Текст книги "Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)"
Автор книги: Михаил Витковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Предисловие
Телефонная книжка Одиссея
В 1980—1990-е годы в Силезии действует некий пан Хуберт, которого зовут также Барбарой Радзивилл. Это бизнесмен из маленького городка, мелкий скупщик краденого и еще более мелкий мафиози, который со времен ПНР пробует свои силы в разных «делах», легальных и нелегальных, как гарантирующих определенную прибыль, так и совершенно безумных: он торгует всем, что только под руку подвернется (даже крадеными с кладбища хризантемами), организует полулегальный кинозал, у него есть ларек, где он торгует запеченными сэндвичами, есть ломбард, он занимается выбиванием долгов и валютными операциями. Бизнес у него идет не ахти как, и он терпит крах. Вот этот самый пан Хуберт (его образ, видимо, списан с реального персонажа) и является главным героем, от имени которого идет повествование.
Выходит, автор «Любиева» [1]1
М. Витковский. Любиево. М.: Новое литературное обозрение, 2007.
[Закрыть]написал не новую для нашей прозы историю о безумных временах перелома, о рождении свободного рынка, о людях, обогатившихся в одночасье и так же быстро потерявших расположение фортуны, о деньгах, заполнивших все сферы жизни? И да, и нет. Витковский взялся за тему, над которой другие прозаики работали уже с начала 90-х годов. Впрочем, писал он и раньше про последние два десятилетия прошлого века, и многие ценят этого писателя как раз за умение передать колорит тех лет. Все это верно, с той однако разницей, что, описывая практически то же самое, что и другие до него и о чем он сам писал в ранних своих книгах, Витковский на сей раз выбрал новый путь: он создает вариации на хорошо всем известную тему.
Собственно, в «Б.Р.» описание тех лет не самое главное, хоть Витковский постарался сделать его правдоподобным и увлекательным. Он, в частности, поместил в книге массу замечательных, полных абсурда жизненных анекдотов, приближающих к нам специфику того времени, – взять хотя бы историю большого босса по кличке Шейх Амаль, сына неграмотной деревенской сумасшедшей и нимфоманки, который сделал сказочную карьеру на производстве половых тряпок, в гигантских количествах заказываемых – разумеется, при правильном построении коррупционной схемы – кооперативным объединением «Сполэм».
Весь роман – что-то вроде исповеди пана Хуберта, который на компьютере, отобранном у студента за долги, пишет историю своей жизни. Пан Хуберт – человек, раздираемый противоречиями. Мыслит вроде бы трезво, хорошо ориентируется в действительности, пытается проворачивать кое-какие дела, но в то же время ностальгически смотрит в прошлое, пытаясь воссоздать или придумать семейную генеалогию; строит из себя безжалостного мафиози, но при этом он романтик, сентиментальный и нежный, одинаково искренне верит как в Бога, так и в гадания и гороскопы. Хуберт чувствует себя непохожим на других, иным – и потому несчастным, «как в узилище, в этой своей жизни заключенным». Откуда у героя берется это ощущение инаковости? Он считает себя более образованным, умным и тоньше чувствующим, чем постоянно присутствующие в его жизни жители бедного шахтерского городка и разные полукриминальные элементы. Наш герой – вроде бы – потомок из благородной польской аристократической семьи, и еврейской семьи, у всех членов сильна предпринимательская жилка. Неясными остаются его сексуальные склонности. Пан Хуберт утверждает, что он – девственник, отождествляет себя с Барбарой Радзивилл, ведет же себя, как гомосексуалист, с нежностью, готовой вот-вот перерасти в любовь, относится к Саше, украинскому бандиту, который – вроде бы – работает на него.
Выражение «вроде бы» я несколько раз употребил не без причины. Нет никакой уверенности, что пан Хуберт пишет о себе правду. Рассказывая свою историю, он дает четкие сигналы, что не следует до конца ему верить, опуская всякую, выставляющую его в невыгодном свете информацию (например, о своем пребывании в тюрьме), а под конец повествования утверждая: «Хотя если по-честному, то я, Саша, придумал тебя для себя». Так был ли Саша или не было его? Была влюблена в украинского молодца Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой или нет?
