Текст книги "Сладкий роман"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Что ты вытворяешь, девочка ... – он провел рукой по седому ежику сверху вниз и на секунду закрыл глаза ладонью. – Я боготворил тебя. Я ушел из кино после "Берега мечты" потому, что хотел снимать только эротику. Я сам отрубил себе руку, тянущуюся к запретному.

Ты могла бы стать настоящей большой актрисой. А вместо этого топишь себя в дерьме.

Как слепец, выставив вперед руки, Умберто приблизился к Дикси. Его ладони жадно и трепетно пробежали по её груди, бедрам...

– Э-эх ! – горько простонал он и направился прочь. Дикси увидела сутулую спину Старика, его шаркающие, подкашивающиеся в коленях ноги. Она хотела что-то крикнуть вдогонку, предчувствуя, что больше никогда не увидит его. Но слова застряли в горле. Да и что вырвалось бы из её уст благодарность, проклятье, мольба ?

Новая лента "Эротических снов" явно не удалась. Гордон Биши буквально держал за руки Жоржа, не давая ему возможности отклониться от установки хозяйки на чистую порнографию. Режиссер четко отработал свой гонорар, сделав из фильма "отхожее место банальнейших непристойностей". А затем хлопнул под носом Эльзы дверью:

– Желаю вам от души завершить свою старость в тюрьме, мадам.

Дикси покинула студию вместе с Жоржем и снова засела дома. Получив за "Девственницу в огне" деньги, Вилли исчез, очевидно, опустившись на самое дно. Наркоман и отчаянный игрок, он успел полностью разорить свою богатенькую подружку – ни вещей, ни драгоценностей, ни "пежо", подаренного Скофилдом у Дикси теперь не было.

Она пристально разглядывала себя в зеркале гостиной, включив большую пыльную люстру и хрустальные бра. Камин полон окурков, золы и мусора, зеркальный овал над ним, в потемневшей бронзовой раме, засижен мухами, а в нем – зябко ежащееся тело, которое показалось Дикси чужим.

"Ну, что мне делать с тобой, дешевая дрянь – добить наркотой или помочь выкарабкаться ? Чего же ты хочешь, а? – Дикси подняла стоящую на камине вазу и уже собралась запустить её в свое отражение. Телефонный звонок остановил её. В трубку Дикси вцепилась, как в спасательный круг. Звонил Жорж Самюэль.

– Слава Богу, это ты, Жорж ! Мне что-то страшно в последнее время. Не собираешься снимать "ужастики" ? Я как раз подойду на роль маньячки-убийцы. – Она нервно смеялась, стараясь унять дрожь.

– Дикси, ты "отличный парень", честное слово. Я имею ввиду, что, наснимав с твоим участием кучу гнусностей, не потерял уважения. Ведь мы смогли бы сделать что-то стоящее, правда ? Только я совсем на нулях, детка. А кому нужны заумные неудачники?

– Тебе тоже хреново, маэстро. Эх-ма ! Почему это стоящие ребята обречены на вымирание, как мамонты, а гнусные амебы, вроде старой шлюхи Эльзы Ли и её "консультанта" – процветают ?

– Подлинный талант должен жить впроголодь, – усмехнулся Жорж. – А я, как оказалось, не подлинный, я хочу есть ! И жить по-людски, и работать до одури, но не на Эльзу Ли!

– Не приглашаю к себе похныкать вместе, боюсь ничего путного не выйдет. Мне самой необходим хороший доктор.

– Вот что я тебе хотел сказать, детка: не дури. Поняла ? Вилли был и Вилли ушел, забрав с собой "игрушки"... Ларсена нашли вчера мертвым и, говорят, перед тем, как всадить себе в вену тройную дозу, он перевел кое-какие деньги в Мюнхенскую лечебницу, ту, где лечат наркоманов ... Эй, ты где ?

Выскользнув из рук Дикси, разлетелась на паркете китайская ваза.

– Я тут, Жорж. Невероятно... Монстр стал человеком. У Вилли хватило сил, чтобы остановиться, не спустив все до копейки. В нем что-то было, ведь правда ? Что-то значительное ...

– А в тебе есть. Есть, Дикси! И ради этой неведомой искорки настоящего чуда ты должна сохранить себя. Ну постарайся, а ?

