Текст книги "Дуэль в Кабуле"

Автор книги: Михаил Гус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

4

«Русская угроза Индии» – об этом громко заговорили в Калькутте и в Лондоне, когда к русским победам над Персией прибавились победы над Турцией.

Прочтя депешу о взятии русскими Эрзерума и катастрофе турецкой армии в Азии, лорд Элленборо воскликнул:

– Каждый русский успех в этой части света заставляет мое сердце обливаться кровью. Я считаю, что это надо мной одержана победа, ибо Азия – моя!

Не один Элленборо так думая.

Близкий к премьер-министру герцогу Веллингтону подполковник де Ласи Эванс убедительно раскрывает «русские замыслы»: вслед за брошюрой под таким названием, опубликованной еще до убийства Грибоедова и русских побед в Турция, он издал новый памфлет «Об осуществимости вторжения в Индию». Книга появилась сейчас же после заключения Адрианопольского мира России с Турцией.

Как неприятны для Англии условия договора! Правда, русские не вошли в Константинополь и не стерли с лица земли Турции. Но и без того – как горделиво заявлял Нессельроде – Турция может отныне жить лишь под протекторатом императора Николая! Она уступает России Черноморское побережье Кавказа от Анапа до Поти, открывает русским судам свободный проход через проливы. Турция торжественно гарантирует автономию Сербии, Валахии и Молдавии и признает независимость Греции.

Значит, Россия твердой ногой ступает на Балканы, делается хозяйкой на Черном море, окончательно упрочивает свою власть в Закавказье. А все это облегчит нападение на Индию!

Брошюра де Ласи Эванса расходится в Лондоне мгновенно, ее читают в парламенте и в конторах Сити, в гостиных и в клубах…

Лорд Элленборо залпом прочитал ее.

– Я считаю, – говорит он председателю Совета директоров Ост-Индской компании, – что вторжение в Индию не только осуществимо, но легко выполнимо, если только мы не начнем действовать, как азиатская держава…

На очередном совместном обеде правительства и Совета директоров Элленборо вносит предложение основательно обсудить всю проблему: какова опасность, грозящая Индии, и как с нею бороться…

Но насколько возможна «русская угроза Индии»?

Николай понимал, что поход на Индию – предприятие ему не под силу. Задачи Восточной политики России могут и должны быть решены не в Азии, а в Европе, на Балканах: Константинополь, проливы – вот реальная цель, но отнюдь не далекая Индия.

А поскольку восточный, точнее турецкий, вопрос невозможно решить без сотрудничества с Англией, считал Николай, то незачем же раздражать и пугать ее на Среднем Востоке, на подступах к Индии!

Так рассуждал Николай, но вопли о «русской угрозе Индии», поднявшиеся именно после победы России над Турцией, как раз и свидетельствовали, что рост русского влияния на Балканах неприемлем для Лондона столь же, как и русские успехи в Персии…

Этому-то и были посвящены беседы на обеде в «Лондонской таверне», старинном ресторане, упрочившем свою аристократичность не только высокими ценами, но и сохранением в неприкосновенности обстановки стародавних времен, когда негоцианты, банкиры Сити, капитаны кораблей, пираты сходились здесь за обеденным столом для обсуждения своих дел.

В отдельном зале собрались члены британского кабинета во главе с герцогом Веллингтоном и Совет директоров Ост-Индской компании.

Поднялся лорд Элленборо.

– Ваша светлость! Достопочтенные джентльмены! Мы собрались здесь в дружественной семье, и я буду говорить о том, что тревожит всех нас, правительство его величества, так же, как и Совет директоров. Россия угрожает нам! Она открыла себе дорогу на Багдад, она устремляется к Оксусу, чтобы и оттуда грозить Индии.

– Слушайте! Слушайте!

