Текст книги "Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки"
Автор книги: Мирослав Крлежа
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Так кто же мы теперь? Австрия развалилась, следовательно, мы больше не австрийцы. Мы не сербы, потому что зачем врать, если мы не являемся сербами. Мы не югославяне, потому что если югославянство представляют воевода Степа Степанович[216]216
Степанович. (Stepanović), Степа (1856–1929) – сербский генерал, один из героев Балканских и Первой мировой войн. Армия под его командованием нанесла поражение австро-венгерской в 1914 г., а в 1918 г. прорвала фронт на балканском театре военных действий.
[Закрыть] или монополизировавший эту идею Юрица Деметрович[217]217
Деметрович (Demetrović), Юрай (1885–1945) – политик и публицист. С 1907 г. был редактором газеты Социал-демократической партии Хорватии. Социал-демократы Хорватии и других областей и стран Балкан в тот период выступали за создание южнославянской или Балканской федерации. После 1918 г. сотрудничал с властями Королевства СХС. Впоследствии стал одним из идеологов диктатуры короля Александра Карагеоргиевича, установленной 6 января 1929 г.
[Закрыть], то ни один разумный человек не захочет быть в такой компании. Остается нам только посыпать главу пеплом и вернуться под сень своей превосходной, неоднократно оплеванной хорватской идеи, в честь которой Стьепан Радич, будучи в подпитии, вот уже тридцать лет произносит одну и ту же здравицу.)
– Какой я национальности, мистер By Сан Пэ? Я – хорватский выкрест, конвертит[218]218
Конвертит – человек, переменивший конфессию.
[Закрыть].
(Сначала я хотел объяснить китайцу, что у меня вообще нет национальности. Что я принадлежу к языковому региону, который еще не сформировался. Потом мне пришло в голову солгать, что я – серб. Ведь в этом случае мой собеседник с вежливым поклоном скажет несколько комплиментов в адрес «нашей сербской артиллерии», и проблема разрешится вполне гармонично, как нам предписывают международные нормы, принятые в Женеве Лигой Наций.)
– Это интересно! Вы – хорватский конвертит! А что это значит? Я никогда не слыхал о такой религии.
– Хорваты, мистер By Сан Пэ, – это не религия, а национальность! Это как тело без костей. У нас даже продают в пропагандистских целях спички с надписью, что мы – народ без национальности, мясо без костей. В нашей столице в ресторанах наклеены официальные призывы к хорватам говорить по-хорватски. Я – один из тех, кто сначала добровольно отказался от своей национальности. А теперь, в эпоху национального возрождения, я вернулся в свою веру и внял голосу плаката, висящего в ресторане. Сегодня я опять говорю по-хорватски. Итак, быть хорватом – это вопрос языка.
– Невероятно интересно! А разве вы до того говорили по-кельтски, как ирландцы?
– О нет, господин By Сан Пэ! Мы говорим по-сербски. По-сербски! (Я хотел было сказать «по-югославянски», но это уже была бы дурацкая, откровенная ложь. Ведь югославян много, а югославянского языка нет[219]219
История возникновения и развития хорватского и сербского языков очень сложна. Оба языка возникли в одно и то же время на одной лингвистической основе, зачастую развивались на одной и той же территории с совместным или чересполосным проживанием хорватов и сербов при наличии множества местных диалектов. В период с середины XIX до конца XX вв. по политическим мотивам, исходя из принципа «один язык – одна нация – одно государство», их пытались объединить в один язык и дать ему общее название – сербскохорватский или хорватскосербский. Это вызывало сопротивление с обеих сторон, поскольку лингвистическое сознание является важнейшей составной частью национального самосознания каждого народа. После распада СФРЮ в 1991 г. самоназвания сербского и хорватского языков в соответствии с этническим и политическим самосознанием утвердились окончательно.
[Закрыть].)
– По-сербски? Очень, очень интересно. Но ведь вы, кажется, сказали, что вы – из Югославии?
– Да, да, я из Югославии. Но Югославия – государство многих национальностей. Это государство состоит из разных народов. А среди них есть сербы и некоторое количество хорватов.
– О сербах я уже слышал. У них славная артиллерия. И еще у них есть один скульптор, который, как Джотто, до шестнадцати лет был пастухом[220]220
Имеется в виду И. Мештрович.
[Закрыть]. Так вы, мистер, происходите из Сербии? Это талантливая страна.
– Нет! Я не из Сербии! Я из Хорватии. Вернее, я из Сербо-Хорватии. Или из Хорвато-Сербии. Собственно, из Государства СХС (я нарочно не упомянул словенцев, а то если добавить еще одно «С», то китаец окончательно запутается в лабиринтах проблем нашего государственного творчества). Я из Сербо-Кроации. Из Кроато-Сербии.
– Так вы не из Югославии?!
– Да! Я из Югославии. У нашей державы несколько названий.
– А, значит, ваш народ – неодноименный народ, а ваша держава – неодноименная держава! Странно.
– Мы такие же неодноименные, как бритты из Канады и Техаса. Они американцы и бритты, но не англичане. Один язык и две нации. Как провансальцы и эльзасцы. Как бельгийцы, как корсиканцы. Фламандцы и нидерландцы. Датчане и жители Ганновера. Шведы и норвежцы.
– Как все-таки у вас, в Европе, все запутано!
– О, мистер By Сан Пэ, этот запутанный Вавилон создан в результате длительного развития нашей культуры!
– Ну, хорошо. Вы утверждаете, что говорили на сербском языке, а потом перестали на нем говорить. А на каком языке вы говорите сегодня?
– На хорватском! Сегодня я говорю по-хорватски. Сербия – это государство и артиллерия, а Хорватия была государством, но в те времена артиллерии еще не было (это было тысячу лет тому назад)[221]221
Имеется в виду раннесредневековое хорватское государство, просуществовавшее до начала XII века.
[Закрыть].
– Так! А как вы отличаете сербский язык от хорватского?
