Текст книги "Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)"
Автор книги: Михаил Витковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
3
И вот я иду, а точнее, мы идем, старуха ведет. Приблизительно в направлении стрелки «вулканизация-балансировка», то есть дорогой через лес. Страшно, Саша, ибо я уже в последние часы понял, что есть правда и в картах, и в приметах, и Розальки [68]68
Розалька – персонаж рассказа Болеслава Пруса (1847–1912) «Антек» (1881), погибает в жаркой печи, куда ее для излечения болезни посадила деревенская знахарка.
[Закрыть]в печи – тоже правда. Так оно и вышло. Она вдруг в этом лесу задирает юбку, и ту, что под ней, и ту, что под этой. Короче, все позадирала, присела на корточки и писает, а чтобы не глазели на нее, отмахивается веником из веток, что посрывала. А сама уже раза три рассматривала меня, какой, мол, я паныч молодой да ладный, какие манеры у меня да какой вкус утонченный. Даже пришлось одернуть ее: ты бы, мамаша, уважила седой волос паломника, на коленях в Лихень с постом и покаянием идущего!
Помощи ищу, чтобы побыстрее попасть в Лихень, а оттуда немедля возвратиться в Явожно, в свою каморку, краны прикрутить, к делам приступить с новыми силами, предсказанием той безумной Барбары, что с поля, подкрепленными и настроенными. Все продам и начну торговлю в большом масштабе, жемчуга в дар несу Деве Лихеньской, золото у меня по батареям рассовано, дом на теток зарегистрирован, и что суд сможет у меня забрать? А остальное уладим через Израиль или через постель. Тем временем старая Марыхна берет меня под руку и ведет лесом, только вижу, что-то она все медленнее да медленнее идет, бормочет опечаленно себе под нос. В конце концов совсем остановилась. А теперь ты, Саша, будешь смеяться! Хотя впору бы и заплакать. Итак, что-то она там бормочет, вроде как ей поплохело, вроде как выпивши она, на мху, дескать, хочет присесть, а сама ноги-то раскорячила, баба… Так здесь же мокро… А мокро, сыро, панычку, мокро, влажно, влажная я… Берет мою руку и сует ее под халат. Вот, панычку, дело какое, смотри, как сердце мое свирепо бьется, может, присядем? И прижимает мою руку к груди своей большой, под халат засовывает. Я нервно дернулся и спрашиваю, когда же дом ее сына в конце концов будет, далеко ли еще, а то очень писать хочется. А ты, панычку, выставь свою письку, небось не откушу, небось не одну письку в жизни видела, смотри, как у меня сердце бьется, как тут тепло, сюда всади, покаж, есть там у тебя змей, ой, есть, ой, верно, ебака из тебя, ой ебака… Женат? Э-э-э, не совсем… А что так? Чего ты не женишься, ты что, этой киськи боишься? Ты чего, боишься, что эта киська твоего письку укусит? Дай змея, дай, достань змея, я тебе еще покажу, что умею язычком, смотри, как сердце у меня колотится да какая я вся влажная… Женщина, здесь лес, пуща! Да, пуща, дремучая, непроходимая, там, внизу, дремучая, густая, мокрая…
А я все думаю, что ж это за дом такой может быть, к которому меня ведут, и чтут ли Бога под крышей его, да и есть ли там вообще какой дом? Ты, Саша, как пить дать, в том лесу поприкалывался бы, потому что ты молодой и полон жизненных соков, горячий, ой горячий! Но ты хорошо знаешь, что я волос седой умею уважить и что Бога боюсь! И вот, вместо того, чтобы легкому искушению поддаться, я эту ненормальную отодвигаю, святую фигуру из кармана достаю (голову отдельно, тело отдельно), перед собой, словно щит, ставлю и заклинаю: а вот выкажи уважение Матери Божьей, если уж паломника не можешь уважить! И тут – о диво! – в старухе что-то надломилось, она сильно погрустнела и, как на исповеди, встала передо мной на колени: ну что же мне, бедняжке, делать, если ксендз не отпустил мне греха, а уж я-то плакала, а уж я-то плакала и говорила ему: «Отец, говорю, святой, не хочу я с такими грехами умирать, я к Господу Богу хочу идти, я не хочу быть осужденной на вечные муки, я знаю, что по-разному в жизни себя вела, что по-разному в жизни себя вела… Ну уж такая я была игривая, уж такая игривая, мужик только коленком заденет, а у меня сразу брюхо вырастает, сразу брюхо вырастает…» – «Иди, дочь моя, и больше не греши! Разве не знаешь того, что Господь наш во сто крат больше радуется нашедшейся заблудшей овце, вернувшейся к Нему блудной дочери? Знаешь историю святой Марии Магдалины? Ну и хорошо, женщина, не плачь, молись…»
Вскоре лес стал реже и до нас донесся чад кокса и подгоревшей капусты – верных признаков человечьего жилья. А потом и дым из трубы, а после и сама труба целиком выглянула сквозь туман, разбрехались собаки. Дымы, туманы все больше спускаются, а из них проступает довольно странная картина… что здесь произошло? Не могу понять. Какое такое безумное стечение обстоятельств привело к тому, что я вижу? Какие неизвестные судеб переплетенья, карт расклады, звезд плеяды? Театром каких печальных событий стало это место в чистом поле? Ой, не иначе здесь действовали произраильские силы!