– Я убежден, нам придется сразиться с русскими на берегах великой реки Инд. А мы до сего времени еще не утвердились там! Еще ни разу британский флаг не развевался над водами Инда… Сэр Джон Малькольм в своих депешах уже известил секретный комитет Совета директоров, что Инд доступен для плавания к Лахору судов в 200 тонн. Сэр Джон просит разрешения отправить верных людей вверх по Инду, и мы одобряем его намерения: пусть с помощью божией проплывет флаг Британии по стремительным водам этой реки! Нет, я еще не кончил, господа! Уже в 1820 году русские успешно за 50 дней прошли от Оренбурга до Бухары и, проведя там около двух месяцев, собрали драгоценные сведения об этой стране и – прошу вас обратить особое внимание – о путях дальше на юг, к Оксусу и через него далее в Кабул. Я не буду удивлен, если мы услышим, что русские уже, неведомо для нас, укрепились там… Мы должны немедля послать наших людей туда, чтобы не быть застигнутыми врасплох ни в Кабуле, ни в Бухаре, – мы должны действовать решительно и быстро! Наша политика должна быть в Азии такой же, как в Европе! Сокрушить русскую мощь!

Лорд Элленборо опустился на свое место под гул общего одобрения…

Через два дня сэру Джону Малькольму было послано разрешение направить своих людей в Синд, вверх по Инду, а оттуда через Кабул в Бухару.

А лейтенант Артур Конноли, привезший депеши из Бомбея в Лондон, был послан в Индию необычным путем: через Петербург в Тифлис, оттуда в Персию и через Герат и Кабул в Синд…

Конноли было поручено проехать по пути возможного похода русских армий на Индию из Персии, чтобы проверить, насколько осуществимо такое вторжение.

Экспедиции же, направленной из Бомбея по Инду и далее до Бухары, надлежало уяснить, насколько возможно нападение России через Среднюю Азию и Афганистан.

Сверх того Элленборо приказал генерал-губернатору лорду Бентинку под видом торговцев направить шпионов на юг от Каспийского моря, чтобы проверить, не ведется ли и там подготовка к походу на Индию.

5

Весть о гибели русской миссии в Тегеране дошла до Орска с караванами ранее, чем официальные известия из столицы.

На базарах Ирана и Афганистана, в Хиве и Бухаре толковали о том, что инглизы приложили свою руку к убийству российского посланника.

О том же писал Виткевичу Сузин из Оренбурга, посылая газеты и журналы, русские и английские.

Ян с интересом ждал, как же поступит петербургское правительство.

Он, конечно, не мог знать, что Нессельроде уже взвалил вину на самого Грибоедова и писал Паскевичу: «Умоляю вас беречь англичан и не давать веры слухам, которые распространяются про них».

Когда Ян развернул газеты, изумлению его не было предела…

Император Николай милостиво принял в Зимнем дворце специального посла, внука шаха Хосров-мирзу и сказал:

– Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие.

А в знак примирения он принял дар от шаха иранского: знаменитый бриллиант, некогда похищенный Надиром-шахом в Индии… Лондонские газеты писали с ехидством, что алмаз этот – «цена крови Грибоедова».

Виткевич был глубока потрясен: какая подлость, какая низость! И только из-за нежелания ссориться с англичанами. Так вот как платит царь верным своим слугам!

Много дней и недель мучился Виткевич, снова и снова возвращаясь к мысли о побеге.

И вдруг неожиданный случай опять круто повернул его судьбу.

В Орск, по пути в Оренбург, осенью 1829 года прибыл Александр фон Гумбольдт, прославленный путешественник, исследователь Нового Света. Встреченный пограничными властями как высочайшая особа (его во многих местах величали «принцем Гумбольтовым»), Гумбольдт помещен был в доме богатого купца.

Скинув длинное темное пальто и оставшись в неизменном во все время путешествия коричневом фраке с белым галстуком, Гумбольдт сейчас же спросил, нельзя ли пригласить к нему дельного переводчика, знающего и турецкий, и французский языки.

