Текст книги "Тайна царствия"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– У креста ты сам признал в нем Сына Божьего, – напомнил ему я. – Та сам был вместе со мной в гробнице и видел нетронутую плащаницу после его воскресения.

– Вот именно! – подтвердил Аденабар.

Неожиданно он швырнул об пол глиняную чашу, разлетевшуюся на тысячу осколков, и вскочил на ноги.

– Будь он проклят, этот иудейский царь! – воскликнул он с перекошенным от гнева лицом. – Будь проклят этот заколдованный город и будь проклят этот храм, где даже нет изображения их Бога, чтобы его можно было разнести на куски! Можно подумать, что произошло что-то небывалое и что впервые человек был лишен жизни! Прежде распинали и других невинных, но они никогда не воскресали! Назаретянин нарушил всю дисциплину в армиях!

Уже отзвучали трубы в храме, и верующие уже сотворили вечернюю молитву. Сквозь тонкие стены моей комнаты мы слышали как закрывались ворота храма: шабат подошел к концу. Мы облегченно вздохнули. Аденабар попросил меня простить ему приступ гнева, в котором он разбил чашу с вином.

– Меня берет злость оттого, что, будучи центурионом, я должен подавать пример благоразумия своим подчиненным, – произнес он – А что если я всего лишь необразованный и полный предрассудков человек, которому беспрестанно внушают беспокойство копье Лонгинуса и руки палача и который сам просыпается по ночам от звука шагов невидимки? Можешь ли дать мне совет ты, тайно избравший свой путь: что мне делать, чтобы избавиться от этого иудейского колдовства?

– Возможно, ты чувствуешь за собой какой-то грех, Аденабар? – наугад спросил я.

– О каком грехе ты говоришь? – удивился он. – Я всегда подчинялся требованиям воинской дисциплины и как можно лучше исполнял приказы и предписания. Конечно, у каждого есть что-то на совести, однако я не считаю себя плохим воином и офицером, и когда заговорили о моем возможном повышении, я воспринял это как признание моих заслуг.

– Да будет так, если тебе так хочется! – ответил я – В таком случае Иисусу из Назарета не о чем с тобой говорить, потому что он пришел искать грешников, а не праведников. И все же ты смог бы избежать его суда, если бы произнес: «Помилуй меня, Сыне Божий, ибо я согрешил».

– Думаю, что в отношении назаретянина ты допускаешь ошибку, – возразил Аденабар, – насколько мне известно, его приход касается лишь одной нации – сыновей Авраама, избранного народа, как они себя называют. Лично я всего лишь исполнял приказ и ни в коей мере не несу ответственность за его смерть. Если бы воины принялись обсуждать полученные приказы, в мире восторжествовал бы хаос и не было бы возможности вести хоть какую-нибудь войну. Разве ты не слышал о капитане римских легионеров, имя его я не помню, который послал на казнь своего сына только за то, что тот атаковал противника и даже одержал блестящую победу, но при этом действовал вопреки приказу? Об этом мне рассказывали в офицерской школе.

– У меня сложилось впечатление, что по непонятной для нас причине назаретянину хотелось, чтобы все происходило так, как случилось на самом деле; однако свет его учения должен вскоре одержать победу, поскольку его царство все еще на земле. Вот почему в Антонии падают щиты, а ты просыпаешься по ночам от звука шагов. Это говорит о том, что он чего-то ожидает и от нас, римлян. Однако тебе нечего его опасаться – ведь он сам проповедовал, что нельзя отвечать злом на зло: «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Он сказал еще немало такого, что полностью расходится с тем, что мы привыкли считать здравым смыслом.

Аденабар, похоже, ничуть не удивился моим словам.

– Мне рассказывали о его учении, – сказал он. – Поэтому я считаю, что он полностью безобиден, даже если бы встреча с ним внушала мне немалый страх. Однако, насколько я знаю, он не является тем, кто не прошел обрезания, а является лишь своим ученикам да еще женщинам, пришедшим вслед за ним из Галилеи.