Бессмысленно искать ответы на эти вопросы. Герой романа Витковского – вольнодумец; рассказывая о себе или о мире, он постоянно приукрашивает, выдумывает, смешивает факты с фикцией. Зачем он это делает? По той же самой причине, по которой вообще начал записывать свою историю: рассказ для героя – своего рода аутотерапия, лекарство против того зла, которое его окружает, аварийный клапан. Роман Витковского можно прочитать как историю чудака, отщепенца, предпринимающего отчаянные усилия реализовать свои мечты и амбиции, поймать фортуну; он ищет любви, счастья, уважения и понимания. Его жизнь – сплошные разочарования. И для того, чтобы их заглушить, он рассказывает, приукрашивая действительность, ибо, как известно, ничто так не успокаивает, как красивая ложь.
Прозаики, которые до сих пор писали о переменах рубежа 80-х и 90-х годов, по большей части приходили к одному и тому же в общем-то банальному выводу: что миром правят деньги и что ради них человек готов на все. Важны они и для пана Хуберта, он же Барбара Радзивилл, можно даже сказать, что он их любит – целые ночи проводит в своей каморке, пересчитывая банкноты и поглаживая золотые слиточки. Витковский лишь добавляет, что кроме денег, важны и мечты, особенно тогда, когда дела идут из рук вон плохо.
Но, как уже говорилось, вовсе не описание времени перелома и его диагностика здесь главное. Самым интересным и убедительным мне кажутся прежде всего образ главного героя и тот стиль, в котором книга написана. Витковскому удалось создать небанальный, неоднозначный, может быть, слегка экстравагантный образ, каких не так уж и много в нашей прозе. При написании портрета пана Хуберта автор исключительно удачно использовал эстетику кэмпа [2]2
Кэмп – направление в современной эстетике (например, эстетике одежды), делающее акцент на искусственности и китче.
[Закрыть]; кэмповое смешение разных реестров культуры, стилей и условностей отчетливо заметно в языке этой прозы, в котором соединились элементы сленга преступного мира, силезского говора и старопольского языка. В результате получился необычайно занятный языковый коктейль (сочувствую переводчикам, которые захотят эту книгу перевести), что для меня не сюрприз, поскольку Витковский – один из тех писателей, кто умеет неплохо закрутить фразу. Он наделен таким языковым чутьем и фантазией, что мог бы и телефонный справочник переложить в увлекательную, искрящуюся остроумием историю.
Роберт Осташевский
Михал Витковский
Б. Р
(БАРБАРА РАДЗИВИЛЛ ИЗ ЯВОЖНО-ЩАКОВОЙ)
Барбара святая, жемчужина Господня…
(Из старой церковной песни)
1
Черт бы вас всех побрал, что там опять, Фелюсь, Саша?! Богоматерь Цветов, возлюбленная! А ну, обездвижить клиента, чтоб не дергался, заклад у него реквизировать! Что такое? Я эксплуататор? Я тебе покажу эксплуататор. В пятак его! А ну, Фелек, справа! А ну, Саша, слева! Вот так, а кровищи-то, кровищи! Что, хрен моржовый?! Не отдаешь долги?! Нечего глотку драть! Выжечь у него на спине красивые буковый «Б.Р.»! Все будет в лучшем виде, шеф. Кто бы сомневался. Не волнуйтесь, шеф, подумаешь клиент – одно названье: худющий, студент-практикант. Сту-дент, твою мать! Кто только такому деньги одалживал? Вы, шеф. Я? Попридержи язык! От мамочки, небось, компьютер получил. К поступлению в институт в Катовицах, к выходу на новую дорогу жизни. На светлую сторону луны. А уж как вцепился в этот хлам, а уж как всем своим худеньким тельцем его заслонял. Еще институт не закончил, а уже завоображал, очки нацепил, доктор, понимаешь, великий. Мы-то знаем, что его старик когда-то с Фелюсем на такси работал. Все знают. А этот, понимаешь, доктора из себя строит. На такси, ей-богу, на такси, это еще когда в Явожне была дискотека «Канты» – чисто насосная станция: накачка наших угольных барышень и откачка у наших парней, что при святой Барбаре [3]3
Святая Барбара – покровительница шахтеров, ее день (4 декабря) в Польше отмечается как День шахтера. (Здесь и далее – Примечания переводчика)
[Закрыть]. Третья лига. Из «Хебзя Пауэра», Бытомский угольный бассейн. Из «Щаковянки» которая хоть и называется вроде как минеральная вода, а на самом деле никакая это не минеральная вода, а очень даже приличная команда, если надо, врежет за милую душу. Ой врежет. Ничего святого нет, Боже! Ничего святого! В подземном переходе под перроном запросто могут написать всем, кто за «Хебзе», за «Гурник Забже», за «Хробры», за «Батория»: «Здесь Явожно-Щакова, добро пожаловать в ад!» И подписаться: «Hooligans». Или на красной кирпичной стене нацарапать: 1410 [4]4
1410 – год битвы под Грюнвалвдом, когда войско под командованием польского короля Владислава Ягелло разгромило рыцарей Тевтонского ордена.
