Текст книги "Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)"

Автор книги: Михаил Витковский

Ядя: так, так, все было именно так! Пять лет тому назад я встретила тебя, Марыся, и просто, знаешь, я тогда об этом ни сном ни духом. На данный момент, на сегодняшний день я очень даже довольная… Возможно, и ты, Хуберт, пока не дозрел до такого решения, не исключено. И тут обе делаются очень серьезные и склоняются надо мной с озабоченным видом, как над больным. Барбара Радзивилл разболелась, прямо как в романе, прямо как в истории!.. Возможно, ты пока еще не созрел для такого решения. Потому что это решение, которое может изменить всю твою жизнь, – это трудное решение. Решиться стать здоровым, хм-м-м…

А тут: Иоля, Иоля, просим тебя… Эта Иоля что-то говорила, но внезапно преобразилась, напряглась: простите, господа. Встает и выходит на сцену, но уже в качестве Иоланты, потому что именно так написано на ее бейджике. Культурная такая, такой не скажешь «Иолька», с такой только «Иоля» и «пожалуйста». Смущенная, но решительная и четко обозначенная. Исходная позиция: одна нога немного вперед, руки как у образцовой учительницы, голова вверх, шарфик в горошек. Прыщик – довольно большой – на подбородке помазан крем-пудрой, но заметен. Есть в ней что-то от каллиграфических букв, пахнущих шариковой ручкой, пахнущих жевательной резинкой на мелованной бумаге. С фирменным логотипом. Роман: ты приехала к нам из… Из Гливиц. Поприветствуем же Иолю из Гливиц! Добрый день, господа, меня зовут Иоланта… Тут микрофон вдруг так запищал, что бедная Иоля отскочила в испуге, и как знать, не ударило ли ее током. Иоланта… э… эээ… Квасек… Я приехала прямо из Гливиц… В этом месяце я продала… Тогда Роман прерывает ее дружеской улыбкой и, кладя руку ей на плечо: скажи нам лучше, с какого времени ты сотрудничаешь с «Ануккой™»? Хорошо, Роман. С «Ануккой™» я сотрудничаю вот уже два месяца… И в этом месяце мой второй месяц торговли, вот… Я продала на общую сумму двести пятьдесят четыре злотых. И я считаю, что это замечательная сумма. Роман: все аплодируют Иоле! Это для меня какой-никакой дополнительный заработок, так что для меня эта сумма в общем… приличная. Можно кое-что добавить от себя? Пожалуйста, просим… Просто… Нет, короче, засмущалась Квасек Иоланта, я считаю, что просто мы – один коллектив… Семья… Я хотела бы здесь, с этого места просто… Нет, короче, просто поблагодарить моего спонсора, пани Эвелину, которая столько времени посвятила мне, когда у меня были не самые легкие дни… В смысле критические… Просто, дорогие мои, с вами я впервые ощутила это самое, как бы поточнее выразиться, тепло…

И, смущенная, суетливо раскланиваясь, бормоча «большое спасибо» и крадучись, бочком, дескать, больше вам не заслоняю доску, засеменила Квасек Иоланта к последнему ряду (а прыщ торчит!). Трусит посередке, обозреваемая народом, и трусит, как бы говоря: ти-и-и-хо, ничего особенного, не берите себе в голову, это всего лишь я, Квасек Иоланта, иду на цыпочках, иду, как будто меня здесь и не было, как будто я не существую. Потому что я дочь стекольщика, никому ничего не загораживаю… И вообще меня не видно. И ничего я не напутала с трудными днями, потому что у меня вообще нет цикла, а если и есть, то он прозрачный. Все, исчезаю.

А ты, Марыся, даешь это… ну, своему ребенку? Спрашиваю я ее с опаской, шепотом. Уже час мы слушаем лекцию какой-то «биологички» о чудодейственном полезном составе этого джема, экстракта из ста трав. А она, чуть ли не плача от нахлынувших чувств: как бы я могла ему не дать, коль скоро я знаю об этом все? Кем бы я была, если бы не дала? Это же последний крик науки, я бы даже сказала восклицание! Последнее восклицание медицины китайской, европейской, гомеопатии, органической химии, ортодонтии, хиромантии и блаженства. Вот именно! Последний крик блаженства! Восклицание блаженства! Вот оно – тепло, тепло, которое ты почувствовал у входа! Роман – твой друг, а «спонсор» – это всего лишь такой официальный термин.

