Текст книги "Два Гавроша"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Собака несется прямо на них. Круппке отпускает ремешок ошейника. Еще один прыжок, и она вцепится зубами в одного из маленьких беглецов. Жаннетта не выдержала. Она рванулась с места, но ее тут же остановил окрик Павлика:
– Куда? Стреляй! Сначала в собаку…
Раздался выстрел. Овчарка пронзительно завизжала и, пробежав еще два-три шага, упала на спину. Ошеломленный Круппке на мгновение растерялся, потом схватился за пистолет, но в этот момент грянул второй выстрел… Однорукий покачнулся, словно пьяный, и медленно, держась рукой за сердце, опустился на землю.
Жаннетта целилась ему в голову.
– Достаточно, – сказал Павлик. – Теперь уходить надо, и чем скорее, тем лучше.
Сперва они шли медленно, пугливо озираясь по сторонам, но вскоре их охватил невероятный страх, и они бросились бежать куда глаза глядят.
Лес начал редеть.
– Направо! – крикнул Павлик, задыхаясь, и первым бросился в глубокую, поросшую густым орешником балку.
Но и здесь ребята долго не оставались. Страх гнал их вперед и вперед.
Павлик старался сохранять спокойствие. Увидев в траве, на склоне оврага, яркий цветок, показал его Жаннетте, но девочка даже не оглянулась. Она прислушивалась к малейшему шороху.
– Здесь нас непременно найдут, уйдем отсюда, – умоляла она.
Они выскочили из балки и побежали дальше. На лесистом холме пролежали около часа и снова перекочевали в другое место. Солнце, к которому они, подобно всем беглецам, испытывали ненависть, наконец ушло на покой, оставив на горизонте мутно-красный след. По листьям пробежал вечерний ветерок.
Спустились сумерки. Наступила наконец долгожданная ночь. Казалось, теперь Павлику и Жаннетте можно немного успокоиться. Ничего подобного! Ночное безмолвие вселяло еще большую тревогу, Деревья, кустарники, кочки слились с непроглядной тьмой, превратились в скопище каких-то неведомых великанов-уродов, в диких, причудливых зверей. Они шептались, как заговорщики, шипели удавами, ползли, подкрадывались к маленьким беглецам. Всюду ребятам мерещился однорукий фельдфебель.
Оставив далеко позади холм, Павлик и Жаннетта вышли на перекресток какой-то центральной магистрали, где на невысоком столбике во все стороны торчали фанерные стрелы с надписями.
– Нам бы только добраться до железнодорожной станции, – грустно произнесла Жаннетта.
Павлик слабо усмехнулся:
– Только до железнодорожной станции!..
Он напряг слух, стараясь уловить отдаленный шум, напоминающий чем-нибудь жизнь железнодорожной станции, но вокруг стояла тишина. Не слышно было ни рожка стрелочника, ни шипения паровоза, ни звона буферов. Что делать? Задерживаться здесь нельзя – местность открытая.
Павлик подошел поближе к столбику с фанерными стрелами и нажал кнопку фонарика. Луч скользнул по надписям: Дюрен… Ахен… Льеж… Вервье… Брюссель…
– Посвети-ка еще, – попросила Жаннетта. – Кельн… Дуйсбург… Дармштадт… Брюссель…
Начал моросить дождик. Жаннетте стало холодно. Она прижалась к Павлику, и он услышал, как у нее лихорадочно стучат зубы.
– Уйдем отсюда, – тихонько сказала она.
– Куда?
Жаннетта ткнула пальцем в темноту:
– На Брюссель.
– Почему на Брюссель?
– Оттуда до Парижа рукой подать. Лиан с мамой часто туда ездили на концерты.
– Пошли, – согласился Павлик.
3. В вагонеОни шли почти всю ночь. Моросивший все время дождик превратился в ливень. Кругом была непроницаемая мгла, Ни деревца, ни кустика. Жаннетта, окончательно выбившись из сил, готова была опуститься прямо в бурлящий поток воды, только бы немного отдохнуть. Павлик поддерживал ее, чтобы она не упала. Он шутил, напоминал ей о ее любимом герое, на которого она походила не только внешностью, но и характером,
Жаннетте было не до шуток.
– Бродим, бродим, а станции все нет да нет! – жаловалась она усталым, слабеющим голосом.
Павлик ее утешал:
– Найдем. Походим еще немного и найдем.
И вот перед самым рассветом, когда они совершенно обессилели, вдруг послышался короткий паровозный гудок. Через минут двадцать Павлик и Жаннетта уже подкрадывались к полустанку, вблизи которого смутно вырисовывался товарный состав. На открытых платформах стояли танки, длинноствольные пушки, пулеметы. Где-то впереди пыхтел, тяжело дыша, паровоз. Павлик и Жаннетта, промокшие до нитки, наблюдали за ним из-за водонапорной башни.
– Этот поезд обязательно пойдет в Париж, – заявила уверенно Жаннетта.
– Откуда тебе известно? – с любопытством взглянул на нее Павлик. – Догадываешься?
– Зачем гадать? Ворожка я, что ли? И так ясно: паровоз стоит с той стороны.
Довод не очень убедительный, однако у Павлика не нашлось возражений. Тем более что уже начало светать, небо серело и надо было спешить. Но как проникнуть в поезд? На открытой платформе не поедешь, а в закрытых вагонах – кто знает, может, там солдаты.
Крадучись по шпалам, они добрались до хвоста эшелона. Жаннетта не спускала глаз с шагающей у паровоза черной фигуры часового, а Павлик тем временем проник через верхний люк в вагон. Темно, тихо, никого нет. Пальцы нащупали какие-то ящики, сложенные ярусами до самого потолка.
– Эй, беги сюда! – шепотом позвал он Жаннетту, высунув голову наружу. – Залезай скорее. Дай руку.
– Часовой идет, – прошептала она еле слышно.
– Черт с ним! Подымайся, хватайся за железную скобу.
Они спрятались между ящиками и стали прислушиваться к тому, что делается снаружи, но, кроме шума дождя и шипения паровоза, ничего не услышали. Скорее бы тронулся состав!
Жаннетта долго сидеть молча не могла.
– Павлик, что в этих ящиках? – спросила она, отбивая зубами мелкую дробь.
– Не знаю, – ответил он. – Снаряды, мины, гранаты, а может быть, продукты.
– Продукты?! – обрадовалась она. – Я есть хочу.
– Потерпи, – буркнул Павлик. – Поезд тронется, тогда посмотрим.
Жаннетта огорченно вздохнула:
– А если придется долго ждать?
Наконец зазвенели железные тарелки буферов и под полом заскрипели колеса. Поезд с ходу набирал скорость. Павлик и Жаннетта кинулись к ящикам. Расцарапали себе до крови руки, но ни одного из них не открыли. Они были крепко-накрепко сбиты, а по краям обшиты толстыми полосами железа.
– Зря мучаемся, – с досадой сказал Павлик. – Продукты так ее упаковывают. Тут, скорее всего, мины… Ты согрелась?
– Еще бы! – ответила Жаннетта усталым голосом и забилась в угол между ящиками и стенкой вагона.
Она уснула. Даже слегка похрапывала. Павлика тоже клонило ко сну, но он пересилил себя. Его тревожила неизвестность. Он думал о том, как вырваться из этой ловушки, куда они добровольно забрались. «Тут опасно оставаться, – рассуждал он. – На какой-нибудь станции эшелон остановится, его начнут разгружать, и нас обнаружат. Тогда опять водворят в замок Веммера».
Надо что-то придумать…
Жаннетта крепко спит, подложив руку под голову. С ее губ срываются короткие, отрывистые фразы. Павлик наклоняется над ней и осторожно дотрагивается до ее лба. Горячий, и щеки пылают.
– …У них мундиры синие и сабли на боку… Ха-ха-ха! Кошон. Круппке, ты кошон!
Бред. Жаннетта заболела. Этого еще недоставало!
Поезд идет быстро. Колеса ритмично отбивают: «Бред-бред-бред». Изредка напоминает о себе паровоз. Он не гудит, а истерически кричит, будто кого-то на помощь зовет.
– Пить…
– Нет у меня воды. Потерпи немного.
Она не слышит. Повторяет настойчивее:
– Пить… пить…
Потом Жаннетта умолкает. Павлик испуганно прислушивается к ее дыханию, берет за руку. Рука горячая. Это его немного успокаивает. Он отползает к двери и сквозь щель выглядывает наружу. Дождя уже нет. По ту сторону полотна проносится густой лес. По глянцевитой от дождя каменной ленте дороги едет на велосипеде человек. Он в синем комбинезоне, темном берете, с дымящейся трубкой во рту.
– Француз! – решает Павлик. – Жаннетта, Франция!
Девочка открывает глаза. Взгляд у нее отсутствующий, безразличный.
– Франция, – повторяет он. – Посмотри, отсюда все видно.
Жаннетта пытается поднять голову, но не может.
– Что с тобой? – участливо спрашивает Павлик.
Она устало закрывает глаза и снова погружается в глубокий сон.
Павлик, взобравшись на верхние ящики, выглядывает в щель с другой стороны вагона. За ровными линиями ив и кустарника, посаженных между узкими полосками полей, все чаще выплывают каменные ветряные мельницы, белые домики с высокими крутыми крышами.
Утро, проникшее в вагон через верхний люк и щели, осветило слабым светом худенькую фигурку Жаннетты. Глядя на нее, Павлик невольно вспомнил, как Гаврош прятался от дождя в брюхе гигантского деревянного слона, стоявшего на площади Бастилии в Париже.
Незаметно Павлик уснул и проспал весь день, до самого вечера.
Он не слыхал, как поезд остановился.
Шум моторов, лязг железа и говор людей разбудили Павлика. Снаружи доносились отрывистые, повелительные возгласы:
– Быстрее, быстрее! Куда лезешь?.. Налево! Следующая, подъезжай!
Где-то впереди полным ходом шла разгрузка эшелона..
Павлик осторожно выглянул наружу. Ночь. Заброшенный домишко. Шлагбаум. Картавый немецкий говор. Неужели это Париж? Лужа… По ней золотыми змейками скользит свет фонаря, приближающегося к хвосту эшелона. «Они сейчас придут сюда!» – Павлик отскакивает в глубь вагона и принимается будить Жаннетту.
Она не спит, ее глаза ее по-прежнему бессмысленно глядят прямо перед собой.
– Жаннетта, вставай! Они идут сюда! – теребит ее Павлик. – Скорее, они нас найдут!
– Оставь меня, – еле слышно говорит она. – Не могу подняться. Все болит.
Шаги. Со скрежетом и свистом открывается дверь. Луч фонарика шарит по верхнему ряду ящиков. Павлик замер. Немцев он не видит, но слышит их дыхание. Ему кажется, что он чувствует на себе, их тяжелый взгляд.
– Последние три вагона отцепите. Паровоз потянет их к Эрделю.
Уходят. Шаги постепенно замирают.
Часто в минуты смертельной опасности самый слабый человек становится сильным. Павлик с лихорадочной поспешностью схватил Жаннетту на руки и понес ее к выходу. Выпрыгнув из вагона, он взвалил девочку к себе на спину и перебежал через железнодорожное полотно. Но и там было опасно. Рядом, по дороге, неслись груженые машины, расхаживали часовые в касках. Оставался один выход: незаметно спуститься с насыпи и пересечь шоссе.
Дойдя до обочины дороги, он остановился, перевел дыхание и пошел дальше. Он брел в темноте, наугад, брел в неизвестность. Но тревожило его другое: он чувствовал, что выбивается из сил, а положить больную на мокрую землю не хотел. Сгибаясь под тяжестью ноши, он шатался. «Еще немного. Чуть-чуть. Досчитаю до ста и тогда передохну», – старался он ободрить самого себя.
Теплое дыхание Жаннетты согревало его. «Как бы мне ни было тяжело, – думал он, – но я ее не оставлю, донесу до места». До какого места? Где их ожидало безопасное место? Кому было дело до украинского паренька и французской девочки?
Начался подъем. Идти вверх по скользкой почве стало еще труднее. Жаннетта, к которой изредка возвращалось сознание, требовала, чтобы он ее опустил на землю.
– Ты устал, опусти меня, – умоляла она его. – Я полежу, а ты отдохнешь. Прошу тебя… Мне уже лучше, я сама…
– Ладно, – согласился Павлик, – только не садись, простудишься.
Он осторожно опустил ее. Но стоять она не могла, зашаталась. Павлик успел вовремя ее подхватить.
– Сядем здесь, – указал он на поваленное дерево. Тут сухо.
Едва они сели, их начало клонить ко сну. Жаннетта положила голову на плечо Павлика.
Между облаками блеснул изумрудный луч. Вслед за ним выплыла полная луна. Она залила землю мягким светом. Павлик огляделся. Из темноты выступали контуры станции. Эшелон, из которого они только что выбрались, издали казался медным. Над ним, за насыпью, раскинулись розоватые, точно высеченные из светлого гранита, домики. «Там живут французы, но это далеко», – с тоской подумал Павлик.
– Жаннетта, вон там совсем близко лес. Пойдем, – предложил он, не будучи уверен, сможет ли сам подняться…
– Все! – с облегчением вздохнул Павлик, опустив Жаннетту на землю.
Лес оказался буковым. Он встретил ребят тишиной, неподвижностью.
4. Голод и жаждаПроснулся Павлик поздно. Первое, что бросилось ему в глаза, была улыбка Жаннетты. Она смотрела на него ясными, приветливыми глазами.
Солнце уже стояло высоко в небе, а здесь царил глубокий сумрак. Но вскоре Павлик увидел светлые блики, пробивающиеся сквозь густые кроны буков. Тут и там виднелись стебельки пахучего ясменника, заросли черемши, герань. А чуть подальше, там, где расступался лес и начиналась светлая опушка, на низеньком кустике сидела лимонно-желтая, с черной головкой птичка.
Мучительный голод, казалось, вытеснил все переживания, связанные с побегом и убийством Круппке. Павлик теперь думал только о том, как бы поскорее разыскать безопасное место и предпринять вылазку за пищей.
Он встал.
– Куда? – спросила Жаннетта.
– Я сейчас же вернусь, – сказал он.
На опушке леса, росли кусты шиповника, бузины, жимолости – волчьи ягоды. Чуть поодаль вился небольшой ручей, местами поросший тростником. В стороне темнела кленовая рощица. «Как у нас под Пятихатками»; – подумал Павлик, внимательно всматриваясь в даль. Больше всего его удивили белокорые березы. «Неужели это Франция? – усомнился он. – А может быть, эшелон с боеприпасами повернул на Украину?» Точно такие живописные места встречались ему, когда он с дедушкой угонял колхозные гурты в глубокий тыл. Однажды на лесной дороге их нагнала воинская часть. Саперы. Командир с кубиками на петлицах, шедший во главе колонны, обернулся. Этот военный с белыми как лен волосами и синими глазами был так похож на его отца! «Воюем?» – спросил сапер деда, усмехнувшись. «Воюем, сынок». – «На Харьков?» – «На Харьков», – ответил дедушка. Внезапно началась бомбардировка, а когда растаяла завеса дыма и пыли, Павлик увидел, что военный с кубиками на петлицах лежит на дороге, убитый осколком бомбы…
Но сейчас не время предаваться воспоминаниям. Усилием воли Павлик заставил себя думать о том, как и где раздобыть кусок хлеба. Он понимал, что Жаннетта без еды не выздоровеет. Да и сам он обессилел от голода. Малейшее движение вызывало у него усталость. «Сколько дней человек может прожить без еды? – спрашивал он себя. – Еще один день, два, и конец, не сможем двинуться с места».
Одну попытку утолить нестерпимый голод Павлик сделал еще накануне. Он наелся листьев и незрелых плодов, сорванных ветром с буковых деревьев.
Долго пришлось разжевывать эту твердую, горькую массу, пока она стала мягкой и ее можно было проглотить. Сразу затошнило, потянуло на рвоту. Желудок обмануть не удалось. Вдобавок еще сильнее захотелось пить. Жаннетта тоже просила воды.
Вода была близко. На лугу, метрах в трехстах. Но Павлик боялся идти к ручью. Издали он видел, как немцы палили из ружей по тростнику. Они, видно, охотились за какой-то дичью. Правда, стрельба давно прекратилась, но Павлик не был уверен в том, что немцы ушли.
К ручью ом не шел, а полз. Так было легче и безопаснее продвигаться. Длинные ветви ив, густая трава прятали его от постороннего глаза. Он часто останавливался, прислушивался, направляя в разные стороны дуло пистолета. Слева, где начинался спуск с холма, слышались отрывистые гудки паровозов, лаяли, собаки, перекликались петухи. А справа тянулась роща, над которой возвышалась каменная ветряная мельница. Ее крылья, сложенные крест-накрест, вращались лениво, вяло.
Вот и ручей. Чистый, прозрачный, как кристалл… Тут Павлик спохватился, что ему не во что набрать воду. Что же делать? В чем он принесет Жаннетте напиться? Ведь ради этого он сюда приполз. В берете? Вода уйдет. Может быть, на берегу что-нибудь найдется?
Он бродил по берегу, искал. А вода манила его к себе. «Напьюсь, а потом буду искать», – решил Павлик и, спрятав пистолет за пазуху, прильнул к воде. Он пил и никак не мог напиться. Понимал, что нельзя столько пить, но не мог оторваться.
– Хенде хох! – раздалась над головой Павлика тихая команда. – Хенде хох! [4]4
Руки вверх! (нем.)
[Закрыть]
Павлик не успел выхватить пистолет. Перед ним стоял высокий, заросший бронзовой щетиной немецкий унтер-офицер с направленным на него автоматом. Павлик рванулся было в заросли тростника, но крепкие пальцы вцепились в его руку.
– Ловкий какой! – засмеялся унтер-офицер. – Кто тебе позволил воду пить? Говори!
Павлик боялся взглянуть немцу в лицо. Неужели все пропало? «А зубы? – мелькнула у него мысль. – Если их вонзить в эту сухую, узловатую руку?»
Лицо унтер-офицера исказилось от боли. Немец отдернул руку. Однако удрать Павлику не удалось. Унтер-офицер уставил в него дуло автомата.
– Кусается! Подумаешь, герой! – сердито буркнул унтер-офицер, но под его насупленными бровями смеялись добрые глаза. – Я с тобой, змееныш, рассчитаюсь. Отвечай, кто ты такой, бельгиец?
«Бельгиец? Почему бельгиец?» – удивился Павлик. Он вспомнил наставление Жаннетты: «Хочешь, чтобы никто тебя не узнал, – притворяйся немым, мычи. Такого всякий пожалеет».
– Чего молчишь? В последний раз спрашиваю: кто ты? Партизан?
Павлик взглянул на унтер-офицера спокойно, невозмутимо.
«Мальчик, видно, немой», – решил немец, и его глаза затуманились.
– Иди-ка сюда, дружок. Я пошутил…
Павлик, недоверчиво поглядывая на дуло автомата, медленно отступал назад.
– Не бойся, малыш, стрелять не буду. Осторожно-там болото!
Рывок, и Павлик скрылся в густых зарослях.
– Стой, утонешь! – крикнул унтер-офицер и, сбрасывая сапоги, кинулся вдогонку. – Утонешь, говорю!
Павлик не поверил в доброту немца. Сквозь сухие стебли он начал целиться в его грудь. Нажал на курок. Осечка. Патроны отсырели во время дождя. Он снова прицелился – и снова осечка… А унтер-офицер, стоя по грудь в воде, продолжал кричать: «Дальше не иди – утонешь, утонешь!» «Почему он не стреляет? – не понимал Павлик. – Может быть, он действительно боится, что я утону? Он какой-то странный. Немцы аккуратные, выбритые, а этот весь зарос и… и почему-то все время испуганно озирается по сторонам?»
Глава пятая
1. «Странный» немец«Даже ребенок мне не верит. Все меня боятся, видят во мне разбойника с большой дороги. Боже мой, Рихард Грасс, лудильщик из Цвиккау, стал пугалом! И хозяева, у которых я жил, косились на меня, встречали с таким нескрываемым презрением, что я не мог смотреть им в глаза. При чем здесь Рихард Грасс? Ведь я не добровольно пошел к Гитлеру. Разве моя вина, что на меня напялили мундир и сказали: «Ты защитник рейха»? Но ведь я немец. Теперь каждый немец заслуженно носит клеймо преступника».
Ровно год назад его товарищ по роте Бруно Гоммель ушел к бельгийским партизанам. Он звал Рихарда Грасса с собой. «Хватит, – сказал Бруно. – Все нутро у меня перегорело». Грасс не пошел. Почему? Не пошел, и все!
Грасс с ужасом взглянул в сторону тростника.
– Малыш утонет, – проговорил он вслух и двинулся вперед.
Чем дальше Грасс отходил от берега, чем гуще становились заросли, тем труднее было вытягивать погружающиеся в болото ноги. Но Грасс не останавливался. Мысль о том, что из-за него погибнет ребенок, гнала его вперед. Топь начала засасывать его грузное тело. Чтобы сделать хотя бы одно движение, надо было уцепиться обеими руками за крепкий стебель, напрячь все силы. Он надеялся спасти немого мальчика, но его нигде не было видно. Нигде. Неужели утонул?
– Эй-эй! – продолжал поиски немец. – Где ты? Выходи, не трону!
Неожиданно вблизи послышался крик. У Рихарда Грасса мороз пробежал по коже: «Это кричит немой мальчишка. Он тонет…»
Грасс долго искал Павлика, но безуспешно. Он возвратился на берег разбитый, подавленный. Его мучила совесть. «Зачем я напугал малыша? Он погиб из-за меня, – думал Грасс. Чем я теперь лучше гитлеровцев?» Немец Невольно вспомнил фельдфебеля Макса Шнейдера и отчетливо представил себе, что бы тот сказал, услышав о происшествии у ручья. «Рихард, – сказал бы Шнейдер, – ты не солдат, а баба. Есть о чем плакать – мальчуган утонул! Ха-ха-ха! Я, мой друг, этих клопов в России тысячами расстреливал, а в одном городе под Киевом более ста штук живыми в Днепр загнал».
Рихард Грасс сжал кулаки. Как он ненавидит Макса Шнейдера! В этом гнусном типе соединились все «качества» гитлеровского молодчика: подхалим, трус, доносчик, мародер, убийца. Это он ночью ворвался в дом местного железнодорожника и расстрелял мать троих крохотных детишек за то, что она вовремя не вышла на уборку снега, на расчистку путей. Тогда, именно в ту ночь, Грасс раз и навсегда порвал со Шнейдером и подобными ему гитлеровцами. Он ушел в лес, в пещеру, и вот уже пятый месяц живет дикарем. Он рассчитывал, что вскоре придут американцы, англичане, но они не торопятся. Спасибо бельгийцам, что поддерживают куском хлеба. Какой-то крестьянин, увидев его в рваной одежде, принес ему новый мундир унтер-офицера.
Грасс поднялся на опушку леса. Еще раз взглянул на извивающийся в тростнике ручей, глубоко вздохнул и ускорил шаги. Вскоре остановился, замер: впереди шел мальчик. Тот самый малыш, который скрылся в болоте. Он ступал медленным, осторожным шагом, так как боялся пролить воду из консервной банки.
– Жив! – вырвался у Грасса радостный крик. Ноздри его крупного носа раздувались, глаза весело блестели. – Жив!
Мальчик настороженно оглянулся по сторонам и, никого не заметив, спокойно продолжал свой путы Грасс, прикусив нижнюю губу, тихо последовал за ним.
Крик, который так перепугал Грасса, действительно издал Павлик, Проделав этот «номер», Павлик спокойно выбрался на берег и после долгих поисков нашел помятую банку из-под^ консервов, Набрал в нее воды и отправился в лес. Только там он^ облегченно вздохнул.
В лесу по-прежнему стояла тишина, полумрак. Но у Павлика было отличное настроение. Шутка ли, вторично попасть в руки немца и удрать! Здорово же он надул вислоухого гитлеровца! А тот сразу всему поверил. И что Павлик немой, и что утонул. Жаннетта умница. Хорошая девчонка! С такой не стыдно дружить,
…Мундиры синие,
И сабли на боку…, —
тихо замурлыкал под нос Павлик.
Вот они, эти знакомые кусты шиповника! А вон и Жаннетта! Она лежала на спине, глядела в небо. Услышав его шаги, медленно повернула к нему голову.
– Принес? – взглянула она на банку с водой и улыбнулась.
Павлик помог ей напиться. Она выпила всю воду, затем с досадой посмотрела на пустую банку.
– Нашел банку – принес в банке… – сказал Павлик в свою защиту. – Жаннетта, нам придется уйти глубже в лес. Дорога тут проходит совсем близко…
Девочка Устало покачала головой:
– Не могу, Павлик.
– Я тебя перенесу, – наклонился мальчик к Жаннетте, поправляя упавшую на ее глаза прядь волос, и попробовал ее поднять, но ему это не удалось. Он окончательно выбился из сил.
– Не надо, Павлик…
Все это слышал и видел стоявший почти рядом, за деревом, Грасс. Сердце его леденело от ужаса. «Бедные дети!» – подумал он и вышел из своего укрытия.
Павлик оторопел.
– Не бойтесь, – сказал немец ласково.
В лице Павлика не было ни кровинки.
– А я думал, что ты утонул, – добродушно улыбнулся ему Грасс. – Думал, что грех взял на свою душу, – объяснял он, жестикулируя своими большими руками. – И глуп же ты, скажу тебе, мальчишка! За кого меня принял? За кого? Сам видишь, кто я: дикарь. В пещере живу, от своих прячусь… – Морщины, пересекающие его лоб, углубились. – Крапива, дружок, везде растет – разные, значит, немцы бывают. Ты, вероятно, и страну мою, Германию, ненавидишь, правда? Плохо! Нельзя же, пойми, дружок, из-за грязных мух – пусть их будет даже много – сжигать весь дом!.. Девочка больна? – спросил он вдруг, кивнув на испуганную и сжавшуюся в комок Жаннетту.
– Больна. Очень.
Они обменялись быстрыми, испытующими взглядами. Павлик увидел в глазах немца искреннее страдание. Он вспомнил фрау Эмму, Густава Рункеля из картонного цеха, который отдавал детям свой завтрак, старушку в потертом плюшевом пальто, каждый день проходившую мимо лагеря. Она останавливалась у проволоки и долго-долго сочувственно глядела на маленьких узников, плакала. Когда, часовой на вышке отворачивался, она быстро произносила: «Дети, скоро поедете домой. Скоро, дети! Фашисты – убийцы, а не немцы. Фашисты…» Нет, не все немцы – фашисты. Не все! Есть среди них и хорошие люди. И этот, видно, добрый, раз за Гитлера воевать не желает, раз в пещере скрывается. Окончательно доверившись немцу, Павлик смущенно сказал:
– Простите меня за то, что я вас укусил и притворился немым. Я вас боялся: вы ведь немец!
– Здорово ты меня провел! Хвалю. Но все-таки скажи, кто вы: бельгийцы?
После некоторого колебания Павлик рассказал немцу всю правду.
– Забираю вас к себе! – воскликнул Грасс. – Дом мой велик, места хватит. Пошли, накормлю. – Он наклонился, чтобы поднять Жаннетту.
В его словах прозвучала такая непреклонная решимость, что Павлик теперь готов был идти за ним куда угодно.
