Текст книги "Тайна царствия"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Спустя какое-то время она попросила:

– И не называй меня красавицей: это приносит мне одну лишь печаль.

– Ты сказал правду, моя сестра действительно красавица! – вмешалась Марфа – У нее уйма женихов! Однако со времени смерти родителей нашим единственным защитником оставался брат; можешь себе представить, как бы нам жилось без него и насколько важно было для нас его воскресение? Поначалу мы очень боялись, потому что фарисеи угрожали прийти из города и забросать Лазаря камнями. Теперь я не думаю, что они станут это делать – ведь им удалось погубить самого Иисуса! Напрасны все мои старания: я не перестаю впадать в уныние! Иисус запрещал мне это! Нужно позабыть о горе, которое мы пережили, когда он вопреки нашей воле отправился в Иерусалим, сказав, что там его ожидает смерть!

Я не очень прислушивался к ее болтовне. Абсурдное учение, поведанное Марией, поражало меня своей невероятностью; я был сыт по горло такой духовной пищей, и мне следовало бы, выразив хулу, навсегда оставить столь бездумный путь! Перспектива видеть в первом же дураке или разбойнике своего ближнего превзошла все мои ожидания! А как позволить кому-то оскорблять себя, даже не пошевелив пальцем?

– Не будем паниковать! – добавила Мария. – И ты, о чужестранец, позабудь о своем беспокойстве! Лучше просто дождаться того, что еще должно случиться. Он сам говорил, что каждый волос у нас на голове сосчитан и что с дерева не упадет ни один воробей без ведома его отца. К чему беспокоиться, если это так?

Я не остался глухим к этим ее словам: точно так же, как прежде, когда я видел различные предзнаменования и не мог им поверить вопреки собственному желанию, так и теперь что-то мне подсказывало, что необходимо, не раздумывая, смириться и дождаться истины. Если я соглашусь, чтобы меня и дальше вели по этому пути, все постепенно прояснится.

Я поднялся и произнес:

– Не хочу вас больше обременять своим присутствием! Спасибо вам обеим за то, что так любезно выслушали меня и ответили на вопросы. Да пребудет с вами мир!

Марфа вскочила и, всплеснув руками, воскликнула:

– Нет! Ты должен остаться! Ты не можешь уйти, страдая от жажды и голода!

Несмотря на мои возражения, она вернулась в дом и принялась готовить мне что-то поесть. Сидя на каменной скамье, я погрузился в собственные размышления, а Мария разместилась у моих ног. Никто из нас не произнес ни единого слова. Тем не менее наше молчание не было молчанием людей, которым нечего друг другу сказать. Совершенно наоборот! Мария сказала мне все, что я пожелал от нее услышать. Кое-что из сказанного я успел воспринять, иное лишилось бы своей таинственности позже, но продолжая говорить, она больше не смогла бы мне помочь. Она просто сидела здесь, рядом со мной, и от нее исходила какая-то энергия, так что в ее присутствии я чувствовал себя хорошо. Марфа принесла пропитанные маслом лепешки, мелко нарезанные овощи с яйцом; соленое баранье мясо и густое вино. Разложив все это подле меня на скамье, она слила воду мне на руки и благословила трапезу. Однако ни она, ни сестра не прикоснулись к еде, не пришел и Лазарь, чтобы разделить со мной трапезу. Так, несмотря на всю их приветливость, я ощутил, что мной управляют.

Дорога до Вифании не была долгой и я мог утолить голод в деревне, но все же при виде вкуснейших блюд аппетит разыгрался, и я с удовольствием поел, а Марфа стояла около меня, упрашивая попробовать каждое блюдо. Вероятно, они будут вынуждены выбросить все, к чему прикоснулась рука чужестранца, и чтобы не оказаться невежливым, я продолжал трапезу даже после того, как насытился. Под конец я выпил воды, которую Марфа смешала с вином, и ощутил приятную тяжесть.

Был уже девятый час.