Господа! В газетах пишут, что в планету Земля летит комета. Против этой кометы может помочь только наше прекрасное средство «Анукка™»! Оно задержит комету в полете, а вас возвысит, в Риво увезет! Поаплодируем пани биологу» Пани биолог как типичная учительница, подтянутая, пятки вместе, носки врозь, форма одежды – жакет плюс пиджак в пастельных тонах. Что-то эти люди проглотили, аршин что ли какой или пилюли, что вдруг стали такими образцовыми, стройными, улыбчивыми, опрятными… А за окном пизда явожанская свистит. А за окном хуем холодным несет. Пронизывающим. И чем сильнее за окном роспиздень, тем образцовее они здесь. Встают утром, потому что у них в органайзере написано: time organising. Прыскают себе в рот мятной отдушкой. Чтобы нейтрализовать неприятный, антисанитарный запах. Ох, видать, у них к этой роспиздени иммунитет. Может, и впрямь от этого джема? Или от этих картинок на мелованной бумаге, от этих блокнотов, органайзеров в кожаной обложке? О ля-ля! Те же самые жесты счастливых своей жизнью людей, что мы видели в учебниках русского языка, а потом и английского…

Приветствую тебя, мир учебника! Потому что к доске снова выходит биологичка. А теперь пусть все мужчины в зале закроют себе уши. Уважаемые женщины, говорит она театральным шепотом, им хуже, потому что исследования психологов выявили, что мужчины живут меньше и чаще подвержены… А вы, мужчина в темно-синем свитерочке, почему ушки не заткнули? У вас нет пиписьки? Есть? Тогда живо ушки закрыть! Так вот, они…

Я встал и начал пробираться к выходу. Собравшиеся в зале родители смотрели на меня как на последнего старого хрена. Ну и ну… Вижу, еще кто-то пробирается к двери… Это оказалась старая преподавательница польского. Идет с сеткой, в которой библиотечная «Анна Каренина» и туалетная бумага. Догоняю ее во дворе, она стоит перед клубом и курит сигареты «Пяст» [40]40
  Сигареты, выпускавшиеся еще в ПНР, названы в честь легендарной династии основателей польской государственности.


[Закрыть]. Польские, я бы даже сказал древнепольские! Дошло? Дошло! Это не районные конкурсы чтецов-декламаторов, не выставка работ детей-инвалидов, рисующих ртом. Это не доклад в библиотеке о Пилсудском в годовщину его смерти. Она курит нервно, но уже готова к возвращению в свой мир. Придет домой, почитает за чашечкой кофе, который она получила за участие в этом балагане, забудет об этом мимолетном соприкосновении с реальностью. Когда-то в Руде она у нас преподавала, и у меня остались хорошие воспоминания. А потому я останавливаюсь рядом с ней и приветствую ее.

*

А, добрый день, пан Хуберт, добрый день… Что это… Вы это, пан Хуберт, видели? Таблетки Мурти-Бинга проглотили! ОНИ уже здесь! [41]41
  Популярная в польской прессе и интернете рубрика об НЛО, пришельцах и т. п.


[Закрыть]Она поправила очки, занимавшие пол-лица; а лицо махонькое, сморщенное. Она похожа в них на муравья. Здравствуйте, пани Малгося… Время такое, пан Хуберт, время такое… Я подталкиваю ее, вечно зацикленную на прошлом, к воспоминаниям прежних времен. И рассказываю ей о Барбаре Радзивилл, о том, что пишу воспоминания. На времена жалуемся. Радзивилл, говорит она, о, да! А не состояла ли она в родстве с теми Радзивиллами, у которых поместье в Неборове, и потом моя мамочка, когда она за Паца выходила, то… Да! Да, да, да, это была Марыська Иохельсон, его дочка, да, да, да, в пятидесятом… пятьдесят какой? В пятьдесят восьмом, да, потому что я тогда уже в институте училась, так вот она донос написала. Написала, что там… У той Зоси… У той Зоси, муж которой был известным математиком и хотел нелегально границу перейти, это она донесла в Управление безопасности, и его посадили. Да. И тогда им пришлось эмигрировать в США, а здесь сноха осталась. Тут сноха осталась, а Радзивилл-младший теперь будет восстанавливать права на имение. Да, да. Та Барбара была замужем за Гаштолдом в первом браке, а Гаштолды потом в Литве во время восстания…

Да, да, пан Хуберт. Милош предал [42]42
  Чеслав Милош (1911–2004) – польский поэт. «Милош предал» – любимая тема разговоров у тех, кто чтению стихов предпочитает ковыряние в личной жизни поэта; тема, объединяющая все общество; и тех, кто не может простить ему его сотрудничество с коммунистической властью, и тех, кто ставит ему в укор разрыв с этой властью.