[Закрыть]. Готикой. Поднаторевшие в фанатстве, натренировавшиеся в плевках. «AL KAIDA HOOL’S». Уже во дворе дома. Один двор бьется с другим. За обоссанную территорию, за двор. До куста мое, от куста твое, а мое лучше, потому что мое. Мое – это мое, и поэтому оно мое, и поэтому оно вдобавок лучше. И поэтому мы бьемся, лупим по мячу. Сначала за честь двора, потом – района, а потом и города. Потому что мы местные. Потому что, когда этих городов здесь навалено как говна, когда один город вроде незаметно переходит в другой, надо четко соблюдать границы. Обоссать территорию, пометить ее. Здесь, дескать, наш хаймат, наш зачуханный фатерланд, наше эльдорадо. Сюда наши деды приехали с Кельц. А вон там те – из Сосновца, про них говорят «хитрожопые». Польская гвардия, чистокровная шляхта. Паны-братья. Которые каждому рот заткнут. На любой разборке. Готовые хоть водку пить, хоть в морду бить. Хотя чаще морду бить. До той самой чистой крови. В гербе – шахтерское кайло, в гербе – орел, в гербе – пластиковая бутылка из-под железнодорожной насыпи. Ну и что такого? Мусор – символ нашего региона. И мы будем защищать наши символы до последнего. И прочь отседа все варшавские свиньи. Из варшавских политических кормушек.
Сам такой худющий, зато предки у него богатые. Ишь, столичная штучка. Так что? Приводим в чувство? Да ладно, под насыпь сбросить, поезд приведет в чувство. Фелюсь, не бзди, бери с этой, а я с той, а ты, Саша, открыл бы дверь! Да ты не доктора, ты компьютер бери! Один из первых в Явожне, чуешь? Наломаешься, пока это чудо занесешь в ломбард, ребята мои совсем выдохлись, Фелюсь пот с чела отирает, а Сашенька все норовит от такого напряга присесть на монитор, отдохнуть немножко. Хорошо бы мы тогда выглядели! Бритвочка, убери свою ясновельможную жирную жопу, это тонкий инструмент. Он только для интеллектуалов вроде меня! Слезай немедленно, Саша, с этого телевизора, тьфу, монитора! Не про твою честь такие деликатесы, это для меня, это мои деньги были одолжены, я здесь руковожу всем ломбардом, всей Щаковой, а вы с Фелюсем всего лишь моя дворня! Сходи, возьми ведерко клею и развесь на тумбе для объявлений: дешевые кредиты без поручителей. Что морду кривите, ребята, уж я знаю, как вас допечь: нарочно буду дворней вас величать. Между прочим, они еще больше морду воротят, когда я по-старопольски, а не по-силезски начинаю с ними говорить. А ведь я умею, люблю.
Откуда я взял их? Да вот по свету шлялися и на меня невзначай набрели. А я и согласился. Велика важность! В базарный день такие на пятачок пучок. Если уж херы валять да к печке приставлять, то надо крепыша на это нанять, чтобы мыслей у него в башке не было никаких. Бесятся день напролет, надо хотя бы послать для чего, чтобы слетал, принес, отнес. А ну, сходи. Метек, а ну, сходи, Казик, на реку, налови устриц! Молодой, пугливый, летает без пользы, так уж пусть лучше с пользой. А в летний полдень, особенно под вечер, подростки начинают в группки сбиваться. Собираются по подворотням, в парках, вокруг скамеек, в изломах изгородей и теней – везде, куда скорее спускается сумрак. Сумрак выползает из всех щелей, и это те самые места, где они кучкуются. Это ж надо, чтобы так кучковаться! Я всегда говорю своим перед тем, как уехать: «Чтоб у меня здесь не кучковаться слишком уж в потемках!» Идешь и собираешь их, точно грибы. Или вешаешь объявление на автобусной остановке: «Срочно найму паренька на всяко-разно». И порядок. Звонок: я по объявлению. Ну и нанимаешь сопляка, а он уж, как водится, согласился, уже без рубашки по двору шастает, уже и жилище себе на чердаке обустроил, где он отжимания делает, то да се. Да и пятое и десятое! Уже все им заполнено. Да, такой уж он шебутной. Но все равно лучше, чтобы согласился. Хотя это только легко сказать: нанять. Оно конечно, много их тут крутится, бездомных, бесхозных, как собак нерезаных. Возле пиццерии много таких. На углу Кабельной улицы, прямо возле заправки. У лотка газводы с малиновым сиропом точно осы вьются. Все свободные. Кого хочешь нанимай. Только в этом деле разбираться надо! Допустим, заметил, что сгодится, так ты сразу-то не говори, можешь и потом прийти, если у тебя сейчас аккурат мигрень. Потому как если уж оболтус тут крутится, так он и будет тут крутиться и ты всегда его здесь встретишь, как раз на этом конце улицы, что из самой природы его кручения следует. Разве что случится какая-нибудь серьезная стычка с полицией, и тогда он может собрать манатки и переместиться с этим своим кручением-верчением на безопасное расстояние двумя улицами дальше и уже там будет болтаться. А если и на этом новом месте его почему-то нет, значит, за чем-то полетел, кто-то за чем-то послал его, за газетой например. Все равно вернется, запыхавшийся, и дальше будет крутиться. Потому как шустрый.