– Даже не думай возвращаться в город! – заботливо сказала Марфа – Наступил самый жаркий час дня! Изволь остаться и немного отдохнуть под нашей крышей.

Я испытывал небывалую усталость и не смог бы сказать, была ли она физическая или духовная. Я сделал усилие, чтобы подняться, но, с одной стороны, все члены моего тела оказались словно сонными, а с другой, – приветливость этих женщин была мне столь приятна, что ни за что на свете я не тронулся бы сейчас в путь. Если бы у меня действительно возникло желание, я, конечно же, мог попрощаться и покинуть их дом, но при одной только мысли об уходе меня охватила такая слабость, что я ощутил боль в каждом суставе. В голове на минуту промелькнуло подозрение, что Марфа, подсыпала мне в вино снотворное. Однако зачем? Кроме того, разве я не почувствовал бы горького привкуса?

– До Иерусалима не очень далеко, но если позволите, я с удовольствием приму приглашение отдохнуть, – сказал я. – В этом доме мне в самом деле очень нравится.

Обе они как-то загадочно улыбнулись, словно лучше меня знали, что у них я чувствую себя превосходно. Исходящая от них мудрость заставила меня на несколько секунд вообразить, что передо мной вовсе не люди, а какие-то странные существа, которые обладают чем-то большим, чем человек. Однако это не внушало мне никаких опасений, и я почувствовал себя ребенком, вернувшимся домой, после того как он потерялся.

Они вдвоем проводили меня во внутренний двор с тенистой беседкой из виноградных лоз. В состоянии полусна, воспринимая реальность лишь наполовину, я успел заметить, что их дом был намного больше, чем показался мне вначале. Он состоял по меньшей мере из четырех зданий, построенных в разное время вокруг двора. Марфа и Мария поднялись за мной по лестнице, ведущей в самое новое строение, и открыли дверь, за которой была маленькая комнатка для гостей, выходящая на террасу. Почти все пространство занимало низкое ложе, стоявшее на ковре. Свежий воздух был наполнен запахом корицы.

– Приляг и отдохни, – хором сказали сестры. – На этом же месте не один раз спал тот, о ком мы говорили. У него была привычка после полуденного сна в одиночестве молиться в горах. Он приходил и уходил из нашего дома, когда считал нужным. Можешь поступать, как он.

Здесь же стоял наполненный водой таз, а рядом было разложено чистое белье. Несмотря на мои возражения, Марфа присела на корточки, сняла с меня обувь и смыла запыленные ступни моих ног, а затем вытерла их бельем.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я, – Ведь ты не прислуга!

Она взглянула на меня с той же загадочной улыбкой.

– Возможно, однажды ты так поступишь с кем-то другим, не будучи его слугой, – ответила она. – Вот ты здесь, передо мной, израненный, грустный и полный печали, несмотря на то что внешне ты пышешь здоровьем, а твоя голова полна различных познаний.

Ее слова угодили прямо в цель. Мои познания действительно похожи на вонзенный в открытое сердце нож, все заданные вопросы сгорают в пламени реалий, словно ночные бабочки, и мне трудно поверить в то, что я не могу себе представить.

Сестры бесшумно закрыли за собой дверь, и я сразу же погрузился в глубокий сон. Отдых на этом пахнущем корицей ложе, в этой маленькой уютной комнатке был для меня большим облегчением.

Я проснулся от ощущения, что в комнате я не один, что кто-то дожидается моего пробуждения. Ощущение было таким сильным, что для этого мне даже не пришлось открывать глаза. Я пытался уловить дыхание или какое-то движение присутствовавшего здесь человека. Но когда я решился открыть глаза, комната оказалась пустой и никого, кроме меня, в ней не было. Я испытал неописуемое разочарование. Неожиданно стены и потолок словно пришли в движение и вскоре вовсе растворились. Я закрыл глаза и опять ощутил чье-то близкое присутствие. Тогда я вспомнил, что однажды уже испытал нечто подобное, войдя в гробницу.