[Закрыть]. Но это не имеет никакого значения! Так она говорит. Закуривает дешевую славянскую сигарету. Да, пан Хуберт, да. В один прекрасный день дискуссии о превосходстве Херберта [43]43
  Збигнев Херберт (1924–1998) – польский поэт.


[Закрыть]над Милошем или же о моральном превосходстве Милоша над Хербертом (и кто из них предал?) сменились спорами о превосходстве химического шампуня Elsève фирмы L’Oréal над травяным шампунем, уж из головы успело вылететь, как он там назывался… Да бог с ним… Тот, про который по телевизору постоянно показывают. О, Ultra Doux. В его рекламе известная актриса выступает, а это нехорошо. Неправильно. Для этого не требуется сильного характера, пан Хуберт. Это всего лишь вопрос вкуса, который велит развернуться на сто восемьдесят градусов, плюнуть, отказаться от участия. Если бы нас лучше и красивее искушали… Но не с этими рылами, извините за слово, может, и грубое, зато точное. Что для этих молодых значат слова? Херберт – это ведь имя, а не фамилия. Милош – тоже имя… Кантор [44]44
  Тадеуш Кантор (1915–1990) – польский художник и театральный деятель.


[Закрыть]? То же самое; когда появился первый кантор [45]45
  Пункт обмена валюты по-польски «кантор».


[Закрыть], я клюнула на обманку. Увидела вывеску и подумала, как хорошо, театр Кантора к нам в провинцию приехал, надо достать билеты. Но не те билеты теперь интересуют людей. Билеты Польского национального банка – вот какие билеты в этих обменниках-обманниках, такие теперь Канторы бал правят… А что теперь молодежь понимает под словом «галерея» [46]46
  «Галерея» – популярное название гипермаркетов, в каждом городе есть своя галерея, а то и несколько.


[Закрыть]? Вы спросите кого-нибудь из молодых, которых я уже не учу, потому что стара… Спросите их, есть ли в той галерее Кантор? Он вам скажет, что нет. Что, дескать, есть такой магазин, есть сякой магазин, есть изготовление ключей. Молитесь, пан Хуберт, истово молитесь, я знаю, что вы человек набожный… Я вам дам кое-что. Она порылась в своих сетках, окунулась в них с головой, с копной рыжих крашеных волос. Куда я это подевала? А, вот. И торжественно вручает мне католический молитвенник. Молитвы и размышления на все дни недели и месяца.На 1900 год. Здесь есть молитва матери о дитяти заблудшем, хозяйки дома, молодой жены, есть молитва учительницы(«Боже мой, по воле Твоей пала на меня доля сия…» – вздохнула старая учительница). Только женщин молитвы! Незамужней, довольной своею судьбою… Все написаны в женском роде, как будто только женщины… Э… Есть даже молитва за царя, но во время военного положения я взяла и вырвала ее. Вырвала, сначала замазала шариковой ручкой, а потом вырвала. Не надо, чтобы будущие поколения видели, что поляки под оккупантами поместили молитву за Николая II в издании Гебетнера и Вольфа [47]47
  «Да будет воля Твоя. Молитвы и размышления на все дни недели и месяца, на все церковные торжества и на все случаи жизни, составленные священнослужителями и католическими святыми Церкви во славу Распятого Христа, из разных источников собрала и собственными дополнила Юзефа Камоцкая». Молитвенник, издательство Гебетнера и Вольфа, новое издание, проверено, снабжено гравюрой и хромолитографией, Варшава, 1900. (Прим. автора.)


[Закрыть]. В 1900 году. Надо же было так подлизаться к цензуре, чтобы она пропустила. Тогда ходили на манифестации, тогда это звучало иначе, чем теперь. Кстати, это самая короткая молитва, наверняка цензура не пропускала книгу без молитвы за царя, так что для отвода глаз дописали такую из трех фраз. Впрочем, потом Романовы расплатились за это, расплатились, Боже мой…

