Текст книги "Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)"
Автор книги: Михаил Витковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
С другой стороны, это был период бури и натиска. Sturm und Drang! Восемьдесят за ногу его дери второй год! Мягко говоря: проблемы с поставками стройматериалов. Боже! Ну хоть шаром покати. Узнал я, что в какой-то деревушке недалеко от Новой Руды есть частный кирпичный заводик, где можно задешево купить приличный кирпич. Сажусь в «малюха», еду, подъезжаю, круто торможу. А там какие-то люди точно призраки колышутся возле кирпичного завода. Выхожу, дверцу захлопываю, добрый вечер, господа. Я за кирпичом. А они, мягко говоря, в нетрезвом до такой степени состоянии, что челюсти их онемели и ответить не могут. Только охранник вышел из будки и рассказывает мне, что произошло. Выясняется, что первая партия кирпича так здорово у них вышла, что они упились на радостях. Охранника то и дело в Новую Руду за водкой посылали. Так допосылались, что вторую партию из печи забыли достать! В итоге потеряли несколько десятков тысяч кирпичей, вон, смотрите… И показывает мне гору глины, ни на что больше не годящейся, какого-то говна, что от тех кирпичей осталось. Вот они и пьют, но теперь уже с горя. Один из этих бизнесменов с кирпичного завода сыграет потом в моей жизни не последнюю роль. Однако, не забегая вперед, напомню, что хозяев было двое. И с этим заводиком как-то не ахти у них шло. Были проблемы с деньгами. Эх, им бы найти такого Сашку, как у меня, и тогда бы дела у них лучше пошли, да вот не нашлось. Короче, решили они, что заводик кирпичный надо поделить. А точнее, как это у нас бывает, одному – заводик, а другому (а был он слесарь-сантехник по образованию или что-то вроде того) – деньги. Вот только денег не было. Куча глины после кирпичей и металлолом. Потому что кто-то заплатил им металлоломом. Пусть не простым, а медным, но все равно ломом… Ну значит, так, я беру заводик, все расходы, все проблемы беру на себя, а ты бери этот замечательный лом. А этот слесарь-сантехник, бедненький такой, затюканный, говорит: а хуй в жопу! Беру этот лом и возвращаюсь к матери в хозяйство в деревне Млынок под Бытовом. Карьеру свою неудавшуюся безвременно на земле закончу. Тут как была стерня, так и останется стерня. Все золотые прибамбасы-ананасы, все надежды – все по дешевке за спокойствие отдам. За воздух свежий, за молоко прямо из-под коровы, за вечера в хате. Иметь или быть – вот в чем вопрос, так возьми ж ты эту медь и будь. Может, этот металлолом под Бытовом на что сгодится? Грузовиком на северо-восток вернулся. А поскольку, как я уже говорил, времена стояли первозданные, и была это земля обетованная, и все менялось, тут и явилось чудо: в течение недели лом подорожал в Польше в полторы тысячи раз! В полторы тысячи раз! Ай-вай! Он и оглянуться не успел, как превратился в богача. Без запекания сэндвичей, без обивания порогов. Пусть здесь стерня стелится низко, а скоро будет Сан-Франциско! Пусть здесь растет дремучий лес, а вырастет Лос-Анджелес! Да что там будет, уже есть! И около Познани, как едешь на Гнезно, он основал большое Предприятие Оборота Цветными Металлами. С главным управлением металлургического завода «Польская медь» деловые контакты наладил… Тогда этот цветмет достать было гораздо легче, чем сейчас. Его просто скупили и вывезли в Гамбург. Там за это он получал марки и привозил их в Польшу, под Гнезно. Раскладывал по ящикам, в сумки, садился перед телевизором, открывал мерзавочку водки люкс из «Певекса» [15]15
Сеть магазинов валютной торговли в ПНР.
[Закрыть], пускал фильм по видаку. И все. Все, конец работы. На работе я его только раз в жизни видел, притом пьяного, перед киричным заводом, когда они забыли вынуть партию из печи и пили с горя, в помятом прикиде бизнесмена, со съехавшим набок галстуком, но Фелек, у которого везде знакомые, особенно в определенных кругах, говорил, что это тот самый слесарь-сантехник, который в одночасье стал ворочать деньжищами порядка больше миллиона долларов в месяц. Охрану завел… Тогда еще, в первой половине восьмидесятых! Тогда по телеку как раз шел сериал «Возвращение в Эдем», вот и назвали его фарцовщики Шейхом Амалем. Саша! Поди потри мне спинку!