Эти слова настолько задели меня за живое, что позабыв об осторожности, я рассказал ему о странном человеке, которого видел в доме Симона Киринейского, и о том, что в день своего воскресения в необычном садовнике мне привиделся сам воскресший.

– Что за причудливую жизнь ты вел в Александрии! – воскликнул Аденабар, тряхнув головой. – Безусловно, ты имеешь по заслугам! Этот климат тебе совершенно не подходит, и для тебя было бы лучше всего уехать отсюда как можно скорее. Тебе повезло, что как друг я не стану на тебя доносить, но лишь при условии, что ты обретешь покой и постараешься установить мир в своей душе.

– Я вытерпел уже достаточно подозрений в том, что я шпионю для римлян, чтобы не подозревать других в подобном; я мог бы подумать, что тебя тоже подослали предупредить меня, дабы я больше не вмешивался в дела иудеев.

Аденабар в явном смущении отвел взгляд.

– Честно говоря, – признался он, потирая руки о колени, – комендант гарнизона попросил меня осведомиться о твоем здоровье, потому что ему совсем не хочется, чтобы друг прокуратора приобщился к верованиям иудеев. В крепости царит атмосфера беспокойства, и я полагаю, что ему хотелось бы узнать, что тебе стало известно о новом заговоре иудеев против мира и спокойствия на этой земле. Однако он не может приставить к тебе наблюдателей, потому что. с одной стороны, ты являешься гражданином Рима, а с другой, – обладаешь рекомендательным письмом от столь высокопоставленного лица, что я ни за что не решусь произнести его имя. Я не собираюсь передавать ему хоть что-нибудь из того, что ты рассказал мне, а лишь скажу, что в эти дни ты просто испытываешь раздражение по отношению к людям, а что касается твоих видений, то об этом даже не упоминалось.

Он отер лицо и взглянув в потолок, сказал:

– Кажется, в крыше есть водосток, потому что на меня только что капнуло. Похож, это галилейское винишко на самом деле крепче, чем я представлял. Давай подытожим: если тебе удастся встретить назаретянина и он не откажется от разговора с тобой, попытайся получить у него прощение моих грехов. Как ты понимаешь, офицерская честь не позволяет мне бегать за ним, но в то же время мне хотелось бы заключить с ним мир.

Неожиданно им овладел яростный приступ чесотки, и оглядевшись вокруг, он удивленно воскликнул:

– Странно, но в этой комнате полно насекомых, я никогда не посоветовал бы тебе снять ее, если бы знал, что достаточно здесь присесть, как на тебя набрасываются полчища паразитов.

Глядя на него, я сам начал ощущать зуд во всем теле, мне показалось, что на моей голове поднимаются волосы, а по телу пробегает дрожь.

– Это очень чистая комната, и здесь не было никаких насекомых – тихо возразил я. – Думаю, это знак того, что кто-то должен сейчас прийти.

Аденабар поспешно поднялся и, завернувшись в плащ, заявил:

– Не стану больше тебя задерживать. Мы обсудили все, что следовало, а вина уже почти не осталось. Я ухожу.

Однако ему не суждено было спастись бегством, потому что внизу сначала послышался голос сирийца, а затем – скрип лестницы. Аденабар бросился к стене, подняв руку с растопыренными пальцами в знак защиты. На пороге появился Закхей, тащивший за собой человека так плотно укутавшегося в плащ, что поначалу я не смог разглядеть его лица.

– Мир тебе _;о Закхей! – произнес я. – Мне так хотелось дождаться от тебя известий, что я не выходил из дому.

– Мир и тебе римлянин, – ответил Закхей, по всей видимости пребывавший в скверном расположении духа.

Мне показалось, что он уже позабыл о том, как, опьяневший, целовал и обнимал меня в доме Симона Киринейского. Человек, который пришел с ним, вздрогнул при виде Аденабара.

– Кто это такой? – осведомился он.

Сириец, сопровождавший их до порога моей комнаты, затараторил:

– Это же обыкновенный центурион из Антонийской крепости и, несмотря на это, мой друг! Он хорошо понимает сыновей Авраама и не помешает своим присутствием вашей беседе.