Когда в комнату, занятую приезжим, вошел худощавый, немного выше среднего роста солдат, туго затянутый в белые лосины, темно-зеленый мундир, и, стукнув каблуками, вытянулся «во фронт» перед Гумбольдтом, у последнего вытянулось лицо… Обыкновенный солдат? Какой мог быть от него толк?

Но вошедший почтительно и вместе с тем с большим достоинством на отличном французском языке спросил:

– Что угодно будет приказать вашему превосходительству?

Гумбольдт пристально взглянул на солдата: черные глаза, глубоко сидящие под нависшими бровями, крутой подбородок – все черты лица говорили о человеке незаурядном.

– Садитесь, мой друг, – ответил по-французски Гумбольдт. – Позвольте вам задать сперва вопрос: кто вы, как сюда попали? Да, знаете ли вы, кто я? Или мне необходимо представиться?

– Я имею честь говорить со знаменитым путешественником и ученым Александром фон Гумбольдтом, – ответил Виткевич по-французски и неожиданно перешел на английский язык. – Разрешите мне далее говорить на языке, которого здесь никто не понимает.

Гумбольдт утвердительно кивнул. Виткевич кратко, но точно изложил ему свою грустную историю.

– Чего же вы ждете от будущего? Чего добиваетесь? – спросил Гумбольдт, выслушав Виткевича.

Ян смутился, не решаясь рассказывать о терзавших, его сомнениях. Гумбольдт внимательно посмотрел на него, на мгновение задумался.

– Хорошо, – ласково сказал он, – я понимаю затруднительность вашего положения. Позвольте же мне вмешаться в вашу судьбу, раз уж случай свел нас… А теперь помогите мне разобрать вот этот турецкий текст!

Гумбольдт остался очень доволен знаниями Виткевича и всерьез решил подумать о его судьбе.

Из Орска путешественник отправился в Оренбург. Военный губернатор генерал Эссен, как выяснилось, выехал из города накануне. Сановник почел себя оскорбленным полученным ранее от Гумбольдта письмом с просьбой раздобыть некоторых животных Оренбургского края и не пожелал с ним встретиться.

Забота принять знатного гостя выпала председателю Пограничной комиссии полковнику Генсу. Он устроил национальный казахский праздник с борьбой, скачками, плясками и песнями. Особенно позабавила Гумбольдта своеобразная игра: вытаскивание ртом из котла с кашей серебряного рубля…

Когда праздник окончился, Генс пригласил Гумбольдта на обед. Представляя гостю свою семью, Генс подвел к нему молодого офицера и сказал:

– Вот зять мой, супруг дочери Александры, Адольф Иванович Обнинский.

– Очень приятно… Вы поляк? – живо спросил Гумбольдт.

Получив утвердительный ответ, он на миг задумался, а затем попросил у хозяина разрешения отнять у него несколько минут для приватного разговора. Генс провел гостя в кабинет, и здесь, глядя из окна на широкую немощеную площадь, по которой ветер гнал тучи песка, Гумбольдт рассказал о встреченном в Орске молодом поляке, о его замечательных способностях к языкам, о его обширных знаниях, уме, выдержке.

– Не оставляйте его погибать в далеком Орске! Возьмите его к себе, он будет чрезвычайно полезен вам, полковник, ручаюсь вам.

Генс сказал, что уже знает об этом молодом человеке. Некоторые ссыльные поляки уже служат в Оренбурге в Пограничной комиссии, но с Виткевичем труднее, так как он сдан в солдаты без выслуги.

– Ручаться за успех, барон, не буду, но приложу старания, чтобы исполнить вашу просьбу.

Возвратившись в Петербург, Гумбольдт также не преминул замолвить словечко за своего польского протеже в беседе с сильными мира сего.

На счастье, в это время решено было заменить в Оренбурге Эссена генералом графом Павлом Петровичем Сухтеленом. Это был человек хорошо образованный, умный, благожелательный.

На Сухтелена в Оренбурге была возложена важная миссия.