Я вновь уснул, но проснувшись на этот раз, ощутил тяжесть собственного тела, которое распространяло запах пота, и отметил прочность окружавших меня глиняных стен. Это пробуждение стало таким тягостным, что я не сразу решился оглядеться вокруг.

Когда же я наконец открыл глаза и, покинув ласковую безмятежность сна, вернулся к реальности, то сразу заметил, что на сей раз в комнате действительно был кто-то еще. Присев на ковер, незнакомая женщина ожидала моего пробуждения.

Лицо покрыто вуалью, а одета она была в такие просторные одежды, что поначалу я даже не понял, что передо мной человеческое существо.

Пытаясь подняться, чтобы присесть на краю ложа, я почувствовал, что конечности мои словно налиты свинцом, будто на них повисла вся земная тяжесть.

Заметив, что я пошевелился, женщина встала и открыла лицо. Оно было бледным и немолодым. Видно, что ее потрепала жизнь, уничтожив былую красоту. Однако в ней было нечто странное и излучающее свет.

Когда она поняла, что я окончательно проснулся, то слегка пошевелила рукой под плащом, как бы подавая знак: не обращай на меня никакого внимания, и слегка хриплым голосом принялась напевать на священном языке иудеев. Это были псалмы, которые она пела достаточно долго, а затем перевела их на греческий язык.

– Всякая плоть сравнима с травой, а ее красота – с полевым цветком, – начала она – Трава высохнет, а цветок увянет, когда Господь дунет на них. Трава высохнет, цветок увянет, а Господь останется на веки вечные. Наш Бог полон тайн.

Она неподвижно смотрела на меня, и лишь искорка сверкала в глубине ее темных глаз; кивком головы я дал понять, что слушаю ее, хотя пока что мне не удалось понять смысл ее слов.

– Господь сказал так: «Тебе, слуге моему, слишком мало восстановить былую славу рода Иакова. Сделаю тебя светом для неверующих, дабы ты всему миру мог поведать о спасении».

Несколько раз она запнулась, словно не могла точно припомнить текст. Затем опять продолжила по-гречески:

– Так сказал о нем пророк Исайя, и смиренные сердцем помнят это: «Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбен и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое; он был презираем, и мы ни во что его не ставили. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание за наше умиротворение было на нем, и ранами его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, и совратились каждый на свою дорогу. И Яхве возложил на него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих».

Она тряхнула головой, и по ее щекам пробежали слезы; надломленным голосом она продолжала:

– Он сам предался смерти, и ему назначили гроб со злодеями, но он принял на себя все грехи наши и пострадал за грешников.

Мне показалось, что однажды в Александрии я уже читал подобный текст под руководством своего эрудированного друга, но тогда эти слова не нашли во мне никакого отклика. Заплаканная женщина распласталась на полу, прикрыв свое лицо черной вуалью, чтобы я не видел ее боли.

– Я понял то, что ты хотела сказать! – неожиданно воскликнул я – Все свершилось так, как гласили ваши пророки. Однако что это значит?

Она мотнула головой, и из-под черной вуали донесся ее голос.

– Мы сами не знаем и не можем понять, – сказала она – Однако больше не существует множества путей, и у каждого не может быть своего – остался лишь один путь.

Она открыла лицо, и я смог разглядеть его черты.

– О, женщина, как твоя жизнь? Мне кажется, я тебя знаю, – промолвил я наконец.

Утерев слезы, она полностью отбросила вуаль.

– Я тоже знаю тебя, – произнесла она, пытаясь улыбнуться, – поэтому я и пришла сюда. Когда он умирал на кресте, ты ударил скрибу и отогнал тех, кто насмехался над ним.

– Нет, нет! – из скромности возразил я – Ты ошибаешься, я никого не бил! Правда я хотел осведомиться о происходившем у одного из скриб, но он оскорбил меня, тогда я обратился к центуриону. Он и прогнал тех, кто над ним издевался.

Однако женщина отрицательно покачала головой.