А я в этой ванне со своими сэндвичами-запеканками! Что поделаешь – зеленщик все еще в фаворе у фортуны, ничего удивительного, если он одной половинкой жопы в политике сидит, а вторая половинка у него… короче, чтобы было чем срать. Так баблом и срет. Ничего, мы еще посмотрим, у кого жопа лучше… (Сашенька, нежней…) Будь у меня несколько теплиц, я тоже открыл бы цветочный магазин. Будь у меня пекарня с лицензией на производство пирожных, открыл бы кондитерскую. Вылезаю из ванны, но воду не спускаю, ни в коем разе. Теперь всю неделю буду ведром черпать, унитаз смывать. Надо в конце концов к чему-нибудь прийти. Саша! Вот черпачок, зачем воде пропадать. Богатые и те экономят, а нам-то сам Бог велел. Хотя если Саша отвалит свой гарнир, то и целой ванны может не хватить.
*
С кондитерской дело было так: сижу раз в ломбарде, за окном идет черный снег с шахты Мысловице, двери открываются, входит какой-то юнец, что-то за собой тащит. Куда? Куда тащишь, что это? Дверь за собой прикрой. Да не получается у него, человека что ли какого за собой тащит?! Нет, не человека, хуже. Мороженое тащит, но мороженое размером в человеческий рост. Громадное пластмассовое, покрытое лаком мороженое на металлической подставке: три шарика в рожке в полтора метра. Куда это ты тащишь, у кого, недоносок, свистнул? А юнец на это, что, дескать, купил у одной женщины. Манька Барахло зовут эту особу… И чтобы ему хоть сколько-нибудь за этот муляж дать взаймы. А вот не дам, решил я, но вдруг в голове у меня ожили прежние мечтания. О кондитерской, о машине для производства мороженого. Думаю, знает стервец, чем меня пронять. Погоди-ка, погоди, парень, вернись-ка… Где еще я такое мороженое так дешево куплю? Осмотрел, обстукал. Дырявое чуток под шариками, точнее, под розовым больше всего, да ладно, возьму на чердак, заделаю фанеркой, загрунтую, покрою лачком – и раз-два – мороженое в лучшем виде, как новое будет. Даю парню десятку, последняя цена! Придется немножко переделать, перекрасить, если его украли с той кафешки, что перед костелом, но ничего, переделаем на малиново-фруктовое, и никто не узнает. Может, со временем… Бог даст… Выставлю его у себя перед заведением. И тогда у народа слюнки потекут.
Пришлось бы ради этого машину для мороженого покупать в рассрочку. Потому что я не признаю липы, никаких там поставок от «Шеллера», от «Альгиды», искусственных, химических. Все от начала до конца у меня производится. От дойки коров – специально нанятые бабы доили бы, другие специально нанятые бабы резали бы клубнику, фрукты, у меня были бы только три вкуса и кассате – фруктовый наполнитель. Потому что когда много вкусов, то сразу понятно, что это ложками набрали из поставок в ведерках, химией подкрасили и надушили. На один вкус, если хочешь по-человечески сделать, так наработаешься, что если у тебя больше трех вкусов плюс наполнитель, то у клиента подозрение должно возникнуть. А эти кассате я бы самолично целыми неделями через марлю протирал, чтобы под мрамор получалось. Вот это настоящее искусство!
Такие вот дела! Сам товар производишь, никакому хрену, вору-оптовику, не платишь, само у тебя печется, само родится, ты только срезаешь и сразу в собственное заведение. «Гвоздики от Барбары», плохо что ли звучит? От Барбары на Барбурку, вокруг полно шахтеров, не каких-то там безработных, как сейчас. Тогда День шахтера, Барбуркой называемый, шумно отмечали, пончики, водка, цветы, а я сидел бы в моем прицепе и красным бы рабочий класс одаривал. Подумывал я и о венках траурных, но это уже слишком большая весовая категория. Зеленщик зарабатывал на производстве искусственных цветов на могилы, пластиковых, только это ниже нашего достоинства, Саша. Такие бумажные цветы, пластиковые горшочки такие вот, барахло последнее, на ярмарке в Познани руководительницы «Сполэма» [16]16
«Сполэм» – самая большая в Польше сеть потребительских кооперативов.