Впрочем, это только так говорится, что на все сгодится, и на рукоделие, и на веселие. Все не так просто. Парень-то ведь живой, живчик. Иногда слишком живой. Тогда нехорошо, может что уронить, разбить. А если слишком сонный – снова нехорошо, жалко на такого гроша, харча и постирушки. Так что следует принять во внимание, что живой – он живет, движется, имеет свое мнение такое, сякое, потребности свои, свое какое-то ребячество, желания. Соглашается он, допустим, со всеми благодеяниями хозяина. Тогда опять проблема: кормить его надо, а сколько он такой съест, если растет? А если еще щенок окажется бессовестным? Неблагодарным к благодетелю своему? Вякать станет на кормильца своего?
А если у него Бога в сердце нет?
А если он, безбожник, в костел не ходит?
А если у него норов непростой, если норовистым окажется? Или если он только на вид молодец, а сам тюфяк тюфяком?
А если он лентяй?
А если бездельник?
Бедокур?
Себе на уме?
А сорвиголова? Шляется по ночам и возвращается ободранный?
А банным листом липнет?
Воду решетом носит?
Клинья подбивает?
В носу ковыряет?
А если гороху нажрется и голубков пускает?
Семечки лузгает и все вокруг заплевывает?
А если у него молоко на губах не обсохло?
Ветер в голове гуляет?
Кота за хвост тянет?
Баклуши бьет и в потолок плюет?
А если его то и дело не пойми какие мухи кусают?
Допустим, дашь такому качку-крепышу два злотых чаевых, а у него уж и голова кругом, а ему газировка в голову ударит?!
А если прожорливый слишком?
А если неряха?!
О! Оооо!
Поэтому всегда лучше нанимать украинцев, ой, украинцев. Или белорусов, ой, белорусов! Потому что очень уж зависят они «от барской ласки», потому как бездомные они, беспризорные. Да и на грязную работу согласны. Рукава засучить сумеют, ручки замарать не побоятся. Паспорт у него левый. Покупаешь парню на базаре паспорт – по покойнику дешевле, от живого дороже, – покупаешь ему нож пружинный, теплое белье и штанцы просторные из камуфляжной ткани. Где ему постелишь, там он и поспит, что ему дашь, то он и съест. Даже затируху серую, такую дымящуюся тарелку с кашей утром перед ним поставишь – съест. Съест. За милую душу. Ты бы этого, кажись, в жизни не тронул, а он съест, потому что оно ему силу придает. Вот только есть у них и свои завихрения, ох уж. Одним словом, оригиналы!
Димка шальной.
Никола смурной.
Игорь зевает.
Степка рот разевает.
Костя в три горла жрет.
Да и Андрюша не молиться идет.
Паша огрызается.
Юра ширяется.
Сережка себе на уме, притих, да и Вовка работает не за троих.