– По акценту, господин By Сан! По ударениям. Сербы делают ударение на первом слоге, а хорваты обычно делают ударение на втором или на третьем слоге. Или наоборот! Кроме того, имеются «количественные» различия в протяженности некоторых гласных звуков, но их может различить только сербско-хорватский слух.
– Следовательно, это в некотором роде субъективные, национальные различия в акцентуации? А существуют какие-нибудь особые значки для обозначения таких ударений?
– Существуют, но только в древних книгах, и эту тайну хранят несколько священнослужителей высшего ранга.
– Значит, эта ваша акцентуация – тайна за семью печатями?
– Да-да, именно так.
– И это – единственное, что вас разделяет?
– Нет, не только это. Нас разделяет еще и Бог!
– Как это, Бог? Во всем мире Бог объединяет народы, а не разделяет.
– А вот у нас, видите ли, как раз наоборот. Сербы печатают на своих банкнотах девиз: «Бог хранит Сербию». А хорваты верят, что Бог с ними: «Бог и Хорваты»! Пока не решено, на чью сторону склонится Бог. На хорватскую или на сербскую.
– Непонятно! Так у вас два Бога и один народ или два народа и один Бог?
– Два народа и один Бог.
– Странно. Как может один и тот же Бог разделять два народа?!
– Может. У нас две церкви и один Бог. Хорваты верят, что женщина может родить ребенка, будучи девой, а сербы, исходя из своего опыта, утверждают, что это невозможно. До сих пор еще ни одной сербке не удалось родить ребенка, оставаясь девицей.
– А хорваткам это удается?! Фантастика! Да ваши хорваты – просто какая-то эзотерическая секта!
– Видите! Эти две основополагающие догмы раскололи хорватов и сербов на два лагеря. Борьба вокруг этой женской проблемы продолжается уже более тысячи пятисот лет.
– Не может быть!
– Так и есть! Кроме того, не решен вопрос о том, сербы ли освободили хорватов или хорваты сербов.
– Что значит освободили?! Значит, это вопрос политический?
– Естественно, политический! Сербы оккупировали хорватов с помощью пушек и генералов. Как вам известно, у них великолепная артиллерия.
– Значит, была война между сербами и хорватами?
– Видите ли, дело именно в том, что между сербами и хорватами никогда не было войны. Сербы освободили хорватов и сразу же их поработили без войны. Война началась сразу после заключения мира[222]222
Австро-Венгерская монархия прекратила свое существование в 1918 г. Создание единого государства югославян многими воспринималось как освобождение от иностранного ига и объединение «одного народа». Однако на деле это выразилось в установлении власти сербской династии, сербской гражданской и военной бюрократии и господства сербского национализма.
[Закрыть].
– Но это же парадокс! Как может война начаться в мирное время? Но вы утверждали, что и хорваты тоже освободили сербов и что неизвестно, кто кого освободил?
– Да! Хорваты – миротворцы, своего рода последователи Ганди, они республиканцы. Они освобождают сербов от таких конституционных факторов, как артиллерия и сербская свобода. Освобожденные и порабощенные, они, будучи порабощенными, освобождают освободителей идеей мира, республиканскими идеями, миролюбием, и таким образом из миротворцев превращаются в завоевателей!
– По-моему, тут одни сплошные противоречия!
– Мистер By Сан Пэ! Вы не знаете современной европейской философии. Например, Гегель. Вы когда-нибудь слышали о Гегеле? Жаль. Наше европейское развитие и прогресс базируются на противоречиях. Тезис сербов гласит: я принадлежу к сербскому народу! Сыр – это сербский сыр, лук – сербский лук. Сербское героическое прошлое, сербский язык, сербская династия, сербский табак, сербская свинина, сербская литература, сербская победа, сербская вера, сербский Бог, «Српски книжевни гласник»[223]223
«Сербский литературный вестник» («Српски книжевни гласник» – серб.) – литературный журнал. Выходил с 1901 по 1914 г. и был возобновлен с сентября 1920 до апреля 1941 г. В 1921–1931 гг. в этом журнале М. Крлежа опубликовал несколько своих произведений.
[Закрыть]. Хорватский антитезис заключается в следующем: я принадлежу к хорватскому народу! Первая хорватская сберегательная касса, первая хорватская прачечная, общество хорватских писателей, первый лозунг «Хорватия – хорватам», Первое хорватское объединение, Первый Союз хорватских трактирщиков, пожарных, мелких торговцев и продавцов содовой воды. Это – антитезис. Тезис и антитезис дают синтез.
– А что такое синтез?
– Синтез – это югославянский народ! Кто не верит в синтетическое югославянство, тот изменник родины, и кто такого изменника родины застрелит, тот герой, мотор, инициатор объединения; тот гениальный государственник, представляющий идею объединения, как Мадзини, как Кавур[224]224
Кавур (Cavour), Камилло Бенсо (1810–1861) – лидер либерального крыла Рисорджименто. В 1852–1861 гг. (кроме 1859 г.) – премьер-министр Сардинского королевства. Стремился объединить Италию вокруг Сардинии. Провел либеральные и антиклерикальные реформы. В революции победило либеральное крыло Рисорджименто.
[Закрыть]. Как Светозар Прибичевич!
Далее я рассказывал китайцу By Сан Пэ о динарском антропологическом типе, о типах паннонском, моравском и вардарском, об ответвлениях и влиянии Ренессанса и барокко, о великом европейском пути на Восток, причем все это я вещал, приподняв голову и патетически возвышая голос, слегка прикрыв глаза, стремясь уверить китайца, а в какой-то мере и себя самого, что мы – гениальная раса, талантливая раса, раса будущего, народ такой же юный и многообещающий, как гимназист седьмого класса. И все это было неправда, все это было притворство и ложь, похожая на предисловие к какому-нибудь каталогу для нашей художественной выставки за рубежом, в котором говорится о десятисложном размере народного стиха, о Джотто, о пастухах, о нашей расе, о ее призвании и о великой пророческой миссии нашего поколения.
БЕРЛИНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
I
Названия больших городов, в которых мы не были, пробуждают в нас странные, неземные представления, с трудом поддающиеся словесному выражению. Для таких нереальных ассоциаций, связанных с неизвестными нам городами, характерна глубина (своего рода музыкальная архитектоника) и прозрачность, какая бывает в отражениях газовых фонарей в лужах на асфальте, преломляющих плоские отмели действительности в бездонные вогнутые пространства и купола, каких вообще не бывает, которые только могут пригрезиться. Эти фантастические видения часто бывают полнее и разнообразнее самой действительности. Поэтому я въезжаю в незнакомые города с боязнью разочароваться, не увидев того, что я видел гораздо ярче в ту пору, когда я здесь еще не бывал.
Итальянские города представлялись мне воплощением упорядоченности, единого миросозерцания, ограничивающего пространство тремястами шестьюдесятью пятью днями года, каждый из которых носит имя своего покровителя. Эти триста шестьдесят пять дней расположены где-то во Вселенной, так сказать, в виде пустотелой конструкции, а молитвенные скамеечки, гербы, надгробные плиты, колокола, старинные столетние дворцы, запах жареного кофе, желтые шелковые хоругви в процессиях, черные капюшоны монахов – все это так и висит искони, от Пасхи до Пасхи.
Итальянские города вызывают ассоциации со страхом перед чумой, с цветом пасхальных хоругвей, с колокольным звоном и ароматом жареного кофе, только что привезенного на паруснике с Кипра. На самом же деле, ни в одном итальянском городе я не почувствовал запаха жареного кофе. Всегда пахло только палеными тряпками и костями да грязным бельем.
Стоило мне подумать о Париже, как Париж представлялся мне залитым лунным светом, как в конце первого акта «Сирано де Бержерака». Но потом картина существенно изменилась. Из второго акта «Луизы» Шарпантье выросла тень генерала Галиффе[225]225
Галиффе (Galliffet), Гастон маркиз де (1830–1909) – французский генерал. Во время франко-прусской войны 1870–1871 гг. попал в плен, но был освобожден для участия в борьбе против Парижской коммуны. Отличался жестокостью по отношению к коммунарам.
[Закрыть], и ее уродливые очертания протянулись от Кэ д’Орсе до Калемегдана и даже до Шанхая.
Сегодняшний мир до такой степени отравлен пошлостью цивилизации, что трехлетние дети уже играют в радиотелефон.
– Зачем вы, дети, улеглись на асфальт? – спросил я как-то детишек на улице.
– Это мы посылаем радиотелефонограмму, – отвечала мне девчушка, едва начавшая говорить.
«SOS», – мелькнуло у меня в голове, и я пошел дальше, чувствуя себя донельзя старым и консервативным.
Сейчас, в разгар процесса цивилизации, я по-прежнему вижу такой, например, скотоводческий архипелаг, как Ява, Суматра, Борнео, сквозь призму куплетов Даутендея[226]226
Даутендей (Dauthendey), Макс (1867–1918) – немецкий поэт и драматург, автор популярных куплетов.
[Закрыть]: «Mit Flötte und der Wiolin, Jawaner zwei durh Straße zien»[227]227
Mit Flötte und der Wiolin, Jawaner zwei durh Straße zien (нем.) – Двое яванцев идут по улице с флейтой и скрипкой. (Прим. перев.).
[Закрыть]. Наше время – эпоха изобретений и техники, а лирика превратилась в чистую бессмыслицу.
В волшебном фонаре моего восприятия сменилось несколько лирических картинок Берлина, о котором я намерен теперь писать, и я постараюсь передать свое собственное видение названия «Берлин».
В раннем детстве, примерно в том возрасте, в котором теперь мои маленькие знакомцы с улицы «отправляют радиотелефонограммы», мои представления о Берлине были связаны с картиной Менцеля «Его Величество Фридрих Вильгельм Первый отправляется на позиции своих войск в 1871 году».
Положа руку на сердце, Менцель[228]228
Менцель (Menzel), Адольф Фридрих Эрдман фон (1815–1905) – немецкий живописец и график, баталист.
[Закрыть] был почетным гражданином города Берлина, действительным и тайным советником Его Величества с особой приставкой «экселенц», действительным профессором королевской прусской академии так называемых изящных искусств и великим магистром пенсионного класса «За заслуги». Его взгляд на вещи, людей и события несет, разумеется, отпечаток фальши и патетики, как и эпоха, в которую он жил, история, которую он изображал, и официальные награды, которые он получал в благодарность из рук высочайших персон. Точно в каком-нибудь романе фон Омптеды[229]229
Омптеда (Ompteda), Георг фон (1863–1931) – немецкий писатель, романист.
[Закрыть], господа меценаты того времени охотились на дичь в красных фраках и жили в окружении золота, гобеленов и венецианских подсвечников, словно в интерьерах, изображенных Гансом Маккартом[230]230
Маккарт (Makkart), Ганс (1840–1884) – австрийский художник.
[Закрыть]: тяжелые персидские ковры, хрусталь, металл, оникс, полудрагоценные камни с красными прожилками, сталактиты, раковины, перья тропических птиц, портреты дам в прозрачных шелках бледно-лимонного цвета, с веерами в руках. Через стеклянные двери балконов открывалась глубокая перспектива английского парка, где слуги в ливреях, расшитых галунами, сервировали файф-о-клок на тележках с резиновыми шинами. Менцель, будучи королевским придворным и военным художником, рисовал дворян и феодалов, занимавших высшие должности: генералов на поле сражения, камергеров на придворной службе под командой церемониймейстера, при высочайшем дворе, под куполами с верхним освещением, на фоне складок тяжелого красного сукна и сверкающих мраморных колонн. Весь восемнадцатый век, столь плодотворный для развития человеческой мысли, этот художник изобразил в искаженном виде, как образцовую казарму великолепного короля Фридриха Великого. В шести сотнях литографий он увековечил и великую армаду покойного короля, и высокие моменты придворной жизни в Потсдаме, а именно: «За столом у Фридриха Великого в Сан-Суси» или «Концерт флейтиста в Сан-Суси». Эти картинки до сих пор остаются образцом представлений добропорядочных мелких буржуа о блестящей придворной жизни, «которой теперь, увы, больше нет».