[Закрыть]заказывали оптом для всех отделений в Польше, вот бы дела могли пойти, да западло мне было. Оно конечно, на День Всех Святых [17]17
День Всех Святых – 1 ноября, день массового посещения кладбищ и возжигания лампад на могилах предков (особенно в ночь на 2 ноября).
[Закрыть]я посылал Фелюся и Сашку на кладбища тырить хризантемы, которые потом продавали под кладбищенской оградой, разве не так было, Сашка? Так! Золотое было времечко! Не вернуть. Помнишь, Сашка, как ты не хотел эти цветы воровать, мол, доход фиговый, а беготни много, притом по помойкам! Эх, Саша, Саша… Ты ведь не ради денег цветы эти воровал! а из романтики! «Похитители хризантем» – чем не название для романа. Ты хоть читаешь когда, Саша, книжки какие-нибудь? Вот поэтому и не понимаешь, как это хорошо – быть похитителем цветов. Не автомобилей, не всех этих твоих стиральных машин, телевизоров, а цветов. Таких воров по запаху узнают, по тяжелому запаху кладбищенских помоек, вот она – романтика, Бритвочка. У меня характер такой, романтический, ужин вдвоем, вечер у камина, цветы. Бывают в жизни такие моменты, Саша, когда два человека хотят… просто хотят быть так близко, что… что ближе некуда… В знак того и дарят друг другу цветы. А мертвым один хрен. Кто в аду, это мы уже прекрасно знаем, вон, смотри… весь район в нашей картотеке, вместе с болезнями, спасибо студенту. А кто у Господа Бога, тот уже и так счастливый, и ему от этих цветочков полудохлых никакой практически разницы, разве нет? И Господь Бог, и Богоматерь лучше всех знают, что, как только я на ноги встану, сразу в костел щедрые пожертвования потекут и, может, даже пристрою боковой алтарь Богоматери Цветочной, покровительнице похитителей кладбищенских цветов. В паломничество в Лурд отправлюсь. В чем на коленях (я уже святой Ее образ себе в комнату повесил, а перед ним – скамеечку для коленопреклонения поставил) и даю обет Приснодеве.
Что пока еще, мягко говоря, без особой реакции с Ее стороны. Получилось пока что только с сэндвичами. А еще к этому прицепу прицепился санэпид как ненормальный! Как только я слышу «санэпид», то… то такие во мне эмоции бурлить начинают! Острые как нож. Все равно что услышать «бешеная собака»! Суки драные! Санэпид, налоговая инспекция, Хозяйственная Сука палата! [18]18
Хозяйственная палата – существующая с 1990 г. независимая организация предпринимателей.
[Закрыть]Рабоче-крестьянская инспекция! Чтоб гореть вам всем ясным пламенем. Милиция, полиция. Это все первостатейные курвы! Если бы такая пришла ко мне, я не ручаюсь, что чего-нибудь не подложил бы ей в сэндвич! Сыр из хрена собачьего, гнилые ядовитые грибы из лесу, кетчуп из крови! А лучше всего такую к пожизненному расстрелу приговорить! Потому что один раз убить мало. Надо в подвал закрыть и кипятильником поджаривать! Чтоб извивалась, чтобы вонь от нее пошла! О ненависть – вот великое чувство, вот сила! Но нашла коса на камень! Я не отступлю, я не дам себя растоптать. Не дам. Можете меня клевать, не расклюете. Еще посмотрим, кто будет смеяться последним!
