Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

Двадцать пятого августа мы – абитуриенты, уезжали в совхоз Данильченково и отец подвёз меня до железнодорожного вокзала на машине. Почему-то считалось, что нас могли ещё и не принять в институт, если мы себя плохо проявим в сборе картофеля. Где связь между картошкой и сданными на «отлично» экзаменами? Не понятно.

После того, как «предок» исчез, растворившись, как сказал Флибер, в ноосфере, мне стало одновременно и скучновато, и спокойнее. Ещё мне стало интересно наблюдать за людьми. Раньше они все казались если неодинаковыми, то очень похожими. Теперь, особенно после «Трёх поросят», я видел в людях различие.

Кто-то вёл себя пассивно, просто ленясь встревать в разговоры, кто-то боялся, кто-то молчал умышленно, скрывая свои мысли и мнение, кто-то вечно был недоволен, кто-то постоянно всех «подначивал». Я понимал, что так было и в детстве, но раньше я на этом не зацикливался.

Прибыв на привокзальную площадь, я увидел толпу молодых людей, заполонивших её, как на демонстрации. Или, вернее, перед демонстрацией, потому что организованным это скопление назвать было слишком смело.

– А где тут что? – Спросил я у первого встречного парнишки.

– Там старшие! – махнул он рукой в сторону здания вокзала.

Пройдя сквозь толпу в указанном направлении, и увидев взрослых людей, вероятно – преподавателей, сказал:

– Я из МА двенадцать. Что? Куда?

– Фамилия? – спросил меня кто-то.

– Шелест.

– Паспорт?

Я предъявил. Мне в него всунули коричневый картонный билет с круглым отверстием.

– Восьмой вагон. Отправление в одиннадцать тридцать. С третьей платформы. Посадку объявят за тридцать минут. Понятно?

– Понятно.

– Свободен, пока.

Препод был молодой, лет тридцати. Он улыбался и слезливо поблёскивал в свете фонарей глазами.

– Поддатый, – определил я. – Ну, понятно… Чтобы нашими людьми, хе-хе, руководить надо слегка принять.

По мере приезда трамваев и автобусов привокзальная площадь всё больше и больше походила на пчелиный улей. Возбуждение нарастало. Я поискал глазами хоть кого-то знакомого по сдаче экзаменов, но так никого не найдя, поднялся по одной из лестниц на площадку, где стоял памятник вождю пролетариата Владимиру Ильичу Ленину, который указывал рукой практически в сторону, ха-ха, Данильченково. Я посмотрел по карте.

Оттуда на площадь открывался отличный вид, и я, сняв тактический рюкзак на пятьдесят литров, встал там, разглядывая молодёжную сходку. По моим прикидкам на площади собралось человек триста. И они, постепенно, как и пчёлы, кучковались вокруг какой-нибудь «матки». Чаще всего кто-то начинал кричать: «Эм-ха-двенадцать! Все сюда! Эм-ха-двенадцать! Все сюда!» Или: «Бэ-У двенадцать!»

Я слышал, как какой-то полный парень в очках стал кричать: «Эм-А – двенадцать! Эм-А – двенадцать!» и к нему потянулись какие-то ребята, но туда не пошёл. Зачем толкаться в толпе, ведь до объявления посадки ещё было сорок минут? Увидев, что на травяном наклонном газоне, прямо по центру откоса между двух лестниц уже сидят два парня, я тоже присел, удобно облокотившись на рюкзак спиной.

– Курить есть? – спросил парень с лицом и причёской Кирка Дугласа.

Я достал из кармана пачку японского «Хай Лайта» и пьезозажгалку.

– Садись к нам, – громогласно и хрипло сказал другой парень с большим носом и скорее всего высокого роста. – Вино пить будешь?

Было такое ощущение, что не мог говорить не громко.

– Вы с какой группы? – спросил я, зная ответ.

– Эм-а – двенадцать, – сказал носатый.

– И я, – сказал я.

– Я из одиннадцатой. Да какая разница, все эмашники и эмхашники едут в одном вагоне. Восьмой, да?

– Восьмой, – кивнул я головой.

– Ну, тогда садись с нами! Бери стакан! – приказал носатый наполняя ёмкость. – Я Андрюха, е*ать меня в ухо, а это Андрей, держит х*й бодрей.