В детские годы воинственный грохот армейских барабанов впервые зазвучал для меня при виде картины Менделя «Фридрих Великий в битве при Хохкирхе», воспроизведенной на странице старой, заброшенной трехцветной книжки с картинками.
Будучи уже в солидном возрасте ученика четвертого класса начальной школы и пробиваясь вместе с гренадерами эпохи Марии Терезии, изображенными в романе Шеноа[231]231
Шеноа (Šenoa), Аугуст (1838–1881) – хорватский писатель, автор популярных исторических романов.
[Закрыть], от Мальпаке до Кёльна, я уже видел эти битвы глазами Менцеля, и, вероятно, из его картин я узнал, что один из победителей битвы при Ватерлоо был на белом коне. Сейчас уж не вспомню, был ли это Блюхер или Веллингтон.
Итак, Менцель живописал придворные ужины при волшебном, сверкающем свете ярких, красновато-апельсиновых подсвечников, и, изображая круг приближенных Его Величества Фридриха Вильгельма Первого, он сгибал спины всех этих не столь высокопоставленных баронов, баронесс и принцесс в обезьяньи услужливых поклонах. Через менцелевский негромкий звон гвардейских шпор, через шорох шелков по дворцовому паркету говорит душа лакея и низкопоклонника, душа прислужника, опьяненного тяжким, чумным запахом двора и придворной атмосферы.
Следовательно, я представлял себе Берлин городом князей, баронов, графов и графинь, причем все графини мне виделись как блестящие цирковые наездницы испанской школы: в черных костюмах для верховой езды с ниспадающими к ногам тяжелыми складками, в цилиндрах, с прической a-la Kâizerin Elizabet и в рыцарских перчатках. За графиней должен был скакать слуга в ливрее и с бакенбардами, как у барона Николича, с ее плащом в руках. И все это в торжественном ритме испанского пассажа влево[232]232
Испанский пассаж влево, кабриоль, лансада — маневры австрийской школы испанской верховой езды Аранхуэко. (Прим. перев.).
[Закрыть].
Потом откуда-то слышатся звуки польки «Штефания», польки эрцгерцогини Штефании[233]233
Эрцгерцогиня Штефания – жена кронпринца Рудольфа, покончившего с собой в 1889 г. в имении Майерлинг.
[Закрыть], написанной королевским императорским полковым барабанщиком фон Цибулкой, и графиня, затянутая в старомодный корсет, принявшая ванну, напудренная (о, дивная графиня), заставляет своего чистокровного арабского скакуна сделать пируэт. Затем конь выполняет кабриоль, потом лансаду – все это на посыпанной опилками круглой арене провинциального цирка, где за зеленым занавесом смешиваются ароматы ацетиленовых светильников, конских яблок и сосисок. Графиня направляется на рандеву с бароном в свой охотничий загородный замок, по пути на нее нападают разбойники. Начинается беспорядочная стрельба, запах пороха, дым от ружейных выстрелов, безумный галоп по арене – и все переходит в восторг королевской цирковой пантомимы, в аплодисменты и оскал белой клоунской маски, неуместным символом маячащей посреди пыли и дыма. Весь Берлин представлялся мне такой ирреальной цирковой пантомимой при свете торжественных придворных менцелевских огней: первоклассные испанские школы верховой езды, красные фраки, сцены охоты, раззолоченные гвардейские офицеры, липовая аллея «Унтер ден Линден», украшенная разноцветными немецкими штандартами, кучера в старомодных цилиндрах с кокардами, бурная радость народа по поводу начала войны, поскольку германский дух восстал из могилы и пробудились призраки Вотана и Барбароссы: «Фридрих Вильгельм Первый отправляется на позиции своих войск в 1871 году»[234]234
В 1840–1842 гг. А. Менцель создал боле 4000 графических иллюстраций к «Истории Фридриха Великого» Куглера. В 1840–60-е гг. и в дальнейшем работал над сюжетами из истории Фридриха Великого. «Фридрих Вильгельм Первый выступает на позиции своих войск в 1871 году» – картина, написанная Менцелем.
[Закрыть].
Когда же изображенный Менцелем кайзеровский и императорский придворный цирк во всем своем великолепии, под звуки польки барабанщика Цибулки, грозной кавалькадой направился в четырнадцатый год, управление цирковым оркестром незаметно перешло в руки оскаленного скелета, и зазвучали иные мотивы.
Благопристойные пируэты и пассажи влево и вправо, отрепетированные высшей испанской школой, под эту музыку перешли в бешеный галоп, парики и цилиндры попадали с голов, осатаневшие лошади сбросили наземь графинь и баронесс, вспыхнули навощенные чехлы, и все исчезло в пороховом дыму и смраде пожара, а в центре арены под похоронные марши продолжал щериться белый клоун, теперь уже с оторванной гранатой нижней челюстью и залитым кровью воротником a-la Мария Стюарт.
Когда Вильгельм Второй отправился на фронт в 1914 году, Берлин занял свое место в моих подавленных предчувствиях, и с тех пор в течение десяти лет не было дня, чтобы я не думал об этом странном, далеком и незнакомом городе. Избитые газетные фразы о багдадской железной дороге, о «Drang nach Osten», о проникновении Германии в регион Ливана и Малой Азии, о всем нам известной политике «divide et impera»[235]235
Divide et impera (лат.) – Разделяй и властвуй. (Прим. перев.).