Лишь бы растоптать человеку жизнь, человеку, который в поте лица своего, когтями своими, как муравей, старается чего-то добиться. Лишь бы сдержать поступательное экономическое развитие страны! В масло нос совали, дескать, старое, воды, дескать, нет. А вы когда-нибудь видели прицеп, подключенный к водопроводу?! Ты сюда что, срать приходишь или сэндвичи жрать приходишь? На что мне водопровод, а посрать ты и дома можешь. А у меня тут есть параша – и, считаю, порядок. Дал я кофе «Арабика» кому надо, дал коньяк кому надо, дал конфеты – эти все возьмут, лишь бы только на этикетке надпись была не польская. Никакого эффекта. Брать брали, само собой, чулочки типа «неспускаемая петля», а на следующий день приходили, опечатывали предприятие. Я и говорю одной из тех чиновниц: слышь, начальница, что вы меня туда-сюда гоняете, что я вам такого сделал?! А она кофе себе заваривает, ложечкой помешивает и так мне: ну вы по крайней мере наберетесь нового опыта. Я тебе что, прозаик? Ах ты крыса конторская такая-сякая! Дескать, социализм частнику не товарищ. Я: а ну покажьте мне соответствующий параграф, во исполнение которого меня истребляют! Соответствующую запись в книге жалоб и предложений моего учреждения. У меня нету времени шляться по инстанциям. На мне фирма, и вдобавок в текущем году я веду единоличное домашнее хозяйство. Так и запишите: домашнее хозяйство. Совсем совесть потеряла! Взять блок «Мальборо»… Взять коробку конфет – это пожалуйста! Золотистую фольгу на хрен долой, всю сласть из середки высосать – это пожалуйста, переварить, высрать, чтобы пролетело – фью – в реку, в море, чтобы нашу прекрасную Балтику отравляло, ту самую, за которую наши отцы и деды, живота своего не жалея, до последней капли крови сражались под Монте-Кассино [19]19
Монте-Кассино – возвышенность (516 м) между Римом и Неаполем. В 1944 году там шли бои за ключевые немецкие оборонные позиции, так называемую линию Густава. Взяты 18 мая 2-м Польским корпусом под командованием генерала В. Андерса, сражавшимся в составе британских войск.
[Закрыть], – это пожалуйста. Табуретку греть жопой толстой и здоровой от нескончаемых взяток – это пожалуйста. А спроси такую, что произошло под Монте-Кассино, так она тебе выдаст, что это, дескать, казино такое, где на деньги играют и где гонки «Формулы-1».
Свечки-лампадки, говорят, можете в нем продавать, а еду – нет. А мало что ль таких прицепов с хот-догами повсюду? С мороженым! Я уж и не знаю, что они там приносят в инстанции, отчего их не трогают? А впрочем, чем черт не шутит, можно и о свечках подумать. Свечка-лампадка – хорошая вещь. Почему? Сам не знаю, да хотя бы потому, что нет санэпида по свечкам. Пораскинул я мозгами и нашел уникальный способ доставать стеарин и стеклянные плошки. Половина щаковских бомжей рыскала после Всех Святых по кладбищенским мусорным контейнерам, а я за гроши покупал у них свечки-лампадки и хризантемы. Осеннею порою, в дымах и запахах, под первый морозец. В вороньем грае. В собачьем лае. В запахе кокса и угля ходили они, сгорбленные, по кладбищу, точно грибы собирали. Никакой санэпид, никакая техника безопасности не позволила бы им трудиться в таких условиях. Возвращались они с красными глазами, потому что безнаказанно по поздней осени никому еще пройти не удавалось. Разве что в противогазе. Наклоняешься ты за лампадкой, а осень, понимаешь, свой холодный нож-выкидуху в спину тебе вонзает. Кусок железа непременно в тебе останется. Так что вся эта щаковская бомжарня, что под виадуком, под насыпью пиво пьет, на сбор лампадок мною нанятая, как заразилась тогда странной меланхолией, так до сего дня в ней и пребывает. Посмотрите как-нибудь из поезда. Через дорогие стекла солнцезащитных очков, через фильтры. Из Супер-Евро-Интерсити-экспресса Париж – Дахау, вагона первого класса с кондиционером. На них посмотрите. На тех, что из окон бараков меланхолично смотрят вверх, на вас, едущих в поезде, и до сих пор расплачиваются за эти свои хождения за лампадками да свечками.
*
Так оно все и было, Бритвочка. Не так, что ль, скажешь? Давай я тебе погадаю! Есть у меня одна такая старая, видавшая виды колода карт, на которой мои тетки в Руде гадали и все от того гадания остались в старых девах! Все! А главное – Аниеля, вроде как аристократка. Сидели в саду, жаловались на головную боль, пили чай с араком [20]20
Арак – крепкая анисовая настойка.
