расхаживала по спальне, в такт хилому помигиванию часов, громко и гулко стуча ногами по голым половицам. Она редко ходила по дому обутой, только перед тем, как отправиться на работу.

Раздраженная, она снова включила телевизор, хоть и пробовала уже посмотреть его после возвращения в коттедж и выключила, обозленная увиденным.

Поскольку произошло это совсем недавно, телевизор ожил мгновенно. Водсель, который несколько минут назад разглядывал в бинокль висевшие на бельевой веревке яркие разноцветные трусики, теперь облизывался, а щеки его подергивались. Под веревкой собрались водселихи, пытавшиеся снять с нее эти самые трусики. Веревка, невесть почему, была натянута слишком высоко, водселихам приходилось тянуться к ней, поднимаясь на цыпочки и покачиваясь, или подпрыгивать, будто малые дети, на месте, отчего их розовые груди подрагивали, как желе.

На другом канале несколько чрезвычайно серьезных с виду водселей обоих полов сидели плечом к плечу за столом. Над их головами тянулось узкое электрическое табло, похожее на игрушечный вариант того, что стояло у Кессокского моста. Табло изображало последовательность букв и пробелов: Б З А ОН Е.

– У? – осмелился, наконец, высказаться один из водселей.

– Не-е-ет, боюсь, что нет, – пророкотал кто-то невидимый.

Освещенная единственной электрической лампочкой машина Иссерли стояла с работающим на холостом ходу двигателем у сарайчика. Иссерли наводила порядок в ее салоне неторопливо и вдумчиво, замедляя каждое свое движение. До восхода солнца, скрытого скруглением планеты, было еще далеко.

Она стояла на коленях у открытой дверцы машины, наклонившись внутрь, расстелив по земле, чтобы не измазать зеленые вельветовые брюки, «Росс-шир Джорнал». Кончиками пальцев она нащупывала рассыпавшиеся по полу шоколадные конфеты и бросала их, одну за другой, через плечо. Птицы мало-помалу склюют их, в этом Иссерли не сомневалась.

Внезапно голод напомнил ей о себе слабостью и дурнотой. Ничего, кроме чипсов, горстки снега да литра, примерно, теплой воды, выпитой сегодня под душем, у нее со вчерашнего утра в животе не побывало. Как-то маловато для питания человеческого существа.

Странно, все-таки, она никогда не сознавала, что голодна, пока голод не становился волчьим и едва не валил ее с ног. Особенность, откровенно говоря, злополучная и чреватая опасностями: справляться с ней нелегко, она требует особого внимания. Тут важно соблюдать определенный режим – например, завтракать каждое утро, перед выездом на дорогу, вместе с мужчинами, – однако появление Амлиса Весса выбило ее из этого режима.

Дыша глубоко и размеренно – как будто несколько добрых глотков воздуха могли позволить ей продержаться чуть дольше – Иссерли продолжила уборку. Конца рассыпавшимся конфетам видно не было; они, совершенно как тараканы, дородные, округлые тараканы, расползлись по всем щелям. Интересно, если она съест несколько штук, это сойдет ей с рук?

Иссерли взяла коробку, которую положила вместе с перчатками собачьего заводчика на землю рядом с собой, чтобы попозже сжечь и то, и другое, и, подняв картонный прямоугольник к свету, изучила, прищурившись, список ингредиентов. «Сахар», «сухое молоко» и «растительные жиры» выглядели достаточно безобидно, а вот «тертое какао», «эмульгатор», «лецитин» и «искусственные вкусовые добавки» отзывались опасностью. Собственно, от «тертого какао» положительно пахло могилой. Иссерли даже подташнивать начало, что было, надо полагать, сигналом, подаваемым ей Природой: держись той еды, какая тебе знакома.

Да, но если она пойдет в амбар, чтобы поесть вместе с мужчинами, то может столкнуться с Амлисом Вессом. А это было последним, что ей требовалось. Как долго сумеет она продержаться? Когда он покинет ферму? Иссерли прошлась взглядом по горизонту, жаждая увидеть первые проблески света.

Годы, за которые она отказывалась вступать с мужчинами в какие ни на есть отношения, кроме минимально необходимых, научили Иссерли полагаться лишь на себя, в особенности если речь шла об уходе за автомобилем. Она уже заменила разбитое зеркальце – дело, для выполнения которого ей прежде потребовался бы Енсель. Если удастся избегать неприятностей, эта машина останется с ней навсегда, пересаживаться в другую не придется. Она же сделана из стали, стекла и пластика, а с чего им изнашиваться? Когда машине требуется топливо, масло, вода, что угодно, она их получает. Водит ее Иссерли медленно и мягко, внимания полицейских не привлекает.