– Я попытаюсь, Жорж, – её голос дрожал и в глазах набухла горячая влага.

– Мне бы так хотелось знать, что я не обманул тебя, как обманываю всех. Что не завлек своими не осуществившимися мечтами в болото и не утопил в нем ... – Жорж звучно высморкался. – Вот размазня!

– А я бы хотела когда-нибудь сыграть в комедии, такой развеселой и яркой, и чтобы снимал её ты... Я постараюсь дождаться этого. – По щекам Дикси катились слезы. Она оплакивала всех – Вилли, Жоржа, себя ...

Больше она не вспоминала про кокаин, удивляясь, что победа над собой досталась слишком легко – попытки стать алкоголичкой или наркоманкой оказались бесплодны. Трясина выбрасывала Дикси на поверхность, не оставляя грязных отметин.

– Вот это, наверно, и есть – "черная карма", старушка, – объяснила Дикси снова появившейся в доме Лоле свое возвращение к жизни. – Я наказана неуязвимостью, как Вечный Жид, лишенный забвения смерти и осужденный на бесконечные страдания.

– А хочешь я скажу, что дальше будет ? Наведешь чистоту, накупишь тряпок, приведешь какого-нибудь хмыря, обещающего сделать из тебя Софи Лорен ...

– Стоя на скамейке, Лола с увлечением полировала поверхность зеркала, наблюдая за собой. – Из меня бы вышла настоящая Элла Фитцджеральд. Посмотри – какая милашка ! А я и петь могу ...

– Ой, только не сейчас. Лучше пророчь дальше. Так что я стану делать?

Расставив перед собой флакончики, Дикси старательно делала маникюр. Лола тяжело спрыгнула со скамейки и воинственно махнув перед её носом тряпкой, так что звякнули хрусталики в бра, заявила :

– А ничего ! Будешь валяться вот на этом диване и плевать в потолок. Она сделала паузу и просящим голосом добавила :

– А ведь можно было бы позвонить Скофилду ...

Дикси глубоко вздохнула – увы, после её проделок у Эльзы ни Скофилду ни тем, кто давал ей маленькие рольки в кино она больше не нужна. Надо попытаться начать жизнь заново – стать официанткой в кафе, кассиршей или продавать цветы.

Полная того легкомысленного воодушевления, которым всегда сопровождался каждый новый этап в её жизни, Дикси предприняла попытку стать совсем другой – сыграть в реальности роль добропорядочной, аккуратной служащей. Но ничего из этого не вышло. Лола оказалась права : она вновь оказалась на диване, наслаждаясь полной апатией. Только вот тряпок Дикси не накупила и пошиковать не успела – деньги кончились намного раньше, чем попался солидный кавалер.

Дождливый март способствовал унынию. А наступившее затем яркое, весеннее оживление, не согрело её. Идущая за стенами дома жизнь, казалось, забыла про женщину, запершуюся в своей темной зябкой комнате. Все снова расцетало и радовалось, но без нее. Словно и не было никогда на свете синеглазой Дикси Девизо...

Она знала, что Чак Куин женился, но не оставил своих холостяцких привычек. Она пыталась разыскать его по телефону, плюнув на то, что нечем будет оплатить счет. Чакки был просто неуловим, снимаясь в разных частях земного шара. Наконец, в трубке, чуть замедленный отставанием спутниковой связи, зазвучал его голос.

– Привет, куколка. Слышал краем уха – ну и дала ты шороху ! Не ожидал.

– Это от тоски по тебе.

– Ха ! Убедительно, черт возьми ! Я ещё и виноват ... – Чак зло хмыкнул: – А у этого белобрысого парня, что так лихо трахал тебя, все неплохо получалось, правда ?

– Выходит, ты видел фильмы ?! – у Дикси оборвалось сердце. Этого она не могла предположить. Чарли не загонишь в кинозал даже на фестивальных просмотрах, а уж кассетами он и вовсе пренебрегал.

– Видел, да ещё как ! Погодите вы, черти, дайте поговорить ! – Крикнул он кому-то в сторону. – Я должен тебя поздравить?

– Вилли погиб. А у меня все нормально. – С трудом проговорила Дикси.

– Вот и отлично, детка. В общем – я не в претензии. Каждый зарабатывает, чем может. Извини, меня здесь рвут на части. Гуд бай, я позвоню тебе, когда буду в Париже ...

