Текст книги "Два Гавроша"
Автор книги: Михаил Шмушкевич
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Утром, ровно в шесть, охрана начала выводить заключенных в уборную. Сначала повели «спаренных», скованных по два человека одной цепью. Проходя мимо камеры Павлика, они, как всегда, замедлили шаг, чтобы лязг цепей не мешал им услышать, что делается по ту сторону железной двери. Некоторым удалось усыпить бдительность шедших сзади гестаповцев и заглянуть в «волчок». «Спит или нет?»
Павлик не спал. Он думал. Думал о том, почему Антуан Бельроз не выдержал пытки, выдал товарищей, а коммунист Анри Вьено, письмо которого было напечатано в «Юманите», не испугался палачей и умер как патриот, как революционер.
Война, горе, трудности делают детей взрослыми. Действительность, с которой Павлик сейчас столкнулся, превратила его в зрелого человека, имеющего уже определенные взгляды на жизнь, собственные суждения. Почему шофер Бельроз испугался палача, а Анри Вьено умер героем? Они ведь оба ненавидели фашистов. Потому, ответил себе Павлик, что один из них был сильный, другой слабый. Человек силен тогда, когда знает, чего хочет, когда верит во что-то, твердо верит. Когда любит жизнь, хочет, чтобы она была прекрасной для всех. Во Франции до войны, рассказывал дядюшка Жак, было много партий. Почему же все они, как только гитлеровцы захватили страну, рассыпались, а члены их попрятались, как мыши по норкам? И лишь одна Коммунистическая партия не испугалась и с первых дней оккупации подняла французский народ на борьбу с врагом? И еще: почему у нас в стране победили коммунисты, Ленин?
Однажды отец Павлика пришел домой взволнованный и рассказал, что его приняли в кандидаты партии. «В кандидаты? – удивился тогда Павлик. – Почему не в члены?» Отец ответил: «Это испытательный срок, понимаешь? За это время я должен доказать, смогу ли я быть достойным членом партии, самой передовой, самой сильной и самой преданной интересам рабочего класса всего мира». Как правильно сказал тогда отец: здесь, в Париже, есть много, очень много патриотов, но преданней коммунистов нет! Их расстреливают, вешают, а они не склоняют головы. Каждый день Павлик слышал звон цепей в коридоре и не сомневался, что среди этих заключенных больше всего коммунистов. Он их не видел, но, перестукиваясь с ними, знал все, что происходит в камерах. Об одном он только не знал и не догадывался: не знал он, что тюрьма объявила голодовку в знак протеста против неслыханного издевательства Шульца над ним, Павликом.
Трижды в день громыхали кормушки камер: надзиратели приносили завтрак, обед и ужин. Они уговаривали заключенных принять пищу и не раздражать капитана. В ответ на это с утра до позднего вечера с этажа на этаж перекатывались «Марсельеза», «Интернационал» и русская «Катюша».
Это окончательно взбесило Шульца. Он то и дело подходил к глазкам камер и орал: «Я вас всех перестреляю! Дьяволы, сейчас же отмените голодовку!» Заключенные смеялись. Они в один голос требовали прекратить пытки при допросе Павлика, оказать ему срочную медицинскую помощь и перевести в общую камеру. Гестаповец с пеной у рта кричал: «Нет! Не будет по-вашему!» Тогда в двери, в кормушки летели табуреты, столы, тумбочки, параши…
Павлик слышал шум, но не знал, что так встревожило тюрьму. Он несколько раз обращался к своему соседу, но тот на его вопросы отвечал весьма туманно.
И все же он узнал. Узнал на третий день, когда в камеру пришла уборщица Полетта.
– Жаннетта к вам не приходила? – спросил он.
– Что ты, сынок! – замахала она рукой. – Всем вольнонаемным французам запрещено выходить из тюрьмы. Третий день на цепи сидим… Боши боятся, как бы в городе не узнали, что здесь происходит. А там и без того весело. По призыву коммунистов забастовали железнодорожники. К ним присоединились рабочие других заводов. Начинается восстание. Вот и живем, как на необитаемом острове, – отрезаны от людей.
– А что тут происходит? – заинтересовался Павлик.
Полетта удивленно посмотрела на него:
– Разве ты не знаешь, что в тюрьме объявлена голодовка?
– Голодовка?! Вот бессовестные!
– Кого ты ругаешь? – удивилась уборщица.
– Всех, – выпалил он. – Всю тюрьму! Все голодают, а я, выходит, штрейкбрехер? Это нечестно, подло! – Его волнение возрастало. – Я спрашиваю у соседа: «Что происходит?», а он отвечает: «Сколько можно терпеть?!» Обманул, значит. Передайте ему, кивнул Павлик на стену, – что он нечестный человек.