– Я Федько, – сказал парень с белым, почти седым, волосом, очень красиво подстриженным под модную стрижку «ветерок».

У меня тоже волосы были подстрижены «под ветерок», но чёлка не держалась торчком вверх, а распадалась на обе стороны лица. Но волосы более-менее вились, и было ничего так себе.

– Михаил я! Шелест!

– Садись Миха, не буди лихо, – снова срифмовал «носатый» Андрей. – Моя фамилия Курьянов. Можно звать «Кура»

– О, млять, иностранные, – сказал Федько, разглядывая синюю сигаретную пачку. – Хи лайт!

– Хай лайт! Японские? – удивился «Кура». – Родичи заграницу ходят? В валютнике такие недавно появились. Не жалко раздавать?

– Я сам привёз.

Взяв стакан с красным вином, выпил и закусил карамельной конфеткой «Земляничная». Портвейн «три топора», разглядел я бутылку в руках у «Куры».

– В Японии был? – удивился он. – Папа в посольстве работает? А ты в Дальрыбвтуз поступил, ха-ха!

– Папа сварщик на ТЭЦ-2. Рисую я. В Союзе художников состою. Свои картины в Токио на выставку возил. Кое-что продал. Оттуда деньги валютные. Ну и сигарет прикупил ещё там.

– Дорогие там сигареты! – сказал «Кура», наливая в стакан и выпивая. – Там всё дорогое, если на рубли переводить.

– Шестьдесят копеек по-нашему, – сказал я.

– Ага… Валютных… А это умножь на десять, – сказал «Кура». – За десять рублей на балке такие продаются.

– Да? – удивился я. – Да и пофиг!

– С нами, короче, делишься, для других у нас «Прима» найдётся, – сказал Федько.

– Самый лучший в мире ВУЗ – наш любимый Дальрыбвтуз! – вдруг закричал «Кура» басом. – Ура!

Студенты откликнулись недружными «ура» и скудными аплодисментами.

Выпил Федько. Налили мне. За две недели я «прокачал» свой организм на счёт восприятия алкоголя и полбутылки водки уже усваивал без особого ущерба для мировосприятия. Вино тоже пил, но его контролировать получалось сложнее. Поэтому второй стакан портвейна осушил наполовину.

– Спортсмен? – спросил с улыбкой Федько.

– Самбист, – кивнув, подтвердил я. – Но я вообще плохо перевариваю алкоголь. Организм отторгает. Только продукт перевожу. Так, что много пить, – не имеет смысла.

– О! Нам такие товарищи нужны, да Андрюха? – сказал Федько и подал стакан для «нолива».

Так мы сидели и смотрели на собирающийся студенческий отряд. Кура мне стал наливать «по чуть-чуть», буквально «по капле», чтобы я: «не отрывался», – как он сказал, – «от коллектива».

Мне было весело. Я с удовольствием смотрел на девчонок и мальчишек, впервые отрывающихся от дома и вступающих во взрослую жизнь. Всматриваясь в их детские лица, я пытался угадать, что твориться у них в голове. Кто-то приехал на площадь сам, кто-то с родителями, кто-то из девчонок, даже плакал. Где-то бренчала гитара, и звучала песня «Несёт меня течение». То и дело вулканизировали взрывы хохота. Атмосфера стояла чудесная, как и погода. Я тоже вытащил сигарету и прикурил. Для коммуникации, как говорил «предок», разведчик, в нужный момент, и запьёт, и закурит. Для коммуникации. А для меня сейчас коммуникация – это самый главный двигатель моего прогресса. Почему-то я так для себя решил.

Курьянов вёл себя, как заправский тамада. Он совершенно не стеснялся кричать шутки-прибаутки и в рифму и без. Мне даже поначалу стало неловко, что мы сидим, как «три тополя на Плющихе» и на нас абсолютно все обращают внимание. И самое главное – видят, что мы «бухаем». Хотя, откос не был сильно освещён… Это нам всех было очень хорошо видно. Трамвайная остановка, фонари… А на нас свет не падал. Он падал на площадку с памятником, а мы оставались вроде как в тени. Поняв, это я расслабился.

Однако скоро все засуетились, потому, что гнусавый голос информатора что-то объявил. Мы, естественно, не поняли, что, но поняли, что надо выдвигаться на третий путь. Да и мои «Касио» показывали «двадцать три ноль-ноль».