Незнакомец дал Закхею пощечину и воскликнул:

– Предатель! Значит ты оказался еще хуже Иуды Искариота и заманил меня в ловушку!

Он уже было развернулся, чтобы пуститься наутек, однако я успел оказаться у чего на пути и крепко сжать в объятиях. То, как он обошелся с Закхеем, показалось мне несправедливым.

Последний же потирал щеку, бросая испуганные взгляды то на Аденабара, то на меня.

– Если бы я мог такое предвидеть, никогда бы не привел тебя сюда. Этот римлянин оказался хитрее, чем я предполагал. Можешь ударить меня и по второй щеке, потому что я этого заслужил!

Аденабар осмотрел Закхея и его спутника.

– Не сомневаюсь, что вы – ученики назаретянина – заметил он.

– Нет! Ты ошибаешься, господин центурион! – воскликнул Закхей, – Он такой же сборщик налогов, как и я! Оба мы – большие друзья римлян, по примеру всех любящих мир и закон сынов Израиля.

– Не бери на свою совесть лишних грехов, Закхей! Мы оба не являемся друзьями римлян. То, что я – бывший сборщик налогов, верно, однако я раскаялся, и этот грех был мне прощен.

Я тотчас выпустил его руку, словно она обожгла меня.

– Да пребудем мир с тобой! – воскликнул я – Кажется, я догадываюсь, кто ты. Не бойся центуриона, он не желает тебе зла, а наоборот, жаждет, если это возможно, примириться с твоим Учителем.

Незнакомец поднялся, посмотрел прямо в лицо сначала мне, а потом Аденабару.

– Я ничуть не стыжусь имени своего господина, потому что тем, кто собирается имени его ради, не будет отказано в его царстве. Меня зовут Матфей, и я – один из Двенадцати, избранных им; кроме того, сама смерть не имеет надо мной никакой власти, потому что он дал мне вечную жизнь в своем царстве. А вас же, римляне, он отправит в вечный мрак, где нет ничего, кроме плача и скрежета зубов.

– Не знал, что он мог произносить такие страшные речи! И все же да пребудет с тобой мир, и да будет благословенна эта комната, по которой ступает царский посланец! Присаживайся и расскажи нам о своем господине.

Сомнения все еще терзали Матфея, но наконец он решился присесть, а все еще пребывающий в страхе Закхей устроился рядом с ним. Ученик понимающе посмотрел на Аденабара.

– Думаю, что этот дом оцеплен легионерами, – начал он свою обвинительную речь. – По правде говоря, я не предполагал, что римляне способны устраивать столь вероломные ловушки!

– Послушай, Матфей! – возразил задетый за живое Аденабар – Не следует обвинять римлян во все грехах. Прокуратор вовсе не собирался приговаривать твоего Учителя к смерти и сделал это лишь потому, что его вынудили так поступить иудеи. Лично я не имею ничего против твоего Учителя или тебя самого, ты можешь бежать, куда захочешь, если тебе удастся проскользнуть незамеченным мимо городских стражей; возможно, этому станет препятствовать синедрион, но только не мы, римляне.

Мне показалось, что в эту минуту Матфей начал испытывать некоторый стыд за свой первоначальный страх: он понял, что находится в безопасности и что мы не собирались отправить его на смерть.

– Я не пришел бы к тебе, римлянин, если бы мне не прожужжали все уши о тебе. Не зная ни наших законов, ни учений наших пророков, и даже не будучи обрезанным, ты бегаешь за нами, ведешь разговоры с глупыми женщинами и выслеживаешь наши тайны. В том, что уже случилось, я усматриваю лишь одну причину: либо в тебя вселился демон, либо ты – колдун, ибо заставил Иоанна отвечать на свои вопросы. И вот я пришел сказать тебе следующее: уйди от нас, не вмешивайся в дела, в которых ты ничего не смыслишь, и перестань приставать к находящимся в смятении женщинам!