Стоит курная изба в том чистом поле, на бросовой земле, но за оградой солидной, подсвеченной лампочками, работающими от фотоэлементов. Лачуга, мазанка, вроде как нищета из деревни подкелецкой поселилась в усадьбе богатого шляхтича. Некогда беленые, стены теперь серые, неровные, в окнах вместо стекол пленка из свиного или бычьего пузыря, дым из трубы, перед входом – колодец с журавлем, бурт с картошкой, и все это подставлено дождю, а привязанный шарик бешено лает. Худой такой, ободранный! А как сюда попадешь, если охрана поручена охранному агентству «ПЕС»?
Но это одна сказка, а вторая вот какая: в глубине, на той же самой огороженной территории, новая ухоженная хаза, вписанная в старинный шляхетский дворик, но с окнами-стеклопакетами, пластиковыми белыми колоннами и ступеньками, а газон перед ней как искусственный на английском стадионе. Гаражи с козырьками, застекленный первый этаж, через стекло пальмы видать, компьютеры, столы! Какие-то залы наподобие спортивных, все путем, только нищета поселилась в усадьбе большого богача. Террасы, зонтики, бассейн. Ну и ко всему этому сторожка, звоню по домофону, откройте, люди добрые! Я совсем с дороги сбился, скажите хоть, в какой части земли этой допотопной страны нахожусь я? Может, в Мазовецком воеводстве? Нижнесилезском? Подкарпатском? Еленегурском? А может, и на Поморье? А то и в Люблинском? Да хоть стаканом чаю спасите человека бедного, с пути-дороги своей сбившегося! Откуда вам знать, а может, я святой Кирилл, а Мефодий сейчас подойдет, только брусники подсоберет, ибо плодами придорожными пробавляемся. Но раздался какой-то электрический звук, я толкнул дверь, которая сама отворилась, а за нею – никого. Старая Марыхна сразу почапала к бедной хате и была такова. Да и меня и сердце, и инстинкт тянули сначала к бедненькой хибарке, ибо я прибыл сюда прямо из сказки о Пясте-Колеснике и жене его Репке. Да и у кого, как не у бедняков скорее искать утешения. Чем у богачей. Перед хибарой дерево раскидистое, все в зеленых шарах омелы, высохшее, ибо холеры эти все соки из него вытянули. Омела вообще пожирает все польские деревья, польские тополя. Власти должны отрядить людей с пилами, чтобы каждое дерево в стране окончательно от паразита освободить. А здесь, наверное, шаров с тридцать присосалось. А чего не высосала омела, высосет из ствола трут.
Шарик мало кишки в лужу не выбрехивает. А что глотку рвать? Э-э-эй! Есть кто живой? Стучу в дверь. Открывай, если кто есть, человека, с дороги сбившегося, спасай! Стопкой первача! Заглядываю я в то окно. Внутри вся как есть старопольская хата или еще какой скансен. На постели множество подушек. Керосиновая лампа на столе, одним словом, «Цепелия» [69]69
«Цепелия» – сеть магазинов, торгующих изделиями народных промыслов.