– Я собственными глазами видела, как ты в приливе злости ударил богохульника, хотя, будучи чужестранцем, мог ни во что не вмешиваться, – заявила она.

Я решил, что будет лучше прервать этот спор. Во всяком случае, перед смертью царя все происходило в такой темноте, что женщина легко могла ошибиться.

– Кажется, я видел тебя рядом с матерью казненного – уточнил я.

– Да, ты прав, – ответила она – Тебе обо мне уже рассказывали: я – Мария из Магдалы, я повсюду следовала за ним с тех пор, как он изгнал из меня демонов; он позволял мне делать это, несмотря на многочисленные упреки.

И дав волю до этого сдерживаемым чувствам, она протянула в мою сторону руку.

– Говори! – взмолилась она, – Я слышала, что по приказу прокуратора ты побывал в гробнице и оказался первым римлянином, убедившимся в том, что он воскрес. Расскажи мне о том, что ты увидел. Мне никто не хочет верить, потому что я женщина.

Я постарался взвешивать каждое слово, потому что мне не хотелось ни солгать ей, ни ввести ее в заблуждение.

– Надгробный камень был сдвинут землетрясением, и стражники разбежались. Я вместе с центурионом вошел в гробницу, мы увидели, что к плащанице никто не прикасался и только часть, покрывавшая голову, была отодвинута. Но тела мы не обнаружили. Увидев это, я поверил в его воскресение. Чуть позже пришли священники и в бешенстве изорвали плащаницу. И все же я продолжаю верить в то, что он воскрес, только не могу сказать, как это произошло, поскольку до сих пор не видел ничего подобного.

Она слушала, затаив дыхание. Я продолжил рассказ, стараясь быть как можно более точным.

– Естественно, мне известно, что как прежде, так и сейчас существуют тайные церемонии, в ходе которых бога погребают, а затем символично воскрешают. Но, по правде говоря, это всего лишь религиозные мистификации. А что увидела ты, побывав в гробнице до нас? Ты обратила внимание на состояние плащаницы?

Мария из Магдалы опустила голову.

– Когда я пришла туда, было еще совсем темно, – ответила она – Камня на месте не оказалось, и я поняла, что тела там больше нет, однако у меня не хватило смелости войти; кроме того, было так темно, что я ничего не смогла бы увидеть. Тогда я побежала к прибежищу, где скрывались его самые близкие ученики, со мной пошли Симон Петр – большой и крепкий человек, и Иоанн – юноша, которому Иисус доверил заботу о своей матери. Они быстро добежали до гробницы, вошли в нее и убедились, что она пуста; затем, спасаясь от гнева священников, они бросились наутек. Я же расплакалась у входа, а затем заглянула в гробницу. Там было светло, как средь бела дня! Внутри я увидела ангела в сияющих одеждах и с пламенным лицом. Испугавшись, я отступила назад и услышала голос. Я обернулась и увидела перед собой Иисуса, которого поначалу не признала.

Ее рассказ полностью противоречил сказанному стражниками. Она подняла на меня обеспокоенный взгляд и, видя мое сомнение, добавила:

– В том, что я его сразу не узнала, нет ничего удивительного! Как я могла представить себе подобное? Ученики тоже не узнали его, когда на Тивериадском озере увидели, как он идет по воде рядом с их лодкой. Решив, что этот незнакомец похитил тело, я обратилась к нему с упреками и мольбами вернуть его. Тогда он окликнул меня по имени, и я поняла, что это он. Иисус попросил меня кое-что передать на словах ученикам, это вызвало у меня такой прилив восторга, что я не чувствовала под собой ног, когда бежала к ним. Однако никто из них не поверил мне.

Я и сам не верил, подумал, что эта женщина легко впадает в экстаз, поэтому и перепутала порядок, в котором разворачивались события.

– Ты обратила внимание на плащаницу? – настаивал я.

Она удивленно взглянула на меня.