Эти слова наполнили мое сердце горькой болью и в то же время такой глубокой ненавистью, что мне захотелось его ударить; однако внимательно присмотревшись к его взгляду и к морщинам на лбу, я обнаружил то же самое необъяснимое выражение, которое делало учеников Иисуса отличными от других, и тогда смысл его слов стал мне более понятен. Поэтому я лишь произнес в ответ:

– Мне нечего тебе возразить. Я думал, что его путь открыт для всех, кто ищет его со смирением, и полагал, что если стану стучаться, дверь передо мной откроется. Скажи мне хотя бы, почему он явился мне в доме Симона Киринейского.

Закхей бросил на Матфея умоляющий взгляд, но тот, еще более ожесточившись, ответил:

– Наш господин пришел на поиски заблудших сынов Израиля, и поэтому он окликнул меня, когда я сидел за столом сборщика налогов в Канернауме, я тотчас же последовал за ним, покинув свое жилище, нажитое добро и даже свою семью. Закхей тоже был одним из заблудших сыновей Израиля, а Симон Киринейский, посещающий греческую синагогу, нес его крест. Мы можем согласиться с тем, что он являлся им обоим, но никогда не поверим в то, что он предстал перед необрезанным римлянином. Мы уже обсуждали этот вопрос в своем кругу и можем доверять какому-то римлянину не больше, чем видениям ополоумевших женщин. Кроме того, ты можешь быть магом или колдуном, который желает по тайной причине выведать все, что нам известно. По словам одного нищего слепца, ты превратил камень в сыр, воспользовавшись именем нашего Господа. Точно так же тебе удалось ввести в заблуждение Симона Киринейского и Закхея. И если все, что случилось в доме Симона, произошло благодаря колдовским чарам, то это не имеет ничего общего с его царством.

Закхей утвердительно закивал:

– Это верно, когда я пришел, они уже разговаривали. Он так околдовал Симона, что тот увидел тень своего раба Элиазара, тогда как тот был еще лишь на пути к дому, а затем ему удалось добиться, чтобы нам подали крепкого вина и чтобы мы, напившись, не помнили себя. О Матфей, тебя я знаю и доверяю тебе больше, чем какому-то незнакомому римлянину.

Затем, обращаясь ко мне, он произнес:

– Симон Киринейский, поразмыслив, больше ничего не желает о тебе слышать, потому что ты не принадлежишь к заблудшим сынам Израиля. Несмотря на то что ты причинил ему значительный ущерб, он не желает тебе зла, но все же тебе лучше с ним больше не встречаться, потому что ты уже успел причинить вред многим людям.

Матфей, похоже, понял, какую боль причинили мне эти слова и оценил мое смирение, когда, не сказав ни слова, я отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Ты должен понять нас, римлянин! – с нежностью в голосе продолжил он. – Я вовсе не собираюсь тебя в чем-то обвинять, а лишь ищу приемлемое пояснение случившемуся. Возможно, ты вовсе никакой не колдун, а в тебя вселился всемогущий демон, заставивший воспользоваться именем нашего распятого господина, о котором ты ничего не знаешь и не ведаешь тайны его царства. И я хотел бы строжайше тебе это запретить, потому что лишь мы, избранные, имеем возможность и силу исцелять больных и изгонять демонов. Признаю: мы впали в искушение и слабость нашей веры лишила нас прежних сил, однако в нужное время эти силы еще к нам вернутся, а до тех пор нам остается лишь, молясь, ждать прихода его царствия.

Затем, глядя на меня с упреком, он протянул в мою сторону руку. Я ощутил исходившую от него силу: хотя он сидел довольно далеко, я почувствовал себя так, словно он сильно толкнул меня.

– Отвергая тебя и восставая против всяческих скандалов, я могу лишь повторить его собственные слова: «Не давайте святыни псам!» Он пришел вовсе не для того, чтобы уничтожить закон и учения пророков, а чтобы их исполнить. Он запрещал нам появляться в городах язычников и даже в Самарии. Как же мы можем указать его путь и его истину тебе, римлянину?