[Закрыть], и все одно и то же. Давай погадаю, погадаю, чернявая, ты же хотела? Позолоти, чернявая, ручку и будущее свое узнаешь… первым делом я скажу, кто о тебе думает, назови число от одного до семнадцати… Впрочем, какой там сад, еще кто вдруг подумает, что невесть какой сад у нас был. Белые зонты, столики перед домом, да? А хрен на лопате – все, что было белым, враз становилось черным. Зонтики, белые дамские зонтики, – это только на картинке. И не сад даже, а скорее дворик с видом на насыпь. И не столики, а вынесенный во двор и поставленный перед домом старый диван с торчащей из него пружиной. На том диване хорошо гадается, все, равно что нагадают, лишь бы стало по-другому. Кто о тебе думает? (Поезд проехал.) Одиннадцать, цыганочка ты моя… Хозяин похоронной конторы о тебе думает. Вот те на!
Тут соседка подошла с тряпкой, подсела, ротик сделала подковкой и говорит: вы там как хотите, а в похоронной конторе зарабатывают прилично, вот ее зять, например… И так далее. А любит? А любит ли кто ее? Из семнадцати… Семнадцать… Только пьяницы… ха-ха-ха! Залаяла собака, с соседнего двора донеслось громкое раскатистое «го-о-ол!», и все разошлись, забыв ничего не значащее гадание. Так им казалось. Но не знали они, что все, буквально все исполнится!!
Таких вопросов у них было штук триста, и они одолжили их соседской девушке. Все, естественно, как корова языком слизала… А какие замечательные были те карты… Потому что незатейливые… И сколько же было в них очарования. А тетки сидели, Сашенька, и спрашивали «Как его зовут», сами себя спрашивали и сами себе отвечали, потому что уже знали наизусть, что под какой картой скрывается и что, если выпадет одиннадцать, значит, его зовут Юзек… Кого хотели того себе и заказывали. Или так: сорвется вдруг какая-нибудь из них с места, раздраженно бормоча «Глупости это все», и пойдет выбивать ковер, вкладывая в это всю душу. А другие наперебой: «Где его встретишь? Из шестнадцати… Тринадцать. О! На танцах!» Выбивание ковра становилось все громче… Товарный останавливался и стоял, потому что не давали пути. Орали дети. Никаких танцев в Руде не было. «Ну значит, в Катовицах встретишь». – «Может, и в Катовицах». – «А может, в Бытоме». – «Ну уж нет…» Очередная начинала беспокойно ерзать и, бормоча что-то о стирке, об убежавшем молоке или оставленном утюге, исчезала в прохладе подворотни. И тогда остальные быстро доливали себе араку и сразу выпивали. Потому что дело доходило до основного вопроса:
«Исполнятся ли твои мечты? Из семнадцати. Единица. Да. О! Только придется запастись терпением…» Смех, дружный смех. Все поправляют на себе платочки, щерят в смехе золотые зубы. Особенно тетка Стаха-с-Кривой-Шеей сверкала ими на солнце, хоть и не с чего ей было радоваться, а потом облизывалась, поправляла волосы и шла на свое место – в гладильню. Ждать, когда в разноголосице двора послышится осуществление ее мечты.
«Кто о тебе думает в этот момент. Из шестнадцати. Три. Соседка сверху. Уха-ха!» Из открытого окна доносился запах еды. Это соседка сверху готовила обед для своего мужика.
«Что я могу еще тебе сказать? Из пятнадцати. Три. У тебя чувственный взгляд…» Другие ответы звучали так:
«останешься одна»,
«неправильная линия поведения»,
«у тебя ненадежные подружки»,
«поедешь в США»,
«скоро изменится твое семейное положение»,
«копи деньги на свадьбу»,
«слишком мало молишься»,
«меньше говори – больше завоевывай взглядом»,
«дай ему какой-нибудь знак»,
«он думает, что ты все еще девушка»,
«у тебя подмоченная репутация»,
«лечись»,
«отличный прикид»,
«не вноси в дом»…
Эх, шеф, это все для баб, карты эти!.. Да, Саша, нет здесь ничего ни о наших лампадках, ни о том, будем ли мы богаты и счастливы. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, – это поехать в США. А всей этой бомжарне щаковской, что для нас за лампадками шустрила, ничего, только трава и пепелище выходят и палая осенняя листва, такова судьба этих, из-под насыпи… Ветер несет целлофановые пакеты, пластиковые бутылки, стаканчики от йогуртов.