Зато положительных качеств еще больше, потому что раньше они жили «в степи» и у них всегда наготове собственные портянки, калаши и сапоги. Потому что иначе мне самому пришлось бы все это парню доставать. Одевать сорванца, обувать. Эх, одевать-обувать…
Те, что сейчас у меня, раньше работали по найму в Гливице-Лабендах в охранном предприятии, занимавшемся в основном возвратом имущества; там их эскалопами кормили ешь – не хочу, а они их яйцами сырыми запивали, точно певцы какие! В качалку в Сосновец ездили. Только где им такую работу еще найти, кроме как у меня, вот и не покидает меня моя дворня. Хоть и смотрят косо, но остаются. Возьмет один такой яблоко, большое, надкусывает – аж сок брызжет во все стороны, и щерится во весь рот, а улыбка у него… что кило лука. В переносном и в прямом смысле, потому что лук с чесноком пожирают мои парни – что другие яблоки. Потому они такие здоровые, сильные и никакой клиент им не посмеет перечить, а долг всегда будет возвращен. Что, Бритвочка? Не так разве? Если не наличными, то натурой. Впрочем, чесноком в моем заведении у всех изо рта несет, это чтобы подчеркнуть культурную связь с Израилем, потому что этих «ашрабахрамаш татэлэ-мамэлэ» всегда стоит держаться. Вот в чем ответ.
Дррр! Алло! Что? Нет, мать вашу, я же говорю, что нет! Нет. Что? А сколько у вас? Сто фургонов? У меня на завтра клиент, значит, все должно быть уже сегодня, пан Яцек! Я все понимаю, вы только клиенту объясните. Да. Да. Знаете что, пан Яцек, для удовольствия она может… Короче, обязана платить. Для удовольствия может нам отсосать. Так ей и скажите, пан Яцек, что срок прошел еще вчера. Не хочет по-другому. И все-таки нет. Как? Честно? Безвозмездно? Честной, видишь ли, заделалась, нечего тут. Безвозмездно пускай кровь сдает, а платить придется в срок. Погоди-ка, у меня сегодня здесь сумасшедший дом. Фелек! Куда, куда, куда? Куда ты лезешь, слепня?! Поставь сюда! Осторожно, вазу опрокинешь! Сюда ставь! Ну видишь, пан Яцек, что там голова – жопа кругом идет. А вон и компьютер мне вносят, купил. Ну так как, будет сегодня товар? Вы там пошире улыбнитесь у себя на фирме, клиент ко мне завтра на «нисе» приедет. Как? Удобно? Вы ей там скажите, что будет ей удобно, как я на нее своих хлопцев нашлю. Кланяюсь. Вы ей только не говорите о ликвидационной стоимости, что ли… Ее ведь не «судья» зовут, а что-то вроде «асессор» [5]5
Судейский чин, ниже, чем судья.
[Закрыть], кажись. Да они теперь и сами, с тех пор как продались, расслабили ягодицы. Что я предлагаю? Переспать с этим. Пока.
Долги выбивать, лук жрать, башкой кирпичи расшибать – это одно, а вот компьютер такой запустить, о – это, извините, совсем другое, тут специалист нужен. Пан Антек, верните к жизни этот труп! Вон стоит, красавец, а? Вам кофе? Сколько стоил? Ну кое-что стоил, не стану же я на этом экономить… Что вы говорите! Обманули? Такие больше не производятся? Ломаного гроша не стоит? Но работать-то будет? Пан Антек, будьте добреньки, оживите его… Здесь вон кабели какие-то, в сеть, наверное, включать? Как это – зачем мне? Мало что ли применений у компьютера, пасьянс можно раскинуть; я вам вот что скажу: интеллектуально хочу его немножко как бы освоить. Уфф, работает. А что это за документы вылезли? Мир студента. Вот она, печать интеллекта. Вот он, наш студент, Камил Плишка, вынырнул из компьютерных недр и глядит нам в лицо: зачем, мол, ребята отобрали? А вот и свидетельства, какой он хороший был, как работал. Ни одной компьютерной игры. Должен тебя, Саша, огорчить, зря ты намыливался, облом, на этом не поиграешь. Ээ, чей-то у него тут? Работа какая-то его научная, а еще карточки разные больных с этой его больничной практики. О ля-ля! Это может пригодиться. Кто когда сифа подцепил в нашей Явожне. Антонович Янина, 1955 года рождения, старуха! Ништяк! Пусть платит, имела достаточно времени, чтобы заработать. Все себе в жизни устроила через постель. О, а вот и на зеленщика кое-что есть. Пан Антек, а компьютер это напечатает? Это как же получается, еще и принтер надо купить? Фелек, сходи на эту фирму, ну эта, из Гливиц, что с долгами тянет, они полиэтиленовые пакеты делают, главные поставщики мусора на железнодорожную насыпь! Или на фабрику моющих средств, к этому производителю пыли и грязи, реквизируй у них принтер! Это ты выплевываешь жвачку, это ты жвачку на пол плюешь? Шеф, здесь недалеко, в Катовицах, издательство «FA-art» ликвидируется, у них там есть такие бебихи, принесу. Молодец парень. А вон еще что-то есть. В этом компьютере. Ой, что это? Ну-ка, ну-ка.