Она слушала короткие гудки в трубке. Ни слез, ни отчаяния, ни злости. Вырвала из сердца и забыла. Даже совсем не больно. Каменная, холодная, совсем бесчувственная Дикси. Теперь можно достать журнал "Film" и спокойно прочесть бравурную статью про Алана Герта, cнявшего трехчасовой проблемный фильм. Много фотографий самого режиссера и кадров из его полу документальной ленты – беженцы, пленники, жертвы террористов, головастые дети со вспухшими животами. "Вечный ковбой" Алан Герт пытается оседлать строптивого коня ...", "смелый выход героя ветеранов в мир жестокой правды..."

А вот и он сам – мужественное, загорелое лицо, жесткая выгоревшая шевелюра, прищуренные голубые глаза смотрят прямо в объектив.

– Ну, что Ал, ты тоже не пропустил горяченькие фильмы с Дикси или вовсе забыл про меня ? Хотелось бы все-таки знать, что я значила для тебя, "жених". ... – Дикси взяла листок с американским телефоном Ала, который с трудом разыскала накануне. Но длинный зуммер мог звучать в трубке бесконечно – никто не собирался откликаться на призыв Дикси. Никому не нужна. Никому. Ну что ж – так ещё проще уходить из этого мира.

Оставалось последнее – избавиться от следов опостылевшей жизни. Дикси составила короткую записку, в которой распорядилась передать унаследованную ею квартиру Алленов в фонд "Приюта", где умерла Сесиль. На этом деловая часть распоряжения имуществом заканчивалась. Распахнув шкафы, она вывалила на пол их содержимое, а затем рассортировала на три кучки – Лоле, в фонд беженцев, на помойку.

Все что предназначалось Лоле – самое лучшее из оставшихся вещей Дикси – поместилось в одном чемодане.

– Я уезжаю, старушка, хочу оставить дом пустым. Им займутся агенты, чтобы сдать в аренду. Не могу расплатиться с тобой, уж прости. Здесь в чемодане кое-что из моих тряпочек и кружевные скатерти бабушки – она ими очень дорожила. Прекрати делать страшные глаза : меня ждут в Америке, контракт подписан, а деньги в аванс дадут только на месте. Просто не верится – работа в Голливуде! – Дикси лихорадочно тараторила, боясь не справится с последней ролью.

– А куда тебе позвонить, если что, если вдруг со мной что-то случится? – Лола разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ее вытянувшееся страдальческое лицо казалось даже красивым – туземное божество, отлитое из темной бронзы.

– Потом, потом, старушка. Я позвоню сама. Да иди же ты – у меня нет времени и столько дел...

... Не спеша, старательно, Дикси произвела ревизию шкафчиков в ванной комнате. Собрала в пластиковые пакеты то, что когда-то украшало её жизнь баночки крема, полупустые флаконы духов, шампуней, щеточки, заколки, зеркальца. В холодной опустевшей комнате осталось лишь полотенце и тюбик зубной пасты.

Значительно больнее было расставаться с милыми мелочами, оставшимися от прежних Алленов. Их Дикси не тронула – пусть дом останется таким, как был до нее. Вот только картины исчезли, и разбилась китайская ваза. А ещё пятна на стенах, прожженная дыра на ковре и расползшиеся от старости занавески ... – это и будет память о Дикси. Дикси Девизо, которой, наверно, никогда и не было...

Однажды, в середине яркого, cолнечного апреля, Дикси выжала на зубную щетку остатки пасты и замерла, ощущая во рту знакомый мятный вкус. Чистить зубы в последний раз! Это так торжественно. Выжатый тюбик сигналил : время колебаний истекло, пора принимать решение.

Дикси пошла на кухню, оттягивая последний шаг.

"Ну вот ! – она улыбнулась, вертя в руке пустую банку кофе. – Значит все решено за меня".

В шкафчике остался лишь один флакончик полный маленьких желтых пилюль : пропуск в небытие, а может быть – в вечность. Как знать, что ожидает там, за последним порогом.