Полетта схватилась за голову. Только теперь она поняла свою оплошность: от мальчика умышленно скрывали голодовку, а она все выболтала!
Полетта пыталась исправить свою ошибку, но только еще больше рассердила Павлика. Он был раздражен до предела. Негодовал, возмущался, ругался.
– Сынок, – заговорила она, – не брани месье Жусса. Он хороший человек. Он был депутатом Национального собрания, защищал рабочих, бедняков. Он из нашей семьи… [18]18
Семьей французские коммунисты в подполье называли свою партию.
[Закрыть]Он больше половины жизни провел в тюрьмах, на каторге, в ссылке. Месье Жусс за правду горой стоит.
– А меня обманул, – не сдавался Павлик.
– И правильно сделал.
– Почему правильно?
– Потому что в таком состоянии тебе нельзя голодать.
– Защитник нашелся! – сердито буркнул Павлик.
– Глупенький, – нахмурилась Полетта. – Месье Жусс первым объявил голодовку. Он первый потребовал от Шульца, чтобы тот не смел руку на тебя поднимать, а ты его бранишь. Несправедливо это!
– Голодовка объявлена из-за меня? – совсем растерялся Павлик.
– А то из-за кого же? – отозвалась Полетта. – Вся тюрьма из-за тебя взбудоражилась.
Услышав эти слова, Павлик одновременно почувствовал и радость и горечь. Радость – от сознания того, что обрел столько друзей, а горечь – оттого, что из-за него страдания многих людей увеличились.
В кормушке показалась дымящаяся алюминиевая миска. Принесли обед.
– Есть не буду, – решительно заявил Павлик, не поднимаясь с койки.
Раздатчик позвал надзирателя. Тот просунул голову в камеру.
– Что еще за фокусы? – злобно спросил он. – Почему есть отказываешься?
– Поддерживаю голодовку, – отрезал Павлик.
За дверью раздался хохот. Павлик подумал: «Они смеются надо мной потому, что я опомнился лишь на третий день».
Голова надзирателя снова показалась в кормушке.
– Не валяй дурака, сопляк, – сказал он, – голодовка снята. Разве не слышишь, как в камерах выскребают миски? Твои камрады так изголодались, что каждый из них быка целого слопает.
В коридоре действительно слышался звон посуды.
«Почему они вдруг согласились принять пищу?» – недоумевал Павлик.
3. Тонущий корабль– Мы скоро оставим Париж, – сказал Клоду начальник главного управления гестапо. – Нас погубило гуманное отношение к французам, месье Пети. Вы согласны?
Клод утвердительно кивнул головой.
– Это оперативная неудача, но не моральное поражение. Вы согласны?
– Согласен, господин генерал.
– Что вы собираетесь делать? – Начальник управления прищурил левый глаз, как стрелок перед выстрелом.
– Париж велик, господин генерал. Шесть миллионов жителей… С вашего разрешения, я растворюсь в нем, – ответил Клод и тут же подумал о Жизель Ансар.
Только она знает, что он делал в оккупированном городе, но это его мало беспокоило – актриса порядком напугана. Ему удалось убедить ее в том, что она является соучастницей ареста Лиан Дени.
– В Париже оставаться вам нельзя. Вы сегодня же уедете в Берлин. Вас забросят в лагерь для французских военнопленных, и там, – генерал иронически усмехнулся, – развернете бурную революционную деятельность. Если мы все же временно потерпим поражение, вернетесь в Париж героем, антифашистом. Разумеется, уже не Клодом Пети, а, скажем, Эмилем Рамадье, Анри Бине…
Генерал вышел из-за стола. Протянул Клоду руку:
– Родная мать так не заботится о своем сыне, как мы о вас, о вашем будущем. Надеемся, – улыбнулся он, блеснув нижним рядом золотых коронок, – что, став – премьер-министром Франции, вы не забудете о своих друзьях. Итак, до свиданья. Желаю успеха. Документы– в канцелярии,
Клод покинул здание главного управления нацистской тайной полиции с чувством злорадства: «По всему видно, что близок конец, – думал он. – В канцелярии сумятица, неразбериха. Все бегают, мечутся, словно на тонущем судне. На столах – горы папок с делами, беспрерывно звонят телефоны, но никто не поднимает трубку, коридоры заставлены чемоданами сотрудников…
«Если мы все же временно потерпим поражение»… Временно ли? А если навсегда? Стоит ли дальше служить этим заносчивым бошам? Париж велик. Он приютит его до прихода союзников. «Если мы все же временно потерпим поражение»… Генерал безусловно на что-то надеется, у него, видимо, есть для этого основания. Здесь все заранее продумано, всюду они расставляют своих людей. Гитлер не политик, не стратег, но в Германии есть немало его дальновидных сторонников. Они, как кроты, зароются в норы, а когда наступит удобный момент, вынырнут и сделают свое дело».