– И часы у тебя Японские? – спросил Кура и дёрнул головой. – Светятся в темноте… У меня тоже командирские были. Утопил. В смысле – искупал.

– В этих я на тридцать метров ныряю.

– Сила! Ну, пошли!

У Федько был простой туристический брезентовый рюкзак, к которому была прикручена куртка. У Куры был коричневый дерматиновый чемодан с хромированными уголками и двумя откидными застёжками, перетянутый ремнями. В нём продолжали звякать бутылки.

– Ты на месяц запасся? – спросил я.

– Да, ты что? За ночь и выпьем! Там всего-то десять бутылок осталось. Был ящик. Две выпили.

– Эх, места на третьей полке не останется. Надо было на перроне ждать.

– Там бы не побухали. На перроне менты пасут. Дежурный сразу бы наряд вызвал. И отчислили бы нахрен! Ха-ха! Нас с таким богатством на руках в вагон внесут. И лучшие места предоставят.

Когда мы вошли в вагон, третьи полки были уже заняты.

– Кто примет троих сирых и убогих, с «тремя топорами»? – крикнул Кура, позвякивая чемоданом, поднятым на плечо.

– Сюда-сюда! К нам идите, к нам! – закричали сразу из трёх купе.

– Вот и решена проблема, – сказал Курьянов, широко улыбаясь.

Он снова стал сыпать шутками, которые пересказывать у меня не поворачивается язык. Матерился он вертуозно и не стеснялся присутствующих в вагоне девушек. Я же, поняв, что с ними мне будет тяжко, прошёл мимо и увидев огромные голубые глаза какой-ть малявки, улыбнулся ей и спросил:

– У вас можно присесть девочки?

– А у мальчика хорошее вино для девочек есть?

– Естественно. Токайское сгодится?

– Сгодиться.

– А на гитаре мальчик играет? – спросила большеглазая.

– Немного, – ответил, кивнув головой, я.

– Тогда проходи, садись.

Посудой звенели изо всех купе, по вагону пополз винный букет сложного содержания.

– Так, товарищи абитуриенты! – раздался в вагоне гром небесный. – Кто попадётся на распитии спиртных напитков вылетает из института не попав на первый курс и не испытав всех тягот учёб. Ребята уйдут в армию, а девушки пойдут работать на завод. Всем всё понятно?

– Понятно! – гаркнуло восемьдесят глоток. Громче всех гаркнул Курьянов.

– А сигареты у мальчика есть? – спросила пятая пигалица.

– Японские, – сказал я уже присаживаясь.

– Хе-хе… В смысле – «Цюзые»?

– Нет, хе-хе! В смысле «Hi Lite».

Я показал пачку с английским буквами.

– Какой нам ценный кадр попался, девочки. Я – Галя.

– Я – Катя.

– Я – Марина.

– Я – Ира.

– Я – Таня.

– Я – Света.

– Я – Наташа.

– Я – Миша, – сказал я, забрасывая на третью полку свою куртку.

– А я – Володя, – сказал какой-то взрослый парень, забрасывая свой рюкзак на другую верхнюю полку. – Я вам не помешаю, ребята. Я сразу спать. Устал, как собака.

– Э-э-э… Вы не преподаватель, случайно? – спросила Наташа.

– А то что? Не пустите? – улыбнулся Володя. – Я после рабфака. После армии. Такой же студент, как и вы.

Он ловко вскарабкался на самый верх и стал вошкотиться в узком пространстве третоьей полки.

– Будешь храпеть, польём водой, – пригрозила Таня.

– Это кто ещё кого польёт, – ответил, смеясь, Владимир.

Я показал девчонкам большой палец, – имея ввиду, что чувство юмора у товарища есть, а это уже половина дела. Достав из рюкзака бутылку «Токайского» вина, две коляски «Краковской» колбасы, большую банку оливок, которую я сразу вскрыл, потянув за кольцо и банку японских шоколадок «Lotte», которую тоже вскрыл, потянув за выступающий конец контрольной ленты.

Девчонки, пока я выкладывал продукты на стол, сидели, приоткрыв рты, но когда из банки с шоколадом «выполз» соответствующий запах, они застонали.

– Ой, как вкусненько!

– Какая прелесть!

– Это заграничное, да?

– Это шоколад?

– Можно попробовать?