Безучастные к их судьбе, мы с Сашей и Фелюсем установили в подвале устройство, которое окрестили «биксой» (так по-силезски называют жестяные банки), то есть печку. Это, собственно, и была подвешенная над огнем большая металлическая банка с клапаном внизу. Под дном горел огонь! сверху бросали раздобытый воск, растапливали его и заливали в отмытые плошки. Одна беда: лампадки – сезонный товар, а если такая лампадка стоит два злотых штука, то я умываю руки. Всему есть предел. Фарцовщики, что собираются в кафе гостиницы «Парадиз», только у виска пальцем покрутили, когда я им это рассказал. Ой, Баська, Баська, ты уж лучше в ФРГ с этими своими лампадками поезжай, а еще лучше – в дурдом, там у тебя оптом возьмут, там каждая вторая – знатная богатая особа: София Лорен, Барбара Радзи… Ой, сорри! Я те дам дурдом! А хотя что с них взять: в «Парадизе» собирается темное общество. Заказывали все, что только было в меню, а уж как официантка-то суетилась, а уж как стол по-русски ломился. Еще вот эту яишенку, а вон того еще огурчика, яичко под майонезиком, водочки еще, и этого… И вон того! На стене панно, называемое «металлопластикой» и идеально представляющее тогдашний кубизм в виде водных нимф на бурливых волнах, все как положено: полуголые полусирены в листьях, среди кувшинок. Так называемый гастрономический вариант этого кубизма, потому что в каждом, почитай, провинциальном ресторане висят один в один эти кубизмы на стенах.
А вы в широких брюках. Вы всегда сидели за столиком в углу зала, водочкой угощались с каким-то там шишкой или в номера играли. Доставали банкноту, на которой всегда был длинный номер. И с этими номерами разные хохмы откалывали. Складывали, у кого больше, у кого меньше, а больше всегда было у Психа и Обезьяны. Почему Обезьяна? Да потому что как две капли воды на обезьяну похож. За окном льет, непогода, брызги летят от «сирен» и «малюхов», а тут, в «Парадизе», царит, как говорит само название, рай. Состоящий из курения «Мальборо» в мягкой упаковке, питья «Баллантайна», позвякивания золотым браслетом на запястье, уединения в номере с валютными девочками. Я иногда уклонялся ото всех этих ваших забав, просто срамотно становилось и отвратно. Сидят, водку пьют, весь цвет фарцовщиков. Даже фамилий не могу назвать, потому что сейчас это все видные люди, моральные авторитеты и медиамагнаты. А на дворе шалеет май, выпускные. Две молодые девушки загуляли, зашли в «Парадиз» на пиво. А может, случайно забрели в такое дорогое заведение. Одеты точно в костел собрались, но ведь здесь особо не помолишься и в грехах не покаешься. Ну и Обезьяна все время на них пялился. Вроде как с нами играет в номера, вроде как с нами водочку пьет, а сам, вижу, глазами стреляет по барной стойке, у которой на двух высоких табуретах сидят эти две нимфетки и бессмысленно хихикают. А когда та, что пострашнее, вышла в сортир, Обезьяна резко встает и подходит к той, что покрасивее: слышь, а, даю тебе десять долларов и тебя выебу. Она на это: ах ты хам! Ах бандит! Как ты вообще посмел с таким к женщине?! Но видать (так, по крайней мере, сам Обезьяна потом рассказывал), что «в голове у нее лампочки замигали». Десять долларов – это пара джинсов, две бутылки водки, французские духи и Pall Mall в твердой пачке. И тут эта сучара топ-топ-топ-топ! Подходит к нему: так, мол, и так… согласна. А этот чертов Обезьяна ей: а нас пятеро! Тогда она снова пошла его честить хамами, да сукиными сынами, да как он вообще посмел. А Обезьяна говорит: ты чего дергаешься? Получишь свои сто долларов! Она снова в крик, только по ней видать, что скумекала: джинсы может себе купить, видео, хрен знает что. Как-то сплавила свою подружку и говорит: ладно, снимайте номер. А были там Сигизман, Обезьяна, Дизель и еще двое, что возле нас тогда ошивались, а теперь – самые важные в стране. Ну стало быть, она говорит, чтобы сняли номер. А Обезьяна говорит: какой в киску номер?! Прямо здесь, в коридоре! Не то чтобы он скупердяй, а так, для пикантности. А она не соглашается, а ее все уговаривают, в