Текст книги "Другая жизнь. Назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

* * *

[1] https://rutube.ru/video/05d13330a7d44f8a2af48a0eb3f88476/?r=plwd

Глава 20

Училось легко. Я приучил себя зубрить ещё в школе, а тут без зубрёжки просто никак не обойтись. Только с англичанкой мы сразу нашли общий язык, и он оказался, как не странно, французским. Просто я французский знал не очень. Практики, кроме перевода фильмов, не было. И как-то на уроке, окончание которого англичанка затягивала, я сумничал, сказав известную фразу из известного фильма «Же не манж па сис жур». Действительно я не был голоден, просто на большом перерыве мы договаривались с Галинкой встретиться. Я обещал ей дать перевод газетной статьи из «Москоу ньюз», так как у них семинар по английскому был после нас, а она… не смогла.

В Галиной у нас любви не получилось никакой, и слава богу. Девушка она была хорошая, а я парой не очень. Непостоянен-с! Да-с! Поэтому даже на картошке я к ней не приставал. Было к кому, хе-хе. Было, да… Мы стали хорошими друзьями и этот шаг от неё был искренним.

– О! Впервые слышу правильное произношение этой крылатой фразы. Вы знаете французский? (Oh! Pour la première fois, j’entends la prononciation correcte de cette phrase ailée. Vous connaissez le français?)

– Да. Я знаю французский! (Oui. Je connais le français!)

– Хм. Весьма самонадеянно. Я учила французский пять лет и то, полагаю, что не знаю его. Вы, долго учили французский? (Hum. Très présomptueux. J’ai appris le français pendant cinq ans et je ne le connais pas. Vous avez appris le français depuis longtemps?)

– Года два… (Deuxans…)

– Произношение у вас неплохое, но насколько глубоко вы знаете французский язык? (Vous avez une bonne prononciation, mais à quelle profondeur connaissez-vous le français?)

– Думаю, что не очень глубоко. Я не получаю удовольствие от прочтения Александра Дюма в оригинале. (Pastrès profond. Je n’ai pas le plaisir de lire Alexandre Dumas dans l’original).

– Хм. Французский юмор не похож на русский, – продолжила англичанка' по-французски. – Игра слов и двусмысленность, которые присущи французской лексике, вызывают сложность перевода и восприятия шуток носителями других языков. Надо жить в стране, чтобы понимать шутки. В русском юморе больше используется ирония и сарказм, Весьма часты элементы самоиронии.

– Согласен, – ответил я.

– Отлично, отлично, Шелест. А я уж думала, что ты надо мной подшучиваешь.

– Не имею привычки подшучивать над женщинами. Это может слишком дорого стоить.

– Хм! Разумно-разумно… Откуда такие познания?

– У меня мама преподаватель.

– Тогда понятно. Спасибо за доставленное удовольствие общения на французском. Я его люблю больше, чем английский, только никому не говори об этом.

Англичанка улыбнулась.

– Урок закончен, – сказала она, продолжая чему-то улыбаться.

* * *

С тех пор мы часто болтали с ней после занятий на разные житейские темы. У неё была маленькая четырёхлетняя дочка, и не было мужа. И было ей всего двадцать пять. И у нас с ней завязалась настоящая дружба. Дружба, друзья мои, дружба! Бывает такое, да… Я даже давал ей на пару месяцев небольшой пятнадцатидюймовый жидкокристаллический смарт телевизор с возможностью подключения твёрдотельного накопителя для просмотра на нём мультиков и художественных фильмов. Да так и «забыл» у неё, сказав, что он мне не особо-то и нужен.

Все знали откуда у меня деньги и некоторые пытались просить в долг. Особенно приезжие обитатели общаг. И было сложно им отказывать. Но я отказывал. Даже Гришке Мицуре. Правда, ему я продавал по символической цене трёх килограммовые емкости с разными бульонами. На выбор. Пять рублей банка и вот тебе еда на три месяца. А если ещё лапши ящик… Однообразная еда – да. Но ведь – еда. А если туда ещё и тушёночки? Да картошечки? Да какой-нибудь крупы? Да зажарочки? Короче, вскоре все наши общаги подсели на мои эрзац-продукты. Через Гришку Мицуру.