– Не превращайте закуску в еду, – сказала высокая и крупная Светлана, сразу положив руку на банку. Дайте ему гитару, пусть развлекает, а мы поухаживаем. У нас тоже с собой есть, кое-что. Да, девочки⁈

– Вы, разбирайте сразу шоколадки по карманам. А то сейчас налети вороньё, и не попробуете.

– Правильно говорит Мишка, – подал голос Володя. – Даже с меня сон слетел, такой запах. Шоколад – это сила. Особенно, как я понял, импортный. А кофе у тебя нет, случайно. Я бы сейчас взбодрился.

– Спите, Владимир, спите, – проговорила Светлана.

– Вас понял, ха-ха, – рассмеялись с верхней полки.

– Ты в доле, Володя, не переживай, – заверил я его. – И кофе есть, только он заварной. Кипяток у проводницы возьмём, тогда и будет нам чай-кофе.

– Ну-у-у… Заварной… Его варить надо, проговорил, через зевоту Владимир и затих.

Я достал электронный камертон, прицепил его к Головке грифа и включив, дёрнул первую струну. Гитара была болгарской «Кремоной», была настроена неплохо, и мне лишь слегка пришлось её подстроить.

– Так, девочки, мне не наливать. Я уже в правильной кондиции. Это – раз. И давайте сразу договоримся, что я играю только то, что играю. Не понравится, отбирайте гитару и ищите другого гитариста. Это – два. Договорились?

– Договорились, – сквозь пережёвывание шоколада, проговорила Светлана, которая сразу захватила лидерство в группе.

Другие девчонки лишь постанывали от удовольствия, пия из стаканов вино вприкуску с шоколадом.

Я начал с перебора, а потом запел: 'Снова месяц взошел на трон править звёздною своей страной. Вспоминаю я, как сладкий сон, такой же вечер, но вдвоём с тобой.

– Какая прелесть, – сказала по окончании песни Галина.

Голос к неё был плотный, а взгляд, не смотря на голубые и просто огромные глаза, пристально-внимательный.

– Что-то новенькое. Твоя?

Я покрутил головой и начал другую.

– Посмотри, в каком красивом доме ты живёшь[1]…

Потом сразу третью:

– Почти у каждого из нас бывают драмы[2]…

Потом четвёртую:

– Когда проходят дни запоя, мой друг причёсан и побрит и о высоком говорит уже не страстно, а спокойно[3]…

Потом пятую:

– Ты мой свет, но я тебе не верю[4]…

А потом зарядил целый сборник Сергея Трофима[5]. Трофима я послушал в «оригинале», а не в памяти «предка» в две тысячи двадцать пятом году. По рекомендации «предка», естественно, которому этот музыкант-исполнитель очень нравился. Понравился он и мне, и я освоил его игру на гитаре и довольно сложную манеру исполнения.

Уже на третьей песне Трофима вокруг нашего купе собралась плотная группа студентов, уплотнивших не только боковую нижнюю полку, но и боковую вторую. «Дальнобойщика» подпевали на втором куплете кое-как, а третий – уже уверенно.

– Мишаня! Ты, что ли музицируешь? – услышал я голос Григория Мицуры.

– Я, Гриша, – крикнул я.

– Это Миха Шелест, – услышал я его голос в совершеннейшей тишине, разрываемой перестуком колёс движущегося поезда. – Пи*дец, пацаны, артист!

Я снова продолжил сборник Трофима. Даже темы про веру и церковные купола, вызвали у ребят правильную реакцию. В первых купе продолжали бухать, в том числе и Кура с «партнёрами». Туда звук из последнего купе вряд ли долетал, да и гомон стоял приличный. Только вокруг нашего купе возникла «мёртвая зона».

Через полтора часа я отложил гитару в сторону. Большинство ребят спали кто где и кто как, в основном – привалившись друг к другу. Я, улыбнувшись, большим голубым глазам, встал и кое-как, едва не наступая на руки и ноги, сидящих на полу студентов, пробрался к двери выхода на туалетную площадку, благо, она была рядом, и вышел.

* * *

[1] Лето – это маленькая жизнь. (Митяев)

[2] Мама. (Митяев)

[3] Когда проходят дни запоя (Митяев)

[4] Сергей Трофимов https://ok.ru/video/9986377058898

[5] Сергей Трофимов https://vkvideo.ru/video-131857979_456250524?ref_domain=yastatic.net

Глава 15

Сделав, то, что требовалось по человеческой природе, умывшись, я вышел из пахнувшего креозотом и хлоркой туалета и увидел Галину.