Несмотря на то что он обозвал меня псом, по грубой привычке сынов Израиля, я ничуть не обиделся. Однако все остальное настолько меня удручало, что я сказал:

– Думаю, слова его проповедей были совершенно другими, однако вынужден тебе поверить, как верю в то, что он избрал тебя одним из своих посланников. Отлично! Значит, для тебя я всего лишь пес! Однако даже пса хозяин пускает в свой дом. Я знаю ваше Святое Писание лучше, чем ты предполагаешь, и позволь мне привести здесь слова одного израильского царя, который сказал, что живой пес лучше дохлого льва. Неужели ты не согласишься предоставить мне место хотя бы живого пса у ворот царства?

Не поверивший своим ушам Аденабар, который до сих пор молча слушал нас, неожиданно вскочил с места.

– О римлянин! – воскликнул он, приставив пальцы ко лбу, – неужели ты сошел с ума, что выпрашиваешь место живого пса у ворот царя иудеев? Я готов подумать, что это результат колдовства и что загадочное учение казненного представляет собой большую опасность, чем можно себе предположить.

Закхей прижался к Матфею. Когда же к центуриону вернулось самообладание, он в знак примирения поднял руку.

– Я – солдат, центурион! – воскликнул он – И я не совершал сознательного греха против твоего господина, когда, подчинившись воинскому приказу, нес службу у его креста. Добудь мне его прощение, и я готов поступать так, как сыны Израиля: мыть руки, рвать свои старые вещи и делать все, что ты пожелаешь для моего очищения. У меня нет никакого желания ссориться с твоим господином, и я даже не собираюсь попасть в его царство, потому что предпочитаю следовать собственным путем.

Мне показалось, что Матфей весьма обрадовался, увидев что ни ему, ни остальным ученикам нечего бояться римлян, покрайней мере Аденабара.

– Мне рассказали, что со своего креста он простил римлян, потому что они не ведали, что творили, – сказал Матфей. – Я не слышал этого собственными ушами, однако мне кажется, что ты можешь ступать с миром.

– О, да, именно так! – воскликнул Аденабар. – Я не ведал, что творил! Но даже если бы знал, то не смог бы ослушаться приказа. Вот почему твои слова принесли мне настоящее облегчение, и как мне кажется, твой господин тоже не желает ссоры.

Матфей опять обернулся ко мне и, потирая глаза, устало произнес:

– О тебе я даже не знаю, что и думать. Смирение говорит в твою пользу, а твои речи не похожи на слова одержимого.

И вдруг, резко подняв руку, он тихо произнес:

– Все же я не могу признать в тебе брата, потому что ты язычник и потребляешь нечистую пищу. Если ты был хотя бы новообращенным! Однако фалд, пришитых к твоему плащу, недостаточно, чтобы ты стал сыном Израиля.

Закхей ударил себя в чахлую грудь.

– Нет! – воскликнул он. – Нет, этот римлянин вовсе не принадлежит к числу заблудших сынов Израиля, как я. Иисус сам признал меня сыном Авраама, но как этот необрезанный человек может войти в Авраамову семью?

– Вчера ты говорил совсем по-другому и даже заключал меня в объятия как родного брата, – напомнил я ему.

Говоря так, я прекрасно понимал, что эти двое иудеев чувствуют себя едиными в союзе со своим Богом, и все остальные навсегда останутся им чужими. Теперь Закхей казался мне чрезвычайно уродливым и неприятным.

– Я был утомлен путешествием, – в довершение всего заявил он, – а то, что я услышал о случившемся в Иерусалиме, вывело меня из-под собственного контроля; кроме того, ты заставил меня выпить крепкого вина, и я не соображал, что ты со мной творил. Однако теперь мне все ясно.

Аденабар с иронией обратился ко мне:

– На твоем месте я бы давно оставил этот разговор. Они уже успели ударить тебя по одной и по другой щеке, и чем больше ты будешь ломать себе голову, тем чаще на тебя будут сыпаться их удары! Забудь о своем безумии и признай раз и навсегда, что их царь воскрес из мертвых вовсе не для тебя!