Лапша быстрого приготовления была изобретена в Японии в пятьдесят восьмом году и делали её, обжаривая во фритюре. Вот я и подарил Григорию электрический домашний тестоделитель макаронных изделий, млять, и объяснил, как готовится лапша. Когда он мне надоел, да… Григорий отвёз машинку домой и через месяц стал приторговывать в общаге жаренной лапшой домашнего приготовления, ха-ха, которую готовила его мама. Ну и моим бульоном, естественно. Бульон делать я его научить не мог. Но, в конце концов, я выдал ему десятикилограммовую емкость. Чтобы хватило на год. И Григорий тогда совсем отстал.

И после этого случая с лапшой я подумал, что в Афганистане очень бы пригодились консервы не в жестяной банке, а в пластиковой упаковке. И в Японии уже производились консервы в так называемых «реторт-пакетах». Реторт-пакет состоит из нескольких ламинированных слоёв, способных выдержать высокие температуры при стерилизации в автоклаве. А у американцев были консервы в так называемом «ламистере», то есть в алюминиевом контейнере.

Об этих консервах я и рассказал майору-куратору. И майор-куратор задумался. И, видимо, после его доклада, задумалось руководство управления «С» в лице Дроздова. И меня вызвали, аж в Москву под светлы очи, так сказать, Юрия Ивановича.

– Рассказывай, – коротко сказал он, – что предлагаешь. Ты же не просто так затеял этот вброс. Знаю я тебя.

Я рассказал и предложил. Предложил на Тайване наладить выпуск японских консервов в разной лёгкой упаковке для наших сухпайков.

– Маркировку можно использовать и американскую, и японскую, и советскую. Для ДРГ под легендой душманов – зарубежную, для наших бойцов нашу.

– Ты про душманов от кого слышал?

– Это же на фарси – враг? Изучаю язык вероятного противника. Вот и придумалось.

– Придумалось ему! И на какой ты сейчас стадии изучения фарси?

– Словарь-разговорник читаю. В Московском университете купил у студентов.

– Почему считаешь, что мы будем в Афганистане?

– Так, это… Григорьев говорил, что у нас на границе проблемы и разведывательные коптеры нужны именно там. А где коптеры, там и ДРГ…

– Хм. Логично. Что с твоими коптерами? Когда покажешь? Обещал после нового года

– Так новый год только-только намечается, – сказал я, разведя руками – а меня не отпускают на Тайвань «по делу срочно».

– После нового года поедешь. Сессию сдашь и поедешь.

– Да, сдам я сессию, – скривился я. – Там сдавать-то… У меня по всем предметам зачёты-автоматы.

– А высшая математика? – спросил Дроздов, чем сильно удивил меня.

– По высшей математике тоже всё будет хорошо. Геббельс, он и есть Геббельс. Устроил всем геноцид, понимаешь… Заваливает всех карточками. У меня просто времени не было все их защитить. Он всех, кто прогуливал, заваливает дополнительными заданиями. А я ведь по каратэковским делам мотался. Вот и сейчас здесь. Приеду – перед сессией сдам.

– Смотри мне! – Дроздов погрозил пальцем. – А на счёт консервов – идея отличная. У нас несколько заводов сухпай выпускает. Ещё с великой отечественной. И там оборудование, конечно, старое. И морально устаревшее, и в принципе, да…

– Так давайте у нас поставим производство? В СССР! Рыбные можно во Владивостоке, на Камчатке. Там горбуши и кеты навалом! Можно экспериментальную линию на какой-нибудь плавбазе установить.

– А мясо везти?

– Монголия рядом. В Якутии лошади дикие… В Бурятии… Конина – прекрасный продукт. Опять же можно субпродукты использовать: сердце, почки, печень. Воинам только давай. Всё слупят.

– Валюту не дадут для оборудования, – нахмурился Юрий Иванович. – Давай, ты пока налаживай производство у…

Дроздов дёрнул головой и хмыкнул.

– Чуть было не сказал: «у себя на Тайване», Да-а-а… Оговорочка по Фрейду, как говорится… Короче, там, на Тайване, да.