Клод взглянул на часы. До отхода поезда осталось мало времени, а надо еще успеть забежать домой и передать письмо генерала редактору газеты. Он машинально нащупал тоненький конверт, лежавший в боковом кармане пиджака. О чем пишет генерал? Почему именно ему, Клоду, поручено отнести этот пакет?
Войдя к себе в комнату, он тотчас же занялся письмом. Это был скромный, коротенький некролог. Родные и друзья с прискорбием извещали о смерти месье Клода Пети, погибшего 17 августа 1944 года при автомобильной катастрофе на набережной Вольтера.
Клод хохотал до упаду. «Здорово! Старый чурбан неплохо придумал. Приду в редакцию, скорчу гримасу и заплачу: «Господин редактор, я… умер. Разбился на набережной Вольтера». С такими людьми не пропадешь!»
«Когда станете премьер-министром Франции…» – со сладостным трепетом вспомнил Клод слова гестаповца. Что ж, все может случиться. Многое зависит от собственной изворотливости и поддержки друзей.
Из редакции он вышел очень довольный. Редактор тоже оказался своим человеком. Прочитав письмо генерала, он не без юмора заявил: «Можете вполне положиться на меня, господин покойник. Мы вас похороним со всеми почестями – на видном месте, в рамочке. – И добавил: – А в завтрашнем номере читайте извещение о моей смерти».
Клод прощался с Парижем. Он с особым интересом вглядывался в лица прохожих, рассматривал город, будто был здесь впервые. На одной из улиц его внимание привлекла нарисованная на фасадах домов буква S. «Что это значит? – насторожился он. – Везде эта таинственная буква! Это, должно быть, начальная буква какого-то слова, написанного коммунистами. Но какого? «Саботаж», «сан», «сатан», «сотерэл»? [19]19
Саботаж, кровь, сатана, саранча (франц.)
[Закрыть]Нет, не то! «Сосиалисм»? Опять не то. Может быть, «Сулевман»? [20]20
Восстание (франц.).
[Закрыть]Так и есть! Коммунисты призывают парижан к восстанию. Известно ли об этом немецкому командованию? Надо немедленно сообщить.
Клод вышел на площадь, которую окружают восемь больших скульптурных монументов-аллегорий, изображающих восемь французских городов – Марсель, Лион, Нант, Бордо, Брест, Лилль, Руан, Страсбург – силу Франции. Он направился к стоянке такси, но, сделав несколько шагов, тут же остановился. Шустрый, как мышонок, оборванный парнишка бегал с куском мела в руке от одного монумента к другому и выводил на пьедесталах все ту же загадочную букву S. Клод принял решение немедленно схватить маленького преступника и доставить его в гестапо – пусть там разберутся, чье поручение он выполняет.
В это время оборвыш, оглядываясь, нет ли поблизости немца, подбежал к скульптуре Бордо. Он шмыгнул носом, наклонился, но тут Клод схватил его за руку:
– Что делаешь?!
– Пусти! – пытался вырваться беспризорный. – Пусти, говорю!
– Пойдешь со мной и скажешь, кто велел тебе пачкать памятники.
Бесцветные глаза беспризорного сузились.
– Отпусти, доносчик, – вонзил он свои острые зубы в руку Клода и вырвался.
Ему удалось удрать. Но, отбежав метров сто, он вдруг сделал крутой поворот, стремглав помчался назад с финкой в руках.
– Ты что, падаль, бошам продался?!
Клод отскочил в сторону, выхватил пистолет и выстрелил в Водяного Глаза.
Глава восьмая
1. Решающая ночьВ одном из предместий Парижа, в деревянном заводском сарае, собралось много людей. За простым дощатым столом, над которым покачивалась ацетиленовая лампа, сидели два человека. Один – с изможденным лицом, бледность которого еще более оттеняла длинная черная борода, другой – уже знакомый нам дядюшка Жак. Не отрывая взгляда от лежавшей перед ними карты столицы, они вполголоса беседовали.
– Товарищ Моно!
К столу подошел командир партизанского отряда. Он склонился над картой, внимательно следя за резкими скачками красного карандаша.
Жирный кружок и стрелка. Грифель от нажима проколол бумагу насквозь.
– Действовать будете здесь, – заявил человек с черной бородой.