Пять дней и пять ночей везли кони Гаштолдову вдову [6]6
Барбара Радзивилл (1523–1551) – вдова Ст. Гаштолда, новогродского и Троцкого воеводы, вторая жена (с 1947 г.) польского короля Зигмунта Августа и королева Польши (с 1550 г.).
[Закрыть]к ее Августу по топким дорогам Великого княжества Литовского. В обитой красным карете на подушках, расшитых золотой нитью. О чем думала она, глядя на дикие леса и вдыхая душный воздух, напоенный ароматами восточных благовоний, когда вечерами, закрытая в строго охраняемом дворце, сидела обнаженная перед зеркалом и надевала на голову любимый чепец из жемчуга?
Дррр! Алло? Пани Халина, поезжайте немедленно на фирму и оформляйте накладные, потому что эта сука пани синдик [7]7
Здесь: внешний управляющий на продаваемом за долга предприятии.
[Закрыть]сегодня ликвидационную стоимость предприятия, что мы хотим взять… а я по самое некуда занят. Да, страшная толстая жаба. Блядь сибирская. Там выплатили денежный залог. Машины? Да, да. Да, в лизинг, то есть нет! Что вы мне лапшу на уши вешаете? Какой на хрен лизинг? Лизинг – это, блин, в Америке, а у нас нет его и не скоро еще будет. У нас есть Саша. Что такое? Ну был я на фирме. Не могу сказать: Я уже после был. Вы что, не могли, мать вашу, факсом или подпись мою изобразить? Я что, теперь везде должен… Да, да, езжайте, до свидания. Нет, это после, как-нибудь утрясем, в текущем порядке. Ну, я в ломбарде сегодня сижу до усери. Что? Себе их вставьте… Эти пять сотен можете себе, извините за выражение, вставить. В издержки, разумеется. Если нам ипотека должна? Такой вариант не предусмотрен. Франек не может, потому что сейчас он на кляче. Короче, сидит. Во Вроцлаве, на Клячковской, есть такая красивая улица, дома кирпичные. А эти накладные вы мне пришлите, сейчас Сашеньку пошлю. Да, Сашенька – паренек у меня, на посылках…
Стоит так пообщаться с высокой культурой, сразу мысль – описать свою жизнь! Вот и я – душа воспарила, и я начал писать. Ночами. На каком-то левом ворде. На фоне окна с решеткой, прутья толстые, в кулак. А за ней – непогода воет. Явожно-Щакова. Словно в тюрьму в эту жизнь меня всадили и заперли. Одна радость: на улице Ягеллонской располагается узилище мое.
*
Не жалуюсь, кормили меня хорошо, поэтому вешу я килограммов под сто. Вот и все обо мне. Но думаю, что вскоре примусь за себя. Вены на ногах подлечу, сделаю инвестиции в собственное тело. Вот только в такие тыщи ноги обходятся, эти вены, в больнице, в Катовицах. Но надеюсь на наследство… Волос у меня еще крепок, волнист, блестящ, водой смочен, назад зачесан. Ус непременно пахнет одеколоном. Очки-кругляшки, золотые. Золотой браслет на руке и печатка – все из моего ломбарда, невыкупленные заклады. Видать, никто уж за ними не обратится. Э-хе-хе. А жаль… На шее – Пресвятая Богоматерь Фатимская, тоже из ломбарда, вроде как даже в Лурде освященная. Рубашки предпочитаю с пальмами, цвета «багама». Брюки по моде – просторные. Пиджак зеленый с подвернутыми рукавами, чтобы подкладку в полоску было видно, и браслет, и часы. Мой любимый ансамбль – «Ломбард», потому что… ну просто держу я ломбард. По знаку зодиака я Лев. А если ты Лев, то тебя подпитывает космос. Ты ощущаешь мощный прилив энергии, но не в состоянии оценить ее по достоинству. Будь начеку (брюнет). Ты слишком хорошо знаешь себя, чтобы не знать, что темная сторона силы действует на тебя как афродизиак. А теперь о моей душе.