[Закрыть]! Эй! Добрая женщина! Эй, мамаша! Где вы? Хотел было в стекло постучать, да сообразил, что не стекло это вовсе, а какая-то мягкая пленка. Делать нечего, ухожу. Заглядываю в колодец, а колодец-то только снаружи колодец для виду, потому что в середине засыпан, один сруб выступает. Эй, люди, поумирали, что ль?! Прислоняю нос к этому как-бы-стеклу из пузыря. Лежит там на столике большой калач. Но старая Марыхна уже дверную задвижку отодвигает и сладострастно так шепчет мне на ухо: «Сюда, хороший мой, сюда поди, иди, иди, хороший мой, здесь моя квартирка, здесь квартирка, здесь мой домик, змей ты эдакий…» Однако долго уговаривать она не стала, а перешла к делу. Грудь одну, огромную, как горшок, вывалила из халата и отходит назад, как бы зазывая в хибарку. И тут я вдруг услышал за спиной у себя бормотанье: Ах ты, бляха-муха, опять себе хахаля привела, которого из управы сюда подослали вынюхивать, как собаку. И ко мне, но уже громко: «Ну что раззявил хлебало?» И еще столько всякого услышать успел, пока кто-то – бац! – со всей силы не саданул меня сзади чем-то металлическим по голове. Кошмар! Так и упал я, точно срезанный цветок.
*
Туман, молоко… Вдруг как сквозь туман, как сквозь молочную пену слышу: ты от Солтыса? Солтыса знаешь? Этот вопрос адресовал мне какой-то здешний вышибала, который меня пинает, толкает ногой, как павшего повстанца его конь, как моя верная Каштанка [70]70
Каштанка – так звали лошадь Ю. Пилсудского (1867–1935).
[Закрыть]. А я пал и лежу неживой, а короед уже выводит окончательный вариант моей биографии. Чувствую, как будто я в бутылке и кто-то откупоривает ее со мной внутри. Внезапно прихожу в себя. Ха-ха-ха! Если про Солтыса спрашивают, значит, здесь живет кто-то из наших! Поворачиваю голову, ну и где я? Дома! Потому что узнал, что это за железяка была, которой меня по башке саданули. Железная лапа Алешки с Молдаванки, которого я знаю, с которым я коней крал! Помнишь Алешку, Саша? Я его, проходимца, там встретил! Во время одного дела ему руку прибили гвоздями к двери склада лампадок, вот у него и появилась такая клевая, с регулировкой и стальными пальцами, должно быть, на какого-то богача работает, коль скоро такую хитрожопую лапу справил. Я его по ней узнал, ну и по морде тоже, и по всему промокшему под дождем Алешкиному остатку.
Алеша! Ты что, теперь здесь работаешь? А как там у Николы? Да хреново. Ни шатко ни валко. На судне «Альбатрос» утонул? Так я и знал! Я карты на него разложил, ему смерть выпадала! Около него стоял туз крестей, рядом – десятка крестей и девятка крестей. Вот такие дела, Алешка… Нет спасенья. Ну говори, кто тут живет, что здесь есть? Спасай, а то я с пути сбился! Ничего здесь нет, одни неурожаи, бескормица, бедолага Розалька да польские книжки для старших классов гимназии по теме позитивизм! Горькая крестьянская судьбина, ансамбль песни и танца, в картошке затерявшийся, и еще эта Ягна Борына [71]71
Одна из главных героинь романа В. Реймонта (1867–1925) «Мужики» (1904–1909), обладавшая необузданным сексуальным темпераментом.
[Закрыть]на пенсии. Нет, Алеша, я еще не сошел с ума, но – видит Бог – уже скоро!
А как пали мы с этим повесой друг другу в объятия, ибо не стану я доле скрывать, что сам Алеша, прежде у меня работавший на разной черной работе (да что ее там было), стоял передо мной, вперив в меня свои верные зенки. Остальным моим головорезам знакомец и кореш. Если бы ты, мой Читатель, наткнулся на него там, точняк как в аптеке уебывал бы ты в жаркие страны, перцем изобилующие, на перец да соль урожайные, но я – не первый день в теме – обрадовался. Мне да не знать Солтыса! Ну да, коль скоро общее начальство у нас, то я уже свой в сей дивной крепости и уже к хозяину Алешка радостно меня провожает, колеса с (несуществующего) возка велит снимать, коней выпрягать и корму задать. У кого теперь работаешь? Идем по гравиевым дорожкам, французскими самшитами обсаженным, вид на сто два процента, хаза в категории «люкс – суперлюкс».