– У меня есть собственная голова на плечах, и я волен делать с ней все, что захочу, – продолжал упорствовать я, хотя у меня не осталось никакой надежды – Один лишь император имеет право отрубить ее ударом меча. Ступай с миром, Аденабар, тебе больше нечего опасаться.

– Мне не хотелось бы оставлять тебя беззащитным с этими двумя, – настаивал он.

– Нет, это мы уйдем, – сказал Закхей и потащил Матфея за руку. – Оставайтесь здесь, римляне, наши пути расходятся!

Однако я воспротивился их уходу. Проводя центуриона до двери, я вернулся в комнату. Больше никем не сдерживаемый, я опустился так низко, что был готов броситься к ногам бывшего сборщика налогов.

– Сжалься надо мной, о ты, которого он избрал своим учеником! – взмолился я – Что особенного в твоем учении, если ты любишь лишь своего брата? Разве римляне не поступают точно так же? Его учение казалось мне весьма милостивым, однако твое сердце крепче камня, потому что ты отталкиваешь меня. Даже богатый человек бросает псам, которых презирает, остатки со своего обильного стола. Научи же меня!

Уход Аденабара успокоил Матфея, и он опять сел. Похоже, он чуть смягчился и сидел, прикрыв лицо руками. Тогда я понял, что он находится в еще большем замешательстве, чем я.

– Пойми меня и не считай безжалостным человеком, – изменившимся голосом сказал он, – Все это тяготит мою и без того удрученную душу! Мы похожи на ягнят, разогнанных стаей волков, и несмотря на то что ищем друг у друга спасения, в душе мы остались заблудшими овцами, с тех пор как утратили нашего Господа. Нам следует непреклонно защищать то, что нам осталось. Мы спорим между собой и жестоко друг друга обличаем; Петр говорит одно, а Иоанн – другое, однако никто из нас не может поверить в то, что он воскрес, и понять это, И вот ты приходишь к нам в овечьей шкуре! Откуда нам знать, что под ней не скрывается волк? Разве виноград растет на колючках? Что хорошего мы можем ожидать от римлянина?

Продолжая заламывать себе руки, он говорил, высказывая все, что накопилось у него на душе.

– Конечно, он учил нас любить своих врагов и молиться за своих преследователей. Но насколько это возможно? Он однажды даже сказал: «Если твой правый глаз вводит тебя в грех, вырви его и брось». Пока он был с нами, мы верили в него, но когда его не стало, силы покинули нас и мы почувствовали себя заблудшими овцами. Как отличить праведного человека, искренне ищущего путь к нему, от неправедного, если для нас самих еще ничего не ясно?

Закхей притронулся к его плечу.

– Он говорит тебе о том, что мне самому не было известно, – сказал он. – Однако, Матфей, будь осторожен: несмотря на свой невинный вид, это очень хитрый человек. Он напоил меня, чтобы выведать тайны, которые Мессия передал, находясь в моем доме.

Однако Матфей ничуть не рассердился. Наоборот, в нем чувствовалось большое самообладание и взвешенный подход к моим словам.

– Ты прав, чужестранец, – помолчав, произнес он. – Действительно, он обучил нас правильно молиться и укрепил свой союз с нами, однако я не могу поведать тебе слова молитвы, которую он передал нам одним.

Похоже, он примирился со мной, и теперь его лицо излучало безмерную доброту. Улыбаясь, словно ребенок, он сложил ладони.

– Ему была известна причина, по которой он избрал нас. Вероятно, в нас сокрыто нечто такое, что необходимо для построения нашего царства, даже если мы сами этого не осознаем. Когда мы следовали за ним, то испытывали чувство ревности друг к другу и ставили под сомнение его слова, постоянно обращаясь к нему за дополнительными разъяснениями. До сих пор я все еще не могу понять, почему из всех нас он предпочитал именно Петра, Иакова и молодого Иоанна, которых постоянно брал с собой в горы и позволял им видеть то, что не видели другие, и почему среди избранных оказался Иуда Искариот, которому он даже доверил наши средства? На то у него, несомненно, были свои причины, но я не смог их понять.