Константин Константинович Родофиникин, начальник Азиатского департамента Министерства иностранных дел, доверенное лицо вице-канцлера Нессельроде, показал Сухтелену свое письмо к Эссену. В нем еще два года назад, летом 1828 года, сообщалось тогдашнему военному губернатору Оренбурга о намерении правительства «сделать поиск на Хиву».

– Хива – заноза во владениях наших, и чем ранее мы ее удалим, тем лучше, – сказал Сухтелену Родофиникин. – Его величество поручает сделать это вам.

Сухтелен ехал в Оренбург с твердой решимостью выполнить поручение. Естественно, он охотно принял ходатайство о причислении к Пограничной комиссии человека, хорошо владеющего восточными языками, дельного и энергичного.

В силу стечения столь удачных обстоятельств солдат Орского линейного батальона Иван Викторович Виткевич в 1830 году был вызван из Орска и прикомандирован к Оренбургской Пограничной комиссии.

6

В октябре 1829 года, вскоре после заключения мира между Россией и Турцией, Артур Конноли в качестве путешественника прибыл из Лондона в столицу Российской империи.

В Петербурге к нему присоединились капитан бомбейской пехоты Стронг и капитан английского флота Уиллок, из числа многочисленных английских агентов в России.

«Любознательность» англичан в России была настолько очевидна, что III Отделение доносило Николаю:

«…Англия ведет здесь систематический шпионаж, и ее происки направлены не только на то, чтобы своевременно добывать нужные сведения о политических планах нашего кабинета, но и чтобы воздействовать на него путем внушения ложных конфиденциальных сведений. Верность некоторых низших чиновников и агентов находится под сомнением. Дом графа Людольфа считают очагом шпионажа английского».

Британский шпионаж опирался в России, как повсюду, на британские коммерческие фирмы. В Петербурге из ста пятидесяти крупнейших торговых и банкирских домов две пятых были английскими. В Архангельске орудовал купеческий дом Бранта, державший в своих руках значительную часть вывозной и ввозной торговли на Севере и владевший большим флотом. Такие же фирмы работали в Одессе, в Тифлисе.

Разъездные резиденты, вроде «путешественника» Конноли и его спутников, получали необходимые сведения и помощь от постоянных резидентов – коммерсантов.

Конноли представился британскому послу в Петербурге лорду Гейтсбери.

Посол подвел лейтенанта к широкому окну кабинета, выходящему на Неву, и, указывая на Петропавловскую крепость на противоположном берегу реки, сказал:

– Вон там, видите серую каменную громаду – это в России соответствует нашему Вестминстерскому дворцу. Не понимаете? У нас на берегу Темзы высится здание парламента, а здесь – государственная тюрьма. Это и есть «матушка Россия».

Последние два слова Гейтсбери произнес по-русски…

– Будьте осторожны, лейтенант, чтобы не очутиться там, за этими толстыми крепостными стенами! Но будьте также зорки и настойчивы: вам поручена важная миссия. Лорд Элленборо писал мне, что от результатов вашей поездки зависят наши действия в Персии – для защиты Индии с этой стороны.

Конноли и его спутники ехали не торопясь и больше месяца употребили на путешествие от Петербурга до Тифлиса, изучая состояние дорог, высматривая, нет ли признаков военных приготовлений.

Из Тифлиса они направились в Тебриз. Здесь, в центре Персидского Азербайджана, в резиденции наследника престола и месте пребывания британского посольства, Конноли и его сотоварищи задержались почти на три месяца. Посланник Макдональд подробно информировал Конноли, Стронга и Уиллока.