Ну у этого сантехника, великого мафиози, которого фарца называла Шейхом Амалем. Который в каждый бизнес лапу запустил, в вулканизацию, в балансировку, в мусор, в пластиковую упаковку… Знаю, знаю, потому что зеленщик когда-то у него в подметалах ходил и только потом возвысился, хоть сам до сих пор крошки с его стола как реликвии у себя хранит. Знаю, потому что я от него кирпич на дом (свою половину дома) брал. Амаль – так его называли из-за модного тогда сериала «Возвращение в Эдем», где был герой – арабский шейх – с таким именем. Правда, с чертами скорее американского актера, но что было, то было. Он Стефанию Харпер, крокодилом покусанную, приютил, к себе приблизил, дал ей деньги на пластическую операцию, потом никто ее не узнал, все думали, что ее давно уже нет в живых. А она им номер отколола: через много лет в маске появилась на показе дома моды «Тара» как модель и маску эту сорвала. Но это уже сюжет совсем другого романа.
Алешка, вот здо́рово, потому что у меня к шефу твоему дело есть; знаешь, я хочу специализацию сменить, а он вроде связан с торговлей тряпьем. Погоди, я только за Богоматерью за своей схожу, а то как ты меня долбанул под сараем, так я Ее выронил, и где-то там Она должна лежать в траве. Ну и рука у тебя, игрушка, а не рука. Дорого обошлась? О-ля-ля! А это вот что у тебя? Электронные часы сразу в руку монтированы? С мелодиями? Супер. Вот Она! Что? Да вот, лежит Пресвятая, а шарик с цепи рвется, все пытается головы Ея достать. Что за Богоматерь – длинный разговор. В паломничество иду, не смейся, грешно смеяться! Да, на шее жемчуга, когда-нибудь и про это расскажу тебе. А про старую Марыхну, шеф, боже упаси вас при Амале что худого сказать, потому что это его мать родная! Что-что? Обувь снять? Уже снимаю! Ну да, действительно, гостиная как-никак. У себя я тоже всегда ботинки снимаю, только Сашку вот никак не приучу. Помнишь, Алешка, как мы вместе фабрику отверток грабанули? Во времена были! А помнишь, какие фортели мы с тобой откалывали в торговле недожеванной жевательной резинкой с ФРГ? А как в серой зоне толкали серу? Ну что, морда? Сашка? Сашка вырос ого-го как!
Что это у вас, Алешка, хибару в усадьбе выращиваете? Это Марыхны жилище. Пан водопроводчик, до того как шефом самого Солтыса стал, страшно бедствовал на кашубских землях. Именно там и нигде боле, в поле, на неугодьях польских и родился, чуть и не в хлеву, как Спаситель наш. Слышал, Алеша, о комете? Она мне сразу Вифлеемскую звезду напомнила, не мог я старого приятеля о ней не спросить. Подтвердил, не выпуская сигареты изо рта. А то. На этой комете мы уже бизнес делаем, пари принимаем на восемь, пятнадцать и на тридцать процентов. Фото с кометой: большое – десять злотых, поменьше – восемь. Глянец или мат. Сейчас такая техника надпечаток: на чем только захочешь, хочешь – ночник с кометой и кружку, а, блин, захочешь – даже трусы и кондом тебе с кометой сделаем! Подумываем и о чартерных рейсах на комету; одна такая нашлась секта в Америке, что повелась на это дело, а поскольку американские евреи еще больше лопухи, чем мы, вот мы их и наебали. Сказали этим из секты, что как совершат коллективное самоубийство, то не умрут, а, наоборот, перенесутся на ту комету. А потом вернутся и, как обычно, проснутся, будто они спали. Каждому по отдельности сказали убить себя и еще с каждого по отдельности взяли за это приличную сумму, точно в парке аттракционов. Билет в лучший мир. Как же мы с моим хозяином горевали, что в Польше люди не такие глупые, как в Америке, а то знаешь как могли бы на них заработать! Ну и умный же в Польше народец, Алеша! Ты мне только скажи, в какой части этой страны мы находимся, разве не в бережливой Великопольше? А вестимо дело, где-то так около Гопла будет. Вон та автострада, что виднеется на горизонте, – это въезд на Крушвицу, а дальше – на Ледницу и Гнезно. А те болота, что за домом, – это знаменитые Бискупинские топи. А Гоплану вы по дороге часом не встретили, шеф? Ха-ха-ха! Иногда она к Амалю на гуляние заходит с девчонками, пальцы лизать, шоколад «Гоплана» отдыхает! Здесь, шеф, что ни шаг, то история, раскопки. В земле шлемы, курганы, клады древнепольские и всепольские, неглубоко закопанные, камнями придавленные. Сами их выкапывали. Экскурсии водят, гриль-бары для немецких туристов, а еще специальные… Но это секрет.