Во времена социализма каждый в Явожно-Щаковой знал, что если кому надо водку купить до часу дня, то милости просим к Барбаре Радзивилл, если доллары купить-продать, рубли – к ней же. О, ашрабахрамаш, как к святой покровительнице денег! Правда, тогда меня именем этой блудницы еще не называли, а называли как положено – пан Хуберт. И был у Барбары Радзивилл ломбард на Ягеллонской (sic!), на главной улице, что прямо от вокзала идет, а под Щаковой – прекрасная половина дома-близнеца [8]8
Популярная коттеджная застройка: дом делится на две зеркальные (левая-правая) половины, для двух семей.
[Закрыть]… Прекрасная! Все комильфо! Зданьице ухоженное, выглядит опрятненько, элегантно. С гаражом (половина гаража), садом (половина сада), дверь из матового стекла, стандарт де люкс, крылечко, колонночки, а стены выложены прекрасной мозаикой из посудного боя. Но не так, как в 60-е годы – как попало, а только черные и белые осколки. Разные узорчики из них можно выкладывать, например карточные масти, бубны, черви – иначе херцы, как их здесь по-силезски называют. Бой скупали по столовкам, по предприятиям, первосортный бой – у меня на квартире. Такой бой называли «поздний Голливуд» или «поздний Герек» [9]9
Герек Эдвард (1913–2001) – в 1970–1980 гг. первый секретарь Польской объединенной рабочей партии.
[Закрыть], а тот бой, в котором было «все подряд, что поколотили» – это «ранний». А архитектура – «польский кубик» [10]10
Предписанный польскими властями в 1970-1980-е гг. стиль частной застройки, характеризующийся архитектурным минимализмом, одна из отличительных черт – плоские крыши.
[Закрыть]. Весь цвет явожанского патрициата вокруг по кубикам сидит в битом фаянсе. Здравствуйте, сосед, здравствуйте… А самый большой кубик и самый лучший бой у этого, как бишь его…
Вот именно. Вздыхаю. Брюнет. Брю-нет. Я тогда был самым богатым во всей Явожне, если не считать местного зеленщика, который наворовал в каком-то там комитете и поставил двадцать теплиц. К тому же у него была зеленная лавка. А зеленная лавка тогда означала не лавка с зеленью, а лавка со всем подряд! Со жвачкой, с журом [11]11
Жур – традиционный польский кислый суп на основе мучной затирки.
[Закрыть]в бутылке, даже одноразовые ботинки из папье-маше можно было купить. Вот такие были у него овощи-фрукты. Каждое воскресенье подъезжал к костелу на «пежо», в черной шубе, в меховой шапке из СССР, так упакованный, что застонешь! Да славится имя Господне! Золотые зубы себе вставил, в тренировочный костюм оделся, ой, везет же человеку! Я никак не мог сосредоточиться во время службы в костеле и нервно под лавкой поигрывал ключиками от машины. Но что хуже всего – святотатственные молитвы обращал пред лице Приснодевы, чтобы она на него рак наслала! И это я – человек искренне верующий, возлюбивший Бога и особенно – Богоматерь. Ну значит, так: рак ему и смерть моей тетке Аниеле, на чье наследство я очень рассчитываю. А он Бога не боялся! Руки по локоть запустил в мафию, в дискотеку «Канты», в бар «Ретро», в кафе «Явожнянка», потом, несколько лет спустя, полез своими грязными пальцами в ночные клубы, в танцы у шеста около автострады… Кабельная улица практически вся была им выкуплена. Где справедливость: неужто род Ягеллонов хуже какого-то зеленщика?
Не было у меня денег открыть зеленную лавку, но голова-то была! Поехал я в Невядов, жара, иду, даю банку кофе, чтобы к директору попасть. А ему как раз была нужна партия кирпича, снова еду, теперь к директору комбината стройматериалов, припарковываю моего «малюха» [12]12
«Малюх» – малыш (польск.), популярное название «фиата-126».
[Закрыть], иду, даю банку кофе, чтобы попасть к нему. Жара. А он говорит: нету у меня ни хера. Хорошо, были у меня знакомства по части детских комбинезончиков, и я говорю ему, что так, мол, и так, есть комбинезончики. Да ну! Вот жена-то обрадуется! За эти комбинезончики мне пришлось поставить одну левую ванну. И вот так в конце концов купил я свой прицеп. «Малюху» под силу. А дело было уже в середине восьмидесятых, когда ведущая объявляла в «Панораме», что теперь нас ожидает долгая непогода, а ансамбль «Ломбард» добавлял «стеклянной погоды» [13]13
«Стеклянная погода» – слова из песни ансамбля «Ломбард» об окружающем человека в доме стекле телеэкрана, стаканов и бутылок, когда на дворе непогода.