Крупный пушистый шмель влетевший в кухонное окно, отчаянно бился в складках старенькой клетчатой занавески. Дикси пошире распахнула раму и впервые в жизни дотронулась до страшного насекомого : осторожно подхватив его, выпустила на волю. Шмель не ужалил и она слегка помахала левой рукой исчезнувшему в апрельской синеве счастливцу. Правая рука, крепко сжимала флакон с желтыми пилюлями, дарящими забвение.

В полутемном зале Лаборатории экспериментального кино накурено до рези в глазах. Кондиционеры задохнулись, а семеро мужчин едва живы, не скрывая отвращения друг к другу, а главное, к Шефу, восседавшему в центре. Заза сознательно позволил группе распоясаться – вволю курить и свободно выражать свое мнение по поводу перспектив Лаборатории. Иллюзия коллегиальности на первом этапе поможет добиться желаемого единства в финале – когда все они будут повязаны кровью. Вот тогда – то и припомнит им Заза сегодняшний боевой задор.

После бури невнятного галдежа с маханием рук, стуком кулака об стол и даже попыткой рвать на себе волосы одного из дискутирующих, повисла напряженная тишина. Нарушить такую тишину противнее, чем разбить амфору в Национальном музее или наступить на дремлющую черепаху. Но Шеф продолжил как ни в чем не бывало таким радостным голосом, будто только что вошел в аудиторию утренне-свежих студентов с лекцией о ненормативной лексике на киноэкране. Заза Тино счел, наконец возможным изложить "великолепной восьмерке" генеральный план Лаборатории экспериментального кино.

– Друзья мои ! Все, что вы тут наговорили – крик распятой души. Души, заплутавшей в сомнениях, – начал он сладким тоном проповедника. – Мы с господином Хоганом много думали о перспективах киноискусства, о той спасительной миссии, которую взял на себя передовой отряд экспериментаторов – мы с вами, коллеги. И вот каков итог этих не простых размышлений... Заза вздохнул, выдержал задумчивую паузу и вдохновенно продолжил:

– Наступает время чистоты, эпоха возврата вечных ценностей. Тоска по возвышенному, по душевной прозрачности понятна каждому. Даже если он ни бельмеса не смыслит в наших делах. Ему – обыкновенному зрителю, обрыдли наркоманы, трансвеститы, гении садизма, обретающиеся во дворцах или на свалках, оргии, маньяки, вампиры. Но он не клюнет и на грубую блесну "высоких чувств". Ему не нужны суррогаты ! ( Шеф категорически погрозил указательным пальцем. ) Ему нужна, до конвульсий, до рези в кишках настоящая большая любовь.

Руффо Хоган робко поднял два пальца, заявляя желание высказаться. Пятна румянца покрыли пухлое, улыбающееся лицо "стервятника". Все с облегчением поняли, что совещание вышло на последний, умиротворяющий и всепрощающий круг. Финальный хоровод в "8 с половиной".

– Мы договорились не осуждать нравственную сторону наших исканий. Герой Золя в романе "Творчество" спешил набросать портрет умирающего сына, а гениальный Вайда показал уже давным-давно, что настоящий художник способен выворачивать себя наизнанку и предлагать потроха покупателям. Помните кадр из его ленты "Все на продажу"? Режиссер снимает маленькой камерой свое разбитое, окровавленное лицо. Он чувствует – зрителя способна задеть только эта последняя правда. Новый этап эволюции искусства неизбежно вырастет из скрещивания божественного и дьявольского, симбиоза преступности и святости...

– Короче, – не отрывая глаз от фигурок, вычерчиваемых на листке, пробурчал Соломон Барсак.

– Подвожу итоги, – деликатно вклинился Шеф, боявшийся, что в запале Руффо ляпнет лишнее. – Надеюсь ( он обвел глазами присутствующих ), я вижу перед собой единомышленников, которым предстоит хорошо поработать, но и хорошо помолчать. (Шеф сделал лицо, не позволяющее сомневаться в серьезности его расправы с отступниками). В последний раз на общем собрании членов Лаборатории была одобрена кандидатура Дикси Девизо. Мы с Руфино Хогартом основательно изучили досье актрисы. Квентин Лизи помог провести ряд мероприятий по раскрутке объекта номер один. Сегодня имя Дикси вновь появилось в проблемных статьях, о ней вспомнили зрители. Пора переходить к делу. Мы попросили Соломона Барсака на правах старого знакомого поговорить с мадемуазель Девизо, подготовить её к условиям контракта и пригласить сюда для окончательного решения. – Шеф положил руку на плечо оператора : – Ну что, Сол, не подведешь ?

