Текст книги "Два Гавроша"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
В одной руке Павлик держал ведерко с клейстером, в другой – кисть. Плакаты были у Жаннетты. Она их спрятала под клетчатой кофтой. При каждом шорохе ребята скрывались в подъездах, в подворотнях, дожидаясь, пока снова станет тихо. Улучив удобный момент, они выскакивали из укрытий и энергично принимались за работу.
Павлик любовался своей подругой. «Прав дядюшка Жак, – думал он, – никто не знает предела своих сил, пока не испытает их». В эту ночь Жаннетта проявляла столько находчивости, чтобы обмануть патрулирующих эсэсовцев и полицейских, что ему просто завидно стало. Жаннетта умная девчонка и хорошо знает родной город.
Долговязый немец с автоматом на шее остановился у афишной тумбы, на которую ребята собирались наклеить плакат, и долго не отходил. Что делить? Время идет. Жаннетта шепнула Павлику на ухо: «Я его сейчас же за-, ставлю убраться». И заставила. Она выскочила из парадного на улицу. Отыскала кусок кирпича и швырнула его на дорогу. Эсэсовец, услышав позади себя стук, испуганно обернулся, сорвал с шеи автомат и быстрыми шагами направился туда, где упал камень. Здесь он остановился, задрал голову вверх, начал заглядывать в окна домов. Долго задерживаться на том месте он, по-видимому, боялся: лучше уйти подальше от греха!
– Семафор открыт! – торжественно объявила Жаннетта. – Бош сюда больше не вернется. У него от страха душа в пятки ушла.
А как быстро она клеила! Пускала в ход не только пальцы, ладони, но и локти, подбородок, даже лоб. Павлик не успевал мазать кистью. Жаннетта ворчала, придиралась: «Ты плохо мажешь. А ну-ка, еще раз, по углам». Или: «Боже мой, какой ты неуклюжий, неповоротливый – верблюд двугорбый!»
До рассвета они успели расклеить двадцать два плаката.
Остался еще один, последний. Его они решили приклеить на обратном пути, на углу улицы, где был их дом.
Париж уже пробуждался. Идти открыто было рискованно. Тем более с ведерком, с доброй половиной неиспользованного клейстера. Перебегая из парадного в парадное, от подворотни к подворотне, они приближались к целит
Жаннетта была в восторге от успеха, поэтому ее сердило молчание друга.
– Чего молчишь? – то и дело донимала она его.
– До чего же ты скучный!
– Замолчи, юла, не то стукну! – всерьез рассердился Павлик и даже замахнулся на нее.
Жаннетта отшатнулась.
– Тш-ш! – испуганно шепнула она, показывая на лестницу.
Павлик сперва принял это за очередной трюк, но вскоре убедился, что тут не до шуток. Кто-то, посвистывая, спускался по лестнице. Ребята шарахнулись к выходу, но по улице двигалась колонна грузовиков с эсэсовцами. Пришлось вернуться назад, забиться в угол.
– Кто там? – спросил из темноты мужской голос.
Они прижались к стене.
Вспыхнул электрический фонарик. Луч забегал сверху вниз и вырвал из мрака сначала Павлика, затем – Жаннетту.
– Что за сборище? Кто вы? – подошел к ним вплотную мужчина в полицейской форме.
– А вы кто такой, позвольте спросить? – дерзко бросила Жаннетта.
– Ах ты, бездельник! – возмутился полицейский. – Он у меня еще спрашивает!
Павлик решительно шагнул вперед,
– Что у тебя в ведре? – спросил полицейский.
Павлик поднял ведерко, раскачал его и выплеснул содержимое прямо в лицо блюстителю порядка. Тот взвыл, схватился за глаза. А ребята, не теряя времени, выскользнули и скрылись в другом парадном.
4. Два ГаврошаЧетырнадцатого июля два маленьких велосипедиста – два Гавроша, – так прозвали Павлика и Жаннетту французские коммунисты, – ехали по улицам Парижа.