– Пошли, постоим, – сказала она, показав взглядом на дверь тамбура.

– Не хочешь спать?

– Не могу сидя.

– На полке и по двое спят, – удивился я. – Вон, расползаются по норам. Сейчас ваша полка освободится. Смотри, к Маринке кто-нибудь пристроится.

Галина посмотрела через стекло двери, а потом на меня удивлённо.

– Маринка – кремень. Только меня пустит. Пошли, покурим, да спать пойдём.

– Ты куришь? – удивился я.

– Чуть-чуть. Пробую.

– Не надо пробовать, – покрутил я головой.

Мы вышли в прокуренный тамбур.

– Пошли дальше, – сказал я и открыл торцевую вагонную дверь, ведущую на площадку между вагонами, называемую ещё «межвагонным переходом». Сразу посвежело. Под ногами, как ножницы, двигались рифлёные пластины.

– Аккуратнее наступай, – сказал я и достал пачку сигарет и зажигалку.

– Всё у тебя необычное, Мишка. Ты, что, сын турецкоподданного?

– Остап Бендер? – улыбнулся я. – Не-е-е-т. Просто так получилось. Нечаянно. Съездил в Японию, отоварился.

– Песен там наслушался странных… Это эмигрантские песни? Особенно Ты мой свет, но я тебе не верю. Продрало, как мороз по коже… Ты, словно сам такое выстрадал.

Девушка затянулась дымом.

– Кисленькие, – оценила она.

Затянулся я.

– Ну, да. Есть такой привкус. Нормальный табак. У болгарских дым ватный какой-то.

Я не стал продолжать тему песен.

– И что ты делал в Японии? Ты же ещё мальчишка! С родителями?

Пришлось, уже в который раз, пересказывать историю про Японию. Ей я рассказал и про пионерский лагерь Океан, и про Тиэко, и про картинки японских детей, попавшие на выставку в галерею, а потом на аукцион и принёсших мне неплохой доход.

– Так ты аж член Союза Художников СССР? – изумилась Галина. – Нарисуешь меня?

– Обязательно. Я много времени посвящу рисованию студенческой жизни. В том числе и поездку на картошку, ха-ха, запечатлю, отдельным циклом. И твои глаза будут в этом цикле главными.

Я заглянул в них и она, привстав на цыпочки, поцеловала меня в губы. Пахнуло табачным дымом. Но не противно. Я тронул её сухие губы языком и сам поцеловал её. Она не была малявкой, как Тиэко и Татьяна Гагарова. Но и не была среднего девчоночьего роста. Так… Метр шестьдесят, наверное. Как раз такая, какие мне нравятся. Не выше моего стандарта, ха-ха.

Я прижал её к себе и привалился спиной на дугообразный круглый в пофиле металлический поручень.

Колёса стучали. Мы целовались.

– Удобно на тебе, – сказала Галина. – Так бы и уснула.

– Так и спи.

– Маринка волнуется.

– Да, дрыхнет твоя Маринка, спорим?

– Не дрыхнет, переживает за меня. Я её лучше знаю.

– А я лучше знаю, кто что делает. Благодаря Флиберу, – подумал я

– Спорим? – спросил я.

– На что?

– На желание, конечно.

– У, ты како-о-о-й…

– Значит – проиграла.

– А какое у тебя будет желание?

– Сокровенное.

– У-у-у… Ладно. Я тебе тоже что-то загадаю сокровенное.

Я ухмыльнулся, представив и сравнив сокровенные желания парней и девчонок.

– Пошли, посмотрим.

Пошли. Посмотрели. Ха-ха!

Маринка, естественно, спала. А на моей третьей полке храпел Курьянов.

– Вот, паразит, – вырвалось у меня. – Он же всех тут заблюёт сверху.

Я знал за ним такую слабость. У меня ведь на каждого из этих ребят в голове лежало своё личное «дело». Ну, почти на каждого. За много-много жизней, «предок» о многих понасобирал, да, информации.

– Где он сейчас? В каком статусе? – подумал грустно я про «предка».