[Закрыть][236]236
Багдадская железная дорога, проникновение Германии в регион Ливана и Малой Азии – железнодорожная линия, соединяющая Босфор с Персидским заливом. В конце XIX – начале XX в. велась острая борьба за концессию на ее строительство. Германия стремилась с помощью дороги поставить под контроль Османскую империю и угрожать британским интересам в Индии и Египте. В 1899 г. Германия получила концессию. Россия предприняла ряд ходов, чтобы нейтрализовать германское влияние на Кавказе и в Персии. К началу Первой мировой войны дорога осталась недостроенной. Строительство дороги было завершено в 1931–1941 гг. частными британскими и французскими компаниями. «Drang nach Osten» («Натиск на Восток» – нем.) – политика правящих кругов Германии в Восточной и Юго-Восточной Европе, а также система лозунгов и историко-политических концепций, ее оправдывающих.
[Закрыть], – все это были фразы, которые мы читали ежедневно в кофейнях, попивая утренний кофе; но никто, кроме покойного Франа Супило, не придавал им особого значения. Паническая взрывная сила этих журналистских фраз, ставших орудием высших политических сил, явилась в нашем городе в виде мобилизации по повелению Его Величества австрийского императора и чудовищного погрома на улицах. Я четко помню, что при виде разодранных мешков с мукой, валяющихся в грязи бомбоньерок, разлитого керосина, уксуса, печенья, медного купороса, смешанных в жуткое ризотто с солеными огурцами и шоколадом, мне почудилось, что откуда-то с высоты поднялась роковая, закованная в железные латы нога гигантского средневекового германского рыцаря. И эта нога растоптала картонные башни и крепости тогдашнего мещанского быта нашего народа.
Мы, славяне, не прочь изобразить себя этакими добродушными длинноволосыми мужиками, красноносыми пьяницами, веселящимися под пение частушек (вспомним Мусоргского), и часто морочим голову несведущим людям тем, как мы пьем медовуху, играем на волынках и воспеваем в лесах нашего миролюбивого бога Перуна (вспомним все, начиная с иллиризма и кончая Крашевским[237]237
Крашевский. (Kraszewski), Юзеф Игнацы (1812–1887) – польский писатель, автор романов об историческом прошлом Польши, начиная с языческих времен.
[Закрыть]). Нас воодушевляет тот неоспоримый факт, что от города Сень до Владивостока нас, славян, довольно много (это называется численным самосознанием), и по этому поводу мы рифмуем экзальтированные оды, как Коллар и Мицкевич[238]238
Сень – город в Хорватии на берегу Адриатического моря; Коллар (Kollár), Ян (1793–1852) – деятель словацкого и чешского национального Возрождения, поэт, ученый. В поэмах «Дочь Славы» (1824) и статьях выступал с программой культурного сближения славян. Мицкевич (Mickiewicz), Адам (1798–1855) – польский поэт, участник польского национально-освободительного движения. После высылки в 1824 г. из Литвы жил в России, где сблизился с декабристами и А. С. Пушкиным. После 1829 г. жил в эмиграции.
[Закрыть], или, снявши шапки, сами себе кланяемся до самой матушки сырой земли, как Прерадович[239]239
Прерадович (Preradović), Петар (1818–1872) – хорватский поэт, представитель иллиризма.
[Закрыть]. Германские же народы, с нашей точки зрения, – это жестокие рыцари – тамплиеры, бароны-колонизаторы, вонзающие свои копья и мечи в наше «невинное и миролюбивое» славянское тело, прогнавшие нас из нашей полабской прародины[240]240
В данном случае, вероятно, автор, иронизируя над националистическими мифами, использует название «тамплиер» как образ «рыцаря-завоевателя». Тамплиеры (храмовники) – католический орден, созданный французскими рыцарями в Иерусалиме около 1116 или 1119 г. Его «провинции» существовали в Англии, Франции, Италии, Испании, Чехии, Венгрии и др. государствах. К вытеснению славян этот орден отношения не имел. Тевтонский (германский) орден возник в 1190 г. в Палестине во время крестовых походов. В 1237 г. объединился с остатками Ордена меченосцев, который стал (под названием Ливонский орден) отделением Т. о. К вытеснению собственно хорватов Тевтонский орден отношения не имел. Вероятно, автор имеет в виду факт, что славяне постепенно вытеснялись германцами. В массовом сознании «приход семи или восьми знатных племен из Тевтонии и Полонии» в «землю Хорватию», отмеченное в «Истории Архиепископов Салоны и Сплита» Фомы Сплитского (Toma Splićanin – Tommaso Arcidiacono – хорв.−итал.) и произошедшее в первой половине VII в., мог отождествляться с вытеснением славян в результате политики Тевтонского ордена в XIV–XV вв. Происходило смешение географического названия (Тевтония) с названием военно-политического объединения более позднего периода (Тевтонский орден).
[Закрыть]. После чего их великие магистры и командоры сели нам на шею и надели на нас ярмо, эти пресловутые рыцари-драконы, начиная с битвы при Танненберге 1410 года под командой Ульриха фон Юнгингена и кончая битвой при Танненберге 1914 года под командой фон Гинденбурга[241]241
Танненберг – имеются в виду две битвы. В 1410 г. Польша и Литва, вместе с отрядами русских (Смоленский полк) и татар, напали на владения Тевтонского ордена, расширявшиеся на Восток. 15 (24) июля 1410 г. (в отечеств. литературе – Грюнвальдская битва) польско-литовско-русские войска нанесли поражение Тевтонскому ордену, после чего начался его упадок. Юнгинген, Ульрих фон (Ulrich von Jungingen) – великий магистр Тевтонского ордена в 1407–1410 гг. Погиб в Грюнвальдской битве. 4(17) августа – 1(14) сентября 1914 г. проходила неудачная для русской армии Восточно-Прусская наступательная операция войск Северо-Западного фронта против германских войск. 13(26) – 15 (28) августа произошло Танненбергское сражение. В то же время с 5 (18) августа по 8(21) сентября проходила удачная для русской армии Галицийская операция Юго-Западного фронта с занятием городов Львов и, после осады, Перемышль. Гинденбург (Hindenburg), Пауль фон (1847–1934) – с ноября 1914 г. командовал войсками на Восточном фронте, с августа 1916 г. – начальник Полевого Генерального штаба, фактически главнокомандующий. В апреле 1925 г. голосами избирателей правых партий избран президентом Германии. В 1933 г. поручил А. Гитлеру формирование правительства.