– До разве я могла бы? – сказала она, покачав головой. – Великолепие ангела было так ослепительно, что лишило меня зрения и заставило отпрянуть. Я была в ужасе! Однако если его ученики мне не верят, то женщины полностью доверяют. Ученики все еще боятся за свою жизнь, и от этого страха у них помутилось сознание.

За разговором она оживилась, как это бывает со всеми женщинами, привыкшими подкреплять свой рассказ пояснениями.

– Возможно, ты прав, и камень был сдвинут землетрясением, хотя существуют люди, утверждавшие, что это сделал ангел. Говорят также, что от подземных толчков разрушилась лестница, ведущая к дарохранительнице в храме. Но люди, которые шли с ним из Эммауса, тоже его не признали! А ведь им он слово за словом объяснил смысл священных книг и почему все должно произойти именно так. Когда они пришли в деревню, уже спустились сумерки, они пригласили его присоединиться к ним. Тогда Иисус взял хлеб, разломил его и дал каждому – лишь тогда они его признали, но он уже исчез.

– Ты думаешь, что он по-прежнему находится здесь, ходит, где ему хочется, и разговаривает, с кем ему нравится? – спросил я хриплым от волнения голосом. – И среди этих людей есть те, которые знали его прежде, и те, которые никогда не были с ним знакомы?

– Ты сам это признал! – ответила Мария и в твердой уверенности добавила. – Я верю в это и жду! Возможно, наша вера недостаточно крепка, а наш разум закостенел; он же дает нам надежду на то, что мы поймем смысл случившегося.

– Он действительно шел по воде? – переспросил я, пытаясь подчеркнуть всю абсурдность подобной картины.

Мария из Магдалы посмотрела на меня, ее взгляд был полон доверия.

– Он сотворил столько чудес, что даже камни могли в него уверовать! А мы тем временем не знаем, что о нем думать! Написано ведь. «Его слуга глух, а его посланец слеп», и возможно, мы сами следуем этой заповеди, не отдавая себе в том отчета.

– Α почему ты доверяешь такому чужестранцу, как я? Ведь ты – образованная женщина, знаешь греческий язык и цитируешь наизусть пророков на священном языке иудеев; мне также рассказывали, что ты богата. Поведай мне о себе, дабы я смог все это понять!

– Я привыкла разговаривать с незнакомыми чужестранцами, – с некоторым оттенком гордости ответила она, – У меня бывали греки, сирийцы, римляне и даже придворные князя Ирода! Помимо этого, насколько я знаю Иисуса и верю в него, его послание было обращено не только к Израилю, свет его должен пролиться на весь мир, как это сказано в священных книгах. Когда в меня вселились демоны, я пережила такое, что этим простолюдинам не понять. Представь себе: колдун может тело одержимого поместить в таз с водой, а затем заставить его испытывать страшные муки, прокалывая иглой воду в другом сосуде. Иисус не воспользовался моим несчастьем, подобно многим; увидев, что я страстно желаю освободиться из-под воздействия колдовства, он дал мне свободу. И если мое лицо бледно, словно скала, с которой дожди смыли всю плодородную землю, то это из-за прежней жизни. Спрашивай меня лучше не о прошлом, а о настоящем.

– Как ты хочешь, – сказал я. – Но ты все еще не ответила на мой вопрос: почему ты мне так доверяешь?…

Ее лицо вновь осветилось, и она ответила:

– Потому что у креста ты защитил его от издевок! Потому что ты с уважением отнесся к его страданиям, не зная о нем ничего, кроме того, что было написано на табличке, прикрепленной над его головой. Ты защитил его, тогда как ближние бежали, гонимые страхом. Рядом оказались только женщины и Иоанн, которому нечего было опасаться, поскольку его род состоит в дружбе с первосвященником. Разбойники и те подали голос за их казненных сотоварищей, тогда как в его защиту никто не выступил!

Неожиданно я понял, что обида, затаенная этой женщиной на учеников Иисуса, переросла в симпатию по отношению ко мне.

