Текст книги "Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)"

Автор книги: Михаил Витковский

Ты столичный?

А то! Столичный, столичный. Городской я, а ты, Саша, деревенский.

Ну деревенский я, и что?!

*

 
Как милой подруги улыбка,
Как юных деревьев листва,
Роса на травинке на гибкой,
Оркестра бродячего скрипка,
Как страсть, что владеть нами вправе,
Любви, лишь расцветшей едва,
Так радуют сердце той песни слова,
Пою о любимой Варшаве…
 
 
Варшава, родная Варшава,
Предмет моих мыслей и снов.
На улице слева и справа
Весельем кипящею лавой
Зовешь ты меня, ожидая
Мелодий и ласковых слов.
Как хочется мне повидать тебя вновь,
Варшава, навеки родная!
 

*

Весело трезвонят красные трамваи. Вот уже «Халя Мировская» [88]88
  «Халя Мировская» – торговый пассаж, построенный в 1899–1901 гг.


[Закрыть], а сейчас будет улица Теплая, Хлодная, а вот и Желязная. Где это? Вон тут! Пересечение Желязной с Крохмальной. Э-э-э… может, лучше не рассказывать, может, опустим – как это в книгах говорят – занавес… Это ты ничего не читаешь, а я читаю. В библиотеку записан. Надо читать, Саша, романы, но прежде всего – окончания романов. Что, например, де Мертей из «Опасных связей» вроде вся из себя такая смелая, а в конце книги с одним глазом сваливала за границу. Что, например, Б. Радзивилл вроде вся из себя такая happy, через три месяца после свадьбы выделениями изошла, умирая от рака. Что, например, Раскольников, эх… Дочитывай, Саша, романы до конца. А что касается нашего романа, то конец его стоит тех упомянутых.

Угол Крохмальной. Такой кусок довоенного дома из почерневшего красного кирпича, один подъезд остался, остальное разрушено немцами, гяурами… В подворотне вытоптанная мозаика, может, туфелькой какой-нибудь Ордонки [89]89
  Ханна Ордонувна (1902–1950) – звезда довоенной польской эстрады.


[Закрыть]? А то и еврейской довоенной ногой. Улица Теплая – то же самое: кое-где довоенные остатки, а вокруг панельное домостроение, печальная картина. Входим. Стучим в дверь, сначала культурно. Нет ответа. Потом ты, Саша, решил… Нет, это мы, шеф, вместе! Посовещались и решили прибегнуть к твоим мануальным способностям, то есть проволочка в замок и дверь элегантно открывается. Такой замок для тебя пара пустяков. А если бы кто подошел, ему ответили бы, что, будучи обеспокоены судьбой больной тетушки, не открывающей дверь, мы как раз дверь-то и открываем, чтобы проверить, жива ли еще. Но никто не подошел. Впрочем, и твоя проволочка слабой оказалась против «Герды» [90]90
  «Герда» – фирма замков, существует с 1987 г.


[Закрыть]. Надо же, поставила себе! Приличный такой замок, с задвижкой! И здесь я преисполняюсь восхищения тобою, Сашенька! Какой ты проворный парень, чистое золото, как быстро сориентировался в Варшаве, как быстро слетал на Ружицкого, как со столичными специалистами по замкам быстро скорешился и раздобыл фомку. Я тем временем прошелся по Хлодной, Теплой, Желязной, по Крохмальной, Гжибовской, и слезы невольно наворачивались на глаза. Посидел на парапетике, какую-то воду пил минеральную. Так у меня нутро горело после вчерашнего. Что осталось от всей нашей лавочки! Кое-где еще замызганные магазинчики со ржавыми ключами и сломанными часами на грязной витрине, остатки былой роскоши. А рядом уже растут здания из стекла и бетона, металл, серебро, никель. Стал я высматривать теткины окна: ниже – пустые глазницы, а выше – заложенные пенопластом рамы, значит, здесь.