[Закрыть].
Война мышей и лягушек в виде германских и славянских символов продолжалась целых пятьсот лет. Невероятно, но факт, что великий князь Николай Николаевич в своей военной прокламации 1914 года, написанной от имени белого царя и черносотенцев, чей символ – мертвая голова, использовал именно эту панславистскую фразеологию и с упоением разглагольствовал о нашем «патриархальном миролюбии»[242]242
В обращении главнокомандующего русской армией великого князя Николая Николаевича от 5(19) августа такие слова отсутствуют. Нет их и высочайшем манифесте императора Николая II от 20 июля (2 августа) об объявлении войны Австро-Венгрии. Только в манифесте от 26 июля (8 августа) об объявлении войны Германии содержится упоминание о «справедливом гневе мирных народов». Австро-Венгрия объявила войну России 24 июля (6 августа) 1914 г.
[Закрыть]. Поскольку великий магистр рыцарей-драконов Ульрих фон Юнгинген в 1410 году под Танненбергом был побит до крови и оставил на поле боя несколько сотен своих рыцарей, то гордый лютеранин, славный германский император Вильгельм Второй, не в силах пережить былое поражение, воздал нам, миролюбивым славянам, с опозданием ровно на пятьсот четыре года. Лучше поздно, чем никогда!
Я имел честь наблюдать в качестве скромного статиста доблестный реванш славянам Вильгельма Второго. Волею судьбы я оказался посреди леса командорских копий и знамен с черным немецким крестом. Прислушиваясь к реву германских орудий, как Ницше под Мецем[243]243
Ницше (Nietzsche), Фридрих (1844–1900) – немецкий философ, поэт, представитель «философии жизни». По свидетельству хорватских ученых, – кумир М. Крлежи в 1910-е годы. Его идея о «вечном возвращении» подготовила идею культурных циклов О. Шпенглера.
Во время франко-прусской войны 1870–1871 гг. в г. Мец (Лотарингия) была блокирована французская армия, капитулировавшая 27 октября 1870 г. из-за предательства главнокомандующего. По Франкфуртскому договору 1871 г. Мец отошел к Германии, по Версальскому договору 1919 г. возвращен Франции. Франко-прусская война, закончившаяся победой Пруссии, завершила национальное объединение Германии под эгидой прусской монархии. Ницше под Мецем – Крлежа, вероятно, ошибся. Находясь в Швейцарии, Ф. Ницше в августе 1870 г. добивается права на вступление в санитарный отряд и принимает участие в военных действиях. Он проезжает через завоеванные немцами Эльзас и Лотарингию, принимает участие в битве под Седаном (1–2 сентября 1870 г.), в которой прусские войска также одержали полную победу. После этого он заражается дифтеритом и дизентерией и, согласно его биографам, весь октябрь и часть ноября проводит в Наумбурге у родных, где работает над своими произведениями. Под влиянием увиденного и пережитого он восхваляет войну, приходит к мысли о необходимости идти за вождем, о том, что только война способна преобразить человечество. Сам же М. Крлежа после пребывания на фронте стал сторонником совершенно иной – антивоенной – позиции.
[Закрыть], несмотря на глубокую уверенность, что война есть следствие недоразумений в нормальном течении человеческого миропорядка, я тем не менее ощутил, что мы все еще живем в шекспировское время обнаженных мечей и кровавых ран, и продолжаем разыгрывать драму, сопровождающуюся звоном доспехов и рапир.
Это было в начале августа 1916 года, ближе к вечеру, где-то на железнодорожной линии между Станиславом и Делятином, близ деревни Грабовец, расположенной над широкой, обросшей ивняком поймой Бистрицы. Были панические дни наступления Брусилова[244]244
Брусилов, Александр Алексеевич (1853–1926) – русский генерал от кавалерии. В Первую мировую войну командовал 8-й армией в Галицийской битве, с 1916 г. главком войсками Юго-Западного фронта. Провел относительно успешное наступление против австро-венгерской армии («Брусиловский прорыв»).
[Закрыть], русского генерала, который, как самый настоящий дилетант и недотепа, в самый решающий момент вдруг остановился и стал окапываться, вместо того чтобы продолжить свой прорыв до Карпат. С Австрией в те дни было покончено[245]245
М. Крлежа описывает настроения в австро-венгерской армии во время наступления войск Юго-Западного фронта под командованием генерала А. А. Брусилова 22 мая (4 июня) – 31 июля (13 августа) 1916 г. Однако оно не было поддержано другими фронтами. В итоге русская армия закрепилась на линии Станислав – Делятин – Кымполунг. Австрийская армия потеряла за лето 1915 г. до 800 000 человек. Сам М. Крлежа в этот момент служил прапорщиком под Мукачево в составе 25-й пехотной дивизии хорватского ополчения. Согласно хорватско-венгерскому соглашению 1868 г., вопросы обороны были отнесены к компетенции «общего» венгерско-хорватского военного министерства в Будапеште, в котором существовал отдел хорватского ополчения. Но в ополчении службу проходила лишь часть хорватов, а большинство служило в так называемой общей австро-венгерской армии. В рамках ополчения были образованы четыре пехотных полка, один из которых – 25-й, находился в Загребе, а также один гусарский и один артиллерийский. В военное время все эти полки образовывали 42-ю дивизию. Командовали хорватским ополчением генерал Р. Грба, вице-маршал С. Бороевич фон Бойна (1907–1912) и барон Стьепан (Стефан) Саркотич (Sarkotić von Lovčen, 1912–1914). Саркотич после начала войны в 1914 г. из частей округа сформировал 42-ю дивизию, которую и возглавил. В 1914 г. эта дивизия была переброшена на сербский фронт в составе XIII Загребского корпуса, в составе которого находилось больше всего хорватов. Во время наступления на Сербию в августе – ноябре 1914 г. под командованием Оскара Потиорека (О. Potiorek) корпус служил связующим звеном между двумя флангами. После поражения в декабре 1914 г. корпус был переброшен на Восточный фронт, в Буковину и Галицию, где поддерживал действия германской Юго-Восточной армии. Впоследствии 42-я дивизия под командованием С. Саркотича отличилась в боях 1915 г. в Черногории. В 1916 г. XIII корпус находился на Восточном – русском – фронте, где вместе с другими австро-венгерскими частями потерпел поражение во время наступления русских войск под командованием А. А. Брусилова. Оценка М. Крлежей действий русской армии под командованием А. А. Брусилова при всех личных ошибках и недостатках русского генерала, а также ошибках и недостатках русского командования в целом носит скорее эмоционально-полемический, чем профессиональный – исторический и военный, характер. Споры о значении и качестве исполнении «Брусиловского прорыва» в военно-исторической литературе ведутся до сих пор и охватывают широкий диапазон – от панегириков до обвинений в бездарности и желании выслужиться.