Я действительно много молюсь, тем более что – признаюсь, пани Малгося, по секрету – Богоматерь сошла ко мне с образа, точно Барбара Радзивилл, которую Твардовский вызывал… Только ведь Радзивилл не сходила с портрета; Твардовский лишь показал Августу, как она проходит. Но это правда, пан Хуберт. В последнее время часто ходит, часто… Известное дело, к чему это. Известное дело, комета, известно, что это предвещает… А ведь незадолго до выхода на пенсию и у меня в школе был такой случай: девочка в туалете увидела Богоматерь. Все началось с того, что привезли головы. Боже, девочки, головы, наконец! Сюрреализм? Нет! Профучилище с парикмахерской специализацией. Мужчины в спецовках внесли ящики с резиновыми головами в сене. С длинными, буйными, волнистыми волосами. Для наших девочек, чтобы было на чем практиковаться. Вот девчонки и бросились и разобрали головы, потому что голова – дефицит и которая первой себе отхватит, та и будет с головой, а на всех все равно не хватит. (А кому не хватит, та будет вынуждена собственные волосы изводить, утюжком припекать, потому что никто ей не одолжит свою голову для такого рода практики.) А головы те – название одно: волосы из какого-то синтетического материала, а лица розовые, как попка у поросенка. У каждой головы на шее вырезано имя. Одна называлась «Тина», другая «Саманта». Девочки насаживали их на палку и расчесывали. А когда те не хотели насаживаться, то их били сверху… в смысле – по темечку. Представительница фирмы, что поставляла головы, по очереди брала в свои холеные руки каждую модель за шею и представляла: это Сабрина, Саманта… Сплошь американские эстрадные певички. Советуем приобрести именно эту модель. Переворачивала такую голову шеей вверх, чтобы показать, какие длинные у нее волосы. Имеются варианты блондинок и рыжих, можно также делать макияж и стирать его влажной тряпочкой. Уроки отменены. Я тут же пошла в учительскую, журнал отношу. А та Каролинка не была какой-то особо успевающей, пошла себе в сортирчик, само собой кумарнуть, как сейчас говорит молодежь. Ее сразу что-то кольнуло; смотрит – из-под двери струится непонятный голубой свет. Иногда ночью еду: на автобусе, и в клинике некоторые окна странным голубым светом озарены. Холодным, трупным. Не так ли каждый раз Богоматерь является? Там вообще никакого света не должно было быть, потому что в этом сортире парни, хулиганы из механического профучилища, давно уже поразбивали лампочки. Такие вот дела. Дирекция и преподаватели спокойно сидят в учительской, как всегда ноют, что все дорого, что министерство просвещения, что их мучают. Что, мол, такое-то и такое распоряжение спустили сверху! И надо исполнять, надо вывесить на доске объявлений. Но хорошо, что хоть головы прислали, уроки не надо вести. Директриса говорит, что якобы она что-то там из газеты вырезала и вывесила, что снова над учителями издеваются, что это уже ни на что не похоже… Англичанка требует ключ от ксерокса, чтобы отксерить учебник, слишком дорогой для учеников этой школы, и тут в учительскую влетает запыхавшийся ученик, а за ним толпа с пресловутым «топотом копыт». Чудо! Чудо в школьном туалете! Говорю вам, пан Хуберт. Сказала, что надо разрушить школу и поставить на ее месте костел! Кто сказал? Богоматерь сказала. Где Она? Исчезла.

Тут директриса в ладоши дрожащие захлопала: расходимся, расходимся, Каролинка плохо себя почувствовала, не на что здесь глазеть, ничего здесь не произошло! А тихонько в сторонку: она всегда была ненормальная, взбалмошная и врушка! Придется начать акцию по защите школы от прессы. А та лежит в туалете и плачет. Заберите ее отсюда немедленно! Сейчас, Каролинка, мамочка придет. Школьная медсестра наклоняется над ней, как над жертвой ДТП. А все так и выглядело, потому что рядом с ней валялась громадная розовая парикмахерская голова. Как будто она попала под трамвай и ее отрезало. Так и хотелось сказать «рыжая башка». Которую, несмотря на чудесное явление Богородицы, Каролинка не выпустила из рук, как бы подтверждая народную мудрость, что чудо чудом, но одна голова хорошо, а две лучше. Однако толпа ротозеев вокруг нее и эта голова производили впечатление жуткой катастрофы. Лежит и плачет.

Ой, лежит и плачет, пан Хуберт, до чего только школа может довести… Меня так до сих пор трясет. Медсестра к ней подбегает: встань, Каролинка, встань, а то простудишься. Психолог, у которой всегда отличное от остальных мнение, что, дескать, нет, пусть лучше полежит, пусть выплачется: поплачь, поплачь, деточка, полежи, полежи. А медсестра свое, «то она лучше знает, простудится или нет. А психолог – что у человека не только тело, но и душа, а если уж человек увидел Богоматерь, то вообще у него в основном душа, а по части души главная здесь она, то есть психолог.