конце концов уговорили. Официант на шухере. Я с ними не пошел, потому что, во-первых, не нравится мне все это, а во-вторых, не в жилу было еще двадцатку накидывать на ту сотню. В-третьих, стремно мне с женским полом. Тогда они, гады бесстыжие, захотели, чтобы я на шухере встал. Ага, только через мой труп! Пусть уж лучше официант постоит. А они ее там в конце гостиничного коридора обрабатывали. На фоне горшка с цветком. В конце концов Обезьяна дал ей сотню. Такой уж он честный был. Но, видать, не до конца. Жалко ему стало этих денег… Я думаю… Такая сумма… Но главное, что девочка уже уходит, а Обезьяна ее подзывает, задерживает: послушай! Если ты с этой сотней пойдешь в «Певекс», тебя ж посадят! Откуда у тебя может быть столько денег? И тогда она спрашивает Обезьяну, что бы он посоветовал. А с Обезьяной советоваться – зиму босиком проходишь. Так уж и быть, разменяю тебе. В конце концов, фарцовщики – тот же передвижной обменник. Собрал ей пачечку по десятке, по доллару. Она проверяет – девяносто девять. А должно быть сто! Тогда Обезьяна говорит: прошу прощения, если сто, так уж сто, ни долларом меньше! Она: да ладно уж, пусть будет девяносто девять. И собирается уходить. А саму всю аж трясет. Но Обезьяна не таков – он честный. И таким старым фарцовщицким приемом – «кукла» называется – подменил ей. Демонстративно добавил доллар, но подменил пачку. И оказалось, что она получила доллар и порезанную газету. Потом парни много лет вспоминали, как впятером одну за доллар отымели. А я домой вернулся, своим ходить в «Парадиз» запретил, а сам – бух на скамеечку для коленопреклонения перед Пречистою и всю эту историю, правда слегка отредактированную, отцензурированную, Ей рассказал. Особо выделив роль Обезьяны.
К фарцовке я вернулся, добавил скупку краденого, открыл ломбард «Бастион», а вместе с ним и комиссионный магазин. Брали за гроши в ломбарде, а продавали задорого в комиссионке. Мамаша у меня аккурат умерла – упокой, Господи, душу ея – и оставила заведение в хорошем месте. Я там все прибрал, вывеску нарисовал, краской воняло так, что три дня голова кружилась. Да только что могли тогда люди оставить в Явожне. Приходили всякие бедные шахтеры и металлурги, приносили свой хлам из дома, из панельного, у жены из-под носа уведенный, на рабоче-крестьянскую водяру, под железнодорожной насыпью выпиваемую. Вот и всех делов. В сухом остатке старый пылесос. У каждого ломбарда в угольном бассейне была такая реклама, что, дескать, «принимаем любое добро, золото и серебро». И когда один тут в итоге принес мне вазу из керамической глины с грустным эдельвейсом, на боку нарисованным, – ээээх… расплакался я над судьбою своею и остального человечества. Сам ему выпивку поставил, сам с ним плача под насыпью пил, а пассажиры, ехавшие из Вроцлава в Краков, смотрели на нас свысока, из окон вагонов первого класса, и тоже оплакивали социальную ситуацию.
А щасс будет описание природы, которую я вижу из окна, через решетку, через пуленепробиваемое стекло. А сейчас будет для красоты жаркое из сосиски под соусом из моей пиписьки. А сейчас будет романтический Центр Продажи! Раковин-Моек на фоне строек. Солнце встает, алеет восток а на столе – квиток, потому как щасс будет натюрморт со счетом за воду и ножом-выкидухой. А сейчас у собаки будет любовь с жирафом за вашим шкафом. А сейчас пописает солнышко в баночку на донышко. А сейчас вы все сдохнете оттого, что всех вас занесет угольной пылью, от удушья. Довольно, чтобы четверть миллиграмма пыли попало в глаз, и уже истерика, зеркальце, трем глаз пальцем. А здесь, за окном, сто миллионов тонн угольной пыли в год оседает на мой садик. В котором я выращиваю морковку якобы в экологических условиях. А теперь… а теперь пошли бы вы все на… а я пойду углем рисовать себе усы. Потому что я спятил – ку-ку! – потому что, когда на меня напала срачка, я принял активированный уголь, оказавшийся той самой каплей, которая переполнила чашу. Моих дней одиноких, моих ночей бессонных. Моих поцелуев в холодную сталь, в темную ночь.