Скрежещет фомка, ты открываешь, мы входим. Дверь солидная, с обивкой. Но настежь не открывается, потому что коробки громоздятся сразу за дверью. Темно. Мы не знаем, где выключатель, к стенам не подобраться. Вонь, но не трупная, вонь от грязи. Но какая! Сладкий запах немытой старушки. Отвратительный. Меня чуть не вырвало, а это могло легко случиться, если принять во внимание вчерашнюю гулянку. Ладно. В прихожей тетки нет, что видно довольно отчетливо. В комнатке – нет. Впрочем, есть ж здесь комнатка хоть какая? Здесь только коробки! Даже та знаменитая дорожка, протоптанная к столику, больше не существует. Ну же, Саша, иди, проверь в ванной. Сам, шеф, иди. Почему я? Потому что я уже проверил прихожую и комнату. Мы вместе проверили! Ну тогда вместе идем проверять ванную. Ну тогда ты иди, а я следом! Э-э-э, нет!

Никто не хотел в эту ванную входить. И каждый был по-своему прав. Входим. Грязные столовые приборы и посуда в ванне и вонища. Стремно. Дверь. И за дверью… У, блядь, напугала! Там в углу возле стиральной машины «Франя» на корточках сидела тетка. Нечто такое. Нечто такое, что, может, раньше и было теткой. Нечто голое. Подающее признаки жизни. Растрепанное. И трясущееся. Нитка слюны протянулась от рта до пола. Испугала нас как не знаю что. Взгляд сумасшедший. И что-то бормочет, дескать, она агентка, ходит по Варшаве… Шепчет мне на ухо, а неприятный запах из ее рта окутывает мое лицо:

Иду я по Варшаве, только тихо! Потому что соседка слева – агентка МОССАДа! (И показывает на стену.) Этот парень (Саша) тоже похож на агента, они выслеживают меня, ходят за мной многие годы, мне знакомы эти лица… (И ко мне.) Я вижу, что вы в курсе дела (я ей говорю, дескать, да, да, чтобы она мне поскорее о бриллианте рассказала). Понимаете! Иду я по Варшаве, идет Адась Михник [91]91
  Адам Михник (р. 1946) – историк, политический деятель, с 1989 г. главный редактор «Газеты выборчей».


[Закрыть]! Адась посмотрел на меня, только глазом моргнул, я ему в ответ моргнула, думаю: о, теперь-то я знаю, кто меня в эту аферу втянул! (И что-то там об оппозиции хреначит.) Выйдем в коридор, я там вам что-то расскажу. Выходим. Она какие-то папки достает, а в них – только письма и никаких бриллиантов. Департамент такой-то и такой-то. Понимаешь… имя и фамилия и так далее. Что она, понимаешь, коварные козни сорвала, что агенты, что покушение на Адама Михника. МОССАД. Евреи! Она сообщает в письме, что сорвала заговор. И в самом деле – получает из компетентных органов ответы, потому что я вижу официальные штемпеля типа «благодарим за ваше сообщение…». А в конце говорит мне, что в больнице была: я от всего этого так разболелась, сами посмотрите. Ну и действительно, лежит выписка из психбольницы, какие-то там диагнозы уже самые нехорошие, галлюцинации…

И вдруг ей сразу как-то поплохело. Влезло ей в голову, что я дескать, агент МОССАДа и пришел за ней. И только хрипит: что, суки? Что, суки? За мной пришли? Потому что услышала, как я к Саше по имени обращаюсь, стало быть, мы – русские шпионы! Но когда утихли первые эмоции, я говорю так: тетка окончательно сбрендила, ну и хрен с ней, зато мы можем приступить к обыску. А-а-а! Что такое?! Бросается на меня и за ногу кусает! Изо всех сил, а у психов силы много! Столько, что два, как ни посмотри, взрослых мужика попытались связать истощенную старушку и не сумели. Тем более что она, невменяемая, ничуть не беспокоилась, что глаз кому-нибудь выбьет, яйца отгрызет и съест. С такой не известно, что делать. Вот если бы она у тебя, Саша, яйца отгрызла, то мне, считай, и жить незачем. Ее просто надо было долбануть раз по черепушке, потому что по-хорошему, по-нормальному не получалось. И когда я на нее вскипел бешенством, то ебнул по этой седой башке изо всей силы – та чуть не отлетела! Она еще так на меня посмотрела, что – честное слово – до конца жизни моей будет мне по ночам сниться. И еще за то я ее так приложил, что она насрала мне в голову, в мою биографию. Ну и что? Человека убил? Бешеную собаку кусачую убил! Чтоб тебе, сука, знать, не кто другой, а Барбара Радзивилл тебе устроила это!!! И захотелось мне уже смыться. Сначала умыться, а потом смыться. Но, к счастью, был ты. Ты меня остудил. Спокойствие, шеф, спокойствие, у нас что, слишком много денег? Шеф, вы думаете, она умерла? Да ладно, мы уж столько раз этот номер откалывали при экспроприации какого-нибудь радиоприемника, телевизора или компьютера, а потом клиента под насыпь, и поезда приводили его в чувство. Так что клиент еще на собственной свадьбе попляшет. Шеф, оставляем ее так и продолжаем поиск.