– На Хиву давно устремлены взоры Петербурга, – говорил Макдональд. – Экспедиция Муравьева в 1819 году – только первая разведка возможности отсюда, через Хиву, пройти к Оксусу и с этой базы, через Балх и Кабул, ринуться на Индию… Но путь этот труден, так как немало пришлось бы положить усилий для покорения Хивы и замирения разбойничьих племен туркменов. Мы думаем, что вероятнее и осуществимее для русских – действовать через Персию. Астрабад – удобный порт на Каспийском море, где Россия одна содержит военный флот. Отсюда армия может двинуться на Герат. В Тегеране считают своею эту древнюю столицу Хорасана, и русским было бы нетрудно склонить преемника Фатхали-шаха к совместному походу для овладения Гератом. А обосновавшись там, русские через Центральный Афганистан двинутся к нижнему течению Инда.

– Именно об этом и говорил мне лорд Элленборо! – воскликнул Конноли.

– Вот потому-то ваша основная задача – внимательно исследовать этот предполагаемый путь русского нашествия!

* * *

В дни, когда Конноли добрался до Тебриза в конце 1829 года, Бернс отправился в давно задуманное путешествие вверх по Инду. Но едва он проделал половину пути, как в самом начале 1830 года его нагнал гонец с депешей от генерал-губернатора. Лорд Бентинк предписывал Бернсу вернуться в Бомбей, «…так как опасно возбуждать недоверчивость правителей Синда и других туземных властей исполнением такого предприятия».

Обескураженный вернулся Бернс в Бомбей. Малькольм немедленно пригласил его к себе и посоветовал не падать духом.

– Вы увлекаетесь Тацитом, я знаю. Берите же у него уроки терпения, настойчивости, мудрости… Еще ничего не пропало, вы повторите в обратном направлении плавание Александра Македонского по Инду!

Малькольму нравился Бернс: в нем он видел себя столь же молодого, тридцать лет назад начинающего, как и Бернс, свою карьеру.

– Вы еще молоды, – сказал он на прощанье, – и вы смените ваши лейтенантские знаки на генеральские!

Малькольм перевел Бернса из армии в политический департамент – важнейший отдел британской администрации, ведавший всей дипломатической и разведывательной деятельностью в сопредельных с Индией странах.

Двадцатипятилетний лейтенант был назначен помощником резидента в уже знакомом ему Катче, отделявшем на западе Британскую Индию от устьев Инда.

В Катче и провел Бернс год, продолжая готовиться к странствиям по тем местам, где в древности побывал его великий тезка.

«Я повесил свою саблю в зале и вступил в кабинет как штатский, – писал он домой. – Мое честолюбие в том, чтобы путешествовать».

Английские путешествия издавна были предприятиями особого рода, и по следам неутомимых «глобтроттеров» двигались купцы и завоеватели…

7

Орск – город лишь по названию. А Оренбург – настоящий город и притом город европейский, ибо лежит на западном берегу реки Урал, отделяющей Европу от Азии.

Прямые, ровные, широкие улицы, перекрещивающиеся под прямым углом; дома ампирного стиля, кремовые и розовые, с белыми колоннами; Дворянское собрание, губернаторский дом, присутственные места, гауптвахта, казармы. На окраине города – Татарская слобода с мечетями, глиняными стенами-изгородями, отделяющими кривые переулки от таких же глиняных с плоскими крышами домиков.

Таков внешний облик столицы обширного края, простирающегося на тысячи верст к востоку от Урала. Здесь – опорный центр политики Российской империи в необозримых пространствах Центральной Азии. Здесь средоточие русской торговли с ханствами между Сыром и Аму, с Афганистаном и далее с Индией.

В городе – отделения богатых купеческих фирм. А за Уралом, в Илецке, длинное невысокое здание Менового двора, где принимаются торговые караваны и производится торговля.

Общество в Оренбурге – военно-чиновничье и купеческое, и заметное место в нем принадлежит ссыльным полякам.

Томаш Зан – поэт, ученый, умница, друг Мицкевича – принят как свой в лучших домах города. Военный губернатор Сухтелен высоко ценит его труд по изучению природы, естественных богатств, этнографии и истории Оренбургского края и степей. Адам Сузин – бухгалтер Пограничной комиссии – также на отличном счету в оренбургском обществе.