В дословном переводе с французского слово «гаврош» означает «уличный мальчишка». Таких ребят, оставшихся без родителей, без надзора, немало было в оккупированном голодном Париже. Ими кишели улицы, рынки, вокзалы и станции метро. Эти жертвы фашизма были такими же шустрыми, бесстрашными, как и Гаврош Виктора Гюго – любимец всех маленьких читателей земного шара. Улица калечила их, как и Гавроша. Но Павлик и Жаннетта лишь своим внешним видом походили на парижских оборвышей.
Павлик с помощью Жаннетты немного ознакомился с городом. Он побывал на Елисейских полях, на площади Звезды, видел знаменитую Триумфальную арку, под которой погребены останки Неизвестного солдата, погибшего под Верденом во время первой мировой войны. Он видел трущобы на улице Ледрю-Роллена, сложенные из камней разрушенной королевской тюрьмы Бастилии.
По совету дядюшки Жака, они пошли и в Дом Инвалидов, где покоится прах императора Наполеона I, того самого Наполеона, который под напором русских войск удирал из России. Посетителей здесь было очень мало. Экскурсовод при виде оборвышей скорчил недовольную мину. Сперва даже хотел их прогнать, но почему-то сменил гнев на милость и сердито предупредил:
– Не болтать, ни к чему не прикасаться, а то выставлю.
Тело императора лежало в семи гробах, вставленных один в другой. Вблизи массивной гробницы из розового карельского гранита под стеклом – треугольная шляпа императора и цепь с крестом, преподнесенная ему Парижем в день коронации.
Жаннетта сияла: она ясно видела, что Павлик поражен великолепием гробницы.
– Вот какой у нас был император! – шепнула она ему, и в ее голосе звучала нотка гордости.
Павлик усмехнулся:
– Нашла чем хвастать! Твой император бежал из Москвы без штанов. Спроси у дядюшки Жака, если не веришь.
Вспомнив с досадой этот разговор у гробницы, Жаннетта крикнула другу:
– Эй, нажимай на педали! Нажимай, нажимай! Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!
Она то и дело вырывалась вперед и, оглядываясь назад на отстававшего Павлика, замедляла ход.
– Признайся, Париж тебе нравится? Он красив? – поминутно спрашивала она.
– Очень.
– А Москва?
Глаза Павлика заблестели:
– Чудесный город. Я там, правда, не был, но знаю: он лучше всех городов на свете. Я родился в Пятихатках и только раз выезжал оттуда – к морю, в пионерский лагерь «Артек».
– Париж больше твоей Пятихатки?
Павлику смешно. Вопрос! Конечно, больше. Куда там!
– Во сколько раз? – загорается от любопытства Жаннетта. – В три раза? В пять, в десять? В сто?
– Не знаю.
– Ничего ты не знаешь, – обиженно надула губы Жаннетта и снова вырвалась вперед. – Догоняй живее! Живей! Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины… – Она неожиданно затормозила и указала рукой: – Вот она, площадь Бастилии!
Павлик знал: именно здесь, на этой площади, началась французская революция 1789 года. 14 июля парижане окружили тюрьму Бастилию, в застенках которой десятки лет томились жертвы королевского произвола. Комендант крепости отказался открыть ворота и приказал стрелять. Тогда восставшие пошли в атаку. К концу дня неприступная цитадель пала. Позже она была снесена, и на этом месте появилась надпись: «Здесь танцуют!» Так площадь, где стояла Бастилия, стала местом народных гуляний.
По традиции, 14 июля парижане устраивают парады, демонстрации, карнавалы. Вся Франция в этот день ликует. В памяти народа оживают великие предки, впервые написавшие на стенах королевских дворцов знаменитые слова: «Смерть тиранам!»