– Да, я, в общем-то уже, – соврал я. – Наладил. Там дел-то. Холодильники поставить, да оборудование смонтировать. Готов первый рефрижераторный контейнер с консервами двух видов отправить. Только… Мне бы за них денег…

– Кхм! Денег нет, и в этом году уже не будет. Бюджет на семидесятый год сформирован… И в нём такие расходы не предусмотрены.

– Но вы же будете пайки закупать?

– И что? Эти деньги уже ушли на заводы.

– Я так не вытяну, – соврал я. – Якудза скоро зубы на полку положат.

– Пусть идут разбойничают, – усмехнулся Дроздов. – Или пиратствуют.

– Я при встрече передам папе-якудза ваши рекомендации, – улыбнувшись, сказал я.

– Обещаю, что если консервы понравятся, заплатим в следующем году за всё сразу. А ты как додумался до такого?

– Хм! Я ведь в пищевом институте учусь. Мы ещё специальность не начинали проходить, но навеяло, как-то… Много размышляю про работу наших отрядов ОСНАЗа в Афгане. Как представил, какую тяжесть таскать придётся. На десять дней идти – это еды десять килограммов. Вес консервов в пакете не сильно изменится. Всего на триста граммов. А если на месяц уходить? Уже девятьсот граммов. Но можно вообще включить в рацион сухпая бульонный порошок и мелко размолотую сублимированную лапшу.

– Ты мои мысли прочитал. Я вспомнил, как в древности из муки тюрю делали.

– Ещё можно сублимированное мясо изготавливать.

– Много же ты знаешь, – покачал головой Дроздов. – Интересно – откуда ты знаешь про сублимацию? Ты же школьник ещё, фактически?

– У меня мама технолог рыбных продуктов. Я про эту сублимацию…

– Понял-понял. Запамятовал, но… Но тогда ты должен знать, что этот процесс трудоёмкий, энергозатратный и, поэтому у него огромная себестоимость. Сублимированные продукты – это то, что для нас нужно, и их производят. Они идут на НЗ, лётчикам, подводникам, и к нам, но на нас его, практически, не хватает.

– Я в курсе, что энергозатратный и трудоёмкий. Готов поставлять в СССР. Только платите.

– Кхм! – кашлянул Дроздов. – Нет валюты, Миша. Нет. Рубли ещё может быть найдём, но ведь тебе нужна валюта?

– А рубли японцам куда девать? – удивился я.

– Пусть покупают у нас что-нибудь, – пожал плечами Дроздов.

– Пипец, – вздохнул я. – Значит, производство надо создавать здесь, в Союзе.

– Надо, – кивнул головой Дроздов. – И кто это будет делать? Пятилетка расписана по минутам, по граммам и по копейкам. Нет ресурсов. Если только в странах СЭВ заводы поставить.

– Не-не-не, – замотал головой я. – Думаю, сами справимся. Эх! Была бы кооперация! Я бы сам построил!

– Сам⁈ – удивился и рассмеялся Дроздов. – Ох ты и горазд, Мишка, пули отливать! Всегда отмечал у тебя способность сочинять. Какие ты истории рассказывал мальчишкам у костра… Я даже заслушивался. Вот и сейчас… Складно баешь, а где дно твоих умыслов.

Я посмотрел на Дроздова. На его улыбку, на его хитрый прищур глаз.

– Мне, Юрий Иванович, за державу обидно, что не может обеспечить необходимым тех кто грудь подставляет за Россию свою.

Дроздов глубоко вздохнув, отвёл взгляд, но тут же его вернул и уже серьёзно впялился мне в глаза.

– Почему – Россию? СССР!

– Ну, СССР, – не стал спорить я. – Всё равно – это всё – Россия. Да и защищая рубежи Родины, или действуя на чужой земле, наши люди думают о Москве. Позади, всё равно – Москва. И так и должно быть, чтобы защитники не думали только о собственном домике с поросёнком. Не будет Москвы, не будет и домика.

Дроздов вздохнул.

– И откуда ты такой взялся, пропагандист? Хотя… С детства был рассудительным и слишком правильным для пацана. Не терпели тебя некоторые.

– И где они сейчас? – улыбнувшись, спросил я.

– Где? – удивился Дроздов.

Я пожал плечами.