Закрыли девчонку в кабинете химии. Я говорю: все равно потом все обнаружится. Так оно и стало: потом выяснилось, что она была беременна, и как теперь ее в качестве святой перед народом выставлять? Ой, закурим, пан Хуберт. Потому что целая спортплощадка, мало времени прошло, может, день всего. И на площадке уже были размечены секторы для зрителей. Несмотря на то что церковь еще не вынесла своего вердикта. А наша Каролинка – из солярия, с накладными ногтями, с бриллиантиком в пупке и с психическими отклонениями, эти свои ногти накладные обгрызает нервно, сидит под замком в кабинете химии – да что там говорить… Напялили на нее не по размеру маленькое платье для причастия, венок из лилий возложили на перманент… Какие времена, такие и святые. Какому псу под хвост катится наше время? Вы, пан Хуберт, в эстетическом смысле какой-то… несовременный… А с вашей бабушкой мы прекрасно были знакомы! Вы знаете, как она верила в свое чудодейственное средство, вплоть до самой смерти… Какое? А разве вы не знаете? – Знаю, что по ночам на чердаке что-то варила, но вот что?!

Ваша бабушка хотела найти средство для роста волос, одинаково эффективное и для мужчин, и для женщин. Я до сих пор не знаю, какие она там на чердаке по ночам чары творила! Ваша, пан Хуберт, бабушка была очень культурная, очень чистая, очень приятная женщина, они ведь из тех самых Пучятыцких, в родстве с ними состояла. А потом Лена Пучятыцкая с неким Лунем Пацом связалась, и они тогда из Лондона сюда приехали в пятидесятые годы, но быстро сбежали и там… Моя бабка – еврейка, она вернулась в Польщу из Палестины в тридцать девятом году и сразу отправилась с первым же эшелоном. Вот такое счастье привалило нашей семье. А потом другие в течение долгих лет решали, возвращаться или не возвращаться, пока в конце концов не выдержали и вернулись. В шестьдесят восьмом. Вот так. А ваша бабушка была человеком чистым, аристократкой!

Это я знаю. Знаю, что я наполовину из еврейского простонародья, а наполовину из аристократии. Так-то оно так, пан Хуберт, но очень ей такое ваше отношение было не по душе. Ей хотелось сделать бизнес, а поскольку у нее на глазах у всех в вашей семье, у одного за другим… ну, может быть, кроме вас, пан Хуберт, у всех выпадают волосы, бабка решила положить этому конец. Смешивала, подогревала, взбалтывала, прекрасно понимая, что ничем она так не осчастливит человечество и ни на чем так хорошо не заработает, как на средстве против одной из самых худших напастей, каковой является облысение. Хотела запатентовать его за границей. Работала она и над вопросом проплешин. Эти ее заметки, рецепты до сих пор в нашем доме в Руде где-то на чердаке валяются. Представляю себе мою бабулю над пробирками, как она сливает, записывает по-немецки рецептуру… За окном сплошь лысые в спортивных костюмах, одни фанаты; как знать, может, средство моей бабки поможет им. А если серьезно, это было ее лекарство от бассейна, от угля. Я, например, пишу. И это мое лекарство от облысения. До свидания, пан Хуберт. Вы только пишите, вы все хорошенько опишите!

Я сломя голову несся к нашему дому, пусть к половине, но все равно к дому. Под зарядившим не на шутку дождем. По пути я задержался у «нашей» тумбы объявлений. С бешенством содрал с нее промокшие плакаты, приглашавшие на встречу в столовке. И тогда я вспомнил о кофе, который получил в подарок. Наши, Саша, предложения кредитов покрывала громадная афиша «БОГДАН СМОЛЕНЬ». На лоб ему кто-то прилепил объявление: «Польский союз пенсионеров и инвалидов приглашает на прием по случаю Дня печеной картошки, играет оркестр “Польша-Вирек”». На это наклеено приглашение на «Курс искусства жизни: мантра методом Гуру-джи». Демонстрация объединена с презентацией магического средства для чистки ковров. Этот Гуру бородатый и с золотой цепочкой, как будто он наш валютчик или какой-то альфонс.