Ну значит, Амаль, когда прилично заработал на ломе, о чем он наверняка с удовольствием сам расскажет, жил в этой хибарке-курятнике, где только петухи кукарекали. Но не здесь, а где-то там, у черта на куличках, на Курпях, на Кашубах. А потом, когда на широкую ногу зажил, неуютно ему во дворце стало, тоска снедала, вот и реконструировал он тамошние свои владения, перенес вертолетом, колодца только не хватало. Мать его теперь там живет, та самая, что вас, шеф, сюда привела, с темными намерениями, потому что старуха до мужиков всегда была охоча. Увидит когда какого гладкого молодчика, сразу для него в котле зелья варит, любисток ему дает, колдует. Зеркальцем ему в очи лучик пускает. Тьфу! Но слова худого о ней не скажешь, потому что мать шефа – святое дело. Сто женщин тебя любили, и все сто тебе изменили, одна тебе верность хранит – мать!
Только колодца не хватало ему возле хибары, а шеф наш – перфекционист. Хотелось ему, пан Хуберт, иметь на участке колодец с журавлем, все как положено, как Бог велел. Но поскольку был он (дай, шеф, на ухо скажу) ебаным выскочкой, все на чем-то стремился сэкономить, чего-то ему вдруг стало жалко, так что нанятые парни никак не могли докопаться, дошли они до определенной глубины, метров эдак на пять, и говорят: камень, камень, пан Збышек. Рубахи поснимали, шабаш, сказали и вокруг улеглись. Чай из водочной бутылки пить. А он на это: кувалдой, мать вашу, кувалдой! Но и кувалдой не получилось разбить. Сел потом Амаль со своей шестеркой Богусем и его свояком, выпили. А Богусь говорит: тут за межой живет хорунжий, сапер армейский, он нам это дело враз раздербанит. Сгоняли за хорунжим, раздавили с ним очередной пузырь, и тогда хорунжий говорит: мужики, в субботу будет у меня время, а пока что я расчет сделаю, какой заряд заложить, ебну, и камня как не было. Вода, ясен пень, зафонтанирует. Только надо бы исследования местности провести. Очень криво Амаль на эти исследования посмотрел, потому как аж из Гнезно пришлось бы специалистов везти, в хату их впускать, а они еще за собой на хвосте налоговую, тьфу, тьфу, инспекцию притащат. И особенно жена его, Божена, не совсем с этой инспекцией в ладах. Она сюда завезла коров каких-то, основала производство сырков, йогуртов, всю Польшу снабжает. Вот только коровы громко мычат, спать не дают. Ну, стало быть, в субботу хорунжий-сапер пришел, дырок понасверлил, заряды в них понаставил, динамит… Как рвануло, так полдома и завалилось! Нового полдома! Коровы, само собой, подохли! Вон под стеной обломок того, первого дома лежит.
Не везет так не везет, ничего не поделаешь. Проходим по длинному коридору. Вместо обычных прямоугольных дверей гламурные арки, на стенах рога и портреты, но не какие-то там голые бабы в золотых рамах, а бородатые сарматы в золотых рамах. Сурово так глядят. Николай Радзивилл «Пане Коханку» [72]72
«Пане Коханку» – прозвище, приставшее к официальной благородной фамилии Кароля Станислава Радзивилла (1669–1719) из-за обычая К.С.Р. такими словами обращаться к своему собеседнику. Ни за одним из Николаев фамилии Радзивилл такой привычки не замечалось.
[Закрыть]. Одна рука за поясом на выпяченном животе. Голова лысая, продолговатая, борода – буханкой. Кунтушное братство, фанаты старопольских команд. Которые играли с этими лягушатниками, неженками во фраках, париках, чулочках и в пудре. А наши – в кунтушах и слуцких поясах, с саблями на боку. В национальных цветах. Главным образом – в красном. Алеша велит мне подождать. А меня трясет. Потому что я, мокрый весь, оставляю на алом ковре черные лужи от земли этой всепольской. Как я тащился по полю, не рассказывал? Хочу закурить, но не знаю, можно ли, не включатся ли разом все датчики и не завоют ли сирены в ритме Богородицы. Так что выгляжу я не слишком приглядно. А хуже всего то, что только голова Богоматери помещается у меня в кармане, а остальное – в руках держу. Как святотатец, в ночи разграбляющий курганы. Ну вот и пан Амаль приглашает.