– Не знаю.

* * *

Вся эта эпопея с продуктами и иными предметами полезными не только воинам-освободителям Афганистана от душманов и других врагов афганского народа, как-то: американцев, англичан, пакистанцев, и прочих злодеев, мне нужна была и для того, чтобы понемногу таскать в Союз то, что необходимо было мне сейчас. И моим будущим соратникам. Я всё-таки не оставлял надежды поучаствовать в Афганских событиях. Очень уж у меня чесались руки. Так и хотелось открутить голову какому-нибудь британскому или американскому, инструктору. Поначалу их много будет среди моджахедов. А Флибер уже сейчас внимательно отслеживал лагеря подготовки оппозиционного контингента и ставил на контроль всех участников «семинаров».

Сейчас меня, семнадцатилетнего пацана, туда никто не пустит, а по большому счёту уже сейчас нужно было бы эти лагеря и этих инструкторов ликвидировать. Но информацию, которой владел я, от меня руководство СССР не примет. Даже Дроздов, подспудно видящий во мне не простого мальчишку. Слишком давно он меня знал[1] и видел те изменения, что во мне произошли после моей комы.

Основная загвоздка в использовании продуктов и иных товаров из будущего – маркировка и всевозможные надписи. Но, если маркировку ещё можно было как-то замазать, или переделать, то что делать с надписями, типа: «Сделано в России»? Да даже и в «СССР». В том мире, где «предок» добился максимального финансового результата, СССР хоть и в изменённом виде, но существовал. Можно было использовать тамошние продукты и товары. Но маркировка? Даты изготовления?

Поэтому я склонялся к тому, чтобы на Тайване поставить-таки комплекс по изготовлению консервов из сублимированных продуктов. Там ничего, на самом деле, сложного не было. Можно было бы легко установить купленное в будущем оборудование и здесь, в СССР, но тогда я бы потерян над продуктами контроль. А потом стал бы не нужен…

Однако, уже сейчас в Афганистане более семи тысяч «советников». Половина из них «работают в поле». А это значит, уже сейчас нужны регулярные поставки консервов. Плюс, половину разворуют. Вернее – минус, да… Своруют и продадут. А значит, враг узнает, что у нас где-то начали массовое производство неординарной продукции. Многие заинтересуются. И за кордоном, и внутри страны. Иностранные шпионы, млять! Имя им – легион….

Братушки буду требовать себе поставки. Дескать, СССР себя снабжает лучше, чем войска Варшавского договора. Суки! Значит – маркировка должна быть китайской! Пусть китайцев достают? Хотя… Хотя… Думать надо…

* * *

[1] См. роман «Изменить будущее» /work/206636

Глава 21

Учиться было интересно. Интересно потому, что общаясь в институте с разными людьми я, э-э-э, развлекался. У меня сложился круг лиц, с которыми мне было интересно. С тем-то мы говорили о книгах, с кем-то о спорте, с кем-то о музыке, с кем-то об учёбе, мать её так. Почему я р ней таким тоном? Да, дело в том, что я часто – по уважительным причинам – пропускал занятия, а почти все преподаватели для зачёта требовали наличие лекций. А их у меня, естественно их не могло быть, по той же причине, да.

Те студенты, которые не ходили на лекции, подвергались и другим репрессиям со стороны преподавателей, например – сдача этой темы лично преподавателю. Как, например, поступал наш математик, которого студенты прозвали «Гебельс». Любил он поиздеваться над младшекурсниками, да. А Высшая математику нужно было осваивать аж целых три года, мать её так. И дело не в самой высшей математике, а в преподавателе. Нам не повезло, нас мучил неврастеник, а другим преподавала спокойная и выдержанная женщина.

Однако, что имеем – то имеем. Другие преподаватели не были такими же «злодеями», как математик, но тоже требовали «порядка», а значит защиты тех тем, которые студент пропустил. Например, преподаватель по начертательной геометрии Урих, тоже озадачивал пропустивших его лекцию и был на лекциях требователен к вниманию студентов. Даже ходил по поточной аудитории, поднимаясь по рядам и проверяя, чем кто занимается. Многие валяли дурака и играли вразные «настольные» игры вплоть до «футбола» свёрнутым шерстяным шариком, подгоняемым хлопком ладошки по столу. Ну и морской бой, конечно.