– Если я верно понял, – осторожно начал я после раздумья, – у тебя накопился большой жизненный опыт, и ты полагаешь, что смогла понять своего Учителя лучше, чем его ученики; те же, в свою очередь, не доверяют тебе, потому что ты легко впадаешь в экстаз; они не поверили твоему видению, и ты пожелала, чтобы я вмешался и дал свидетельство в твою пользу.

– Разве ты еще не понял? – прервала меня Мария – Иисус позволял приблизиться к нему женщинам! Он прекрасно обошелся с Марией, сестрой Лазаря, и был любезен с его сестрой Марфой. Когда он ужинал у фарисея Симона, то позволил одной грешнице пасть перед ним на колени и допустил, чтобы она омыла ступни его ног своими слезами и вытерла их своими волосами; это стоило ему репутации среди фарисеев, с тех пор всячески поносивших его. Но это еще не все! Разве он не заговорил с самаритянкой у колодца? Разве он не вырвал из рук скриб женщину, которую те уличили в неверности мужу, поймали на месте преступления и готовились забросать камнями, как того требует закон? Поверь мне, о чужестранец, он понимал женщин лучше, чем кто-либо до сих пор. Вот почему я считаю, что и мы, женщины, поняли его лучше, чем его трусливые ученики.

Ее голос осекся, ей не хватило воздуха.

– Было время, когда они тоже считали себя великими и снисходили до исцеления больных. Однако когда пришла пора предпринять последнее вхождение в Иерусалим вместе с ним, они начали прибегать к различным уверткам; некоторые из них даже подумывали оставить его, хотя незадолго до этого спорили, кто и какое место должен занять в его царстве. С толпой Иисус говорил притчами, однако своим ближним давал подробнейшие разъяснения, но они все равно его не понимали! Лишь наиболее умный из всего этого стада, Фома, осмелился заявить: «Пойдем и умрем вместе с ним!» Только не подумай, что кто-то из них погиб, вооружившись для его защиты: они купили два меча, несмотря на суровое наказание, ожидающее каждого, кто покупает в городе оружие. Да разве они защищали его? Вот в чем вопрос!

Говоря это, она задыхалась от гнева, однако понемногу ей удалось успокоиться.

– Да, я знаю, он говорил: «Каждый, кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет». Однако по пути в Иерусалим он промолвил: «Пусть каждый, у кого есть плащ, сейчас же продаст его и купит меч». Я ничего не могу понять! Может, он хотел испытать их веру или придать им уверенность в себе? Ничего не могу об этом сказать. Когда слуга первосвященника Малх в темноте приблизился к Иисусу, чтобы схватить его, Симон Петр ударом меча отсек ему ухо; однако Иисус приставил ухо так, что теперь виден лишь небольшой шрам в месте, где прошло лезвие меча. Об этом рассказывали родители Малха, хотя их сыну было запрещено проронить об этом хоть слово.

– Не сердись, если я даю волю своему гневу, и позволь мне высказать все, что накопилось у меня на душе из-за этих трусов! – добавила она – В последний вечер Иисус, зная свою дальнейшую судьбу, молился в одиночестве; рассказывают, что во время его ужасной кончины, у него появился кровавый пот. Он попросил их только остаться с ним на время молитвенного бдения и больше ни о чем. Так вот, знаешь как они поступили? Они не придумали ничего лучшего, как глубоко уснуть в саду. Я в самом деле их не понимаю и не могу найти для них прощения! И они еще обещали поджечь храм! Им даже не хватило мужества убить предателя, он повесился сам! Это сверх моего понимания, и я не вижу, что он в них нашел и почему призвал к себе именно их.