*
В обычной, хоть и богатой, кухне. За столом. Что-то при лампе делает. С какой-то помощницей, изможденной, исхудавшей девицей. Которую я вдруг прекрасно узнаю, потому что она вечно что-то жует, челюстью двигает, а язык себе так втыкает в щеку, что аж выпуклость возникает, или в зубах ковыряется. Это ж Манька, Манька, что ко мне в ломбард часто приносила самый дрянной хлам! Перегоревшие электрочайники, наполовину использованную тушь, да и вообще остатки косметики. Или могла принести пуговицы, выдранные с клочками материи, из чего видать, что жадность ее была велика, что с трупа готова была сорвать, содрать, у тебя, Саша, в трамвае с рукава рубашки оторвать. Как в Лодзи на базаре. Все бэушное, остатки, алчно из кровообращения повседневной жизни вырванные, с нитками. Всегда давала паспорт, а нет – так какую-то корочку, удостоверяющую ее личность и принадлежность к Кинологическому союзу. Ее хобби – животные. Ее увлечение – по боку учение. Зовут ее – Марианна Барахло, рожденная в Михаськах Фабричных Пассажирских под Чеховицами-Дзедзицами, все правильно. (Не смейся, Саша, вот если бы тебя звали Вальдек Мандаринка, что бы ты делал?) Фотка потертая, бледная, а на личике – большие бабушкины очки в роговой оправе. Но, шельмочка, всегда этими своими глазками в небо стреляла, косила, как блаженная, в направлении Израиля, Святой земли. Нет, просто под паспорт не получишь ни гроша! И тогда она кладет на прилавок мешок. Что это? А вот возьмите этот кипятильник за двенадцать злотых, возьмите этот неполный комплект бигуди, красивые, розовые, ну и что, что неизвестно откуда…
У тебя, Маня, вижу, дела пошли на поправку.
Интересно, что они там делают? Шьют? Ну да, что-то шьют. Берет такой. Мохнатый. Иголки, нитки, шильце шерсть, мохер, кажется, называется. Рядом с Амалем уже целая стопка таких беретов бабских, будто для старых баб деревенских [73]73
Мохеровые береты – отличительная черта костюма пожилых дам, группирующихся вокруг клерикального радио «Марыя».
[Закрыть]. В цветах: зеленый, желтый, бордовый. Мохнатые и немохнатые, с помпоном и без. А Манька пакует их в сетки, в голубые мешки для мусора. Он взял, зубами перегрыз нитку, сплюнул, берет отложил и на меня взор отеческий поднимает. А я весь трясусь со страху, бормочу что-то, как школьник у доски.
Добрый день. В смысле… Я хотел сказать… Добрый вечер. Я с пути сбился, «малюх»… автомо… машина сломалась, сюда по полям добрался. Что у меня в руках? Да это неважно… Я из Щаковой, от Солтыса… Эта молодая дама, мадемуазель Барахло, может подтвердить… В смысле, что он надо мной. Алешка когда-то у меня работал. Так что почти что по… знаком… В смысле… Да… Счел бы себя счаст… Если бы этот дом…
Он молчит и смотрит поверх очков. Поправил кипу беретов, утрамбовал и неспеша передал Маньке, а сам глаз с меня не спускает. Машинку выключил, потому как стрекотала. Седой, видный, усы, живот, точно те сарматы с картин. В белой майке без рукавов. С цепью на шее. Встает он и говорит таковы слова:
– Да славится имя Христово [74]74
Традиционное приветствие, адресуемое мирянами духовному лицу, в ответ на которое духовное лицо так же традиционно ответствует: «На веки веков. Аминь».
[Закрыть].
Я поклонился, книксен изобразил, словно девушка из пансиона:
– На веки веков.