Нес народ этот свой трогательный хлам, но получал за него совсем мало, сущие гроши, а потом менял эти гроши в кабаке на то, что и грошей-то этих не стоило. Какие-то жалкие капли водки на свои запекшиеся уста. И как только в них исчезала водка, тотчас же появлялось похмелье. Так что в конечном счете от рухляди оставался лишь нагоняй от старухи. Рухлядь давно пропита, выблевана, а старуха только начинает крутиться беспокойно: где этот сифон, где эта лампа? Через полгода я сообразил, что владею заведением, где производится перманентная деноминация, инфляция. Учреждением, где пылесос обменивается на гроши, гроши – на капли, а капли исчезают как вода в пустыне, и все вместе устремлено в небытие. Обменял Василек поясок на туесок, туесок на стебелек, а стебелек… унес ветерок. Так что вместо «Бастиона» заведение должно называться «У Василька». Очень настраивает на философский лад, когда наблюдаешь, как все обменивается на меньшее и меньшее, чтобы в конце концов исчезнуть совсем, что в более далекой перспективе грозит уничтожением всего мироздания. Ни непогода, ни дождь – их словно кто-то рубильником включил над всем угольным бассейном и, казалось, не собирается выключать – не помогали нам в этом деле. В праведном порыве они смывали все, что было за этим окном, весь мир.
Впрочем, и среди закладов бывали настоящие шедевры. Часы! И какие! Made in Taiwan, настенные. Из пластика. Вместо цифр нарисованы разные экзотические птицы (я вроде уже говорил, что люблю природу?), и каждый час раздавалась новая птичья трель! В записи. Именно той птицы, на которую указывала стрелка. Например, канарейки. Или однажды кукушка всю ночь так куковала, что боженьки мои! Сколько лет жизни мне накуковала! На пальчиковых батарейках. Эти часы я перенес к себе в каморку, повесил на стенку за спиной. Вставил новые батарейки и, когда мне становилось грустно, я только переводил стрелки. Какую птичку мне хотелось послушать, на ту и ставил, а она играла. Пока часы не сломались. Я электризую, у меня нетипичное электромагнитное поле, очень сильное. Я могу создавать помехи для работы радио, а батарейки в моем присутствии садятся сразу, куча денег на них уходила. Так что у меня только гадальные карты и остались, которые постоянно меня предостерегают от брюнета. Или что я получу посылку. И ничего другого – все посылка да посылка выпадает. А у Фелюся – дальняя дорога. Да что же это, в конце концов! Не хочу я никаких дальних дорог для моих мальчиков! Вот и подумал: возьму да сделаю сам гадальные карты. Фелюсь! А ну, одна нога здесь, другая там, в писчебумажный за бристолем и красками! Нет, дорогой мой, ни в какую начальную школу я не собрался; начальную школу это ты не закончил, а не я, чтоб ты знал. Он принес, я вырезал, разные вавилоны начертил, магические символы нарисовал, сама Барбара Радзивилл в виде дамы, а с обратной стороны такие девизы: «познакомишься с принцем», «разбогатеешь», «будешь жить долго и счастливо», а после некоторого раздумья приписал: «И Саша тоже».
И когда наконец я отказался принять старый чайник, в ломбард «Бастион» вдруг пришла старушка и вывалила на прилавок массивное ожерелье из самого настоящего старинного жемчуга! Шок. Сколько хладнокровия от меня потребовалось, чтобы не выдать ни одного из терзавших мою душу чувств! Не знаю, известно ли вам, какое впечатление производит жемчуг на помойке? Какой оттенок у старинного жемчуга? Чайная роза – это говорит вам что-нибудь? Изнутри светится, будто ядро у жемчужины золотое. Переливается всеми оттенками пожухлой белизны и золота. Пахнет старой бижутерией, старой шкатулкой. И пудрой. И этот отзвук, когда ожерелье упало на прилавок. На прилавке лежало стекло, а под стеклом – открытка с приветами из Закопане. Которую мы тебе, Фелек, с Сашей послали, когда ездили туда лечиться от зимней хандры, переходящей в общее загнивание. «Пламенный привет из солнечного Закопца посылают Барбара с Сашей». Боже мой. Она метнула эти жемчуга с лицом разорившейся графини. С лицом директрисы всего мира, словно только что вышла из черной «Волги», которой в свое время детей пугали. Такого еще в Щаковой не видели с тех пор, как стоит Щакова!