В Марии из Магдалы было столько женственности, что мне захотелось ей улыбнуться и погладить по щеке, дабы помочь ей смыть слезами свой безнадежный гнев. Однако мне не хватило духа ни улыбнуться, ни прикоснуться к ней. Я нашел в себе силы лишь сказать как можно осторожнее:

– Если это действительно так, и в своей скорби они не знают, что о нем думать, хотя из его же уст слышали о собственном предназначении, то как же я, чужестранец, смогу разобраться в этом? И все же я уверен, что никто их них не погибнет, по крайней мере до тех пор, пока они не научатся разбираться в том, что усвоили. Даже самый образованный человек не смог бы сразу осмыслить эти необыкновенные события. С другой стороны, поскольку они до сих пор не избавились от предрассудков всех сынов Израиля, лучше не творить им о том, что я могу засвидетельствовать. По отношению ко мне они могут испытывать лишь неприязнь, потому что я – римлянин они, насколько я понял, недоброжелательно относятся и к тебе из-за связей с чужестранцами.

Она гордо вскинула толоку, но я остановил ее движением руки.

– Поскольку я римлянин, то понимаю тебя, Мария, намного лучше, чем ваши мужчины, – поспешил пояснить я, – В Риме женщины пользуются полной свободой и считаются равными мужчинам: они грамотны, присутствуют на публичных чтениях, ходят слушать музыку и сами выбирают себе мужей и любовников. Я считаю их даже более находчивыми, чем мужчины, поскольку они хитрее, и можно привести тысячи примеров, насколько они более безжалостны, потому что их мысли никак не совпадают с нашими логическими доводами. Давай же останемся друзьями! Прими, Мария из Магдалы, дружбу Марка Манилия из Рима. Я уважаю в тебе женщину и еще преклоняюсь перед гобой, потому что он позволил тебе следовать за ним. Я убежден в ею воскресении, поскольку сам проверил это. И я не сомневаюсь, что ты чувствуешь это сильнее его учеников именно потому, что ты – женщина.

Как можно осторожнее я добавил:

– И все же мне хотелось бы встретиться если не со всеми, то хотя бы с одним из них, чтобы составить представление о том, к числу каких людей они принадлежат.

– Я с ними в нормальных отношениях, – с трудом призналась она после минутою колебания. – Кто стал бы заботиться об этих людях и позаботился бы о том, чтобы они ни в чем не нуждались, особенно сейчас, когда они скрываются? Эти люди – простые рыбаки! Они не в состоянии одолеть беспокойство и страх, поэтому постоянно ссорятся, и мне приходится успокаивать и примирять их. Тебе, вероятно, это кажется странным после того, что я только что рассказала. В них есть также немало хорошего. Больше всего они хотят вернуться в Галилею, но в настоящее время это невозможно. Их галилейский акцент может легко их выдать при выходе из города или в дороге, кроме того, их облик весьма отличителен: прожив с Иисусом, они перестали быть похожими на обычных рыбаков. Возможно, тебе это трудно представить, но я думаю, ты сможешь в этом убедиться, если встретишься с ними.

Неожиданно она встала на защиту своих друзей.

– У него были свои причины, чтобы призвать именно их, несмотря на их скромное положение, – заявила она. – Единственный, кто получил хоть какое-нибудь образование, – это бывший откупщик Матфей. Я не представляю, как скрибы и философы смогли бы слушать его учение. Однажды он сказал, что лишь униженные и дети смогут постичь определенные истины, а вовсе не мудрецы.

Это заставило меня задуматься. Возможно, Мария была права: если речь шла о совершенно новом и лишенном смысла учении, разум, вместивший в себя предыдущие мысли и мудрость, не смог бы его принять, не оспаривая. Разве я сам беспрерывно не наталкивался на предыдущий опыт и на то. чему меня учили прежде?

– Он это имел в виду, когда говорил Никодиму, что человек должен родиться заново? – спросил я потухшим голосом, словно разговаривал с самим собой.

– Никодим входит в число смиренных сердцем, – заметила Мария из Магдалы. – Он набожный и благочестивый человек, наизусть знает Святое Писание. Однако как только он сталкивается с новой мыслью, то сразу же начинает сравнивать ее с тем, что уже написано. Он навсегда останется маленьким ребенком, слишком плотно укутанным в пеленки, и ему никогда не удастся родиться заново.