Я всегда писал лекции, когда на них присутствовал, поэтому ко мне у преподавателей особых претензий не было. Да и слухи о моей спонсорской помощи по установке кухонного оборудования с улучшением электроснабжения целой деревни Данильченково, за счет увеличения электрической мощности местной подстанции. Да и наш «Комсомольский прожектор» с посиделками… Кхе-кхе… Да и моя красная корочка… Да и… Многое имело место, что влияло на отношение ко мне и на мою известность в широких институтских массах.

Но я и с преподавателями, и со студентами вёл себя предельно скромно и старательно корректно. Очень старательно, да… Поначалу в меня тыкали пальцем. И не только студенты, ага… Что я делал? А скромно тупил взгляд. Я играл роль «ботаника» и до меня доходили слухи, что многие удивлялись, когда узнавали, что я творил в совхозе. Хотя… А что я такого творил? Все поставки – спонсорская помощь Токийского пищевого университета. А я от неё категорически абстрагировался. Я, не я, и корова не моя. Просто – так совпало, что я знаком с его ректором. И всё! Поэтому именно меня университет сделал выгодоприобретателем спонсорской помощи. Ну и заявку отправил я. Ну, так получилось.

Короче…

Возникла проблема переписывания лекций. Я брал их у девчонок из параллельной группы. Всего групп «эмашников» на первом курсе было четыре. Одна была полностью сформирована из девушек. В первых трёх девчонок совсем не было. Наверное, чтобы сконцентрировать внимание парней на учёбе. Встречались с однокурстницами мы только на поточных лекциях. И это было удобно. Вот я и переписывал лекции в читальном зале, оставаясь после занятий.

Там я близко познакомился с «хозяйкой» читального зала Ольгой Марковой. Вообще-то «хозяек» было две и они работали по какому-то сложному графику, иногда задерживаясь допоздна. Читальный зал прекращал функционирование аж в восемь часов. Иногда к ней приходили знакомые, и читалка продолжала работать и позже. Правда, в «закрытом режиме».

Входная дверь запиралась на ключ. Читатели чтобы уйти, стучались в дверь хранилища, где Ольга с друзьями пили кофе и не только, Ольга принимала «источники знаний» и выпускала. Я засиживался обычно допоздна, так как имел возможность добраться домой на машине, и оказалось, что и Ольга жила в «моём» районе. На бухте Тихой, ха-ха… Три другие её подружки жили тоже по пути нашего следования. На этой почве мы и познакомились. Просто, однажды мы вышли вместе и они увидели мою огромную машину, куда все шестеро и вместились. Просто, девушки обычно были, э-э-э, с парнями, да…

Меня приняли в кружок «любителей кофе» и мы неплохо общались. Ребята были взрослее меня лет на шесть-семь. Ольга – старше на два года. Её брат Андрей – на шесть лет. Его друзья – примерно на столько же. Подружки Ольгины – были её одногодками и учились в Университете на филологическом факультете. Ольга туда не поступила на дневное отделение уже в двух попытках, а потому поступила на заочное и поэтому работала в библиотеке.

Девушки, естественно, поражали своей начитанностью и обострённым чувством прекрасного, выражавшегося порой в категоричных высказываниях относительно того или иного автора. Они разговаривали друг с другом, и мне их интересно было слушать.

Парни были бывшими однокурсниками Андрея – брата Ольги, закончившего мореходное училище, и тоже, как и он сейчас, работали в море. На судах прибрежного лова. Андрей имел специальность радиста, его друзья тоже. Они, в основном, пили горячительные напитки, но вели себя не агрессивно и весело. Весёлые были ребята. «Травили» морские анекдоты, истории, случаи из небогатой морской практики. Короче, мне с ними было интересно, тем более, что жили Марковы в моём районе, а иногда хотелось сходить к кому-нибудь в гости. Как Винипуху, ха-ха… Правда, в отличие от известного медвежонка, я приходил в гости не с пустыми руками.