Он еще сильнее сжал ладони и, уставившись своим детским взглядом в пустоту, продолжал:

– Будучи сборщиком налогов, я умею читать и писать даже по-гречески, знаю сложные математические действия, умею пользоваться весами и мерами. Таким образом, я приучен взвешивать каждое слово и каждый поступок. Поскольку у меня нет никакой новой системы измерений, я вынужден применять старую, которая была нам дана Моисеем, пророками и Святым Писанием, а с этой мерой невозможно подойти к язычнику, даже если бы мне очень захотелось! Тем не менее, я предчувствую, что должно существовать что-то еще, поскольку он выбрал меня именно из-за моей должности. От него я узнал следующее: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Мне кажется, что он хотел нам передать новую систему измерения. Однако она мне не известна, и я вынужден пользоваться той, к которой привык с детства.

Его речи запали мне в душу, и я вспомнил слова моего доброго учителя из Родоса, который говорил мне, что в основе всякого измерения находится сам человек. Таким образом, до сегодняшнего дня несовершенство, сомнение и незавершенность составляли для меня единственную систему измерения, с которой я подходил к жизни и ко всему происходящему на свете. Эта система сделал меня терпимым к слабостям других и своим собственным настолько, что мне трудно строго судить кого бы то ни было. Конечно, человеку свойственно стремиться к лучшему, однако он не в состоянии полностью достичь его, точно так же, как он не может добиться совершенства в красоте, потому что при этом остается всего лишь человеком.

Неожиданно до моего сознания дошли слова Матфея: Иисус, конечно же, принес миру новое измерение. Божий Сын и одновременно человек жил на земле и воскрес из мертвых, для того чтобы доказать свое божественное происхождение. Его мера, до сих пор неведома? и не подлежащая обсуждению, была бы единственным истинным измерением и несла бы спасение людям, принявшим ее.

Однако что это за мера? Как это узнать, если сам избранный им посланник лишь предчувствовал ее? Помимо этого она была предназначена лишь для иудеев, считающих себя богоизбранной нацией и тем самым отделившихся от остальных. Сами же иудеи покинули своего царя на произвол судьбы.

Словно прочтя мои мысли, Матфей неожиданно сказал:

– Наши поиски проходят в потемках и простираются между тем, что было прежде, и новым, но нам еще никак не удается постичь суть его царствия. У нас такое чувство, будто он избрал Двенадцатерых, чтобы править двенадцатью израильскими племенами. Таким образом, с помощью Мессии Израиль распростер бы свою власть над всей землей. Мы не можем сбросить со счетов пророков или Писание: подобное противоречие было бы таким ужасным, что мы не хотим о нем и помыслить. Да разве он сам, очищая храм, не назвал его домом своего отца? Если мы откажемся or союза, заключенного Богом с Авраамом и Моисеем, то Израиль рассыплется на тысячу осколков! Вот почему мы не можем указывать путь к нему чужестранцам или язычникам. Это было бы равнозначно приему нечистой пищи. Уйди от нас, искуситель!

– Некоторое время я служил у римлян и теперь знаю их, – добавил Закхей. – В этом смысле мое освобождение кажется мне весьма приятным Вернуться после блужданий в лоно своих отцов – большое счастье. Не искушай меня больше, на нас и так лежит много грехов!

Его заносчивость и уродство отрезвили меня.

– Делайте все, что хотите. Я унижался перед вами, как собака, и теперь вижу, что вы оба страдаете от жадности, присущей вашим собратьям: вы хотите, чтобы все досталось вам и никому больше, но при этом вы даже не можете объяснить, что произошло. Может быть, я понимаю не больше вашего, однако точно знаю. что если Бог становится человеком, страдает и умирает человеческой смертью, чтобы затем воскреснуть, то это касается всего человечества, а не только иудеев. Таким образом, я продолжу собирать сведения о его тайне и буду искать его в одиночку, если не могу это делать вместе с вами. Ступайте себе с миром!