Стянув Курьянова за ноги в проход и аккуратно уложив вдоль прохода прямо на полу, я сам нырнул на третью полку. В проходе, кстати, много ребят спало, подложив что-нибудь под себя, чтобы не испачкаться. Вот и Кура аккуратно расстелился своим немалым – хорошо хоть по длине – телом на моём пледе.

Разбудил меня рык пьяного Курьянова, который время от времени изрыгал из себя фонтаны красной рвотной массы.

– Видимо, мешали с вермутом, – подумал я, вспомнив, что портвейн, который мы пили, имел «белый» оттенок.

– Слушай, Мишка, – раздался снизу голос Галины, – как правильно ты сделал, что положил его вниз. А я ещё тебя укоряла мысленно.

– Никогда не надо торопиться с выводами, – сказал я и снова заснул, попросив Флибера отключить мне мои слуховые и обонятельные нейроны до момента пробуждения.

Поезд шёл не быстро и со всеми возможными остановками, на которых выходил кто-то из других вагонов, но не наших. Двери наших вагонов были закрыты напрочь и сбегать за семечками или ещё за чем-нибудь, ни у кого не получилось. Как оказалось, такие попытки предпринимались. Это я узнал из утренних разговоров. Курьянов, когда я проснулся, всё ещё убирал результаты своего творчества, сопровождая свои действия со шваброй шутками и матерными прибаутками. В вагоне стоял блевотный смрад. Просьбы студенток, открыть окна, проводницами игнорировались.

– Что наделали, тем и дышите, – приговаривала одна из них, но двери вагона открыть разрешила. С рассветом подъехали к конечной станции – Сергеевке. Дальше поезд на шёл. А нам ещё предстояло ехать километров сто пятьдесят, преодолевая перевалы и виляя между сопок. На вокзале нас ждал небольшой базарчик, где мы затарились варёной кукурузой, варёной картошкой с укропчиком, варенцом и семечками в подсолнухах.

Кукурузу я уважал и взял аж десять початков, рассупонив дополнительное отделение своего рюкзака.

– Что за рюкзак такой у тебя, Мишка? – спросила Галина, ловко приобщив меня к своим и Маринкиным делам. – Заграничный?

Я кивнул, дальше ничего не объясняя. От гитары, кстати, я едва отбился. Владелица пыталась мне её всучить, но я был неумолим, сказав, что я и свою-то не взял из-за того, что не хотел с ней таскаться.

Ещё в поезде я умудрился выпросить у проводницы кипяточка для кофе, который залил в портативную кофеварку. И сейчас, засыпав туда кофе, «выдавили» из неё себе кофейного напитка. Почему кипяток? Да, потому, что с минимальным временем кипячения, эта кофеварка на одной зарядке встроенной батарейки могла выдать более двухсот чашек кофе. А при емкости чашки в сто граммов и емкости кофеварки в три литра, – этих чашек уже можно было «выдоить» из машинки тридцать штук. Только кофе подсыпай.

Кофе у меня был молотый. Оказалось, что в будущем, как-то так мелют кофейные зёрна, что молотая субстанция легко заваривается кипятком без варки.

Мы наливали кофе в трёхсотграммовые кружки по пятьдесят граммов, и хватило всем, кто ехал в нашем автобусе, даже водителю. Заодно, хе-хе, никто не расплескал, хотя дорога оказалась на удивление ровной, хоть и пыльной. Грунтовая дорога была, да. Нам с Вовкой Донцовым и девчонкам из нашего купе, досталось по полноценному стакану. За труды ратные, хе-хе…

– Поваром будешь, Мишка, – сказал Вовка, облизывая губы от жирного пирожка с яйцом и луком.

– Поваром? Не-е-е… Не хочу. Картошку чистить?

– Повара картошку не чистят. Повара – готовят. Картошку чистят те, кто попал в наряд. А ты, видится мне, имеешь желание хорошо и вкусно накормить и напоить ближнего своего. Вот ты как вчера девчонок, хе-хе, ублажил. И колбаской и шоколадом и винцом «Токайским». И сегодня весь автобус порадовал отличным кофейным напитком. Кстати, что за агрегат у тебя такой? Термос, который сам кофе варит? Что за батарейка там у него такая мощная? Сразу видно, что импортная вещь.

– Не… Я со всеми, – улыбнулся я.

– Дурак, – зашептал Вовка мне на ухо. – Я могу договориться с начальником отряда. Я сам на кухне уже точно буду работать. Нечего мне в поле спину ломать. Готовить я смогу. Но мне нужен партнёр. Там троих нужно. Первое второе и компот, хе-хе… Резать там много придётся, работа трудная, на самом деле, но всё-таки лучше чем в поле «пахать». Ты парень спортивный, да и к алкоголю, вижу, стойкий. Так что, решайся. Хотя бы на первое время. А там, не захочешь, будешь как все. Может, кого ещё найду. Кинем клич…

– Володя, – я посмотрел на него с улыбкой. – Если ты думаешь только «руками водить» на кухне, то у тебя со мной этот вариант не прокатит. Если вместе работать, то именно вместе работать. Готовить я умею. Супы, борщи, салаты, котлеты, мясо-рыбу всякую. Но тут орава в двести человек. А это двести котлет, то есть десять килограммов мяса, которое нужно перемолоть. Доверить процесс нашим студентам-архаровцам? Да они фарш по карманам растаскают. Значит, мелить нужно самим. В ручную? Да ты охренеешь, если простой мясорубкой.

– Да, какие котлеты, Миша, – зашептал мне в ухо Владимир. – Гуляш с подливом и всё. Котлеты!

Он отстранился и посмотрел мне в глаза.

– А ты молодец. Норму мяса в котлете знаешь. А сколько должно быть хлеба знаешь?

– В свинину – один к пяти, в говядину – один к трём.

Владимир покивал.

– Молоток!

– В фарш можно картошку добавлять, капусту, морковь, пассированную с луком. Из картошки можно дранники делать. Эх, люблю дранники.

– Да, ты ценный кадр, Мишка! Вот и будем себе готовить, что захотим. Понял теперь? Мяско, там, пожарить. Компот приготовить… Там при кухне и жить будем. Эти же ребята…

Он показал большим пальцем себе за плечо, где раздавались громкие голоса Курьянова и сплотившейся вокруг него компании.

– Они же не угомонятся. Шумные они очень. А мы с тобой и ещё с ребятами – они уже в Даниловке – возьмём кухню в свои руки. Ребята все после армии. Некоторые женатые уже. Им эти сиськи-письки и оргии, переходящие в вакханалии, не нужны. Я, почему тебе предложил? У тебя взгляд серьёзный. Ты, словно знаешь, что будет дальше на шаг вперёд. Вот ты и с Курьяновым всё просчитал правильно. К девчонкам подход нашёл. Да и вещи у тебя особые. Думаю, у тебя много чего в рюкзаке твоём волшебном. Да за одно твоё кофе я тебя готов просто так в команду поваров взять. Будешь просто на подхвате, как говорится. Остальным говорить не будем о том, что ты ещё и готовить умеешь. Лады?

Я посмотрел Владимиру в глаза и, подумав, что за ежеутреннюю чашку хорошего кофе, я бы и сам кого хочешь в команду взял. В СССР с кофе были не то чтобы проблемы, но… Кофе в зёрнах в магазинах продавалось, но качество его обжарки было грубым. Продавалось и не обжаренное, но жарить его не каждый знал, как и многие не хотели заморачиваться. Кофемолку достать, нужно было ещё суметь. Да и варить кофе – тоже нужно было уметь.

– Договорились! Кухня, так кухня, – сказал я, понимая мотивацию Донцова.

– Только, это… Давай, кофе будем экономить? – улыбаясь попросил Владимир.

– У меня друг скоро в Даниловку приедет на своей машине, привезёт и кофе, и кое-какие продукты. Рассказывают, что голодают там студенты. Одной картошкой сыт не будешь. Вот мы с ним и сговорились, что я отзвонюсь ему, как приеду в совхоз и осмотрюсь.

Донцов посмотрел на меня оценивающе.

– Вот я и говорю… Продуманный ты парень, Мишка.

* * *

Село оказалось совсем небольшое. Домов пятьдесят. Девушек поместили в здание клуба, напоминавшее своей круглой формой бывшую церковь, только без колокольни и, естественно, креста. То, что это «клуб», напоминала соответствующая вывеска. Там же находилась и кухня, представляющая собой крытую навесом площадку с земляным полом, дровяными печами. Рядом стояли подсобные помещения с деревянными стенами, похожие на сараи. Я понял, что это продуктовые склады.