В 1940 году, за месяц до праздника взятия Бастилии, в Париж вошли гитлеровские войска. Комендант оккупированного города немедленно объявил населению о том, что запрещает всякие национальные празднества и что нарушители приказа будут расстреляны на месте. Несмотря на это предупреждение, 14 июля на площадь Бастилии вышли колонны патриотов. Над их головами развевались трехцветные знамена республики, транспаранты с лозунгами французской революции: «Свобода, равенство и братство!», «Смерть тиранам!» На безоружных парижан пустили танки. Смертью храбрых пали сотни людей. Гитлеровские молодчики– торжествовали: впредь наука! Однако они просчитались и дорого заплатили за расстрел на площади Бастилии, Французы поднялись на борьбу…
Еще несколько нажимов на педали, и перед взором Павлика вырос огромный плац. Посреди него возвышается пятидесятиметровая бронзовая колонна, увенчанная фигурой летящего Гения свободы. На самой ее верхушке – площадка, к которой ведет винтовая лестница.
– Внутри колонны, внизу, есть склеп, – сообщила Жаннетта. – Там погребены герои двух революций – тысяча восемьсот тридцатого года и тысяча восемьсот сорок восьмого… Видишь, я все знаю, – хвастливо добавила она, показывая кончик языка.
Площадь была окружена танками. Длинными стволами ощетинились на нее пушки. Вокруг выстроились эсэсовцы с автоматами в руках. Сам командующий оккупационными войсками Парижа генерал Штюльпнагель прибыл сюда. Он сидел в бронированной машине и, точно зверь из берлоги, пугливо выглядывал из смотровой щели.
Жаннетта очень жалела о том, что Павлик не мог увидеть, как здесь, на этой площади, веселятся парижане. О, как ей хотелось выехать на самую середину площади и закричать во весь голос: «Смерть тиранам! Да здравствует французская республика!»
– Поехали дальше, опоздаем, – напомнил ей Павлик.
На улице Сантье, в маленьком кафе, их ждал молодой рабочий. Его предупредили, что два Гавроша привезут ему свежие листовки для демонстрантов его округа.
Несмотря на фашистский террор, в этот день в пяти округах Парижа состоялись массовые демонстрации.
5. Слепая нищенкаГитлер подписал приказ о принятии срочных мер против готовившегося «коммунистами и другими преступными элементами» народного восстания в Париже. Он потребовал от командующего оккупационными войсками столицы Франции укрепить военно-стратегические пункты, провести новые массовые аресты и подготовить к разрушению газовые заводы, электрические и телефонные станции, мосты на Сене. Спустя два дня Павлик и Жаннетта уже разбрасывали по Парижу листовки, разоблачающие этот коварный замысел фюрера. Тяжел был для них тот день. Они дважды пересекли город вдоль и поперек, побывали на самых отдаленных окраинах, а на площади Одеон чудом ускользнули из ловушки. Одним словом, домой они вернулись до того усталыми, измученными, что отказались от еды и сразу уснули.
На рассвете мать Жаннетты разбудила Павлика. Он протер кулаками глаза и вопросительно взглянул на нее. Она старалась казаться веселой, но это ей, видно, давалось нелегко.
– Павлик… – Мари медлила, подыскивая слова, – я очень сожалею, что вынуждена тебя будить в такую рань. Мы тут посоветовались… Понимаешь, только тебе можно это поручить, только тебе. – Она кивнула на ширму из цветастого ситца. – Жаннетте пока такое доверять ни в коем случае нельзя. Она ветреница еще. Хотелось бы, чтобы ты поспал, но…
– А я уже выспался, – заверил ее Павлик. И подумал, что выспаться успеет в другой раз.
Задание, по-видимому, очень серьезное – значит, это важнее всего. За несколько недель в Париже Павлик привык безоговорочно и без расспросов идти туда, куда его пошлют, и делать то, что велят.
В начале прошлой недели он целый день по заданию подпольщиков красил ворота одного особняка на Елисейских полях. Отдельные прохожие останавливались, тихо произносили два слова: «Камни Парижа», – и тут же громко предлагали ему срочную и выгодную работу. Продолжая орудовать кистью, он равнодушно отвечал: «Только завтра, месье. И то не раньше шести вечера». Они уходили. Он глядел им вслед и думал: «Завтра в шесть часов вечера эти французы соберутся и будут договариваться о новых ударах по врагу». Радостно и приятно знать, что и он принимает в этом участие!