Соломон, опустил глаза, пожал плечами :

– Боюсь, она может оказать сопротивление. То есть, я хочу сказать женщины строптивы, особенно такого класса.

– Уж ты Сол не преувеличивай, не к Софи Лорен отправляешься. У нашей малышки полные нули по всем показателям, я уточнил. – Заметил аккуратный Квентин, выяснивший финансовое положение объекта.

– Я думаю, в понедельник, в одиннадцать утра мы будем готовы встретиться с нашей героиней. Действуй, Сол. Если возникнут затруднения, сообщи. – Заза обвел взглядом коллег: – Все свободны, господа. Спокойной ночи.

Дверь Лаборатории экспериментального кино захлопнулась ровно в 24.00, поразив точностью вздремнувшего привратника.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗАПИСКИ МАДЕМУАЗЕЛЬ Д. Д.

КАК Я ВОСКРЕСЛА

Все это началось в тот день, когда я выпустила на волю запутавшегося в кухонной занавеске шмеля и наполнила стакан водой из-под крана. Мне предстояло проглотить двадцать таблеток, каждая из которых "обеспечивала здоровый биологический сон на девять часов", как сказано в рецепте. Все вместе они должны были сработать куда вернее, отправив страждущую забвения душу в царство вечного покоя.

Телефонный звонок несказанно удивил меня, будто прозвучал уже за границей небытия. "Наверняка это Ал, увидевший мой номер на определителе своего аппарата, – подумала я и попыталась себе представить беседу с ним. Ничего хорошего на ум не приходило – одни упреки и жалобы. Но страшно, до рези в глазах и щекотки в носу, захотелось услышать его голос. В последний раз. Я подняла трубку, прислушиваясь к шелесту эфира и намереваясь молчать до конца.

– Синеглазка, где ты там? Это Сол, Соломон Барсак! Ты что, спишь еще? У меня деловое предложение: хочу напроситься к тебе в операторы.

Я поставила на стол пузырек с желтыми таблетками и потерла лоб. Мысли шевелились еле-еле, словно замороженные. А в воображении вместо Алана Герта, сжимающего "дикарку" в объятиях, вдруг возник Солмон Барсак, сгорбившийся над своей камерой. После съемок "Берега мечты" мы сохранили приятельские отношения с Солом, встречаясь время от времени в разных компаниях. Нам всегда было приятно вспоминать месяц, проведенный в джунглях, и Старика, пропевшего в нашей компании свою "лебединую песню".

– Сол? – тихо спросила я, возвращаясь к реальности. – Ты предлагаешь мне сняться в порнухе?

– Перестань язвить, Дикси. Речь идет совсем о другом.

– Не поняла. О чем "другом"? Старик умер?! – Вдруг сообразила я.

– Э, да ты не в своей тарелке. Знаешь, позволь лучше мне навестить тебя. Давно мечтал о галстуке от Кардена, а здесь, в Риме, нет никакого выбора. И посоветовать некому... Прекрати упираться, Синеглазка, ты в должниках у меня с "Берега мечты". Только мое незаурядное мастерство могло превратить совершеннейшую дилетантку, кувалду, провинциалку...

– Ну-ну, достаточно. Ругаться ты не умеешь и требовать долги тоже. Рэкетир из тебя никудышний, Соломон... Кстати, почему у бельгийца еврейское имя?

– Это я могу объяснить только в интимной обстановке. Как и многое другое, поверь, – ты будешь смущена.

Я рассмеялась, опрокинув локтем приготовленный стакан с водой.

– Заинтриговал. Когда будешь? Жду завтра. Да, привези итальянского кофе. И сэндвичи.

Вода капала со стола подобно весенней капели, возвещавшей начало солнечных дней.

– Что, в Париже снова свирепствует голод? – голос Соломона праздновал победу.

– Уже второй день. И хандра. Но только не у синеглазых блондинок.