Председатель Пограничной комиссии полковник Григорий Федорович Генс – образованный, умный, сердечный человек, глубокий знаток жизни, быта, политики не только подвластных России казахов, но и государств Центральной Азии и даже Афганистана. В Пограничной комиссии Генс собрал людей живых, деятельных, пытливых.

Встретил он Виткевича дружелюбно и определил его переводчиком для особых поручений…

Устроившись на отведенной ему квартире, Ян написал записку Зану, с которым был знаком лишь заочно, и попросил свидания.

Оно произошло под вечер на земляном валу, окружавшем Оренбург и служившем местом прогулок для горожан. Глазу открывалась за Уралом необозримая степь, но в отличие от Орска в степи этой были разбросаны лесочки, рощи, невысокие холмы, на которых расположились военные лагери, дачи оренбургской знати. Вал в четырех местах прерывался железными воротами, у которых стояли казармы для несших охрану воинских частей.

Томаш Зан пришел на свидание во всем черном, с белым шейным платком, заколотым голубой булавкой. Он сердечно пожал руку Виткевичу, потом обнял его, крепко прижал к груди…

Так приветствовали Виткевича впервые после многих-многих лет…

Виткевич же, давно отвыкший от теплоты и сердечности человеческих отношений, сразу почуял в этом сухощавом, затянутом в черное, похожем на филина человеке необыкновенное обаяние, которому когда-то подчинился и Мицкевич и которое сделало Томаша Зана духовным наставником и руководителем молодежи в Вильно.

Виткевич и Зан медленно прогуливались по широкому и пустынному в этот час валу.

– Старайтесь лучше узнать языки татарский, киргизский, – говорил Зан. – Изучайте все, что относится к Бухаре и Хиве. Узнайте край этот. Дайте узнать себя—и участь ваша переменится к лучшему. Поверьте слову моему, здесь замышляются большие предприятия, и предстанет и перед вами арена, на коей вы отличитесь!

Ян внимательно слушал. Когда Зан замолк, Виткевич, скрестив руки на груди, повернулся к собеседнику.

– Верю вам, – чуть глуховатым голосом произнес Виткевич. – Уже шесть с лишним лет под солдатской лямкой вопрошаю я судьбу: что сулит она мне далее, и во тьме грядущего я доселе ничего не различил… Ворочусь ли туда, где сердце мое осталось, – в отчизну, или суждено здесь окончить свои дни… И что делать мне с собою, с силами моими, знаниями?

Зан остановился и положил руку на плечо Виткевича, приглашая его замедлить шаг.

– Мой милый Ян, вы молоды, но уже многое испытали. Судьба закалила вас. Обстоятельства теперь складываются благоприятно. Так не мучайте себя напрасными сомнениями, отдайтесь на волю обстоятельств, коими и мы, друзья ваши, способны управлять в ваших интересах, да и вы можете направлять к своей пользе. Учитесь, работайте, там видно будет.

Министерство иностранных дел проявляло большую озабоченность получением сведений «о Бухарин, преимущественно о торговле сего государства и его внешних отношениях между прочим, и в Хиве», – так писал Нессельроде в инструкции Грибоедову, поручая ему производить «разыскания о древнейших и новейших известиях, относящихся до торговых караванных путей, идущих от берегов Каспийского моря в Индию и в сопредельные оной земли».

Точно такие же инструкции преподал Азиатский департамент и Генсу, назначая его председателем Пограничной комиссии.

Генс тщательно изучал земли между Сыром – Яксартом и Аму – Оксусом через своих агентов: торговцев, бродячих дервишей паломников. Дабы ввести Виткевича в курс дела, он приказал ему познакомиться с накопленными материалами.

– Средняя Азия для России много важнее, чем Африка для англичан, – сказал Генс Яну, – и нам надобно сперва хорошо узнать ее!