[Закрыть]– это когда она объявляла приход зимы, приход ночи, черной ночи восьмидесятых. Тогда люди бросились покупать сифоны, прицепы и пластиковые гэдээровские ванночки для младенцев. Собирали все это и начинали строить Ковчег. Чтобы переждать.
Завидев прицеп, знакомые спрашивали меня: ты чего, Хуберт, в эту затяжную непогоду в отпуск в Югославию направляешься? Времена такие тяжелые, а ты на курорт?! Хе-хе-хе! Какой курорт, кто хоть что про курорт говорил? Точка! Точка, это вам что-нибудь говорит? Точка общепита третьей категории, так называемая малая гастрономия, запеченные в ростере сэндвичи, по-простонародному запеканки, картошка фри, хот-доги – у Б.Р., как известно, лучшие. (Жареным лучком будем посыпать?) Какой общий принцип запеканочного бизнеса? Толкнуть людям старое, бывшее в употреблении масло, реанимированные в ростере багеты, тертый сыр, о котором слова доброго не скажешь, кое-где выглядывает давленый шампиньон, политый разведенным водой кетчупом, – и все это обменять на живые деньги. (Три восемьдесят, как положено.) Что же касается этих шампиньонов, тоже не поручусь, но человек, как известно, не свинья – все съест. Да и деньги-то до недавна были какие-то ненастоящие и, что хуже всего – в любой момент могли начать таять прямо на глазах, так что деньги – это еще не конечная станция локомотива под названием бизнес. Деньги, в свою очередь, надо было как можно скорее обменять на слитки золота и надежно их упрятать в надежно охраняемом ящичке из настоящей, крепкой стали. (Соус какой будем брать? Чесночный, пикантный, мягкий, кетчуп, горчица?)
И радостно потирать руки!
Только сталь и золото позволяли хоть как-то удержать ценность, испуганно убегавшую от воды и шампиньонов через деньги к более надежным субстанциям. Потому что ценность – это поток, это вода: без русла, без трубы блуждает она беспомощно, влекомая каким-то своим внутренним беспокойством. Шустрая, как подросток. А почему бы ей в таком разе не течь к безопасной пристани нашего ящичка? (Двадцать грощей найдутся?) Похожая природа, в сущности, у каждого бизнеса: дать говно, все что угодно, получая за это пусть мало, но зато в таких количествах, чтобы это «мало», это «почти ничто» обменять хоть на каплю, на крошку реальной ценности, на слиточек золота или пачечку ровненько сложенных в шкатулке долларов, которые можно ночью достать, поглядеть, а то и погладить, поцеловать, понюхать и т. д. (Еще что-нибудь желаете?)
Скажу так: в ботинках «Relax» я ходил, из дюралекса [14]14
Закаленное темное небьющееся стекло, из которого в 1970-1980-е годы делали модную тогда посуду.
[Закрыть]кофе пил, на электронные часы (с калькулятором) смотрел, подержанного «малюха» (модель «Сахара») приобрел, одним из первых в Явожне спутниковую антенну на крышу установил, на отдых цвета кофе с молоком ездил – вот он, исповедальный перечень потребительских грехов сына века, моих грехов.
Впрочем, с сосисками для хот-догов было туго до тех пор, пока не распрощались с социализмом.
Бррр! Холодно. Снимаю одежду, а, была не была, раз могу позволить себе полноценное омовение в ванне! Богатенький, и на это денег хватит. Это столько стоит, боже мой как эти красные колесики в счетчике крутятся! Но как только человек погрузится в теплую жидкость и в ванне свое тело расправит, то и думается ему лучше и он обязательно что-нибудь придумает, с чего потом сможет купоны стричь, так что в итоге купание оправдывает себя. Впрочем, и на толчке сидючи, тоже хорошо с мыслями собираться и планы строить, о деньгах думать, о бизнесе, да и выходит дешевле. Погружаюсь в ванну. Вся комната в испарине. Надо бы как-нибудь все тут покрасить, отремонтировать, потому что когда я это строил, то все вокруг было как бы с левым уклоном: из левого кирпича строено, из левых партий приобретено, левой краской крашено, так что теперь все осыпается, надо бы соскоблить, покрасить, пока дела хоть как-то идут… Дом, говорят, оседает. А как ему не оседать, если все в моей жизни построено на песке.