...Соломон всегда был симпатичен мне. И тогда, на съемках, и после, при случайных встречах на разных тусовках, он проявлял внимание – совсем мизерное, но какое-то настоящее. После скандала с порнухой тут же позвонил:

– Если тебе нужны деньги, то у меня после "Ринго" их просто девать некуда. Я все ещё бобыль, при этом совсем не голубой. В общем, со мной в придачу или без меня (клянусь!), моя квартирка и кошелек в твоем распоряжении, "дикарка".

Теперь он активно поедал прихваченные в магазине отбивные и с удивлением наблюдал за моим скучающим бокалом.

– Значит, не спилась и не искурилась.

– Увы, обделена сим призванием.

– А в глазах – синих морях – тощища! Я попал точно по адресу. – Сол отложил вилку, с сожалением оставив кусок отбивной, и вытер руку о бедро.

– На столе салфетка.

– Брось, привычка пользоваться доступным материалом осталась от всяких переделок в экспедициях. Бывает, что и туалетной бумаги нет.

– Начинаешь пугать? – улыбнулась я, заправляя за ухо нечесанную тусклую прядь. – Давай, переходи к делу, я не из слабонервных. Насколько вижу, сценарий ты не привез. Кто режиссер?

– Сценария нет. Режиссера тоже. Только ты, я и сама жизнь. – Сол развел руками. – Крошка, если мое предложение тебя не устроит – забудь. Прошу тебя, – забудь и молчи. Мне бы не хотелось, чтобы ты "случайно" вкатила себе тройную дозу наркоты или попала под автомобиль... В деле замешаны серьезные люди. Да тебе и не надо много знать. Видишь ли... Ну, ты слыхала про "скрытую камеру"?

– Это когда за людьми подглядывают, а потом выплачивают колоссальный штраф за вторжение в личную жизнь. Эй, да я совершенно не прочь, – доставай свою аппаратуру! – Я игриво распахнула ворот отвратительно старой блузки.

– Умница. Моя фирма покупает у тебя полгода жизни. Ты ничего не делаешь, продолжаешь вести себя как вела и совершенно не замечаешь объектива. Ты и вправду не будешь замечать его, современные средства съемки так деликатны, что могут помещаться в пуговице и даже фотографировать футбольный мяч со спутника.

– Знаю, знаю, насмотрелась шпионских фильмов. Но что за интерес в моей жизни?! – Я окинула взглядом свое далеко не комфортабельное жилище.

– Во-первых, ты настоящая красавица. Во-вторых, если захочешь, то можешь затеять сплошные "египетские ночи". Весь фокус в документальности, подсмотренности. Одно дело врубить порнуху по видаку, другое – подглядывать в соседнее окно. Ты же сможешь сыграть неведение?

– И что потом делать с этими глупостями? Подумаешь – откровения! Дама развлекается с любовником или любовниками!

– Ну, не просто дама, а Дикси Девизо, которую все помнят, или уж наверняка вспомнят. И любовников можно подобрать по своему собственному сценарию. Кто там у тебя в бой-френдах?

– Не знаю, подумаю. И этот "шедевр" появится на экранах?

– Да, но как бы вопреки твоему желанию. Разгорается скандал, тебе платят колоссальный штраф за нарушение прав личности. А на самом деле, ты дашь подписку, что согласна на съемочный эксперимент. Все остальное будет уже делом техники. В общем, ты отчаянно набрасываешься на мерзавцев, выставивших на обозрение твое "грязное белье" и этим только подогреваешь страсти. А тем временем, кинокритики убеждаются, что это не простая возня в дерьме, а новый, обалденно-глубокий прием киноискусства. – Сол, сюрпризно улыбнувшись, чокнулся с моим пустым бокалом и отхлебнул виски.

Я призадумалась:

– Ты правильно понял, что неудачница Дикси махнула на себя рукой, точно высчитал, что сижу без копейки... Мне, право, вовсе себя не жаль. Но почему-то такое ощущение, что втягиваюсь в гадкое дело. Что будут бить. А ведь я живая... И так бывает больно, так больно – вот здесь, под косточкой на груди...

Мои глаза наполнились слезами от жалости к себе, и Сол как-то сник. Казалось, он был готов бежать отсюда без оглядки, умоляя меня отказаться от контракта. Когда он наспех засунул в рот последний кусок отбивной, я вцепилась в рукав его неизменной джинсовой куртки:

– Посиди еще. Если хочешь, переночуй.