Я сорвал все это, потому что у меня в тумбе были заранее проверчены дырки. Легко тумбу наклонил и влез вовнутрь. Никто не знал, что у меня там схрон. Когда-то давно я проделал два отверстия для глаз так, чтобы видеть наш дом и улицу. С какого-то времени я стал заглядываться и на твои, Саша, окна. Как ты ночами по девкам бегал! Я даже курил там, в середке. Об этом схроне я случайно узнал от Фелюся, у которого в коммунистические времена были проблемы с жильем, вот и водил он в эту тумбу девиц. А один раз они там так бурно вели себя, что тумба завалилась на бок, а с нею и они. А я встал внутри и смотрел на наши окна сквозь стену дождя. С такой отстраненностью смотрел, будто я с другой планеты! Вижу, Саша, как у тебя на чердаке зажегся свет. Погас. Кто-то прошел под зонтом, съежившись. И такие вдруг рыдания сотрясли меня, что я завыл в этой трубе. Рыдания стекали по мне, как дождь, смывая все наше подлое время, все смывая. Снова у тебя зажглось, а ты ходил без рубашки по чердаку. Ты весь разделся. Шел дождь. А я стоял и мял в руках полученную на презентации пачку кофе, мял нервно, мял до тех пор, пока она не лопнула, не взорвалась, не выстрелила.

Я тихо проскользнул в дом. Напердели мне в комнате, как скунсы, и с такими вот приходится спать! Я засыпал, не спуская глаз с образа, но в эту ночь Она мне не явилась. А накануне была и велела совершить паломничество. Ну и как после этого не верить?

*

Как не верить?! Если происходит такое – сейчас расскажу что. Еду я в этот самый Лихень в слякоть, в непогоду, в дождь, дворники у «малюха» работают что есть сил, тащусь по каким-то полям, лесам, тяжелая метеорологическая пизденция, метеоро-хорроро, видимость, блин, ноль целых ноль десятых, но тут-то и начинается вся история, так что слушай, Саша. Бррр, еду! Мурлычу себе песенку под нос, потому что по радио в это время идут только новости для тружеников полей о покупке скота или азбука Морзе для моряков, мол, ожидается волнение на Балтике. Что у нас чуждые силы не отобрали, то море заберет: придет с приливом, со штормом и лишит нас клочка земли да пары киосков с картошкой фри и мороженым. Покрутишь колесико, поймаешь другую станцию – там разговоры о пагубном влиянии алкоголя. Святой Христофор с посохом весело болтается, подвешенный на цепочке к зеркалу заднего вида, там же талисман, из Германии привезенный, – Том из комиксов про Тома и Джерри. В конце концов нашел я какую-то набожную станцию, подходящую к ситуации. Там – ничего, только молятся, в перерыве рекламы нержавеющих четок и свечек. Еду и думаю, что, может, оно еще как-нибудь утрясется, а тут вижу – слишком много думал, слишком мало смотрел на дорогу, потому что заблудился. Как говаривала старая моя учительница польского, за окном разлилось «настроение тревожного ожидания». Тем не менее я еду вперед (а что еще остается делать?), но уже какой-то пришибленный, какой-то никакой, ни два, ни полтора, ни Богу свечка, ни черту кочерга, хоть, может, свечка как раз и пригодилась бы, потому как страшно сделалось, чертом запахло. А ведь как все могло быть хорошо, а вот на тебе. Я всегда себе трудности нахожу. Ведь были же, причем на нашей тумбе, объявления про экскурсии в Лихень, автобус люкс, туалет, видео, ночевка в Доме паломника «Ковчег», и все сопровождается показом тефлоновых сковородок нового поколения и фильтров для воды. И еще кофе дают. Но все это вдруг слишком запахло для меня «Ануккой™». А к Пречистой эта посуда имеет мало отношения.

И тут ко мне под колеса внезапно влетает косуля, а поскольку человек я до мозга костей добрый, то резко торможу, чтобы животинку не раздавить, визг шин, автомобиль заносит, и я в кювете, полном гнилой воды. Косуля, блин! Ну, как говорится, к Варварину дню зима дорогу заварит, вот и заварила, так что нечего к животинке с претензией, самый бы раз к моей практически тезке, к святой Варваре, парнишку с письмом послать, с жалобой: дескать, что же это она так дорогу-то заварила? С грехом пополам вылез я из машины, прикинул ущерб. Боже ж ты мой! Бедная косулечка! Лежит там у кювета, не шевелится, подсвеченная двумя полосами света противотуманных фар. Четыре ноги торчком – вверх, и широко открытые глаза остекленевшие вперила в меня, не моргает. Вытаращилась. Боже мой! Одеревенела, словно чучело магазинное, копытца вверх, глаза широко открыты. Фары моего «малюха» прорезали ночную тьму, словно два лазерных луча, и уперлись прямо в набитое опилками чучело косули. Косуля-то ненастоящая! Глаза – стекляшки. И к тому же на все это начинает торжественно падать снег. Кружась. Колыхаясь и вращаясь. И падает этой косуле прямо на открытый стеклянный глаз. На зрачок. А еще на нос, а потом и на всю сцену величественно опускается снежный занавес.