– Есть! – ответил молодой француз.
– Сколько у вас человек? – заинтересовался дядюшка Жак.
– Триста сорок.
– Двести сорок, – поправил человек с бородой.
На устах командира отряда появилась недоумевающая улыбка. Что это, шутка? Но спрашивать он не решался: секретарь ЦК! Ему приходилось его видеть только издали на митингах, читать его пламенные речи, а теперь он разговаривает с ним, даже шутит…
– Товарищ Моно, я говорю серьезно, – объяснил секретарь ЦК. – Сто человек забираем у вас для особого, весьма ответственного задания. Мы вызвали также и вашего заместителя. Он прибыл?
– Да. Разрешите позвать?
– Пожалуйста.
К столу подходит высокий, широкоплечий мужчина С крупными чертами лица, одетый в форму эсэсовского полковника. Хотя китель сидит на нем хорошо, но видно, что чувствует он себя в нем неважно. Кажется, вот-вот он спросит: «Когда же наконец я смогу сбросить эти ненавистные тряпки?»
– На вас, товарищ Грасс, возлагается очень ответственная задача, – говорит секретарь ЦК. – Вам предстоит освободить вот эту тюрьму. – Он сделал новый кружок на карте. – Операцию, сами понимаете, надо провести быстро, четко. В тюрьме – коммунисты. В случае отступления гестапо немедленно расправится с ними,
– В этой тюрьме находится также и русский мальчик, Павлик Черненко. Вы, кажется, его знаете? – добавил дядюшка Жак, вопросительно взглянув на немца.
– Знаю, – глубоко вздохнув, ответил Грасс.
– Вот бланк главного управления тайной полиции. – Секретарь ЦК протянул Грассу бумажку: – Круглая печать, исходящий номер, подпись генерала. С такими документами самого Гитлера арестовать можно.
Все засмеялись.
– Арестуйте начальство, разоружите охрану и откройте камеры.
Грасс выслушал приказ не шевелясь, держа руки по швам.
– Товарищ Грасс, поставленная перед вами задача не из легких, – продолжал секретарь ЦК. – Молодчики, хозяйничающие в тюрьме, не так глупы. Они могут узнать о том, что творится в городе, тогда тюрьму придется взять с бою.
– Садитесь, – сказал дядюшка Жак, указывая Грассу на скамью подле себя. – Пожалуйста, не стесняйтесь. Все мы рядовые. Императоров и фюреров в этом сарае нет. Если хотите знать, то вы тут наивысший чин – полковник…
Шутка вызвала смех. Грасс с улыбкой опустился на скамейку рядом с дядюшкой Жаком.
Скрипнула дверь. Все умолкли. Вошла женщина. Она с трудом перевела дыхание и, машинально поправляя выбившиеся из-под шляпки волосы, пыталась что-то сказать, но не могла.
Дядюшка Жак подошел к ней:
– Что нового, Мари? Вы разыскали Полетту?
– Да, – ответила она, бросив беглый взгляд на присутствующих. – Ее целых три дня не отпускали домой, так как в тюрьме была объявлена голодовка. Теперь всем вольнонаемным заявили, что в них больше не (нуждаются. Полетта утверждает, что там началась какая-то подозрительная возня. Вчера в тюрьму дважды приезжал генерал. Идет сортировка заключенных, их разбивают на группы.
Грасс покосился на секретаря ЦК. Тот, закусив губу, задумчиво глядел на заостренный кончик карандаша.
2. Любимец Парижа– Собирай вещи и выходи, – приказал дежурный гестаповец, распахнув дверь камеры.
Павлик взглянул на него с удивлением: какие вещи? У него нет никаких вещей.
– Кружку, кружку бери! – раздраженно повысил голос гитлеровец. – Выходи. Руки назад!
Павлик не спеша зашагал по знакомому коридору. Он прислушивался к доносящимся из камер шорохам, рассматривал кованые двери и представлял себе людей, томившихся за ними. Заросшие, бледные, изможденные, но с живыми глазами, в которых теплится надежда.
Куда его ведут? К Шульцу? А зачем кружка? Может быть, капитан решил его выпустить? Найдет ли он дом, где живет Жаннетта? Париж – не Пятихатки. Тут одних площадей сто сорок, а улиц, скверов, переулков, проспектов, бульваров! Без адреса затеряешься, как игла в стоге сена. Довели бы его до площади Согласия, а там уж с закрытыми глазами дом Жаннетты найти можно.
Лестничная площадка. Куда идти – вверх или вниз?
– Вниз!