Девчонки были помешаны на кофе. А у меня кофе был. А ещё я приходил в гости со своей волшебной переносной трёхлитровой кофе-машиной. Куда мы просто заливали кипяток и получали массу удовольствия. Я всегда таскал её с собой, даже в институт. Вес без воды у неё был небольшой, около килограмма, но термос был объемным. Однако я ходил в институт не с портфелем, или «дипломатом», как все, а с «офисным» рюкзаком, куда кофе-машина, имеющая квадратную форму в поперечном сечении, удобно вмещалась. Поэтому я всегда был желанным гостем, хоть у Ольги дома, хоть в читальном зале, хе-хе… А для студента библиотека была кладезем знаний, а читальный зал – вторым домом. А может и первым. Поэтому знакомством с Ольгой я дорожил.

Как-то придя в «читалку» заниматься, я застал Ольгу о чём-то увлечённо разговаривающую с симпатичной девушкой. Мне нужны были труды Владимира Ильича Ленина и я скромно встал у стойки, ожидая окончания их разговора.

– Да, понимаешь, – услышал я. – Платье шёлковое, а наша машинка шёлк тянет.

– Ой, Лариска, ты такая красивая в том платье будешь! – проговорила Ольга.

– Так, вечер уже послезавтра, а я сострочить детали не могу.

Речь явно шла о новогоднем платье и новогоднем вечере, который должен состояться двадцать восьмого декабря в конференц-зале этого Баляевского корпуса. Девушка, названная Ольгой Ларисой, мне очень понравилась. И не то, чтобы понравилась, а как то сразу запала, как говорится, в душу. Аж сердце защемило.

– Тихо-тихо, – прикрикнул я на него, поняв причину «защемления». «Вспомнил» я кое-что из памяти «предка».

– Извиняюсь, что встреваю в разговор, девушки, но понимаю, что дело у вас срочное… Могу предложить в аренду японскую швейную машинку с функцией оверлока.

– Привет, Мишка, – сказала Ольга.

Незнакомка осмотрела меня сверху до низу и нахмурилась.

– Я от незнакомых мальчишек, в коротких штанишках, предложения не принимаю.

Я посмотрел на низ брюк и действительно увидел, что они короткие.

– Фига себе, как я за лето вытянулся, – подумалось мне, и я вдруг представил, как выгляжу со стороны. Представил и покраснел. Да-а-а… Стиляга, ха-ха-ха…

Я пожал плечами.

– Оленька, дай мне тогда том Ленина с «Империокритицизмом».

– Эмпириокритицизм, Миша. Фу, как не стыдно! Есть в брошюре. Давать?

Я покраснел ещё сильнее и кивнул головой.

Я быстро пролистал брошюру, чтобы запомнить текст визуально и дома законспектировать, и, сдав её, пошёл на лекцию по химии. А после химии меня ждала незнакомка.

Она просто поймала меня за пуговицу костюма, купленного мне родителями на школьный выпускной в «Альбатросе», брюки которого сегодня меня подвели. Да что там! Опозорили!

– Э-э-э… Миша! – обратилась Лариса ко мне, держась за пуговицу, выдёргивая меня из толпы студентов, вынесших меня из поточной аудитории. – Оля сказала, что ты хороший мальчик и не врёшь, что у тебя есть такая машинка. Она что-то ещё про тебя рассказывала, но мне это не интересно. Она сказала, что у тебя есть японская швейная машина. Мы можем сейчас поехать за ней. Мне очень надо.

Девушка была просто прелесть, как хороша. У неё был удивительно красивый макияж. Таких «теней» я в этом институте не видел. Да и в городе, наверное, тоже… Веки с ресницами походили на крылышки бабочки махаона. Очень красивые!

– Ну, ты слышишь меня? Поехали! Скорее! Ты ведь довезёшь меня до дома с машинкой? Она большая?

– Не-е-е… Она не большая. Электрическая. Ног, довезу, конечно.

Я, плюнув на следующий семинар по электротехнике, вышел из института, сопровождаемый красавицей, одетой в леопардовое, явно из валютника, пальто и в шапке из страусиного пуха… Я был одет скромно в японскую куртку – «Аляску», в каких ходило пол города. Ветра-с, однако, такие, что не застегнувшись до самого верха и оставив перед собой только отверстие для лица, можно было противостоять непогоде.