Тогда он протягивает мне руку и «Амаль, шейх Амаль» говорит. «Б… Барбарой Радзивилл называют меня, я из Явожна, из Щаковой, по личному интересу. Я, впрочем, лишь на минутку, коней напоить и исчезаю…» Замолкаю. Лучше помолчи, думаю, не то сраму не оберешься. Наконец до меня доходит весь этот сюр: в грязи, на отшибе, на неудобьях построен дворец, в поле, где ничего не вырастет, в жопе, чтобы Барбара Радзивилл с шейхом Амалем могли поприветствовать друг друга на кухне. «Я только так, только на минутку и исчезаю…»
А далеко ли, сударь, по такому бездорожью ехать собираешься? Пани Марианна Барахло, знакомьтесь. Манька сплевывает что-то в кулак и приседает в реверансе. Это племянница двоюродной сестры моей, приходит ко мне, помогает береты шить, они с кузиной моей, с Аделаидой Барахло, кустарным промыслом надомным занимаются. А для вас мужская модель – и преподносит мне с самыми теплыми чувствами, со всем своим гостеприимством типичный польский мохеровый берет, как раз для меня – коричневый, который набекрень заломивши носят. Сам видел – мужики носят (церковный сторож Валентий у нас носил в приходе, пока не запил). Я в сетку убрал тот берет. На колени пал.
Так… Он поднял меня. Манюся, обратился он к девушке, Манюся, поди проверь, перегладили уже сырье из Пясечно, что на пояса. Слуцкие пояса возвращаются, читали? Надо быстро реагировать на запросы рынка. Да скажи там, чтобы ковры с Папой Римским выбросили в зал. Манька делает реверанс и исчезает. И так уж была тоща, что ее почитай и не было, и так уж извинялась каждым жестом, что жива еще, скукоживалась, а теперь вот – растворяется сама по себе.
И только он девку сплавил, посерьезнел.
Эту вашу картошку фри вы, сударь, называете бизнесом? Только я слышал, что скверно там у вас дела? Да вы ботинки-то скидавайте. Куда спешка? Коням велите корму задать! От Хозяйственной палаты скрываетесь? Зацепила вас? Проблемы с налогами? А госпожа синдик ликвидационную стоимость уже застраховала? У меня порядок, на каждого досье заведено. А что это за афера была недавно?
Настало время и вам рассказать все то, что я ему тогда поведал. Поскольку до сих пор не случалось мне всей правды сказать. Ибо мы с Сашенькой немножко в последнее время помухлевали, но я боялся о делах тех писать, чтобы потом не было зацепок для суда. С теткой Аниелей, да и вообще… Нехорошо. Единственная, кому я в том признался, была как раз Пресвятая Дева Наша. Но Она мне сказала, что это ничего такого, только чтобы я в Лихень сходил. И даже когда я после в тюрьме сидел, сам видел, как сестры Христовы каким-то неведомым образом попадали к моему окошку, к моей келье и: «Здесь невинный человек сидит за веру, покаяние творит, человека невинно за веру истязают…» Вот какой пиар святого у меня был!
Что ж, сударь, займемся вами, ибо по лицу видно, что человек вы хороший. Снизойди, пан благодетель, на меня. Не в том смысле, чтобы как-то извращенно один на другого, Боже упаси! Просто вы нам подходите. Бога боитесь, в костел ходите, Богоматерь любите. Вы что же, думаете, разведка не работает… на благо этой гибнущей страны? Здесь он подошел к окну и на страну сквозь жалюзи вертикальные с поистине отеческой задумчивостью посмотрел. Непорядком Польша крепка. На благо Отчизны вашей теперь вам поработать придется. На этой земле Отцов. Амаль достал мед хмельной из кухонного шкафа и разлил по двум бокалам. Закуривает сигарету John player Special. Мы чокаемся, хотя, честно говоря, руки у меня так трясутся, что едва могу попасть в его бокал.
Но вдруг в коридоре крики какие-то, мало земля не дрожит, Цептера сервиз кофейный и Цептера кастрюли, равно как и Цептера ложки и Цептера же серебряные стопочки за стеклом дрожат, солоночки, перечнички матового серебра в форме шара – все дрожит. А то Сама идет! «Божена вернулась!» – тихо шепчет Амаль. Она сейчас поедет на машине в вечернюю школу, потому как в Леднице изучает вечерами (в возрасте сорока пяти лет, хе-хе!) маркетинг с управлением и английский. Вечерне и заочно. Теперь такие требования, хоть она уже много лет фирмой руководит, но не может от налога ничего урезать без соответствующей бумажки. И не мучилась бы она там, да только люблю я дробь для охоты в громадных количествах от налога себе отписать, патроны!