Камера № 10. Одиночка или общая? Раздражающий скрип железа. Гестаповец отпирает дверь. Павлик от сильного удара в спину летит во тьму. Постепенно глаза привыкают к темноте. В полумраке смутно вырисовываются какие-то фигуры. Люди? Живые? Почему же они сидят молча, неподвижно?
– Товарищи! – неожиданно пронзил тишину звонкий голос. – Да это же тот малыш!
Поднялся шум. Одни выползали из-под нар, другие спускались сверху вниз, и через минуту новичка окружили десятка два закованных в цепи. – заключенных. Они его обнимали, хлопали по плечу, целовали. И каждый громогласно выражал свой восторг.
– Я рад, что тебя перевели к нам!
– Вместе веселее!
– Теперь, бон диабль [21]21
Славный малый (франц.)
[Закрыть], заживем. Мал ты ростом, да велик силой.
– Шульц знаешь почему над тобой издевался? Он тебя боится. Тех, кого боятся, всегда ненавидят.
Все пожимали ему руку: «Здравствуй, камрад!», «Молодец, камрад!», «Салют, камрад!»
Со всех сторон то и дело раздавались возгласы:
– Советскому пионеру ура-а!
– Ура-а-а! – гремела вся камера.
Павлик покраснел. Его смутила такая встреча. Надо было ответить этим горячим, добрым французам, но он не находил слов.
– Да здравствует Советский Союз! Ура!
– Ура-а-а! – подхватили все.
Кто-то стал расталкивать образовавшийся круг. Все повернули голову.
– А, Хозе! Проснулся? Доброе утро. Ха-ха-ха!
– Не смейся, Пьер. Он не выспался в Мадриде, вот теперь и досыпает вместе со своим напарником в Париже.
– Хозе видел во сне бой быков.
Немолодой коренастый испанец с черными как воронье крыло волосами не обращает внимания на шутки. Протиснувшись вместе со своим напарником к Павлику, он стремительно протянул ему обе руки.
– Привет русскому человеку из Гвадалахары! – произнес испанец с пафосом и тут же с тревогой спросил: – Почему левую руку подаешь?
– Правую Шульц покалечил….
Испанец не дал ему договорить.
– Изверги! – резко вскрикнул он. – Убийцы! Скоро вам конец, скоро! Слышите! – Повернувшись к двери, погрозил кулаком. – Крепкая, мозолистая рука вас везде найдет! В Берлине, в Мадриде, в Токио…
Камера утихла. Все взгляды устремились на Павлика и на обнявшего его испанца. Тишину нарушил пожилой француз с седой бородкой клином, единственный заключенный в этой камере, закованный в цепи без напарника.
– Мы, малыш, кажется, с тобой старые знакомые, – протянул он руку.
Павлик вопросительно и виновато посмотрел ему в лицо. Он никак не мог вспомнить, где встречал этого старика.
– Мы с тобой через стену переговаривались. Полетта рассказывала, как ты меня ругал, – добавил он смеясь.
Павлик слегка покраснел.
– Вы месье Жусс?
– Он самый, – подтвердил француз.
– Да, – признался Павлик, – я рассердился на вас за то, что вы скрыли от меня голодовку. Когда я об этом узнал, я расстроился, стыдно стало…
– Стыдно? Слышите, товарищи, ему стыдно! – Жусс окинул камеру беглым взглядом и снова обернулся к Павлику: – Стыдно? Тобою гордится вся тюрьма, весь город, ты стал любимцем Парижа. О тебе песни поют.
…Мужество не сломишь
Ты, презренный бош!
Выстоит Орленок,
Славный наш Гаврош! —
пропел месье Жусс… – Стыдиться тебе нечего! Ты вел себя на допросах как настоящий революционер.
Павлика очень взволновали эти слова.
– Я совсем не такой, – сказал он скромно, краснея от смущения. – Я обыкновенный…
Интерес к Павлику возрастал с каждой минутой. Начался спор о том, где и на каких нарах его лучше устроить. В тесной, набитой до отказа каменной клетке для него нашлось много ^свободного места. Каждый предлагал ему лечь рядом.
– Внизу сыро, параша стоит, – доказывали одни.
– А у вас, наверху, душно. Дышать нечем, – возражали другие.
Испанец Хозе не спорил. Он схватил новичка в охапку и, потянув за собой напарника, унес его к себе.
– У нас тебе будет лучше. Я немного русский язык знаю, – сказал он. – С русскими летчиками против Франко воевал.
На потолке зажглась электрическая лампочка. Камера рассеклась на светлые и черные полосы. Павлик попал в полосу света. Взоры всех заключенных устремились на него. Испанец засыпал его вопросами о Советском Союзе, и Павлик с радостным волнением отвечал на них.