Они оба поднялись, и следовавший за Матфеем Закхей бросил на меня недоверчивый, злобный взгляд. В свою очередь, Матфей облекся в маску безразличия.

– Твоя идея абсурдна. Я не понимаю ни ее, ни того, каким образом Бог Израиля смог бы простереть свою власть над всеми народами, чтобы между ними не было вражды. Это невозможно, и он сам говорил, что будет много жаждущих, но мало кто будет избран.

Неожиданно он принялся тереть себелицо и всетело, словно пытался высвободиться из паутины.

– Эта дьявольская выходка не имеет смысла. Он предупреждал нас, что не все те, кто называет его Господином, смогут попасть в его царство. Я в точности помню слова: «Многие скажут мне в тот день: «Господи! Господи! Не от твоего ли имени мы пророчествовали? И не твоим ли именем бесов изгоняли? И не твоим ли именем многие чудеса творили?» И тогда я скажу им в лицо: Я никогда не знал вас; отойдите от меня, делающие беззаконие». Это касается и тебя, даже если ты колдуешь его именем. Ты наносишь вред только себе, а не нам, тем, которых он знал и знает.

Меня охватила дрожь при воспоминании о том, как я испытал его силу и власть вовремя встречи со слепым, когда камень превратился в сыр. Однако я сделал это отнюдь не с дурными намерениями и надеялся получить прощение от назаретянина либо его учеников.

– Признаю, что недостаточно знаю его для того, чтобы иметь какое-то право пользоваться его именем, – униженно согласился я. – Однако ты дал мне пищу для размышлений, потому что оказывается, Иисус из Назарета не такой уж безобидный и милосердный, как я себе представлял, если он требует, чтобы я вырвал себе глаз или отрубил руку, дабы следовать за ним. Вы уверены в том, что правильно поняли эти его слова?

Матфей не стал прямо отвечать на вопрос.

– Не думаю, чтобы Господь стал что-то требовать от осужденного на вечные муки чужестранца, вроде тебя. И не думаю, что для тебя найдется место в его царстве, если ты прежде не признаешь Бога Авраама, Исаака и Иакова вместе с его законами, а уж затем можешь искать путь к нему.

Я раздумывал. Матфей уже находился в шаге от двери, а Закхей неотступно следовал за ним.

– Ах, если бы твои слова были правдой! – в отчаянии воскликнул я – В Риме однажды уже был случай, когда один гражданин согласился на обрезание из-за любви к дочери одного богатого иудея и оказался под вашим игом. Думаю, что путь к Иисусу из Назарета стоит больше самой красивой женщины и самого богатого приданого. Чтобы отыскать его царство, я был бы готов на все, однако что-то во мне противится этому, и я не могу поверить тебе. Ты сам сказал, что пользуешься старой мерой, не сумев постичь новую.

Матфей укутался в плащ, накрывшись им с головой, и растворился во мраке лестничной площадки, увлекая за собой Закхея. Никто из них не пожелал мне мира. После их ухода мной овладело такое отчаяние, что я рухнул на постель с жаждой смерти. Обхватив голову руками, я размышлял над тем, кто я таков и как мог докатиться до подобного. Я подумал, что лучше бежать из этого фантасмагорического города, которым правит божество без образа, где все происходит не так, как везде: мне не доверяли и отторгали меня, потому что я – римлянин. Поразительное царство Иисуса из Назарета существует не для меня. А что если отправиться в Кесарию – римский город? Там я мог бы развлечься, посещая театр и цирк или играя на скачках. Там я мог бы найти предостаточно увеселений.

Тогда я увидел себя таким, каким стану много лет спустя; это был человек с тучным телом, обрюзглыми щеками, лысым черепом и беззубым ртом, постоянно и упрямо повторяющий один и тот же бесконечный рассказ, лежа в испачканной вином тунике в окружении флейтистов и куртизанок, которые пытаются разбудить его угасшие чувства. Таковым было бы мое будущее, если бы я вернулся к прежнему и опять отправился бы по промежуточному пути. А затем – огонь костра, пепел и мрак.