За каких-нибудь десять минут Павлик умылся, оделся в свои лохмотья и даже выпил кофе, который ему заранее приготовила Мари. Павлик вышел из-за стола и выжидающе посмотрел на мать Жаннетты.
– Улица Тронше, семнадцать, третий этаж, девятая квартира, дверь справа. Недалеко от церкви Мадлен. Эту церковь ты знаешь, Павлик. На днях вы с Жаннеттой передали там одному человеку письмо. Пароль – тот же. Зайдешь со двора, через черный ход.
– Улица Тронше, семнадцать, третий этаж, девятая квартира, дверь справа. Недалеко от церкви Мадлен, пароль тот же, – четко повторил Павлик.
Там его встретит слепая женщина, нищенка. Ее надо будет отвести в церковь. Оттуда – сама скажет куда. Она очень хорошая женщина.
– Мадам Данжу – твоя мать. Ты меня понял?
Павлик научился не задавать вопросов, поэтому он только кивнул головой.
– Веди себя осторожно, – сказала Мари. – За ее домом следят уже второй день. Гестаповцы надеются, что возьмут ее не одну.
Тронше, семнадцать. Не двор, а грязный колодец. Темная, неосвещенная лестница. Третий этаж. Дверь справа. Что это за женщина? Действительно ли она слепая? Нищенка… Почему же за ней охотится гестапо? Не любопытствуй, Павлик. Не надо. Больше, стало быть, не положено тебе знать.
Маленькая передняя, заваленная всякой всячиной. Сутулая женщина в черных очках, с грязным, давно не мытым лицом. Одета в рванье.
– Бонжур, мадам Данжу, – поздоровался с ней Павлик. – Вам нравится серебристый ландыш?
– Серебристый ландыш? – переспросила слепая. – Мне? Не очень. Я предпочитаю розы. – Она подошла к нему, положила на его плечо мягкую, теплую руку. – Я рада тебя видеть, Гаврош. Много хорошего рассказывали мне о тебе. Подай мне, пожалуйста, мою палку. Она там, за вешалкой стоит.
«Она в самом деле слепая», – подумал Павлик, взглянув на черные очки.
– Возьми меня за руку, – сказала тихо слепая, закрыв за собой дверь.
Они вышли через черный ход во двор и оттуда выбрались на улицу. Церковь Мадлен была близко, но Павлик заранее знал, что пройти это небольшое расстояние будет нелегким делом. – Ведь гестаповцы засекли квартиру мадам Данжу, следят за каждым ее шагом! Так и получилось. Только они показались на улице, из встречного потока прохожих вынырнул здоровенный, не внушающий доверия длинноволосый детина в белом костюме. Не сводя с них глаз, он поравнялся с ними, зашагал рядом. Павлик его заметил и тотчас вступил в роль любопытного мальчишки, впервые попавшего из глухой провинции в Париж. Разинув рот, расширив глаза, он с необычайным интересом принялся рассматривать витрины магазинов, людей, автомобили, двухэтажные троллейбусы. Помогала ему мадам Данжу. Она начала задевать палкой ноги пешеходов. Худенький старичок с ястребиным носом устроил за это Павлику скандал.
– Ты зачем, болван, на людей слепого человека ведешь? Хочешь, чтобы я полицейского позвал?!
– Месье, извините, пожалуйста! – сказала виновато слепая. Лицо ее стало злым. Задыхаясь от сильного приступа кашля, она обрушилась на Павлика: – Когда ты, разиня несчастная, человеком станешь?! Учишь, учишь– убей его, не помогает! Чего молчишь, ничтожный мальчишка? Тебя же спрашивают! У-у-ух! – замахнулась ока палкой на Павлика. – Царица неба и земли, дева пречистая, матерь божия, заступница наша, избавь меня от этого негодника!
Длинноволосый детина в белом костюме еще раз пристально заглянул мадам Данжу в лицо, скривился и поспешно подался в сторону,
– Ушел, – тихо прошептала слепая и перекрестилась.
«Видит. Она видит», – искоса поглядывая на нее, решил Павлик.