А теперь, сударь, я кое-что расскажу. Скидавайте-ка, ваша милость, эти сермяги, кафтаны промокшие, жемчуга в сторонку отложите, чай не пропадут, а тут вам сейчас мальчик халат даст и живо в сауну, что у меня на втором этаже, рядом с ванной. Финская, первый сорт. Там я вам и расскажу мою историю, погреем косточки. Да бутылку не забудьте захватить! Вы мне сразу понравились, по физиономии видно, что человек вы хороший, но самое главное, что с Богом, а если быть точным, с Матерью Нашей Пресвятою ко мне приходите. (Пусть даже и с одним только корпусом.) Но только быстро и тихо, а то Божена… И вижу я, мой Зигмунт Август все еще с королевой Елизаветой [75]75
Зигмунт II Август (1520–1572) – король Польши с 1548 г., после смерти в 1545 г. своей первой жены Елизаветы Австрийской из Габсбургов заключил в 1547 г. тайный брак с Барбарой Радзивилл против воли своей матери Боны Сфорца.
[Закрыть], жива пока бедняжка.
Божена? Божена! Жена мафиози встает вдруг перед нами, перед тобою, Саша, и даже очень, точно такая, какой вы себе ее представляете – жена мафиози и одновременно сама бизнесвуман. С тех пор когда она во время ярмарки (Познаньской) была взята во дворец в качестве валютной проститутки, сильно прибавила в весе. А тогда она была красивая и молодая, с брильянтовой сережкой! А туфли розовые, лакированные, на высоком каблуке. И цветок искусственный в волосах! Теперь уж (искусственные) цветы из волос повыдул ветер, а тогда в отеле с многозначительным названием «Познань» сидел Солтыс, сидел Амаль, Псих, Обезьяна, Придурок и все эти Колбасы. Удобно развалившись в креслах, пили водку с каким-то директором из системы «Сполэм», ответственным за пластиковые цветы, за бумажную туфту для новогоднего украшения в столовой «Заря». Сидел с ним один негр, потому что Обезьяна был такой пылкий, что когда-то негритянке сделал ребенка и теперь этот сын стал ему опорой в делах. Божена вообще только из-за негра к ним подошла, ответила на их подмигивания, бокалами позванивание, потому что поляками в принципе не занималась. Не ведала она, что тем самым в корне изменяет свою судьбу, что в результате любовного порыва будет возвышена до дворца, хоть и польского, и даже старопольского, но более богатого по сравнению с заграничными. А сейчас она выступает в роли морального авторитета на страницах женских журналов, против прерывания беременности, против того, чтобы гомосексуалистам дали право образовывать семьи, против супружеской неверности и против изучения биологии в школах.
Короче, в игру вступает Божена. Занимается производством молочных продуктов, прежде она доила, доит и теперь, а вернее, следит и как раз вернулась с обхода коровников. Всех ли коров как следует подоили? Коров уже подоили. В таком случае можно заняться и всем остальным. Это уже Боженины хобби: разные заведения с игровыми автоматами – в общем, настольные футбол-хоккей, бильярд. Как раз собиралась делать новый заказ: только что отремонтировала очередной свой бар, который будет называться «Земовит». Собственно говоря, нет нужды описывать ее, потому что каждый легко может представить себе такую дамочку. Эх, что за сценка была разыграна, когда фарца сидела в отеле «Познань», а она – в качестве валютной подошла к их столику со словами: «Herzlich Willkommen in deutscher Stadt Posen» [76]76
Добро пожаловать в немецкий город Позен (нем.).
[Закрыть], не ведая, что положила тем самым начало большой любви! И дискотечный шар то и дело окрашивал то одну, то другую ее щеку то в зеленый, то в розовый цвет! Сейчас ее стиль был отмечен сильным влиянием длительного пребывания на лоне природы, здесь, в польской луже древнепольского неурожая и всепольской грязи. Застиранная майка и зеленые треники, стоптанные шлепанцы, грязь под ногтями. Но прежде всего он был отмечен безвкусицей. Прыщ на подбородке, толстая, злая, со сросшимися бровями. Вот такой стиль. Но когда, бывает, приезжают к ней дамы из женских журналов – разных там Gala да Viva, – тогда стилистки столько возятся с Боженой, что она спокойно могла бы еще немножко выдавить из отеля «Познань», если бы туда явилась как смонтированная в фотошопе звезда. Немедленно эта козочка направила на меня недоуменный взгляд, а я тыр-пыр… и на Амаля умоляюще гляжу. Что, дескать, я с пути сбился… что Хубертом звать меня, что я к ее мужу по делу…