[Закрыть]. В австро-венгерских королевско-императорских частях распространилась уверенность, что игра окончательно проиграна, что нет смысла продолжать бороться за очевидную глупость.
Люди бросали амуницию и оружие, проклинали и возмущались и потихоньку, и вслух, и начали проявляться признаки массового протеста, как всегда бывает, если усталые и голодные войска движутся, повернувшись спиной к неприятелю. Германское верховное командование стало заполнять огромные прорехи в разваливающемся австрийском фронте немецкими формированиями с тем, чтобы поднять боевой дух, заполнить пустоты и предотвратить очевидно надвигавшуюся катастрофу.
Однажды под вечер я оказался недалеко от деревянного моста через Бистрицу. Я смотрел на австрийских пехотинцев, бесконечными колоннами тащившихся по дороге, израненных, грязных, запыленных, ободранных, абсолютно подавленных. Я прислушивался к отвратительному скрипу телег, которые при отступлении на войне скрипят в семь раз противнее, чем обычные штатские телеги.
И вот, в сумерках, когда на длинном деревянном мосту уже зажглись зеленые сигнальные огни, по доскам и бревнам моста загремели копыта конников берлинской дивизии под командованием генерала фон Гальвица[246]246
Генерал артиллерии Макс Карл Вильгельм фон Гальвиц (Gallwitz von Dreyling) с 30 сентября 1915 г. командовал XI армией, предназначавшейся для действий против Сербии. 10 ноября занял г. Ниш, где размещалась временная столица Сербии. 24 марта 1916 г. сдал командование и был переведен на Западный фронт, где и оставался до 1918 г. Германские войска (11 пехотных дивизий) действительно были переброшены с Западного фронта в район прорыва. Десятым армейским корпусом германской армии, переброшенным с Западного фронта, командовал генерал-лейтенант барон Вальтер фон Лютвиц (Lüttwitz). 3 (16) июня по русским войскам был нанесен контрудар. В результате отсутствия поддержки со стороны Юго-Западного фронта Брусилову развить наступление не удалось, и после прибытия подкреплений противной стороны начались затяжные кровопролитные бои, продлившиеся до ноября 1916 г.
[Закрыть]. Сытые лошади с начищенными блестящими крупами; снаряжение: каски, ремни, штыки, ружья – все новенькое и сияющее. Устремленные вверх копья с трепещущими знаменами, грохот копыт по длинному дощатому мосту – все это в сравнении с помятой, унылой австрийской пехотой производило впечатление доблести и готовности дать отпор. Берлинская конная дивизия под командой фон Гальвица! В тот вечер я наблюдал при свете лагерных огней, как они получали почту, листали иллюстрированные журналы, варили кофе в красных кофеварках, украшенных какими-то синими цветочками, намазывали хлеб мармеладом и гладили свои кавалерийские штаны, – с тех пор, при упоминании о Берлине, я не мог не вспомнить конников фон Гальвица. После абсолютного разгрома, безнадежности, в обстановке поражения и распада, эти берлинские уланы явились, как звук победных вагнеровских труб. Доблестно, самоуверенно и высокомерно мазали они свой мармелад и наглаживали свои бриджи, и я пришел к паническому заключению, что Берлин может стать столицей победителей. В тот вечер, при свете лагерных огней, в галицийской деревне, передо мной воскрес забытый мир из старой книжки с картинками Менцеля, и я был не на шутку напуган Берлином и его уланами. Когда же восемь лет спустя я оказался в реальном Берлине (а это было через несколько недель после парламентских выборов), на всех углах были расклеены листовки с изображением огромной стальной каски улан генерала фон Гальвица, над которой был занесен крепко сжатый красный кулак, и с надписью: «Разбей ее!».
II
Был час перед рассветом. Сквозь серо-голубой туман было видно, как ночные сторожа зажигают утренние костры, как прямо к небу поднимается дым, слегка колеблющийся и словно бы разведенный влажными потоками утреннего воздуха. Огни на паровозе еще не были погашены. Локомотив с двумя слепящими прожекторами мчался по холмистой местности мимо сосновых лесов и раскорчеванных полян. На свинцовом фоне серого предутреннего колорита, наш поезд с оранжевыми ярко освещенными окнами напоминал летящий в пространстве трактир, где ранним утром все еще пьянствуют и жгут огни. Ведь станции, города и участки леса в оврагах и промоинах, мимо которых мы проезжали, еще продолжали спать. На попадавшихся по пути вокзалах зевали невыспавшиеся, с лицами, испачканными черной сажей, угольщики и истопники, разбуженные грохотом экспресса. В окнах вокзальных ресторанов мелькали официанты, которые подметали полы и стелили белые скатерти, ставя на них сладости и апельсины. На параллельных путях время от времени возникали окутанные облаками пара локомотивы разных моделей, все в полосах красных и зеленых ночных сигнальных огней, в фейерверках огненных искр, словно взбесившиеся черные мамонты. Вот уже два часа я вертелся на месте, безуспешно пытаясь свернуться в клубок, закрыть глаза и заснуть хоть на две-три минуты. Передохнуть. Бывают такие состояния нервного напряжения, когда человек, выбитый из колеи бодрствованием, движением, голосами, обилием впечатлений, не может пробиться через пестроту разнородных впечатлений к сколько-нибудь существенной мысли.