– Эх, Дикси! Ну что это у тебя все как-то с вывертом, с зигзагом... Наверно поэтому наш главный теоретик так за тебя и уцепился. Сам-то он о-очень заковыристый чудило, все норовит наизнанку вывернуть. Подонок, но ведь умница! В его идее о художнике, выворачивающем всего себя – свою душу, потроха, есть какая-то жестокая правда! – Сол двинул кулаком по столу, звякнули бокалы, скрипнул отодвинутый стул. Барсак возвысился во весь свой мизерный рост и протянул мне руки. – Знаешь, детка, я иногда чувствую, что и сам могу зайти очень далеко ради "живого нерва" на пленке. "Все на продажу" – девиз шизанутого гения. Но чем торговать, когда уже заложены и перезаложены последние ценности?.. А вдруг Шеф и в самом деле вынюхал золотую жилу?

– А ведь ты чего-то боишься, Сол. Такую речь Барсак способен произнести только от страха. Так в чем там дело, давай начистоту, дружище!

Сломон подсел ко мне поближе и обнял за плечи. Несмотря на выпитое виски он был непривычно серьезен.

– Сам не пойму, в чем заковырка. Ну, буду снимать тебя втихаря в разных приятных ситуациях... Ну, получишь ты аванс в 5000 баксов, почудишь с друзьями... Ну, допустим, плюнет тебе в лицо потом один из них, самый стеснительный... Не знаю... Вроде все чисто. Вот где самое дерьмо – не пойму!

– Черт! – Я взъерошила спутанные волосы и в раздумье сжала виски. Давай свой договор и деньги. Ты меня не убедил. Ты меня купил.

– Э, нет! Завтра летим в Рим, на интервью к представительной комиссии. Вот когда они проголосуют и утвердят твою кандидатуру, тогда можно думать о гонораре...

– Значит, опять пробы? Нет, Сол, мне совсем не хочется в Рим.

– "Фирма" оплачивает дорогу и ещё – гардероб, жилище, автомобиль и все необходимые "декорации".

– Ну, если билет... – засомневалась я, запахивая на груди расстегнутую блузку. – А вдруг во мне проснется врожденное целомудрие? У меня вся жизнь полосами: из дерьма – в повидло, а из порнухи – в монастырь.

– Не дрейфь, птичка. Мне кажется, ты просто струхнула. – Сол встал и прижав мою голову к своей груди, грустно посмотрел на пустой, распахнутый, как перед отъездом, холодильник и одинокий пузырек с желтыми таблетками на деревянной полке с резной надписью "приправы". – Чуть не натворила глупостей, детка... А я так к тебе ни разу и не приставал... Вот было бы обидно!

Комиссия в Риме пожелала остаться неизвестной, рассматривая меня под прицелом яркой лампы, как на допросах в секретных службах. Разговор оказался коротким. Вероятно, я показалась им достаточно привлекательной и в меру глупой, чтобы сыграть роль подопытной свинки.

Был подписан договор на шесть месяцев, в соответствии с которым я обязалась не иметь претензий к какому-либо вмешательству в свою личную жизнь с целью запечатлеть её на пленку. Затем получила аванс в 5000 долларов и прямо из святилища киноискусства направилась в сопровождении Сола в довольно скромный отель, откуда начала обзванивать своих самых именитых кавалеров. Услышав имя Чака Куина, Сол заклинился: "Давай его! Только его, это будет класс! У меня уже руки чешутся и объектив от нетерпения пухнет".

Я разыскала звезду поздно ночью в его холостяцкой квартирке, предложив неожиданное путешествие. Чак задумался. Он был явно не один и недостаточно трезв, чтобы оценить свои планы на ближайшие дни.

– Крошка, достань мою записную книжку, – обратился он к кому-то рядом. – Нет, на письменном столе. Извини, Дикси, одну минуту. (Зашуршала бумага.) О'кей. Пять дней смогу вырвать. Сегодня что, – понедельник? Как насчет среды? Тогда ждите.

СПЕШИТЕ НАСЛАЖДАТЬСЯ, ГОСПОДА!

Мы встретились в Барселоне, на причале, окинув друг друга испытывающим взглядом. Все-таки, семь лет прошло, не считая мимолетных эпизодов.