Вот только коробки мешают. Но постепенно мы вошли в раж, и скоро уже не было куда эти пыльные коробки выбрасывать. Так мы их сносили в ванную и на теткины останки скидывали. Потому что если и было еще где-то место, то только там. Так что если даже тетка поначалу и была жива, то в конце она была погребена под горой американского просроченного мусора. Эдакий курган Костюшко [92]92
  Рукотворная возвышенность, возведенная в 1820–1823 гг. на западной окраине Кракова в память о польском национальном герое Тадеуше Костюшко (1746–1817).


[Закрыть]; как-то этот парень тоже был с Америкой связан.

Только вот меня что-то слишком сильно подтрясывало. Американский тостер мы забрали, но ни шкатулки, ни брильянта не нашли. Из мелочи более или менее ценной – наручные часы, но русские. Хотел я было взять швейную машинку, да слишком, сука, тяжелой оказалась. Эй, шеф, а это что такое? Альбом для стихов! Наверное, единственная память из усадьбы, как трогательно! Из лилейной, нежной кожи, как молитвенник, на золотую застежку закрывается! И золотой герб, и пастушок с овечкой, а над ними – бабочка… Наверное, в середине много засушенных листочков, бабочек, ромашек, стишков по-французски, как своих, так и чужих, переписанных каллиграфическим почерком, зелеными чернилами… Альбом! Отроческий альбом, чистый, лиричный, на этой куче здесь! Эта развалина когда-то была курсисткой! Взял. За пазуху спрятал. Буду читать до конца жизни, ночами, никогда не сдам в комиссионку. Излияния души девчушки, воспитанной в усадьбе, в белом платьице, которая пока еще ничего не знает о жизни, только порхает бабочкой, а ночами, заливаясь краской смущения, читает запретные французские стихи о любви!

Все, шеф, конец, баста, а то выглядим уже черт-те как, все в крови, в пыли, надо перед выходом привести себя в порядок, не то нас за один только внешний вид заберут.

Разделись мы, добрались кое-как до крана со ржавой водой и давай мыться, плескаться. В конце ты шубу углядел. Раздетый, на голое тело (а вернее, на голых баб на своем теле) ты примерил эту шубу. Я тебе скажу, Саша, что в Польше мужики не ходят в шубах, только бабы, здесь тебе не Россия, над тобой смеяться будут. Пусть попробуют. Priekrasnaja szuba! И улыбнулся такой улыбкой, за которую я так тебя люблю. А потом голый, мокрый, в этой своей шубе, ты спросил меня: мне идет?

Ой! И внезапно во мне что-то оборвалось. Вместо ответа я тебя – как ты стоял мокрый в этой шубе на голое тело – так к себе и прижал. А я прижался к тебе и разрыдался. И плакал, и плакал, как будто весь лед, что был во мне, растаял. Это был самый счастливый момент моей жизни. Я почувствовал себя защищенным. А потом… Ну. Ну… Ну, человек иногда испытывает потребность в другом человеке. Прижаться к кому-то. Особенно после таких передряг. Хороший ты парень, Саша, хороший, и будь уверен, что я тебя так не брошу, вернусь к тебе, только у Матери Спасителя нашего попрошу прощения… Да возьми ты себе эту шубу. Ты этого достоин!

Хотя, если по-честному, то я, Саша, придумал тебя для себя. Шуба-то пуста. C’est fini.

Варшава, 2006–2007 гг.