– Ух ты, какая машина! – сказала девушка, уверенно усаживаясь на переднее сиденье, откидываясь на спинку и вытягивая ноги в дорогих импортных сапогах. – Ну, чего ты? Поехали уже!

Я захлопнул «варежку» и стронул машину с места.

В этом году зима стояла совершенно бесснежная и мы домчались до моего дома минут за двадцать. Зато потом «пилили» через весь город часа полтора. Лариса жила на улице Кирова. Аж возле мореходного училища, где, кстати рядом стоял лодочный гараж дядьки Саши – младшего папиного брата. И куда мы неоднократно ходили, чтобы порыбачить с лодки. Да-а-а… Выкидывает же коленца жизнь. То окна, где живёшь, выходят на тюрьму, то на дом, хе-хе… Диалектика…

– Тебе когда её отдать? – спросила девушка, стоя в двери своей квартиры на шестом этаже.

– У мамы есть ножная. К этой она так и не привыкла. Говорит, слишком маленькая и скорость стежка она не чувствует. Поэтому…

Я пожал плечами.

– Когда исчезнет надобность…

– Ты так странно выражаешься… Как диктор телевидения. Ну, спасибо тебе. Пока. Сяду прострачивать платье.

– На вечере встретимся?

Девушка улыбнулась.

– Куда я теперь денусь? Первый танец твой.

– А я думал все. Может, за тобой заехать на машине?

– Не надо заезжать, – нахмурилась она. – Я не люблю машины.

Я понял, что у неё есть парень. Ну, да и ладно. Парень не стенка, можно и подвинуть. Тем более парень, который ушёл в армию. Виртуальный парень… Я «помнил» её историю и чем она закончится. Она должна хорошо закончиться. Кхм-кхм… Для меня и для неё, да. Свадьбой она должна закончиться. Правильно! А чем ещё? Ведь это была моя единственная во всех мирах жена. Будущая жена…

– Однако, как бы не сорвалось… Мало ли? Один шанс из тысячи… Ведь это был тот мир в котором я уже имел машину, которые она так не любила, потому что её отец разбил купленную в долг Волгу ГАЗ-24. А сейчас отрабатывал долги на севере. И от того в их благополучной до этого семье возник разлад матери с отцом. Не отразится ли наличие машины на наши отношения, внеся необратимые, зеркальные, так сказать, последствия.

Так думал я, едучи по городу в котором вдруг пошёл первый за эту зиму снег. Уже стемнело. Ксеноновые фары Мазды освещали дорогу, а снежинки суетились по лобовому стеклу, пытаясь убежать, ускользнуть от резиновых дворников.

– Вт и начался основной период жизни, – сказал я сам себе. – Кончилось детство.

* * *

Я сидел на теннисном столе в фойе перед конференц-залом. Как и ещё несколько ребят. На мне были надеты не обычные для моды этого времени не расклешенные американские джинсы и рубашка. Обе вещи изготовленные фирмой Ливай Страусс. На ногах были коричневые, почти оранжевые, со шнуровкой, туфли Саламандер. Синий с оранжевым сочетаются на контрасте. Не расклёшенных джинсов на рынке этого времени вообще не было и мои вызвали немало пересудов на потоке.

В конце концов общественность сошлась на том, что мужская фигура так выглядит естественнее, чем в широких траузерах. Сейчас, вообще-то, мода предпочитала огромный клёш свыше тридцати сантиметров и ботинки на платформе и толстом каблуке. Я моду парней имею ввиду, если что. Я попробовал поносить такое, не пошло. Не красиво. Да и собьют с копыт, не отмашешься. Как устоять на десятисантиметровых ходулях? Купив в каком-то двадцать первом веке эти джинсы, я даже обрадовался, что где-то такие есть. Мода семьдесят восемь тире семьдесят девять мне не очень нравилась.

Лариса появилась как то неожиданно. Я всё поглядывал и поглядывал на лестницу, по которой спускались студенты, надеясь её увидеть, но, вроде, отвернулся на секунду, и вот она уже на её середине. В лёгком, совершенно не зимнем, розовом шелковом платье и накрашенная совершенно волшебным образом Тёмно-русые волосы локонами спадали на плечи, каблучки белых туфель-лодочек, сидящих на ей точёных ножках цокали по каменным ступеням.

Молния промелькнула между нами. Она сошла вниз и мы взялись за руки. И некоторое время молчали. Похоже и она почувствовала этот разряд, который ударил меня прямо в сердце.

– Сумасшествие какое-то, – подумал я и спросил у Флибера. – Что это было?

– То редкое явление, когда людей связывает сила, – просто ответил он.

– Значит, мы точно будем вместе? – спросил я с колотящимся сердцем.

– Не факт. Сила, связать – связала, а человек ведь и разрубить может.

– Всё! Увянь! – отмахнулся я и сказал, обращаясь к «моей» Ларисе: – Пошли в зал? Там уже давно играют.

Мы танцевали и танцевали, танцевали и танцевали, пытаясь даже быстрый танец превратить в парный. Все остальные вставали в кольца и изображать дёргающихся марионеток, а мы умудрялись изобразить, что то типа вальса, но чаще всего просто стояли обнявшись и слегка раскачиваясь «через такт».

– Не люблю быстрые танцы, – сказала Лариса.

– Ты хорошо двигаешься, – ответил я.

– Ты тоже. Спортсмен?

– Немного.

– Ага, «немного»! Я поузнавала у своих подшефных эмхашников. Ты, оказывается, почти знаменитость: отличный художник, отличный спортсмен.

– А можно не обо мне, а? – попросил я, скривившись. – Такой вечер хороший.

– Нет я хочу про тебя всё узнать, – сказала Лариса и даже в движении сбилась с ритма. – Оля сказала, что ты сам на машину заработал валюту, но не сказала как.

– Ты же сказала, что я хороший художник. Повезло в Японии продать свои картины.

– Хм. У нас мало хороших художников, или ты лучший? – спросила она.

– Я же говорю, повезло. Был помощником вожатого в пионерском лагере «Океан» и нарисовал отдыхающих там японских детей. Подарил им эти картинки, а картинки понравились одной тамошней мадам, которая предложила союзу художников СССР устроить в Японии выставку моих работ, а потом организовала аукцион. Вот я и заработал немного. Сейчас там моя книжка издаётся с картинками. Тоже деньги приносит.

– Интере-е-е-сно. Самбист, каратист, художник и артист.

– Почему – артист? – удивился я.

– Говорят, ты ещё и на гитаре хорошо играешь. Значит – артист.

– Откуда по гитару узнала? – спросил я.

– А, вон, Иришка на сцене. Она из наших технологов-третьекурсниц сказала, что какой-то Миша Шелест с ними репетировал. Не ты?

Она чуть ли не ехидно улыбнулась, вздорно блеснув глазами.

– Ах эти глаза напротив, – подумал я.

– Там наши ребята первокурсники играют вторым номером. Проба пера, так сказать. А мы тренировались играть в совхозе от нечего делать. Вот и позвали поддержать, пока репетировали…

– Поддержал?

– Ага, – кивнул я.

– А почему сам не играешь?

– Не моё это, – скривился я, – на сцене стоять. Как клоун…

– Чего это, как клоун? Они не клоуны. Молодцы ребята! Мы вот танцуем, а они пашут. Знаешь, как тяжело музыкантам. Особенно когда струны тугие. Я сама на домре играла и на сцене сидела.

– Вот блин, – расстроился я. – Не знаешь, что сказать.

– Да, я что? Я не то имел ввиду. Просто, я не музыкант. Так… Для себя, для друзей…

– А я, – друг?

– Для меня – ты больше, чем друг, – хотел сказать я, но сказал. – Конечно друг.

– Тогда сыграй со сцены для меня.

– Во, мля, – подумал я, очень сильно удивившись. – Это она так меня, что… подчиняет, что ли? Да и ладно… Пусть подчиняет. Или проверяет, пойду ли я ради неё на сцену? Да и ладно…

– Только ты не танцуй ни с кем, – сказал я.– Я для тебя буду петь.

Я заметил, что та искра, проскочившая между нами, куда-то исчезла. Всё как бы стало таким как и было до её появления.

– Что за чёрт⁈ – спросил я. – Всё пропало?