Мысль об укутанном в пеленки ребенке заставила Марию улыбнуться. Ее окаменевшее лицо озарилось, и увидев искры радости в ее глазах, я подумал, что в свое время эта женщина должна была обладать ослепительной красотой, мне и сейчас она казалась весьма привлекательной.

– Ты напрасно носишь одежду цвета чернослива, – непроизвольно вырвалось у меня. – Твои цвета – зеленый и золотистый, твой цветок – фиалка с венцом из благовонной смолы. Мария из Магдалы. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.

Она слегка вздрогнула.

– Не считаешь ли ты себя астрологом? – насмешливо спросила она – Даже если я оденусь в зеленое и золотистое, боги земли никогда не будут иметь надо мной силы, Достаточно произнести имя Иисуса Христа, Сына Божьего, и зло отступит.

Теперь я понял, что она действительно страдала от вселившихся в нее демонов, и пожалел о своих неосторожных словах: ее улыбка потухла, а лицо стало, как будто высеченным из холодного мрамора. В ее глазах горело беспокойство, однако мне предстояло задать ей еще несколько вопросов.

– О Мария, ты уверена в том, что не сопоставляешь случившиеся события с тем, что было прежде, чтобы постичь их смысл?

Она заломила руки и принялась раскачиваться, словно старалась утихомирить какую-то внутреннюю боль. Затем, сделав над собой видимое усилие, чтобы смотреть мне прямо в глаза, начала говорить, делая паузу после каждого слова:

– Я уверена без тени сомнения в том, что он был и остается светом, истинным и абсолютным светом. Он был Человеком, Он – Бог!

Затем, ощутив какую-то нерешительность, она, скорее для себя, добавила:

– Нет, он не был ни колдуном, ни дьяволом, хоть и ходил по воде. Если бы он был даже самым всемогущим магом, я не последовала бы за ним, ведь в жизни я повидала их достаточно! И он совсем не приказывал мне идти за ним, а лишь позволил сделать это, и ты должен согласиться, что это разные вещи.

Мне было стыдно за свои сомнения, однако я желал обрести уверенность. Почувствовав, что причинил ей боль, я попытался принести самые искренние извинения:

– Отведи меня к его ученикам, чтобы они утвердили меня в моей вере, Мария из Магдалы, – унижено попросил я.

– Ты еще не готов, – ответила она – И они тоже. Нам всем придется подождать. Жди терпеливо, как и мы.

Однако настойчивость и откровенность моего желания не оставила ее безразличной, и она добавила:

– Не думаю, чтобы ты был римским соглядатаем: мой опыт и знание людей подсказывают, что твое сердце не ведает предательства. Но если бы ты оказался таковым, тебя ожидало бы что-то страшное. Конечно, не с нашей стороны, но по его воле, а он сам выбрал себе учеников и, как тебе известно, хотел бы их сохранить. Знаешь ли ты ворота у Источника?

– Чтобы добраться сюда, я прошел через них, – с улыбкой ответил я.

– Значит, тебе уже говорили о мужчине с кувшином воды! Однажды, когда ты обретешь смирение и твоя душа станет кроткой, возможно, он появится у этих ворот. Только прошу тебя – не торопись! Всему свой час. Если моя вера не была бы тверда, моя жизнь стала бы невозможной.

Я спросил ее, не хотела бы она вместе со мной вернуться в Иерусалим, но она предпочла остаться в комнате, где так часто отдыхал назаретянин.

– Можешь идти, когда захочешь, – сказала она – И если внизу никого не окажется, тебе нет необходимости ждать, чтобы выразить свою благодарность. Достаточно, что мы, женщины, знаем о ней. Можешь вернуться в этот дом, когда захочешь, но мне кажется, ты сам не знаешь своих желаний. И все же думаю, что они приведут тебя к единственному пути. Да пребудет с тобой мир!

– И с тобой тоже, – ответил я, и что-то непонятное заставило меня добавить: – Мир тебе, женщина, которая больше, чем возлюбленная, больше, чем жена, и больше, чем сестра, потому что он позволил тебе следовать за ним!