Виткевич погрузился с головой в богатый архив Пограничной комиссии, собранный неустанными трудами Генса: тут были материалы о Хиве, Бухаре, Коканде, Ташкенте, о кочевниках – туркменах и казахах, об отношениях между ханствами Средней Азии и об их сношениях с Россией и со странами по ту сторону Аму – Афганистаном, Пенджабом, Кашмиром, Индией.

Внимание Яна привлекли многочисленные записи расспросов выходцев из этих стран – купцов, паломников и возвращавшихся из плена русских подданных. Они рисовали живую, яркую картину быта и нравов, столь отличных от европейских, и возбуждали желание самому окунуться в жизнь столь пеструю, полную неожиданностей, опасную и вместе с тем увлекательную…

Но Ян разглядел и прозаическую, сугубо деловую сторону в том, что читал: российская торговля уверенно проложила дорогу через пески и пустыни до Бухары и далее в Кабул и устремилась к Инду. Караванный путь этот существовал с незапамятных времен, по нему ходили послы Бабура к Ивану Грозному. Степные кочевники-разбойники грабили караваны, угоняли людей в рабство. Средоточием этого разбойничьего промысла была Хива. На двенадцать-четырнадцать миллионов рублей товаров проходило из России и в Россию по этим путям, и оборот торговли неизменно возрастал от года к году. Поэтому и убытки от хивинцев становились чувствительнее, тем более, что хан хивинский обложил русские товары вчетверо большей, чем обычная, пошлиной…

Об экспедиции Муравьева Виткевич знал из прочитанной еще в Орске его книги. А в архиве Пограничной комиссии он познакомился с докладной запиской Ефремова, в 1806 году представившего министру иностранных дел Румянцеву план экспедиции для «замирения Хивы».

Румянцев, невзлюбивший Ефремова, никакого хода записке не дал. Так же поступил и сменивший его Новосильцев…

– Новосильцев! – воскликнул Ян. – Никак не думал я, что снова мы повстречаемся…

Отложил в сторону бумаги и задумался… И снова перед ним толстый, плюгавый человек, весь трясясь, кричит:

– Попался, попался! В Сибири сгною!

Тысячи верст и сотни дней легли между тем памятным вечером в кабинете Новосильцева в Вильно и нынешним днем в архиве Пограничной комиссии в Оренбурге…

«Разве я тот же Ян, с таким же пылом юности? Двадцать два года – не шестнадцать… Что же я приобрел взамен потерянного?»

Ян не успел ответить на вопрос, который не раз задавал самому себе. Генс потребовал его к себе и сказал:

– В Оренбург с караваном прибыл от хана бухарского посланец Балты Кули-бек. Отправляйтесь в Меновой двор и сопроводите посланца с подобающим уважением в Пограничную комиссию. Граф Сухтелен примет его.

Меновой двор, как всегда, оглушил Виткевича ревом верблюдов, криком ишаков, разноязычным говором погонщиков верблюдов, носильщиков, торговцев, нищих.

В лучшем каравансарае, под навесом, на высоком помосте важно восседал пожилой бухарец в трех, надетых один на другой, халатах, в ослепительно белой чалме.

– Ассалам алейкум, – сказал Виткевич, приблизившись к помосту и прижав руки к груди.

– Ваалейкум ассалам, – неторопливо ответил посланец из Бухары, поглаживая бороду.

– Высокочтимый граф, военный губернатор и командир Отдельного Оренбургского корпуса повелел мне сопроводить вашу высокую личность в отведенную вам резиденцию, достойную славы и могущества благоухающего доблестями благочестия эмира, вашего повелителя, и отвечающую высокому сану вашей личности.

Балты Кули-бек неторопливо сошел с помоста, сел на коня и в сопровождении своих слуг и Виткевича проследовал в город…

После обильного угощения посланец объявил Генсу, что повелитель правоверных, средоточие наук, благоустройства и славы, шлет его, своего слугу и раба, к подножию престола государя императора, дабы испросить помощь против дерзости и коварства недостойного и презренного хана хивинского Алакули. