Текст книги "Два Гавроша"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– В театр? – спросил Люсьен, когда Жизель Ансар уселась рядом.
– Да, в театр. Она спешит на репетицию. Сегодня ее снова будет слушать большой ценитель искусства – генерал Гарт. Он приглашает ее в Берлин. Она отказалась: «Туда ехать сейчас опасно. Если придут русские, меня повесят вместе с вами». Генерал не обиделся. Засмеялся: «Дорогая Жизель, Гитлера нельзя победить. Через год мы станем хозяевами всей Европы. Потом перепрыгнем через океан».
– Гарт не болтун. – Певица бросила выразительный взгляд на своего шофера. – Если он утверждает, стало быть, у него есть какие-то основания. Он человек солидный. Виши [8]8
Виши – город в Центральной Франции. В 1940–1944 годах – местопребывание марионеточного прогитлеровского «правительства Виши».
[Закрыть]перед ним на задних лапках ходит.
Машина мчится по широким, обсаженным каштановыми деревьями улицам. На каждом шагу мелькают старинные, позеленевшие от времени памятники, еще чаше– одни пьедесталы. Недалеко от Тюильрийского сада сверкает, как солнце, конная статуя Жанны д’Арк. Памятник поставлен на том месте, где, по преданию, отряды французов, руководимые Орлеанской девой, форсировали глубокий ров и выбили англичан из захваченной ими крепости. Здесь героиня была тяжело ранена По личному указанию Гитлера любимый парижанами исторический памятник покрыт позолотой. Зачем это понадобилось узурпатору? Очень просто: чтобы расположить к себе французов и напомнить им об их борьбе с англичанами. Позолоченная пилюля с ядом! «Гитлер велел покрыть позолотой конную статую Жанны д’Арк, – думает Люсьен, – и сбросил с пьедесталов сто сорок статуй знаменитых людей Франции, уничтожил памятники Виктору Гюго, Эмилю Золя…»
– Мадам Дюбуше говорит, что к вам, Люсьен, приехал брат. Уже месяц… – сказала вдруг певица.
Шофер кивает головой.
– Странно… Почему я об этом не знаю? – спросила она обиженно. – Коммунист он разве, партизан, маки? [9]9
Маки – так называли французских партизан – участников движения Сопротивления против фашистов,
[Закрыть]
Люсьен сделал протестующий жест и передал ей рассказ старшего брата.
– Надеюсь…
Жизель Ансар ответила понимающим взглядом, затем бросила:
– Я не из тех!
– Благодарю вас.
Площадь Опера. У семафора замер поток автомобилей. В них – оккупанты. Генералы, унтер-офицеры, ефрейторы, зондерфюреры – одни «фюреры»! Они держат себя надменно, с подчеркнутым достоинством, но его, Люсьена, не проведешь. Эта коричневая саранча уже чувствует близкую гибель. Весь мир ополчился против гитлеровцев и их приспешников. Недавно патриоты Парижа устроили суд над предателем Франции – министром Филиппом Арно.
Огонь сопротивления разгорается все сильнее и сильнее. Гестаповцы ответили новыми массовыми арестами коммунистов и сочувствующих им. Как только Люсьен отвезет Жизель, он тут же поедет за дядюшкой Жаком, которого надо немедленно спрятать в надежном месте. Гитлеровские молодчики напали на его след.
3. У собора Парижской БогоматериДостав из гардероба выходной костюм брата, Клод переоделся и вышел на улицу. Через час он уже стоял облокотившись о гранитный парапет набережной, и разглядывал собор Парижской Богоматери.
В детстве этот собор всегда манил его к себе. Придя сюда, он тотчас взбирался по винтовой лестнице на площадку, и взору его открывалась панорама всего города. Клод и сейчас с удовольствием забрался бы наверх, но он не имел права уходить. Он ждал встречи с незнакомым человеком, в полном распоряжении которого находился.
– Скажите, пожалуйста, в каком веке был построен этот собор? – услышал Клод позади себя вкрадчивый голос.
Он обернулся. Перед ним стоял пожилой, элегантно одетый человек с хмурым лицом.
Клод, взглянув на стрельчатые порталы, ответил:-
– Первый камень заложил Людовик VII, Филипп-Август – последний.
– Да-а, – протянул незнакомец, – вы, я вижу, в этом вопросе человек сведущий. Кто был вашим учителем?
Клод вспомнил Лондон, человечка маленького роста, с крутым, дерзко-насмешливым характером. Ему он передавал сведения о важных объектах города, а тот направлял на них бомбардировщики.
– Гринкопф, Гринкопф, месье.
– Знаю такого, – отозвался тот; и его густые, как щетки, брови слегка вздрогнули. – Здравствуйте, месье Пети. – Он протянул руку и спросил: – Длинноухий в Глазго?
– Да.
– Нотр-Дам великолепное сооружение. Недаром Виктор Гюго воспел его. Длинноухий бездействует. Почему?
– Не знаю. Он жалуется, что с каждым днем становится все труднее работать… Вольтер часто приходил сюда в поисках вдохновения… Его уже засекли.
– Это ваше предположение или его собственное?
– Его.
– Понятно. Что вы собираетесь делать в Париже? Чудесная погода.
– Солнце сегодня печет, как в Алжире.
– Вы хотите поехать в Алжир?
– Нет. Жду дополнительных указаний.
Лицо незнакомца приняло еще более холодное выражение.
– Дополнительных указаний… Где Лиан Дени?
– Мне еще не удалось…
– Поторопитесь. Свяжитесь с коммунистами, войдите к ним в доверие. Запомните: коммунисты тут, как и везде, – наш злейший враг. Сам генерал де Голль нам не страшен: он копошится там, вне страны. А отряды так называемых франтиреров и партизан, созданные коммунистами, действуют, сегодня. К ним тянутся не только рабочие и крестьяне, но и интеллигенция. В Париже действуют с первых дней нашего прихода коммунистические треугольники. Это хитрый замысел! Рядовые члены партии объединены в маленькие группы из трех человек, и каждый из них поддерживает связь еще с двумя-тремя такими группами. Вот конспирация!. Углы этих угольников остры, господин Пети! В Париже, да будет вам известно, создан Комитет освобождения возглавляемый коммунистом… Следующая встреча – в среду, в девять утра, в ресторане на набережной Орсэй, у вокзала Инвалидов. Вчера на Вандомской площади пожарная машина задавила известного художника Бутан… Вы живете у брата? Присмотритесь к нему получше. Через него мы сможем найти Лиан Дени. К нам не приходите: у коммунистов много глаз. До свидания.
– До свидания.
На обратном пути Клод думал о брате. Неужели он поддерживает связь с коммунистами? Что-то не верится. Он работает, занят по горло и к тому же всегда пренебрежительно относился ко всяким организациям и обществам… «Вы живете у брата? Присмотритесь к нему по-; лучше». Что это значит? Неужели гестапо располагает какими-то данными? Клод вспомнил, как Люсьен в день его приезда реагировал на вопрос о том, в Париже ли Дени. Он уловил в его глазах смутную тревогу.
Весь день он просидел один со своими мыслями. Собирался уже уходить, как вдруг в коридоре послышался звонок.
На пороге стояла высокая полная женщина в нарядном платье.
– Люсьен, меня удивляет твое поведение, – возмущенно произнесла она. – Я тебя жду, а ты…
– Простите, – перебил ее Клод. – Вы ошиблись. Люсьена нет дома.
Женщина смутилась.
– Я его брат. Разрешите представиться: Клод Пети.
– Жизель Ансар, – подала ему певица руку, бросив на него быстрый взгляд. – Какое у вас удивительное сходство с братом! Такой же овал лица, крупный нос, те же зеленые глаза, даже губы. – Она засмеялась. – Знаете, это опасное сходство.
Клод пригласил гостью в комнату.
– Некогда, – сказала Жизель. – Я сегодня выступаю.
– Понимаю, – ответил Клод с заученно-любезной улыбкой. – Пожалуйста, присядьте хоть на одну минутку, – пододвинул он ей кресло. – Брат мне говорил о вас. Я так рад вас видеть! – Он мельком взглянул на часы. – Куда же девался мой брат? Я его жду, чтобы вместе пойти пообедать. Может быть, что-нибудь с ним случилось? Авария…
– Ну что вы! – возразила Жизель. – Он очень аккуратный, исполнительный. Лучшего шофера во всем Париже не найти.
Клод заинтересовался, знает ли мадемуазель Жизель друзей, товарищей брата. Ведь настоящий друг – большая редкость. Быть может, среди них есть такие, которые способны столкнуть его с правильного пути? Люсьен молод. Он нуждается в хорошем, внимательном наставнике. Его, Клода, долг, долг старшего брата, – разузнать все, пока не поздно.
Актриса посмотрела на Клода. Нет, она не может ничего плохого сказать о своем шофере. Он славный малый. Друзей? У него их, по-видимому, нет. Вот разве шофер такси Антуан Бельроз? Но это человек семейный, тихий, скромный, хороший католик. До войны он возил главного режиссера театра. А Люсьен до прихода немцев служил шофером у Лиан Дени.
– Кто это, актриса?
Жизель Ансар иронически улыбнулась:
– Пожалуй… Моя бывшая соперница. Она собиралась своим жиденьким голосом покорить Париж, – крашеные брови певицы сдвинулись. – Дени заигрывала с рабочими, кухарками. Смех, да и только! Она блеет, а они хлопают своими грубыми ручищами так, что штукатурка со стен валится. Представьте себе, ей это нравилось. Она была чересчур высокого мнения о себе, всегда претендовала на первые роли.
– Чем же это кончилось? – спросил Клод.
– Она связалась с коммунистами и теперь, говорят, прячется в грязных рабочих кварталах, ночует на чердаках, – в мусорных ямах. Некоторые даже утверждают, что Дени причастна к убийству Филиппа Арно, – закончила актриса, испуганно округлив глаза.
– Не может быть! – вскрикнул Клод. – Артистка убийца! Не верю!
– Напрасно. – Жизель надула губы, словно обиженный ребенок, у которого отняли любимую игрушку. – Уж я-то ее хорошо знаю.
– И Люсьен дружит с такой женщиной? – огорченно спросил Клод.
– Сомневаюсь.
– А если?
Ансар поспешила его успокоить. Раньше парню, может быть, и льстило знакомство со знаменитостью. Теперь другое дело. Она до того опустилась, что на нее смотреть противно – в рваном платье, в туфлях со стоптанными каблуками…
– Да-а, – протянул Клод. – А где же обитает эта несчастная женщина?
– Меня это абсолютно не интересует, – скривила губы Жизель. – Какое мне дело, скажите пожалуйста, до того, где она живет!
4. Дядюшка ЖакМари Фашон готовила ужин для гостей. Все валилось у нее из рук. То нож, то сковородка, то вилка. Она искоса, с виноватой улыбкой поглядывала на сидящих за столиком. «Мадам Фашон, дядюшка Жак пробудет у вас несколько дней». Предупредили б ее утром, она помыла бы полы, убрала, но Люсьен неисправим. Не впервые он так поступает. Раньше он приводил молодых людей. Перед ними не так уж совестно: свои люди. А этот – старик. Ему нужен особый уход. Ему лет семьдесят, не меньше. Весь белый – усы, голова, брови. Щеки дряблые, под глазами мешки. А вот глаза – что у юноши! Веселые, полные задора. «Дядюшка Жак»… Кто он такой? Очевидно, большой человек, раз его ищет гестапо. Он назвал себя Жаком Рабу. Пусть будет так!
Люсьен поднялся, стал прощаться с гостем, почтительно, взволнованно улыбаясь.
Мари Фашон преградила ему путь:
– Куда? Через минуту закипит кофе… – Она улыбнулась. – Сейчас как раз то время дня, когда вся Франция садится за стол ужинать…
Люсьен махнул рукой:
– Это было когда-то, давно, еще до войны… Теперь все голодают.
– О нет! Не все! – горячо возразила Мари Фашон. – На днях я была у Булонского леса и видела там группу всадников в красных бархатных костюмах и жокейских картузах. Они ехали со своими слугами. В это время проходила колонна эсэсовцев на мотоциклах. Всадники остановились и все как один начали дружно приветствовать оккупантов. Одна дама даже бросила ехавшему впереди офицеру розу. – Мари Фашон покачала головой. – Они парижане, французы…
– Буржуа, – поправил ее гость. – Война им на руку.
Наступило молчание. Люсьен обернулся к хозяйке:
– Прошу извинения. Жизель меня ждет…
– Подумаешь, Жизель! Птица какая важная! Она… – Женщина, почувствовав на себе внимательный взгляд гостя, смутилась и оборвала на полуслове. – Ладно, иди, Люсьен.
Скатерть у Мари Фашон старая, с вылинявшими узорами, вся в штопках. Поэтому она стелет на стол белую простыню. И подает ужин. Чашку черного кофе, несколько кусочков сахара, два сухаря – все, что у нее есть.
– Извините за бедность, – говорит она покраснев. – Война-
Гость молча кивает головой и просит, чтобы хозяйка составила ему компанию.
Мари Фашон наливает и себе кофе, садится за стол.
– Кофе я обычно пью без сахара, – заявляет дядюшка Жак, взглянув на стенные часы, – а сухари разделим пополам.
Старик ухаживает за нею, будто не он, а она его гостья. Он придвигает к ней сахарницу, вазочку с сухарями, подает ложечку. Она пьет и все время исподтишка, незаметно следит за ним. Ей нравятся его юные глаза, искрящиеся нежной добротой.
– Когда все это кончится? – спрашивает Мари Фашон, и на ее лбу появляется глубокая складка.
Дядюшка Жак снова бросает беглый взгляд на часы и отвечает:
– Скоро. Очень скоро. Мужайтесь. Долго терпеть уже не придется. И девочку свою вскоре увидите…
«Люсьен ему все рассказал», – поняла женщина. Хочется поблагодарить старика за добрые слова, но вместо этого она вдруг начинает плакать. Кто знает, жива ли ее Жаннетта! Девочка пошла с подружками в очередь за хлебом и не вернулась. В тот день эсэсовцы устроили по всему Парижу облаву на детей и вывезли их бог знает куда. Одни говорят – в Германию на шахты, другие – в душегубки.
– Была б Жаннетта жива, она бы вырвалась из самого страшного ада, – со слезами произносит Мари Фашон. – Люсьен ее знает. Она у меня бедовая. Бывало, придет в театр – все вверх дном перевернет.
– Ничего, ничего, вы еще увидите свою дочурку, – заверяет ее дядюшка Жак. – Кстати, вы знаете актрису Лиан Дени? – задает он неожиданный вопрос, и глаза его начинают как-то особенно улыбаться поверх очков.
– Конечно, – отвечает женщина.
– Последнее время что-то о ней ничего не слышно, – заметил старик, словно невзначай.
Мари Фашон настороженно взглянула на гостя. В ее сердце вдруг закралось беспокойство. «Зачем я сказала, что знаю Лиан? – упрекнула она себя. – Кто знает, что на уме у старика! Его привел Люсьен, но ведь и он мог ошибиться».
– С тех пор как она оставила театр, я ее ни разу не видела.
Гость улыбнулся. Женщина прочла в его глазах одобрение.
– Значит, вы целых четыре года не видели Лиан Дени? – спросил он.
– Четыре года, – подтвердила она.
Это, конечно, было не так. В последний раз Мари Фашон разговаривала с Дени месяц назад в рабочем пригороде. Лиан передала ей для распространения пачку листовок и, познакомив ее с молодым рабочим, сказала: «Впредь будем поддерживать связь через этого товарища».
Дядюшка Жак поблагодарил за угощение и встал. Он несколько раз прошелся по комнате, заложив руки за спину, и вдруг остановился:
– Вы бы хотели ее видеть?
– Кого? – не поняла хозяйка.
– Лиан Дени.
Женщина растерялась. Она не знала, что ответить. А старик ждал ее ответа и с любопытством смотрел на нее.
– Конечно, хотела бы, но ведь говорят… – начала она, путаясь в словах, – за нею, говорят, охотится гестапо. Потом… все знают, что я…
– Понимаю, встреча была бы для вас, особенно здесь, не совсем приятной. Вы боитесь?
– Боюсь. Но не за себя, – поспешно добавила она, снова проникаясь доверием к старику. – За вас, месье Рабу, Мне-то терять нечего.
Дядюшка Жак недовольно покачал головой:
– Разве так можно? «Терять нечего»! Нехорошо. Умереть, мадам Фашон, легче всего. Надо жить! Надо бороться за жизнь. Я о вас многое знаю. Знаю, как вы помогали Лиан Дени, когда она еще до войны давала концерты в пользу бастующих рабочих, видел вас с ней десятого октября у Поля Вайяна-Кутюрье… [10]10
10 октября 1940 года у могилы Вайяна-Кутюрье, коммуниста, выдающегося деятеля французского рабочего движения, собралось много парижан. Это была первая открытая демонстрация протеста против гитлеровских оккупантов.
[Закрыть]А сейчас вы – беспартийная, скромная католичка – вместе с ней распространяете коммунистические листовки, нашу «Юма». Вы настоящая француженка. Однако этого мало…
Мари Фашон покраснела. «Что же еще нужно? – подумала она. – Взрывать мосты? Убивать гитлеровцев? Уйти в франтиреры, партизаны? Я на все согласна».
Дядюшка Жак повторил:
– Мало, товарищ Фашон, мало!
Он ее назвал товарищем! Блеск глаз выдал ее радостное смущение. Старик подошел к ней ближе. Лицо его помолодело, складки на лбу разгладились.
– Вы обязаны глубоко осознать, во имя чего совершаете свои подвиги. Вы должны научиться глядеть вперед и понимать, что убеждать других может только убежденный. А убежденный – это тот, кто уверен в своей правоте, кто думает не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне своего народа и поэтому дешево не отдает свою жизнь. Вы не обижаетесь за нравоучение? – спросил он после небольшой паузы мягким, задушевным тоном.
– Нет, что вы! – ответила она взволнованно. – Вы правы, и я вас поняла.
– Я рад, – улыбнулся он и добавил: – Через несколько минут к нам придет… знаете кто? Лиан Дени!!
Прочитав в глазах женщины выражение радостного изумления, он весело засмеялся:
– Да, представьте себе, Лиан Дени.
Мари Фашон вдруг как-то особенно пристально посмотрела на старика, на его сутулую фигуру и чуть не вскрикнула: «Я его узнала!»
5. Подпольная газетаЗакончив статью для очередного номера «Юманите», дядюшка Жак принялся рассматривать эскиз нового плаката, Лучи восходящего солнца пробивают черный мрак. На этом фоне соединились в крепком пожатии две руки. Под ними слова: «Рабочие и крестьяне Франции, объединяйтесь!»
– Товарищ Фашон, – повернул он голову в сторону ширмы из цветастого ситца.
– Одну минутку, месье Рабу, – извиняющимся голосом откликнулась женщина, – кофе уже закипает…
Он засмеялся:
– Да я не о том. Хочу вам кое-что показать. Посоветоваться, узнать ваше мнение. – Он протянул эскиз вышедшей из-за ширмы женщине. – Может быть, нужно что-нибудь изменить, добавить? Пожалуйста, не стесняйтесь. Говорите. Над этим плакатом работает известный художник.
Женщина вытерла руки о передник и стала внимательно разглядывать листок бумаги,
– Почему он такой маленький? – спросила она робко.
Товарищ Марсель сощурил глаза и улыбнулся. Это только эскиз – замысел художника. А плакат будет гораздо больше, в десять – двенадцать раз больше. Его отпечатают и расклеят по всем городам и селам.
Мари Фашон понимающе кивнула.
– Хороший плакат, – сказала она и, слегка смутившись, нерешительно добавила: – Я бы…
Товарищ Марсель выжидательно смотрел на нее. Она медлила. Что о ней подумает этот известный всем французам человек, если она выпалит какую-нибудь глупость?
Он ждал.
– Я бы добавила: «…в борьбе против фашизма!» – проговорила она, еще больше покраснев.
Товарищ Марсель откинул назад седую голову и, немного подумав, одобрительно кивнул:
– Пожалуй, вы правы. Так будет лучше. Спасибо. – Бросив взгляд на часы, стоявшие на этажерке, он нахмурился. – Лиан опаздывает! Она всегда так аккуратна, а тут…
Мари Фашон поставила перед ним чашку черного кофе.
– Не беспокойтесь, месье Рабу, ничего не случилось, – заметила она. – В среду я ее видела в Иври. У нее все в порядке. Говорила, будто гестаповцы махнули на нее рукой. Особенно после того, как в Ла Шапелье задержали какую-то женщину, приняв ее за Дени.
Над дверью зажглась лампочка. Продолжительный звонок и два удара. В комнату вошла молодая, стройная женщина с большими синими, слегка грустными глазами. Она была бедно одета, в руках держала потрепанную старомодную сумочку.
Юношеская радость озарила лицо дядюшки Жака:
– Лиан!
Мари Фашон, приветливо поздоровавшись с гостьей, заторопилась к двери.
Дядюшка Жак удержал ее.
– Оставайтесь, – сказал он. – Мы вам верим, товарищ Мари. – И, обернувшись к актрисе, спросил: – Все благополучно?
Лиан Дени смущенно улыбнулась.
– Что-нибудь стряслось?
Ничего особенного. Правда, вот уже третий день за ней следит какой-то подозрительный тип, очень похожий на Люсьена Пети. Вероятно, это его брат Клод Люсьен говорит, что он появился в Париже неожиданно, точно с неба свалился. Сегодня утром он всю дорогу шел за ней. Она его заметила, когда проходила через площадь Согласия, и поэтому повернула на Елисейские поля.
– Чувствую, что выбиваюсь из сил, дальше идти не могу, – рассказывала Лиан. – Останавливаюсь. Жду, пока он подойдет ближе. «Молодой человек, – обращаюсь к нему, – не найдется ли в вашем кошельке немного денег? Со вчерашнего дня я ничего не ела…» Он смерил меня взглядом с ног до головы и, очевидно решив, что ошибся, сердито произнес: «Пошла вон!» Заложил руки в карманы и отправился дальше.
Дядюшка Жак рассмеялся, но тут же заметил:
– Будьте осторожны, Лиан. Может быть, не вы его обманули, а он вас?
– Может быть, – согласилась актриса.
Она скрылась за ширмой и спустя минуту вернулась со свежей, пахнущей типографской краской газетой «Юма-ните». Старик надел очки и принялся просматривать листок. Здесь была опубликована его статья о патриотическом сопротивлении шахтеров Па-де-Кале. Многих из них он помнил по забастовке, которую возглавлял еще тридцать восемь лет назад.
– Мою статью, кажется, немного сократили? – спросил он. – И правильно сделали: письма с мест важнее.
Глава вторая
1. Вот и Париж!– Париж! Вставайте скорее, Париж! – будит Грасс ребят.
Виноградники, перелески на склонах отлогих холмов, папоротник, желто-белые ромашки. Туннель, и опять свет. Мелькают чистенькие домики с белыми заборами и узенькие тихие улочки пригорода. Блеснула река. Спокойная, медленно текущая Сена, переплетенная мостами, с набережными, обсаженными старыми платанами. У самой воды пестрят лодки – голубые, красные, зеленые, синие, темнеют застывшие фигуры любителей-рыболовов.
Павлик и Жаннетта, прильнув к окну, впиваются глазами в приближающийся город.
Поезд замедляет ход. Он идет по мосту. Фермы вздрагивают под тяжестью вагонов.
– Париж! – У девочки блестят глаза. – Погляди сюда… нет, сюда! Да это же собор Сакре-Кёр! – восклицает она, указывая на белеющие на правом берегу купола.
Жаннетта не ошиблась. Где бы вы ни находились в Париже, эти белоснежные купола видны отовсюду. Храм стоит высоко – на горе Монмартр.
Жаннетта мысленно зашагала по Парижу. С ней мать, Лиан и, конечно, ее новые друзья – Павлик и добрый немец. Вот они выходят из туннеля метро и по узенькой темной улочке, круто подымающейся в гору, взбираются на самую вершину Монмартра. У их ног раскинулся уходящий в туманные дали город. Остров Сите. Он похож на гигантский корабль, который стоит посередине реки со спущенными по обе стороны трапами-мостами. А вот на левом берегу Сены знаменитая Эйфелева башня. Боже мой, сколько раз она, Жаннетта, взбиралась на ее самую верхнюю площадку! И не лифтом. Нет, не лифтом. Пешком! По лестнице, насчитывающей, более двух тысяч ступеней! Три года назад неподалеку отсюда немцы ее схватили – так хватают бездомную собаку – и увезли в Германию. Бедная мама! Она наверняка думает, что кости любимой дочурки давно сгнили в сырой земле, и оплакивает ее. А Лиан? Лиан тоже…
Жаннетта поворачивается спиной к Павлику: ей вовсе не хочется, чтобы он видел ее слезы.
Поезд продолжает двигаться по мосту. Под ним струятся зеленые воды Сены. Париж как на ладони.
Не отрываясь от окна, Павлик вспоминает рассказы своей матери о Париже. «У этого города, – говорила она, – замечательная биография. Это город баррикад, восстаний, революций. Более ста лет назад здесь взвилось в небо красное знамя – международный символ революционной борьбы. Здесь работал Карл Маркс, жил Владимир Ильич Ленин…
«Теперь здесь хозяйничают гитлеровцы, – с болью подумал Павлик. – Что я буду делать в этом городе? Что? Прятаться от фашистов, и все? Сидеть на шее у матери и сестры Жаннетты? Это же нечестно, бессовестно! Лучше всего было бы уйти в лес к партизанам. Но где они, эти партизаны, попробуй найди! Да станут ли они говорить с каким-то замухрышкой…
Павлик уголком глаза взглянул на задумчивого Грасса. О чем сейчас думает немец? А он что будет делать в Париже? К партизанам не пойдет. Ненавидит гитлеровцев, но «поднять руку на своего брата по крови, – говорят он, – это уж слишком». Может быть, Грасс возвратится на старое место, где работал накануне войны, на завод «Рено»? Но туда ему показываться нельзя – схватят и расстреляют за дезертирство.
Грасс думает о своем старом друге, папаше Луи. Старик ему поможет. И куском хлеба и советом. Папаша Луи неглуп, сердечный человек, хотя не без странностей.
Вокзал. Поезд остановился. Из окон видно много коричневых вагонов с надписями: «Париж – Лион», «Париж– Рим», «Париж – Марсель», и вагонов пригородного сообщения с сиденьями на крышах.
– Жаннетта, ты хозяйка Парижа, веди! – обратился Грасс к девочке, когда они вышли на привокзальную площадь.
Они шли, как заранее условились: Павлик и Жаннетта впереди, немец с пистолетом в руке – сзади.
Шагая узкими, угрюмыми улицами и темными переулками нищенской северной окраины, Грасс чувствовал на себе полные презрения взгляды французов.
Некоторые прохожие останавливались, открыто выражая свою ненависть:
– Эй, унтер! Отпусти малышей, пока тебе голову не проломили!
– Оставь детей и уходи с богом…
– Проваливайте! – покрикивал он, напустив на себя грозный вид. – Предупреждаю: буду стрелять.
– Фашист, свинья!
– Гитлеровская собака!
– Оболтус, скоро вам конец!
Гневные реплики, летевшие вдогонку из открытых окон и дверей трущоб, вызывали у немца внутреннюю дрожь. Ему было очень тяжело, но он старался это скрыть, шагал надменно, с важным видом. Кто-то швырнул в него камень. Он увернулся от удара и с горечью подумал: «Дальше так идти невозможно – убьют!»
Гневные реплики летели из открытых дверей и окон трущоб вдогонку немцу.
Жаннетту все это забавляло. С гордостью она думала: «Видишь, какие мы, французы: никого не боимся». А Павлик шел с понуренной головой. Он думал о Грассе. Он догадывался о мыслях, которые мучили сейчас бедного немца.
Когда полетел другой камень, Жаннетта засмеялась, но тут же остановилась под взглядом Павлика.
– Пойми, – сказал ей тихо Павлик, – Грасс сейчас это терпит ради тебя.
– А ради тебя разве нет?
– И ради меня.
– Молча-а-ать! – закричал сзади Грасс. – Пристрелю!