Накануне я лучшие магазины, закупив изысканный гардероб для прогулки на роскошной яхте. Чак прихватил лишь две спортивные сумки, в одной из которых в специальных гнездах крепились теннисная ракетка, маска и ласты. Сумки и торчащие из них предметы спортивного инвентаря давали представление о кредитоспособности их владельца – здесь не мелочились и знали толк в хороших вещах.

Он был по-прежнему строен, так же насмешливо щурились на загорелом лице светлые глаза и в художественном беспорядке падали на плечи буйные кудри. Я улыбнулась – оба "героя" предпочли одеться в белое. Мой клубный костюм из легкого льна с двумя рядами золотых пуговиц и эмблемой штурвала на верхнем кармашке выглядел игриво. Короткая юбка в крупную складку, порхающая на ветру, позволяла любоваться прекрасными ногами, а сине-белая тельняшка под распахнутым кителем имела весьма впечатляющий вырез. Так мы и стояли, и каждый думал: "Отлично. Я, кажется, не промахнулся". А потом появился Сол – весь в джинсе и с камерой на шее, уже начавший снимать эпизод встречи.

– Сол, прекрати! Познакомься с Чаком, – позвала я. – Чак, это мой старый друг Соломон Барсак. Ты его знаешь, он снимал "Бога", "Призы Галлы" и меня в "Береге мечты". Сегодня он – наш ангел-хранитель: яхта перепала мне от его друзей на целую неделю.

– Эта? Выглядит отлично. Совсем новенькая, еще, наверно, "вся в масле". – Чак по хозяйски ступил на борт "Лолы". На его лице расплылось удовольствие знатока, столкнувшегося с неплохой вещицей.

– Не беспокойтесь, друзья, я прячу свою тарахтелку в чехол. Здесь не будет Сола-оператора. Сол-штурман, Сол-кок, Сол-телохранитель, – он продемонстрировал бицепсы. – Ну разве только немного поохочусь за птичками и букашками. В школе я был помешан на зоологии...

– А нас сейчас интересует стол. Ну-ка, покажи, что водится в холодильнике? Канистры с проявителем? – Я резвилась, с каждой минутой входя во вкус неожиданного путешествия. Не верилось, что это не мечты, не сон и не фильм про чужую красивую жизнь. А прекрасная пара любовников на борту изящнейшего суденышка, вызывающая завистливые взгляды туристов на набережной – это я с Чаком! С тем самым Чакли Куином, о котором устала мечтать и вздыхать, а забыть не смогла... Ох, как хорошо помнило его мое тело, насторожившееся, словно борзая, учуявшая дичь... То самое тело, что всего три дня назад было приговорено к уничтожению, как никому не нужный, обременительный хлам...

Теперь трепетала и ныла от жажды удовольствий каждая клеточка, а обострившиеся чувства торопились ухватить запахи, краски, звуки. С бокалом холодного вина в руке и куском нежного ростбифа, выуженным из холодильника, я опрокинулась в шезлонг, не в силах сопротивляться обрушившимся на меня щедротам судьбы. Рядом, прижавшись бедром к моему плечу, стоял Чак. Он обсуждал с Соломоном предстоящий маршрут, в то время как пальцы, пробравшиеся под блузку, хищно вцепились в напрягшийся от нетерпения сосок. Откинув голову, я закрыла глаза. "Лола" вышла из гавани и круто повернула к югу – мы взяли курс на Балеарские острова.

Сол уверенно управлялся с приборами, нашпиговавшими рубку. В репродукторе пел о любви Хосе Каррерос. Мы с Чаком полулежали под тентом в удобнейших шезлонгах, потягивая охлажденное вино и раздумывая, что же потребует судьба за этот милый подарок.

– Умница, что вспомнила обо мне. Тебе наследство, что ли, обломилось? Цветешь, а болтали всякую ерунду, – Чак внимательно присмотрелся к моему лицу и как тогда, семь лет назад, был явно удивлен отсутствием следов увядания во внешности "киноветеранши", а теперь ещё и "падшей звезды".

– Болтали не зря. Немного покуролесила. Темперамент, знаешь ли, норов. Затянувшийся инфантилизм. Не трудись высчитывать – мне тридцать пять. Я свободна от комплексов, дурных увлечений, скучного мужа и обязательств перед собственной "кинобиографией". Знаешь, когда все время примеряешься к будущему некрологу.