Внезапно в сознании всплывает картина недавно виденной на дороге бензоколонки. Что ж, пойду туда пешком, потому что свою колымагу уже не заведу.

Понимаете, так, мол, и так, ехал я на «малюхе», задел косулю! Стоит посреди дороги и таращится на меня. И ни с места! Бампер – в дугу! Что делать? Я подумал, может, вы мне подскажете, где тут поблизости скорая помощь для косуль? Что сделать, чтобы животинку спасти?

Мужик обтер свои лапищи об оранжевый халат… Ни фига себе… Охренеть! Косулю, вишь, сбил! Он мне говорит, что косулю сбил, охренеть. Хорош базарить, что бампер в дугу выгнут от косули, если она мягкая и легкая, косуля эта. А мне-то какое дело, что ты косулю сбил! Чего всполошился? Зачем вызывать? Она тебе что, дорогу загораживает? Подумаешь, делов-то, лисы ее съедят!

Ой, не понял он, не понял, о чем я; я ведь из милосердия, а он… Что она дорогу загородила!

Да не гоношись ты. Было бы о чем печалиться, я, дорогой мой, как-то на «ауди» кабана сбил, кабана! Одиночку! Охренеть! И то – только капот мне поцарапал! Видели бы вы, как на нем шерсть дыбом встала, как у него зенки из башки на жилках выскочили. Жесткий сукин сын оказался, охренительно. Охо-хо. Жесткий. Но чтобы сбить кабана, быка, скажу я вам, надо яйца иметь! Яйца! У меня есть. Если и охотиться, то на кабана, на одиночку! На косулю? Фи-и-и… На косулю мужик с яйцами дроби пожалеет! Дробь нынче охренительно дорогая, но что это для реальных пацанов! Бензоколонка, фуры, манипуляции с бензином – вот мечта, вот задача для настоящего мужчины. Спор о борзых, бой за девицу! А косуля что? Хи-хи! Может, еще утку? Я, дорогой мой, на «ауди», а не на «малюхе», в «малюх», дорогой мой, не сяду! Мужчина, понимаешь, мужчина, поляк, он должен, он должен… на охоту! Должен…

 
…быть душой с родным народом,
Лихо сабелькой рубить,
Из винтовки как по нотам
По врагам он должен бить,
Не жалеть ни сил, ни жизни,
Словно лев отважным стать,
Охренительной отчизне
Беззаветно кровь отдать!
Беззаветно кровь отдать!
 

Тогда я, может, пойду уже к «малюху» моему… Простите, а на Лихень которая дорога будет? А то я в паломничество… А вон, куда комета показывает, куда святая комета дорогу на святой Лихень охренительно указывает…

Возвращаюсь на место ДТП. И так меня этот грязный мужик вывел из себя, что я забыл попросить его помочь мне завести «малюха». А у машины косули уже нет! Может, оклемалась и пошла себе? Ах, шельма! А как прикинулась-то, глаза вылупила, ножками задрыгала, всеми сразу и вверх, окоченевший труп, а потом конец представления… Нет, нет… Это невозможно. Я почесал репу. Может, лисы… Прибежали… Так быстро… Бедняжка…

*

В Польше, то есть нигде [48]48
  «В Польше, то есть нигде» – так обозначено место действия драмы «Юбю-король» (1896) французского писателя Альфреда Жарри (1873–1907).


[Закрыть]. Лужа, в которой отражается небо, отражается птичий клин. Мобильников тогда еще не было, год примерно девяносто четвертый. Вокруг никого, «малюха» не запустить, темно, где я – не знаю. Это уже не угольный бассейн, это скорее какая-то глубокая впадина, какая-то глубокая краковско-ченстоховская депрессия, славянская меланхолия и Привисленские Жулавы [49]49
  Часть дельты Вислы с участками земли, расположенными ниже уровня моря.


[Закрыть]. Смотрю я в небо – комета. Летит такая большая картофелина и прямо на Землю, неуклонно верша свой путь. Еще ей осталось шесть лет. И показывает вроде как за тот лес. Что ж, пойдем.