Чувствуешь, что на дне круговорота событий где-то должна спокойно лежать круглая плоскость осознанного, но никак не можешь в нее всмотреться и разглядеть отражение призрачных вещей, событий и лиц. Сколько ни напрягаешься и ни пытаешься всмотреться, все какая-то муть, и глаза сами собой закрываются, но веки жжет, и продолжается эта пытка вагонной тряски, стука стекол, звуков и ударов железа и пара.
Был тот утомительный предрассветный час, когда все спящие в душных и неубранных купе мучаются, то ли спят, то ли не спят, и зевают, искажая свои лица уродливыми гримасами. Бред свинцового полусна принимает одномерные колеблющиеся очертания; попутчики дремлют или храпят, а в коридоре кто-то громко разговаривает, и в его словах вам чудятся нотки тревоги. Все предметы кажутся твердыми, крепкими и остроконечными. Жесткие подушки дерут кожу щек, а закрашенный четырехугольник окна позвякивает, и мимо пролетают паровозы, стволы деревьев, телеграфные столбы. Жизнь идет своим чередом, но нервы сдают, и картина действительности постепенно мутнеет, а вещи растворяются и переползают в символы. Мысли уже не связываются воедино, связи ослабевают, и все вертикали расплываются в некую сонную и равнодушную плоскость усталого безразличия. Вместо человека, который куда-то едет, о чем-то думает и чего-то хочет, пассажир валяется вспоротым мешком, который механически трясется в ритме тряски вагона, а его спутник напротив кажется ему телом без головы, его снятый пиджак – декоративным пятном, и это чудище кого-то душит, а удушаемый испускает гортанью невнятные звуки и хрипы.
По шоссе параллельно путям пронеслись человек десять велосипедистов, мужчин и женщин; из невысокого облачка серой пыли, прибитой росой, донесся лай маленькой черной собачонки. Пес рассердился на паровоз и попытался его облаять с насыпи, а потом, поджав хвост, кинулся вслед за велосипедистами.
Слева и справа оставались незнакомые города, пребывавшие в полусне воскресного рассвета, когда при свете еще не погашенных зеленых газовых фонарей тени кажутся такими синими и резкими. Скорый поезд, грохоча, несся по железным мостам, мимо вокзалов и пригородов, слева и справа гремели разноцветные заборы, исписанные крупными буквами с названиями предприятий и картелей, мчался вдоль забетонированного русла грязно-серой реки, на которой покачивались черные, пропитанные дегтем грузовые баржи. Босоногие матросы возились на этих огромных лодках, поливая их ведрами грязной воды. Газовые заводы и фабрики грелись под первыми яркими лучами солнца. Их дворы, огороженные красными кирпичными стенами, что делает их похожими на внутреннюю территорию тюрьмы или бойни, зияли пустотой. Катера в каналах, мосты, запертые церкви в незнакомых, чисто выметенных городах – все казалось серым и замызганным при розовато-зеленоватом свете дня, разгоравшегося на востоке из тумана под радостный щебет птиц.
Хорошо лететь на таком железном тангенсе с красными фонарями в воскресное утро! Города еще спят, только там и сям открываются стеклянные двери какой-нибудь распивочной, и издерганные нервы выпившего человека так ласкает тишина улицы и легкие порывы прохладного ветерка в кронах деревьев. Бледный как полотно, он оборачивается вслед паровозу и печально и меланхолично провожает поезд слипающимися глазами. А вот на чердаке пятиэтажного дома кто-то открывает застекленные окна мастерской художника и вдыхает свежий утренний воздух. В таком ателье под крышей, конечно, душно, там стоит резкий запах скипидара, а от натянутых полотен пахнет красками. Всюду смятые куски пестрых тканей, ширмы с вытканными на них неправдоподобными, похожими на веера тропическими бабочками, шелковые женские шарфы, испускающие теплые интимные ароматы, издалека доносится звон колоколов, – художник где-то под крышей, на высоте шестого этажа устало прикрыл глаза и в полудреме прислушивается к стуку проносящегося под его мансардой паровоза.
А теперь, в одно и то же мгновение на рассвете дня, начинается во всех этих незнакомых городах симультанное движение, то там, то тут слышатся голоса продавцов газет, выкрикивающие их названия, – страницы газет еще жирные, пахнущие краской и маслом ротационных машин. На бесчисленных железнодорожных линиях грохочут поезда, направляясь под стеклянные своды Анхальтербанхоффа[247]247
Анхальтербанхофф – в начале XX в. известный вокзал в Берлине, на который прибывали поезда в основном с юго-востока Германии и из Австрии.
[Закрыть], поднимают пыль велосипедисты, направляющиеся на воскресную прогулку, на трепещущих ветвях под теплым весенним солнцем распускаются почки. В грохоте колес и трамвайных звонков с каждой минутой нарастает прилив жизни, и вот уже по вымощенным гранитом улицам начинают ползать черные двуногие существа, трепещут флаги на футбольных соревнованиях, волнуются и гудят политические митинги в парках. Что представляет собой на таком массивном фоне событий один единственный, никому не известный, совершенно второстепенный индивидуум, находящийся здесь проездом, по касательной, тангенсом? Стоя у окна стремительно несущегося поезда и наблюдая извне массу происходящих событий в неизвестных мне городах вдоль железной дороги, я, как никогда раньше, ощутил всю методологическую несостоятельность субъективного взгляда на вещи. Субъект, индивидуум исчезает, как неизвестный пассажир вместе со скорым поездом, а жизнь продолжается и развивается согласно своим глубинным, тяжким законам. Целых восемьдесят лет тому назад один индивидуум вот так же ехал в Германию, и вот как он воспел Кёльнский собор:
