Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава 27

Да-а-а… «Лосяра» из меня получился такой, что ребята-однокурсники, увидев, ахнули. Зато у меня теперь было объяснение, зачем мне свободное посещение – готовился к соревнованиям. Сборы, то сё… Некоторые «хулиганствующие» личности, например Васильев Дима по прозвищу «Вася», пытавшиеся доминировать не головой, а силой, стали приставать ко мне с просьбой показать, как это я умудрился раскачаться, а у него не получается.

«Вася» был тот ещё, прости господи, придурок. Он не скрывал, что связан с «третьей сменой» и занимается боксом только, чтобы «прессовать» прохожих на улице. Они проверяли так «свой бокс». В Васе было килограммов восемьдесят мышечной массы при росте метр семьдесят. И этот Вася сумел таки меня повалить, когда мы заспорили на военке о том, чьё самбо лучше. Он, сска, прошёл мне в ноги, а я не успел встретить его ударом локтя в спину. Расслабился, да. О чём-то говорил с кем-то… А пол оказался бетонным и уйти из Васиного удержания «мостом» через голову у меня не удалось. Больно оказалось голове-то.

Тогда я просто пробил ему короткий хук в бороду и отвалил с себя его оплывшую тушку. Вроде победил, а осадочек остался, да-а-а… Вот Вася после нокаута почему-то воспылал ко мне чувством «любви» и когда я появился в мае перед «Россией», умолял-просил тоже сделать таким. Я расписал ему режим дня и график тренировок, и Вася исчез из института вообще. Ха-ха…

После победы на спартакиаде подходить стали многие. Просили показать, по тренировать… Я отправлял их к Полукарову или к Жлобинскому. Своё позиционирование с каратэ я минимизировал. На улицах уже стали появляться «специалисты одного удара», обирающие мирно идущих по своей надобности граждан. Даже двое школьников из моего, сска, двора, попались на «гопстопе». Юрка Власов из соседнего подъезда и Сашка Зверев из соседнего дома. И зачем оно мне – взращивать бандитизм? У Жлобинского сейчас было две группы по человек семьдесят каждая. И зачем ему это? Денег ему не давали…

Мне-то – понятно зачем. Для подтверждения статуса. Я же инструктор по рукопашному бою. Мне необходимо иметь регалии. Чтобы на стенку потом повесить и демонстрировать тем, кто заинтересуется, с какого это «перепугу», я считаю, что способен чему-то кого-то научить. Я, как себе инструкторов выбирал. А вот именно по этим самым регалиям.

Кто знает, как дальше жизнь сложится. Что-то мне подсказывало, что Флибер может и свинтить от меня. «Предок» уже свинтил, а Флибер чем заслужил вечное колесо Сансары? Вот я и строил на Тайване реальные фабрики и заводы, могущие производить вкусняшки и другие товары широчайшего и высочайшего спроса. Казалось бы зачем, если в иллюзорном мире можно «клепать» это всё в огромных количествах. Хотя, как сказал Флибер, и там ресурсы не бесконечны и мир в один прекрасный момент может схлопнуться. И Флибер не знал в какой момент это может произойти. Просто может и всё.

Предок, узнав о том, эксперименты с «иллюзорными» мирами прекратил и стал в одном мире строить «свою империю». А Флибер… Он ведь тоже не Господь Бог. Он даже толком не знает, как устроены эти миры и что есть ноосфера, куда ушёл «предок». Вот и мне нужно строить «свою империю». Здесь в этом мире строить. Чисто по человечески строить.

Дом себе я считай, что уже построил. Строение из сэндвич панелей, кои я заказал на Челябинском заводе, который только с семьдесят шестого года стал их производить. Спрос на такие панели был сумасшедший. И мне их хрен бы отгрузили в ближайшую пятилетку. Завод лишь на шестьдесят процентов обеспечивал стройки СССР.

Но я приехал на завод и переговорил с главным инженером. Я ему сказал, что мне нужны сверхплановые панели. Главный инженер рассмеялся.

– Да мы и план-то постоянно корректируем, – наконец сказал он, вытирая слёзы.

– А мне и не нужны они фактически, – сказал я, введя его в состояние непонимания. – Мне нужны бумаги, что вы их мне отгрузили, а я их получил. Мало того, я вам за эти бумаги заплачу реальные деньги.

Главный инженер снова посмотрел моё гарантийное письмо.

– Вы, э-э-э, гаражный кооператив? И, как я понимаю, у вас есть из чего строить?

Я кивнул.

– И вам это что-то надо легализовать?

– По сути, это такие же сэндвич-панели, но сделанные кустарным способом. Ведь это же не трудно, на самом деле.

– Не трудно?

Собеседник почесал в затылке.

– Ну, наверное. И много вы наделали панелей?

– На гаражный кооператив хватит, – уклончиво сказал я. – В письме написано.

– Когда переведёте деньги?

– Деньги с собой.

– Наличка? – удивился инженер.

– А что тут такого. Сумка денег.

Я показал на сумку, словно я только что сошёл с поезда. Хотя, так фактически и было.

– Можно глянуть? Никогда не видел столько денег.

Я приоткрыл замок сумки. Симпатично мелькнули желтовато-коричневые сторублёвки.

Так у нашего кооператива появились сэндвич панели. Вагоны с «бумажными» панелями заехали на полустанок, где на них погрузили реальные панели и благополучно доехали до Владивостока. Панели во Владивостоке, опять же благополучно, стали двухэтажными гаражами, крыша и стены которых была сплошная солнечная батарея, покрытая противоударным стеклом, кстати, по которому хоть кувалдой бей, хрен взломаешь. В отличие от бетона, опять же, кстати, панели из которого ломали в тридцать три удара. Лично проверял, доказывая эффективность инновации. Не хотелось мне выделяться. Знаю же, что отказавшись от «моих панелей», соседи потом будут локти грызть и кляузы на меня строчить. Потому, что у меня будет красиво, а у них нет. А так всё, кхе-кхе, как в песне: 'Все жили вровень, скромно так – система коридорная: на тридцать восемь комнаток всего одна уборная.

Кстати на счёт уборной. Из гаражей провели канализацию, которую врезали в нашу «общедомовую», но с отдельным сливным колодцем для контроля санэпидстанцией в стоках технических масел. 'Колхоз, как говорил мой дядька Сашка, мы проходили, а поэтому и у каждого собственника бокса стоял свой небольшой стокоприёмник, а строгие штрафные санкции усматривались уставом кооператива. Тем более, что для слива технических жидкостей предусматривалась своя система с приличных размеров емкостью. Не-е-е… Нормально мы с отцом и активной группой покумекали. Хрен подкопаешься. Вот никакие органы при согласовании проекта и не подкопались. Сейчас бы ещё госприёмку пройти, но это без смазки не обойдётся. Да и до госприёмки нашего гаражного кооператива было как до луны.

Зато я приобрёл себе жилище, ещё не подключенное к городскому электричеству, но вовсю пользующийся даровым солнечным. Две тысячи квадратных метров крыши позволяли получать до двух тысяч киловатт электроэнергии в сутки, чего мне категорически хватало, чтобы запитать всё, что нам с отцом требовалось: большие холодильники, электролампы электронагреватели, телевизоры. Хотя у отца во владении имелся только нижний бокс для его автомашины. Весь верхний этаж я нагло забрал себе под жилище. Обосновал это я тем, что любил громкую музыку, а родителям она была невмоготу.

Основание моего покидания родительского очага папой и мамой воспринялось адекватно и даже с тайным удовольствием, ибо я уже давно вырос и папа маму, извиняюсь, за попу ущипнуть когда, э-э-э, «было желание», уже не всегда мог. А желание в таком возрасте, чаще всего скоротечно.

Зато я в своих хоромах обустроился с размахом. В моём распоряжении оказалось помещение общей площадью двести квадратных метров, где мне удалось разместить даже небольшой зал для фитнеса, оборудованный по последнему слову науки и техники. По слову, произнесённому в две тысячи восемьдесят втором году, если что.

Как только я всё обустроил в своём новом доме, пришло время уезжать на производственную практику на остров Шикотан. Кто же без студентов даст стране консервы «сайра бланшированная в масле».

Сборы были не долги и двадцать пятого июля мы погрузились на огромный пассажирский теплоход «Советский Союз»[1], который раньше, говорили, носил название «Адольф Гитлер» и был передан СССР после капитуляции Германии по разделу имущества между нами и американцами.

Было весело. Со студентами всегда было весело. Мы погрузились на теплоход и заселились в каюты по восемь человек. Погрузились и как только отошли от причала, принялись пить. Я снова оказался в каюте с Андреем Курьяновым, Сергеем Нестеровым, Сашей Баскаковым, Сашей Кудрявцевым и третьекурсником Вовкой Манцуровым. Плюс с нами, каким-то образом оказалось две девушки из экономического факультета: Оля и Ира. Как так получилось, я так и не понял. Курьянов имел свойство притягивать к себе народ, как известный «дудочник» детей. Да, мы и были всё ещё дети. Даже в какойто степени и я. А Кура вечно улыбался, что-то полупохабное декламировал, кричал частушки, шутки-прибаутки. И молодёжь, открыв рты и улыбаясь, шли на этот шум. И я тоже, кстати, пошёл и оказался в итоге с ними в одной каюте. Вроде и нес Кура всякую «чухню», но ведь другого звукового сопровождения не было.

Баскаков Саша был похож на худого Пола Маккартни и неплохо исполнял песни «Битлз», а я подпевал вторым голосом, а ля – Джон Леннон. Вот мы и стали ещё одной точкой кристаллизации, так сказать. С одной стороны – Кура с шутками-прибаутками, а с другой стороны мы с Баскаковым и его гитарой. Поэтому наша восьмиместная каюта представляла собой даже не двухсот сорокаграммовую банку с сайрой, нарезанной кусочками и уложенной «розочкой», а пятидесятилитровую бочку с сельдью.

Было весело, но мне такое веселье скоро наскучило. Вина и водки много я не пил, продолжая дозировать опьянение, песни были спеты. Не так уж много их знал Сашка, а я играть на гитаре не хотел, как не просили. А Курыны частушки я знал дословно. Они претили моему, э-э-э, высоконравственному, э-э-э, существу. Поэтому, с трудом покинув каюту, я вышел сначала на закрытую прогулочную палубу, а потом и на открытую площадку, отведённую пассажирам перед ходовой рубкой. Там было достаточно народа, но для меня вдруг нашлось место между Галиной Родионовой и Мариной Ушаковой, которых я сразу обнял и прижал к своему большому телу.

– Вот ты медведь стал! – проговорила Галинка. – На тебе нас двое поместится.

– Ну так… Для того и строил тело. Чтобы с двумя справиться.

– Ой-ой-ой… Фиг тебе! – засмеялась Галинка. – Ходи голодный!

– Ну-у-у… Это вряд-ли…

– А-а-а… Ну, да… Там же на Шикотане третий курс технологов. И твоя Ларисочка тоже там?

– Там, – кивнул я и поскучнел. – Но она пока не моя.

– Чего так? – вскинула она брови.

– Не считает меня достойным себя, – со вздохом произнёс я.

– У, какая она злюка, – надув губки, проговорил Галинка.

Марина всегда больше молчала. Она всегда молчала в моём присутствии.

– Вон, на Маринку лучше бы внимание обратил, – кивнула в сторону подруги Родионова.

– Да, я и обращаю, – проговорил я, ещё сильнее прижимая девушек спинами к моей груди. Грудь у меня была широкая, и лёгкие, раскачанные фридайвингом до шести литров. Правда, оказывается мне и воздух то был практически не нужен для передвижения под водой. Только для снабжения мозга… Да и то… Весь мой разум в матрице, ха-ха… Потому-то я и удивляю всех своими затяжными погружениями при активной работе мышц на двадцать минут. А я всё думал, почему у меня сахар так сильно падает, когда я бегу кросс, как стометровку? Тоже опасность, да-а-а… Так, э-э-э, не беги кросс, как стометровку. Беги по-человечески, ха-ха…

– Только мне не хочется её расстраивать. Я такой непостоянный.

– Хм! Самокритично! – проговорила Марина. – Спасибо за откровенность.

Мы сидели, обнявшись, и мне было хорошо. И девушкам тоже было хорошо. Я опирался спиной о стальную рубку огромного корабля, девчонки лежали у меня на груди. Мы смотрели на звезды и слушали звуки волн Тихого океана, разбивающихся о форштевень океанского лайнера. Даже звук двигателей был где-то далеко. На нас просто надвигались звёзды.

– А ты знаешь звёзды? – вдруг спросила Марина.

– Звёзды? – удивился я. – Ну… в рамках школьной программы.

– Жаль. В рамках школьной программы и я знаю. Полярную звезду знаю, как искать. Вон она, кстати.

Марина показала чуть левее нашего курса.

– Хм! Правильно. А между медведицами созвездие Дракона.

– Да? Как интересно. А туманность Андромеды знаешь, где?

– Прямо перед нами. На таком же расстоянии, как Большая Медведица от Полярной и на такой же высоте – созвездие Кассиопея, а чуть дальше – Андромеда. Они сейчас на одной высоте лежат над горизонтом.

– А эта яркая над нами?

– Э-э-э… Вега Лиры, – сказал я, сверившись с Флибером. – А эта слева – Арктур. Звезда – гигант. А над самым горизонтом чуть правее – Сатурн.

– Ничего себе «школьная программа»! – сказала Галинка. – А где Марс?

– Марс, – я посмотрел на часы. – А фиг его знает! Тут не видно. Он красный такой.

– Как ты цвета различаешь? Для меня они все одинаковые, – проговорила Галинка.

– Ну, что ты. Они все разные, – не согласился я.

Мы сидели в куртках, нам было тепло. Девчонки расспрашивали меня про Москву, про спартакиаду, про то, как я победил, на какие соревнования ещё ходил. Марина, оказалось, занималась легкой атлетикой: бегала спринт и прыгала в длину. А я то и не был ни на каких других, так как «отборол» все схватки.

Спрашивали про Москву. Мало кто из наших кто там был. Рассказывал про метро, мавзолей, Кремль, ЦУМ-ГУМ…

Потихоньку как-то незаметно вокруг меня собрались девчонки. Посыпались вопросы про Японию, про мои выставки и картины. Все их видели, так как после «картошки» то, что я нарисовал там, вывесили в фойе Баляевского корпуса. Они и сейчас там висят, дополненные другими – из учебной жизни студентов-первокурсников. Хорошо смотрятся. Многие находят на них себя и радуются.

– На Шикотане тоже будешь рисовать? – спросил кто-то из темноты.

– Конечно. Я всегда рисую. А если не рисую, то запоминаю и дома рисую.

– У тебя уже столько картин! – сказал ещё кто-то. – Говорят, ты раздариваешь те, которые с выставки убирают.

– Раздариваю. Куда их девать-то.

Кто-то всё-таки принёс гитару, пришлось играть и петь. Тем более, что и «мои девушки»: Галя и Марина, тоже были не прочь послушать.

Я играл и пел будущие песни «Воскресенья», нисколько не претендуя на авторство. Я спел: «Мой друг художник и поэт», «По дороге разочарований», «Музыкант», «Ночная птица», «Кто виноват», «Я привык бродить один» и «Я тоже был», «Звёзды», «В жизни, как в тёмной чаще», «Снилось мне…», «Зеркало мира», «Поиграй со мной гроза», «Я сам из тех», «Когда поймёшь умом». Спел я и много других песен, в том числе и иностранных, перемежая их с нашими. Часа полтора пел. Но вдруг захотелось спать.

Пока я музицировал перед нами прямо на палубе, подстелив, что попало, расположились девчонки и мальчишки. Хорошо, что палуба здесь была покрыта деревянными досками. Многие сопели и похрапывали. Ночь была тепла и уютна, но и меня вырубало.

Тихонько пробравшись через тела, я сунулся в каюту, но оказалось, что моё койко-место кем-то занято. Я даже не стал разбираться кем и вышел. Вышел и пошёл по коридору, тыкаясь во все двери. Везде было полно народу, и везде стоял удушающий смрад перегараемого алкоголя.

– Чего не спишь, музыкант? – спросил меня девичий голос.

Я обернулся.

Спрашивала девушка – стюардесса.

– Да вот… Место заняли, пока отсутствовал.

– Да-а-а… Ваши дали жару. На палубе астраханцев не так шумно было. А наши даже подраться между собой умудрились.

– Ты Владивостокская? – спросил я.

– Ага. Пошли, пристрою. Слишком хорошо ты пел, чтобы оставлять тебя ночевать в коридоре.

– Да, я на прогулочной палубе хотел… На лавочке, э-э-э, скамеечке…

– Пошли-пошли…

Она развернулась и пошла по коридору мимо «моей» каюты в самый конец и открыла дверь с надписью «стюард». За дверью оказалась небольшая двухместная каюта с диваном, столиком и двумя нестандартными, явно дорощенными в ширину, кроватями.

– Там душ, – сказала стюардесса, показывая на узкую дверь. – Надюха у старпома. Постель свежая. Устраивайся.

– Э-э-э… Не привык я зубы не чистить, – попытался «сползти с темы» я.

– Там всё есть. Надюха и не жила здесь на стоянке. Только приехала и сразу к старпому. Она и не живёт здесь. Она буфетчица в командирской столовой.

Я посмотрел в квадратный иллюминатор, выходивший как раз на ту палубу, где я заливался соловьём.

– Спать не давал, вот теперь и усыпляй, – сказала она, подходя очень близко и заглядывая в глаза.

А что, я не против, тем более, что и девушка отличалась стройностью и миловидностью.

– А какой-нибудь другой штурман меня на вилы Нептуна не поднимет? – спросил я, проявляя рассудительность и здравый смысл.

– Моего механоида списали перед самым рейсом по болезни. Так что…

Девушка увидела, как дрогнули мои брови.

– Аппендицит у него, – сказала она, хмыкнув. – Не бойся. Он бы меня убил, если что. Женат ведь, с-с-сабака…

Она так и смотрела мне в глаза.

– Так, пойдёшь в душ, или так ляжешь… спать?

Она сделала ударение на слове «спать». Я улыбнулся.

– С большим удовольствием. Душновато у вас в каютах. А у тебя очень хорошо.

Я снова глянул на приоткрытый на «задрайку» прямоугольный иллюминатор.

Мы поменялись местами и я, сбросив с себя одежду, скользнул совмещённый санузел сверкающий германской бронзой и хрусталём, где с наслаждением принял водные и иные процедуры.

Выйдя, я обнаружил, что каюта освещается лишь палубными огнями, пробивающимися сквозь щели чёрной-чёрной шторы-жалюзи, прикрывшей впадину окна.

– Иди сюда, – прошептал голос.

– А ты в душ?

– Я уже чистенькая, – она прохихикала. – Не стесняйся.

– А что бы я стеснялся? Я уже не только не стесняюсь, но уже и готов, – подумал я, тронув, на всякий случай проверяя, напрягшуюся «оконечность».

– Ух, ты како-о-о-й, – прошептала, подхихикивая она, и взялась за меня сразу и всерьёз. По-взрослому так взялась! Э-э-э-х!

* * *

Конец четвёртой части.

[1] В 1935 году решением нацистских властей судно было переименовано в «Hansa». Ранее называлось «Альберт Баллин». В 1955 году судно было передано в состав морского флота СССР под названием «Советский Союз» (порт приписки Владивосток). Далее оно эксплуатировалось на Дальнем Востоке на экспресс-линии Владивосток – Петропавловск-Камчатский.