«Малюх» мой, «малюх»! За ночь тебя шакалы раскурочат, потому что я уже до тебя не доберусь, такая темень, ай-вай! Пусть же и эту последнюю вещь, которую для меня переменчивая фортуна сохранила, пусть ее лихо заберет… А уж как я заботился о ней; все говорили «игрушка». Кляксу такую себе прилепил на заднее стекло, ровненько, надпись Michelin на переднее стекло, гномика, вроде как выглядывающего через боковое стекло… Теперь всех их ногтем соскребут. Все прибамбасы я для тебя доставал в коммунистические времена из нелегального оборота, а в наши дни, ясное дело, из ломбарда. А от тебя, Саша, я на день рождения получил самую прекрасную вещь, до сих пор сердце у меня замирает, только вспомню эту сцену… Помнишь, Сашенька, как ты поднес к моему носу кулак? Ты что, затрещину на день рождения хочешь мне подарить? А ты говоришь: открой руку. Я тебе эту твою руку открыл, а в ней – под янтарь сделанный набалдашник с плюшевым мишкой внутри. Специально для ручки коробки передач. А сколько всякой сигнализации я установил! Костыль на руль (нет его теперь!), мультилок на рычаг коробки передач. И непогода с неба, и грязь, но никто никогда не смог бы на тебе написать «ПОМОЙ МЕНЯ», даже если бы ты был грязным (а ведь не был), потому что стоял ты в гараже (на моей половине гаража).

Хотя все именно так и должно было быть. Да, Александр Сергеевич, есть перст Божий на свете, ибо именно Его перст, должно быть, был, ибо только в нынешние времена появилась дурная привычка отправляться в паломничество на машине, а ведь когда-то люди с посохом ходили, а порой и на коленях весь путь проделывали. О, то Перст, Перст Божий! Бог велит пешком, с посохом кающейся грешнице своей Б.Р. в Лихень на покаяние ковылять! Вот и иду я, средневековый монах в капюшоне и с посохом по дороге. Звезда Вифлеемская, принявшая вид кометы, ведет меня. И пою я песни покаянные! Но поскольку толком не знаю, которые из них покаянные, пою так: Опустите росу, небеса [50]50
  Псалом Рождественского поста.


[Закрыть]пою, потом Иисуса Иуда предалпою, а из псалмов – Miserere mei Deus, secundum magnam miserecordiam tuam [51]51
  Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей… (Псл. 50; 3).


[Закрыть]… Aspereges me Domine hysopo et mundabor lavabis me et super nivem de albabor [52]52
  Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега… (Псл. 50; 9).


[Закрыть]… Ну и, конечно, Богородицу, но только три первые строчки. Пел, пел, пока не захрипел. Присел я на камушек, закурил. В чем я каюсь? Вот именно… В чем, собственно говоря, мне каяться? Что я не понял законов рынка? Что деньги должны быть в обороте, что они не имеют права лежать без дела в несгораемом шкафу? Что лишь в обороте они приумножаются, впрочем, и в шкатулке они тоже могут приумножаться, но только когда я своей рукой их туда доложу. А кто стоит на месте, тот идет назад. Ну и еще, конечно, придется каяться за тетку… Что за тетка, чья тетка – долгий разговор, может, когда-нибудь и расскажу…

Однако твердехонько на камне так сидеть и думать; смотрю – а это камень гробовой, могилка безымянная в чистом поле, среди пустоши польской возвышается, наверняка повстанца, что здесь погиб… А то и русского? Раз, помню, тринадцать лет мне тогда было, сосед домой ночью должен был вернуться, а жили мы так, что дальше только поля и леса. Так моя бабка, та, что по средству для волос, спросила его: и не страшно тебе так среди ночи домой ехать? А чего мне бояться? А хоть и того русского, что под липой спит вечным сном. Закопали там его, фронт пошел, а солдат остался, закопали. Крест там какой-то поставили, а теперь ничего нет там, только лужа. Я хотел было ночью пробраться туда с лопатой, под ту липу, чтобы череп этого русского откопать и чтобы он был только мой… Бедняжка, никто о нем не вспомнит, молоденький парнишка под той липой спит, смерть прибрала его себе в слуги, я все это так себе представил: будто живой он, будто только по пьяной лавочке завалился и спит, а соловей над ним поет. Захотелось мне с черепом тем жить… Романтика, вспомнил я, это мое фирменное блюдо, моя специальность.