Боковое зеркальце она сняла с уже сильно ободранного «ниссана». От бедняги остался лишь скорбного вида остов, но не разводить же по этому поводу сантименты. Зеркальце подошло ее маленькой красной «королле» в самый раз, от едва не случившейся дорожной катастрофы никаких следов не осталось.

Иссерли, все еще любуясь аккуратностью выполненной ею хирургической операции, второй раз протерла «короллу» тряпкой. Двигатель продолжал работать, хорошо смазанный механизм выдыхал в промозглый воздух вкусно пахнущий газ. Иссерли ее машина нравилась. Хорошая машина, что и говорить. Если о ней заботиться, она свою хозяйку не подведет. Иссерли тщательно стерла с ножных педалей грязь и смазку, прибралась в бардачке, наполнила из фляжки с острым наконечником установленную под пассажирским сиденьем емкость с икпатуа.

Может, стоит поехать, поискать открытую всю ночь станцию обслуживания и купить какой-нибудь еды? Амлиса Весса здесь очень скоро не будет, вероятно уже через день-другой. Не умрет же она, если станет день-другой есть то, что едят водсели. А как только он уберется восвояси, она сможет вернуться к нормальной пище.

К тому же, Иссерли знала, что, выехав сейчас на дорогу, подвергнется риску – маловероятному, но реальному – увидеть на ней голосующего жалкого, умалишенного стопщика. И, может быть, подсадить его – она себя знает, – а он окажется ни к черту не годным, да еще и затащит ее аж в Кейрнгормы. Такой уж она человек.

Мужчины всегда получают обильный завтрак – с множеством белка и крахмала. Еда лежит на их тарелках высокой горой, источая парок. Пироги с мясом, колбасы, подливка. Свежий, только что из печки хлеб, с которым каждый расправляется, как ему нравится. Она, к примеру, нарезает его тонкими ломтями, следя, чтобы они получались аккуратными и имели одинаковую ширину, – мужчины же просто отдирают от каравая бесформенные куски. Она съедает два, самое большее три ломтя с гушу или муссантовым паштетом. Но сегодня…

Иссерли встала, захлопнула дверцу машины. Нет, невозможно, она не собирается спускаться под землю, чтобы какой-то напыщенный шкодник разглагольствовал перед ней, а шайка, состоящая из отбросов Плантации, таращилась на нее, гадая, сорвется она или нет. Голод – это одно, принципы – совершенно другое.

Она обогнула машину, открыла капот, осмотрела разогревшийся, испускавший сильный запах, мягко подрагивавший двигатель. Убедилась в том, что вернула в предназначенный для нее паз тонкую, сделанную из нержавеющей стали антенку, которую опускала недавно в бак, проверяя уровень масла. Затем опрыскала купленным в «Гараже Донни» спреем свечи и провода зажигания. Пальцами извлекла из держалки поблескивающий цилиндрик с жидким авииром, одно из чужеродных добавлений к родному для машины двигателю. Металл цилиндрика был прозрачным и позволял ясно видеть заключенный в нем авиир, жирная поверхность которого подрагивала из солидарности с двигателем. Устройство тоже пребывало в полном порядке, хотя, если удача не отвернется от нее, воспользоваться им Иссерли никогда не придется.

Иссерли закрыла капот и, повинуясь мимолетному порыву, присела на него. Теплый вибрирующий за тонкой тканью брюк металл создавал приятное ощущение, отвлекавшее ее от настырного урчания в животе. На горизонте забрезжил тусклый свет, очертивший контуры гор. Прямо перед носом Иссерли в спиральном кружении спускалась на землю одна-единственная снежинка.

– Иссерли, – сказала она в переговорное устройство.

Дверь амбара мгновенно отъехала, Иссерли торопливо вступила в его освещенное чрево. Круговерть острых, как иглы, снежинок последовала за ней, словно втянутая пылесосом. Затем дверь вернулась на место, отрезав Иссерли от причуд погоды.

Как она и ожидала, в амбаре шла работа; двое мужчин деловито нагружали корабль. Один сидел на полу трюма, ожидая, когда ему подадут новую порцию поблескивающего груза. Другой подвозил к кораблю тележки с лежащими на них высокими штабелями красноватых упаковок. То были стоившие целого состояния партии сырого мяса, аккуратно разделенные на порции, – каждая завернута в прозрачную вискозную ткань и все разложены по пластмассовым поддонам.

– Хой, Иссерли!

Толкавший тележку работник замедлил, чтобы поздороваться с Иссерли, шаг. Приостановившись на пути к лифту, она помахала ему ладонью, – небрежно, как только могла. Ободренный ее ответом работник совсем остановил тележку с башней поддонов и затрусил к Иссерли. Кто он такой, Иссерли и понятия не имела.

Разумеется, когда она только появилась здесь, ее познакомили с каждым работником лично, однако имя вот этого теперь уже вылетело у нее из головы. Лицо у него было глуповатым, сам он – толстым и приземистым, на целую голову ниже Амлиса Весса, а шерсть его привела на память Иссерли мертвое животное, которое она видела валявшимся на обочине А-9, – вернее, затвердевшую оболочку его, изуродованную до неузнаваемости колесами автомобилей и дурной погодой. Вдобавок, он страдал каким-то отвратительным кожным заболеванием, обратившим половину его лица в подобие заплесневелого плода. Поначалу смотреть в это лицо ей было трудно, но затем, боясь обидеть его настолько, что он попытается отыграться на ее собственном уродстве, Иссерли склонилась поближе к заплесневелому – так, чтобы видеть только его глаза.

– Хой, Иссерли! – повторил он, словно усилия, коих потребовало составление столь длинной фразы на общем их языке, были слишком большими, чтобы потратить ее впустую.

– Я решила, что мне следует поесть перед работой, – деловито сообщила ему Иссерли. – Там как, берег чист?

– Берег? – заплесневелый недоуменно прищурился и машинально повернул голову в сторону фьорда.

– Я спрашиваю: Амлис Весс там не крутится?

– А, не, он вобще или в столовке торчит, или внизу, где вольеры, а мы здесь погрузкой занимаемся – так что все путем.

Иссерли открыла рот, собираясь сказать что-нибудь, но не придумала – что.

– Теперь уж он никаких делов не наделает, – заверил ее заплесневелый. – За ним Инс с Енселем приглядывают, по очереди. Так что он все больше тут околачивается и несет какую-нибудь чушь. Ему все едино, понимает кто, о чем он толкует, не понимает. Когда люди от его трепотни окосевают, он идет с животными болтать.

Иссерли, на миг забывшую, что здешние водсели безъязыки, напугала мысль об их общении с Амлисом Вессом, однако заплесневелый успокоил ее, хрипло захохотав и добавив:

– Мы его все спрашиваем: «Ну, что вам скотина наговорила, а?»

И он опять издал жалкое ржание, на какое способен лишь человек, проведший полжизни на Плантациях.

– Забавный он ублюдок, с ним не соскучишься, – заплесневелый подмигнул, словно подводя итог всему им сказанному. – Вот улетит, так всем захочется, чтоб он вернулся.

– Ну, может быть… раз ты так говоришь, – поморщилась Иссерли и шагнула в сторону лифта. – Ты извини, я проголодалась.

И ушла.

Амлиса Весса в столовой, она же комната отдыха, не было.

Чтобы убедиться в его отсутствии, Иссерли довольно было один раз обвести взглядом это стерильно чистое помещение с низеньким потолком, после чего она снова смогла задышать спокойно.

Столовая, хоть и довольно большая, представляла собой простой, грубо вырубленный в земле, заставленный одними лишь приземистыми обеденными столами прямоугольник без каких-либо ниш и альковов: крупному мужчине спрятаться в ней было негде. Амлис Весс просто-напросто отсутствовал в ней – и все.

Хотя столовая еще оставалась пустой, на длинной низкой, тянувшейся вдоль стены, которая отделяла ее от кухни, скамье уже теснились судки с приправами, супницы с холодными овощами, тюбики муссанты, караваи только что испеченного хлеба, пышки, кувшины с водой и эззиином, большие пластмассовые подносы с вилками, ложками и ножами. Из кухни истекал дивный аромат жаркого.

Иссерли первым делом подскочила к хлебу, отрезала два тонких ломтя и щедро намазала их муссантовым паштетом. Сложив из ломтей сэндвич, она протолкнула его мимо бесчувственных губ в алчущий рот, откусила первый кусок. Никогда еще муссанта не казалась ей такой восхитительно вкусной. Иссерли торопливо жевала хлеб и глотала, не дожевав, ей не терпелось отрезать новые два ломтя, намазать паштетом и их.

Несшийся из кухни запах пьянил Иссерли. Там готовилось что-то намного лучшее обычной еды, куда более завлекательное, чем жареная картошка. Надо признать: Иссерли редко случалось бывать здесь во время готовки, чаще всего она довольствовалась едой, уже остывшей, – после того, как и повар уходил, и мужчины в большинстве своем успевали насытиться. Она налегала на то, что оставалось не съеденным, стараясь не привлекать к себе внимания, скрывая отвращение, которое вызывал в ней запах остывавшего жира. Но сегодняшний аромат был совсем иным.

Сжимая в руке сэндвич, Иссерли подобралась к открытой кухонной двери и, заглянув в нее, увидела широкую бурую спину повара, Хилиса. Славившийся острым чутьем, Хилис мгновенно почувствовал ее присутствие.

– Вали отсюда! – весело крикнул он, даже не успев обернуться. – Еще не готово!

Иссерли, смутившись, собралась ретироваться, однако Хилис, крутнувшись на месте и увидев ее, резко поднял в знак примирения жилистую, не раз опаленную руку.

– Иссерли! – вскричал он, улыбнувшись во всю ширину своего массивного рыльца. – Почему ты вечно жуешь это дерьмо? Ты разбиваешь мне сердце! Иди сюда, посмотри что я вот-вот выставлю на стол!

Она неуверенно вступила в кухню, оставив предосудительный сэндвич снаружи, на скамье. Обычно сюда никто не допускался; Хилис защищал свои поблескивающие владения, точно маньяк-ученый, одиноко корпящий в волглой, залитой мертвенным светом лаборатории. По всем стенам кухни висели, совсем как инструменты в «Гараже Донни», огромные серебристые предметы кухонной утвари, десятки имеющих самое узкое назначение орудий и приспособлений. Расставленные по разделочным столам прозрачные банки со специями и бутылочки с соусами сообщали кухне добавочную живописность, – впрочем, настоящая еда укрывалась, по большей части, в холодильниках и круглых металлических баках. Хилис, густошерстный, обладающий могучим сложением пучок нервной энергии был, вне всяких сомнений, самым живым и ярким из всех, какие присутствовали на кухне, представителей органического мира. Она его почти не знала – за годы, которые провела здесь Иссерли, она и Хилис обменялись хорошо если четырьмя десятками фраз.

– Входи, входи! – прогромыхал он. – Только под ноги смотри!

Печи были вделаны в пол – так, чтобы человек мог заниматься стряпней, не рискуя потерять равновесие. Хилис сгибался над самой большой из них, вглядываясь сквозь толстую стеклянную дверцу в ее рдеющую глубину. Он настоятельно помахал Иссерли рукой, приглашая составить ему компанию.

Она опустилась рядом с ним на колени.

– Ты только глянь, – с гордостью сказал Хилис.

В печи медленно вращались, мерцая в облекавшем их оранжевом ореоле, шесть вертелов с насаженными на них четырьмя или пятью одинаковыми кусками мяса. Коричневатые, как свежевырытая земля, они источали совершенно божественный запах, шипя и посверкивая текшим из них соком.

– Выглядит здорово, – признала Иссерли.

– Так ведь и мясо-то – ого-го, – заверил ее Хилис, поднося подергивающийся нос как можно ближе к стеклу, но не касаясь его. – Куда лучше того, с каким мне обычно приходится возиться.

Все знали, что у Хилиса это было больным местом: самые лучшие куски мяса неизменно откладывались для погрузки в корабль, а ему доставались те что похуже – мелко нарезанные шеи, потроха и конечности.

– Когда я услышал, что приезжает сынок старика Весса, – сказал купавшийся в оранжевых отсветах Хилис, – то решил, что имею право приготовить разнообразия ради что-нибудь этакое. Могли бы мне и не говорить ни хрена, ведь так?

– Но… – озадаченно начала Иссерли, не понимая, почему между появлением Амлиса и приготовлением чудесного, вращавшегося сейчас в печи мяса прошло столько времени. Договорить ей ухмылявшийся Хилис не дал:

– Я сунул это мясо в маринад за сутки до появления сумасшедшего сукина сына! А что мне было с ним делать? Под краном прополаскивать? Эти маленькие мерзавцы – само совершенство, точно тебе говорю, абсолютное долбаное совершенство, насаженное на вертела. И вкус у них будет, мать его, невероятный!

Хилис только что не светился от энтузиазма.

Иссерли смотрела на жарившееся мясо. Благоухание его пробивалось даже сквозь стекло, вплывая прямиком в ее ноздри.

– Слышишь, какой запах, а? – спросил Хилис – с таким торжеством, точно ему удалось неким чудом создать аромат, который смог вопреки всему протиснуться сквозь ее жалостно маленькие, изувеченные хирургами ноздри. – Сказка!

Иссерли кивнула, в голове у нее все мутилось от желания впиться в эту вкуснятину зубами.

– Да, – шепнула она.

Хилис, уже утративший способность стоять на одном месте, описывал по кухне взволнованные круги.

– Иссерли, прошу тебя, – внезапно произнес он с мольбой в голосе, останавливаясь и перебрасывая из руки в руку длинную вилку и разделочный нож. – Пожалуйста. Ты должна это попробовать. Осчастливь старика. Я знаю, ты способна оценить хорошую жратву. Наши мужики говорят, что в юности ты хороводилась с Элитой. Ты выросла не на отбросах, как эти тупые болваны из Плантаций.

Дрожа от эксгибиционистского возбуждения, он распахнул дверцу печи, и из нее полыхнуло пропитанным ароматами пряностей жаром.

– Иссерли! – снова взмолился он. – Позволь, я отрежу тебе кусочек. Позволь мне, позволь, позволь!

Она рассмеялась, смущенная, и торопливо согласилась:

– Хорошо, ладно!

Быстрый, как искра, летящая от костра, Хилис произвел несколько стремительных манипуляций, которые легко было проглядеть, просто-напросто не вовремя моргнув.

– Да-да-да! – восторженно возопил он, выпрямляясь. Иссерли слегка отпрянула, когда в нескольких дюймах от ее губ возник прямо из воздуха окутанный парком, шипящий кусочек мяса, насаженный на кончик острого, как бритва, разделочного ножа. Она опасливо сжала кусочек зубами и сдернула его с ножа.

От двери кухни донесся звук мягкого голоса.

– Вы просто-напросто не ведаете, что творите, – со вздохом сообщил Амлис Весс.

– Посторонним в мою кухню вход, мать его, воспрещен! – мгновенно отреагировал Хилис.

Амлис Весс отшагнул назад: по правде сказать, в кухню он и не входил. Только его поразительное черное лицо да, может быть, выпуклость белой груди и пересекли ее границу. Отступление Амлиса и отступлением-то не было, скорее, небрежной переменой позы, простой перегруппировкой мышц. Он замер вне, строго говоря, кухни, однако его ничуть не утративший пристальности взгляд все еще сохранял возможность обозревать большую ее часть. И взгляд этот направлен был не на Хилиса – на Иссерли.

Она дожевывала лакомый кусочек, слишком обескураженная, чтобы шевельнуть даже пальцем. По счастью, нежное мясо само таяло во рту.

– Что вас не устраивает, господин Весс? – наконец спросила она.

Нижняя челюсть Амлиса гневно дернулась, плечи подобрались так, точно он собирался броситься на нее, но затем тело его обмякло, как если бы Амлис сделал сам себе укол какого-то успокоительного.

– То, что вы едите, – негромко сказал он, – это тело существа, которое жило и дышало так же, как вы и я.

Хилис застонал и выпучил глаза: претензии и глупые заблуждения юнца явно приводили его в отчаяние и внушали жалость к дурачку. А следом он, к разочарованию Иссерли, повернулся к ней и Амлису спиной и ухватился за первое, что попалось ему под руку, – за ручки ближайшей кастрюли.

Между тем, Иссерли, в ушах которой продолжали звенеть слова Амлиса Весса, набиралась необходимой ей отваги, сосредоточившись, как и в прошлый раз, на его бархатистой дикции, выхоленной богатством и жизнью привилегированного человека. Она заставила себя вспомнить, как Элита приласкала ее, а затем отвергла: зримо представить чиновников, решивших, что ей больше подходит жизнь на Плантациях, – мужчин с таким же, как у Амлиса Весса, выговором. Она впустила в себя этот выговор, позволила ему тронуть в самой глубине ее души струну негодования и теперь слушала, как та поет. И когда Иссерли заговорила, тон ее был ледяным:

– Господин Весс, мне очень неприятно говорить вам это, но я действительно сомневаюсь, что между тем, как живете и дышите вы, и тем, как живу и дышу я, отыщется много схожего, не говоря уж о сходстве между мной и моим… – она провела, чтобы уязвить его посильнее, языком по зубам, – …завтраком.

– Под кожей мы все одинаковы, – возразил (не без обиды, подумалось ей) Амлис.

Нужно было ударить его в слабое место – в стремление несметно богатого идеалиста отрицать социальную реальность.

– В таком случае, остается лишь удивляться, – усмехнулась она, – что вы ухитряетесь сохранять, при вашей-то непосильной работе, столь приятную внешность.

Удар попал в цель, отметила Иссерли. Амлис снова поджался, словно перед броском и снова расслабился: еще одна инъекция того же средства.

– Этот разговор никуда нас не приведет, – вздохнул он. – Пойдемте со мной.

У не поверившей своим ушам Иссерли сам собой приоткрылся рот.

– С вами?

– Ну да, – ответил Амлис, словно подтверждая мелкую подробность рискованного предприятия, о котором они уже договорились. – Вниз. К водселям.

– Вы… вы, наверное, шутите, – сказала она, с коротким смешком, задуманным как презрительный, но получившимся всего лишь надтреснутым.

– Почему? – невинно осведомился он.

Ответом своим она едва не подавилась – скорее всего, причиной тому было застрявшее где-то в горле волоконце съеденного только что мяса. Потому что я до смерти боюсь подземелий, подумала она. Потому что не хочу снова оказаться похороненной заживо. Но сказала лишь:

– Потому что меня ждет работа.

Он пристально смотрел ей в глаза – не агрессивно, но словно оценивая разделявшее их расстояние, а также усилия и затраты, которых потребует попытка влезть к ней в душу.

– Прошу вас, – сказал он. – Я там увидел кое-что и мне нужно, чтобы вы это объяснили. Честное слово. Я спрашивал у мужчин, никто ничего не знает. Пожалуйста.

Последовала пауза, на протяжении коей она и Амлис просто стояли, не шевелясь, а Хилис щедро наполнял воздух лязгом и грохотом. А затем Иссерли с изумлением услышала свой запоздалый ответ, донесшийся до нее из дальней дали. Услышала так смутно, что даже не разобрала некоторых слов. Но, какими бы ни были эти слова, выражали они согласие. Как во сне, под сюрреалистический аккомпанемент металлического лязга и шипения мяса, она сказала Амлису «да».

Он повернулся, гибкое тело его потекло к лифту. Иссерли, следуя за ним, покинула кухню.

В столовой уже собралось несколько мужчин, прогуливавшихся по ней, негромко разговаривавших, жевавших, наблюдавших за проходившими мимо них Амлисом Вессом и Иссерли.

Никто не попытался вмешаться. Никто не пригрозил убить Амлиса, если тот посмеет сделать еще хоть шаг.

Сигнал тревоги не взвыл, когда перед ними открылся лифт, и дверь лифта, когда они вступили в него, закрываться не отказалась.

В общем и целом, вселенная, похоже, ничего несообразного в их действиях не обнаружила.

Совершенно сбитая с толку, Иссерли стояла рядом с Амлисом в безликой коробке лифта, глядя прямо перед собой, но ощущая присутствие его головы и темной длинной шеи близ своего плеча, гладкого, колеблемого дыханием бока близ бедра. Бесшумно спускавшийся лифт зашипел, останавливаясь.

Створки двери разошлись, и Иссерли тихо застонала: клаустрофобия уже обрушилась на нее. Впереди все было погружено в почти кромешную тьму; казалось, ее и Амлиса сбросили в тесную щель между двумя сплошными каменными пластами, выдав им для ориентации в пространстве лишь детский фонарик с почти уже севшими батарейками. Воздух наполняла вонь скисшей мочи и кала, почти инфракрасные голые лампочки намечали во мраке паутинные очертания металлической сетки, из-за которой на пришлецов отовсюду смотрели, покачиваясь, слабо, как светляки, поблескивавшие, сбившиеся в рой глаза.

– Вы не знаете, как тут свет включается? – вежливо осведомился Амлис Весс.