Исчез длинноволосый детина – выплыла подозрительная дама вся: в голубом. Шляпка, крепдешиновое платье, перчатки, серьги, вуалетка. Она открыла сумочку, будто хотела посмотреть на себя в зеркальце, но обмануть Павлика ей не удалось. Он перехватил её косой взгляд, который она кинула на слепую, и ответил на хитрость хитростью. Остановился, делая вид, что решил непременно узнать, что находится в ее сумочке.
Павлик сделал вид, что решил непременно узнать, что находится в сумочке дамы.
– Опять мух ловишь! – закричала на него слепая, сердито дернув вперед. – Обожди, дрянь такая, я из тебя кишки выпущу!
Дама в голубом брезгливо сжала губы, отвернулась и растаяла.
Они прошли еще два квартала, и перед ними наконец открылась площадь, в глубине которой горели золотом купола церкви Мадлен.
– Церковь, – тихо сообщил Павлик.
На площади тут и там взметались в воздух одна за другой стайки воробьев. Павлик, следя за ними, подумал: «Как в Пятихатках, Воробьи всюду одинаково чирикают». Им сразу овладела тоска. Маленькие птички напомнили ему о далекой родной земле.
Слепая и Павлик подошли к широкой мраморной паперти, поднялись на нее. Здесь они затерялись в толпе богомольцев, нищих и калек.
Глава четвертая
1. В отряде МоноВ штаб Жюля Моно ввели пленного. Высокий, заросший густой бронзовой щетиной, он выглядел изможденным. Темные круги под глазами, впалые щеки говорили о том, что этот человек многое перенес.
– Кто вы? – спросил у него командир отряда.
Пленный внимательно посмотрел на француза и не
спеша ответил:
– Я немец.
Стоявшая у дверей худенькая девушка с автоматом в руках подтвердила:
– Да, он немец. Он сам пришел…
Сам? С каким заданием? Почему у него такой жалкий вид? Офицерские галифе, сапоги и… рваная рабочая спецовка. Зачем он сбросил китель? Надо было уже полностью переодеться, коль на то пошло!
Немец горько усмехнулся. Куртку он украл, а вот штаны ему никак не удавалось раздобыть. Французы иногда делились с ним куском хлеба. Отдавали последнее. Откуда он знает французский язык? Около трех лет проработал на заводе «Рено». Когда вошли оккупанты, его мобилизовали в армию. Был ли он офицером? О нет! Солдатом. Охранял железную дорогу в Бельгии,
– Что-то не верится. Брюки, сапоги офицерские, – заметил Жюль Моно, переглянувшись с партизанами.
– Это не моя форма, – сказал немец.
– Ваша фамилия?
– Грасс. Рихард Грасс. Родом я из Цвиккау, – ответил он и вкратце рассказал о себе.
– Почему же вы сразу не пришли к нам? – задал Грассу вопрос молодой партизан, смерив его проницательным взглядом.
Почему?
…Распрощавшись с Павликом и Жаннеттой, Грасс долго бродил по городу, пока у нега не появилась мысль добраться до Булонь-Бийанкур. Он был уверен, что там удастся разыскать кого-нибудь из старых друзей, работавших с ним в сборочном на автомобильном заводе. Они дадут ему приют. Ему непременно поможет консьержка мадам Розалия Дюран, у которой он снимал крохотную комнатушку. Тут же он вспомнил о ее отце, папаше Луи. Грасс дружил с этим стариком. Часто находил с ним общий язык, хотя это давалось не так легко. Папаша Луи был чересчур привередлив, однако сердце у него было доброе. Однажды Грасс заболел желтухой, и его увезли в больницу. В тот же день в открытое окно палаты заглянуло знакомое морщинистое лицо с чуть выпученными и воспаленными глазами.
– Эй, Рихард! Я кое-что принес, – захрипел папаша Луи, показывая большой бумажный пакет. – Лови, желторожий бегемот, бросаю!
Тайком забираясь в больничный сад, старик часами простаивал у больничного окна. А когда Грасс выписался, француз до того был взволнован, что даже слезу пустил. «Выздоровел? А мы с Розалией на кладбище местечко для тебя уже приготовили, ямку вырыли», – грубо пошутил он.
И вот Грасс у знакомой двери. Та же стеклянная ручка с тоненькими голубыми змейками внутри.
– Кто там? – услышал он хриплый голос.
– Откройте, папаша Луи, свои.
Увидев немецкого унтер-офицера, старик немного побледнел, отступил от порога и презрительно сжал губы.
«Папаша Луи совсем не изменился, – подумал Грасс. – Те же слегка выпученные и всегда воспаленные глаза. Та же тощая, жилистая шея».
– Здравствуйте, папаша Луи, – протянул руку немец. Рука повисла в воздухе. – Не узнаете? Рихард Грасс…
Папаша Луи смотрел на «его сердито, искоса, будто поглядывал на кончик своего носа.
– Почему молчите? Успеете намолчаться в могиле, – попытался Грасс пошутить в манере старика.
Подействовало. Папаша Луи смерил его холодным скользящим взглядом и харкнул ему в лицо.
– Вон отсюда, иуда! – он схватил попавшуюся под руку лопату. Его тощая, жилистая шея побагровела. – Вон, собака!
– Бог с вами! – подался назад Грасс. – Разве я добровольно пошел служить? Помните, меня несколько раз вызывали в комендатуру, потом пришли два солдата и увели? Теперь, папаша Луи, я…
– Уходи, вонючий бош, убью! – задыхался старик от гнева.. – Розалию мою вы повесили, что ж, вешай меня– не боюсь я вас, проклятое племя!
– Успокойтесь, папаша Луи. Выслушайте меня..-Я ни на кого не подымал руку. Я уже давно не служу Гитлеру. Сбежал, дезертировал. Пожалуйста, помогите мне, спрячьте меня.
– Что, виселицей уже запахло? – согнувшись почти пополам, оглушительно и злобно расхохотался папаша Луи. – Уходи, Рихард, уходи! – опустил он на плечо Грасса лопату.
Грасс вскрикнул от боли. Несколько мгновений он продержался на ногах, затем, прислонившись к стене и скользя по ней, начал медленно опускаться на пол. Папаша Луи не выпуская из дрожащей руки лопату, отвернулся.
В соседней комнате мягко и ритмично тикали часы. Там, это бывало довольно часто, они, Грасс и папаша Луи, сидели за шахматной доской. Как-то раз во время игры у них произошел разговор о войне, Вспомнили, конечно, и о Вердене. [12]12
В районе этого французского города во время первой мировой войны происходили кровопролитные сражения между французскими и германскими армиями.
[Закрыть]Папаша Луи, участвовавший в этом, одном из самых кошмарных сражений первой мировой войны, сказал: «Словами, Рихард, не передашь того, что там творилось. Живые завидовали мертвым! Посылают в атаку, пробежишь семь-восемь шагов – стоп! Дальше идти нельзя: кровь. Человеческая». Папаша Луи передвинул королеву и продолжал: «Помню, однажды под утро, к нам в окоп один немец приполз. Добрый малый. Кинулся я к нему, чтобы живот ему распороть, а он, черт, улыбается и говорит: «Не торопись, камрад. От того, что ты меня убьешь, легче тебе не будет. Давай лучше вместе воевать против тех, которые войну любят, кому выгодна она»…
– Папаша Луи, – Грасс проглотил комок, застрявший в горле, – тот немец, помните, что в окоп тогда приполз, под Верденом, был прав…
Старик не откликнулся.
Серо-зеленый китель Грасса стал влажным, приобрел бурый цвет.
– Тот немец, папаша Луи, прав…
Старик выпрямился, швырнул в сторону лопату и, выкрикнув: «Подыхай, иуда, здесь!» – покинул дом…
– Я вас долго искал, – закончил свой рассказ Грасс, – но найти не так уж легко. Тем более мне, немцу. Работа ваша всюду видна, а сами вы – невидимки.
Немец стал участником французского Сопротивления. Правда, вначале к нему относились настороженно, проверяли. Но вскоре он завоевал доверие, любовь и уважение всего отряда. Ему даже начали давать самостоятельные поручения.