Мне «клуб» напомнил старый фильм «Вий». А кухня – совхозный уборочный стан где-нибудь на Кубани. Как и столы для приема пищи, стоящие тоже под деревянным навесом и на деревянном настиле.

– Что-то мне расхотелось, Володя, на кухне работать, – сказал я Донцову. – Тем более, смотри, какие тут тётки работают. Сразу видно, профессионалки.

Поварихи, и правда, смотрелись у дровяных печей очень гармонично. Они шутливо переругивались друг с другом и стреляли глазами на студентов, вероятно обсуждая, как нас будут объедать. Я представил себя у такой печи в таком же фартуке и, не удержавшись, рассмеялся.

– Не-не-не, Володя. Тут я тебе не помощник!

Подошёл, какой-то съёжившийся и нахохлившийся, Федько. Он, как-то странно дёргаясь и жеманничая, и сдавливая голос, спросил:

– Миха, дай закурить.

Вообще, некоторые ребята вели себя странновато от самого вокзала. Кто-то беспричинно смеялся, кто-то выкрикивал хохмы, кто-то дёргался, как марионетка. Федько, играл роль то ли приблатнённого, то ли наркомана. Курьянов тоже продолжал артистическую компанию. В автобусе он пробовал петь полуматерные куплеты, типа: «стиль баттерфляй на водной глади продемонстрировали… девы», или «Себя от холода страхуя, купил доху я на меху я, но с той дохой дал маху я: доха не греет… абсолютно». И кто-то этой пошлятине смеялся.

Вот и сейчас «Кура» пел песню: «А ну отдай мой каменный топор» Владимира Высоцкого и пел в принципе, неплохо. Я бы так точно не смог. Вокруг него собралась приличная группа слушателей.

– Так, хватит музицировать, – сказал наш старший, видимо какой-то преподаватель. – Девушки размещаются здесь. Матрасы здесь уже постелены. Получайте постельные принадлежности. Остальные группы получайте матрасы и бельё и следуйте за своими кураторами.

К Донцову подошёл какой-то взрослый парень и что-то зашептал ему в ухо. Я двинулся вслед всеми к большому складу не особенно торопясь, а больше всматриваясь в лица и запоминая обстановку для дальнейшего переноса её на полотно. У склада я выстоял стометровую очередь и, выйдя с матрасом и вещами из пыльного помещения, увидел Курьянова, машущего мне рукой. Я посмотрел в сторону.

– Миха, Миха! Шелест, мать твою! Пошли, покажу, где мы расположились.

– Почему нет? – подумал я. – Какая мне разница?

Про Курьянова я знал всё. И он, каким был, охламоном и пьяницей, таким и останется до конца своих дней. Но я знал и то, что он – один из немногих, кто останется мне верным другом, хотя и встречались мы с ним после выпуска института не часто. И память у него, кстати, была одна из лучших на потоке. Э-э-э… Почему была? Вот он весь передо мной, ха-ха…

– Пошли-пошли…

– Ищешь кого-то? Галочку?

– Ага.

– Она в «храме божьем», га-га! – гоготнул Кура. – Потом встретитесь. Хоть целовались, нет?

– Не твоё дело, – улыбнулся я.

– Целова-а-а-лись! – разулыбался он. – Пошли-пошли.

Мы пошли и пришли к длинному зданию барачного типа, похожего на коровник. Наверное, он когда-то и был коровником, потому что пахло в нём соответственно. Но внутри был настелен пол и было, в общем-то, чисто. Стены белели свежей извёсткой.

– Вон наши матрасы, – Курьянов показал на два матраса в общем ряду с дыркой между ними. – Клади туда матрас!

Я положил, но бельё расстилать не стал, а вынул из рюкзака свернутый надувной матрас и, нажав на кнопку, надул его. Матрас был тонким, пятисантиметровой толщины, но прочным и плотно накачанным. Его я положил на набитый соломой матрас, а потом уже постелил бельё. Все смотрели на мои манипуляции, открыв рты.

– Это что такое было? – спросил Кура. – Спальный матрас? А как ты его надул?

– Тут сбоку баллон с газом.

– Это типа, как акваланг?

– Типа того.

– Ну, ты, Миха, даёшь! – покрутил он головой. – И много у тебя ещё таких приколюх?

– Есть ещё немного, чтобы вы не скучали, – сказал я, улыбнувшись, и завалился спиной на одеяло, прикрыв глаза.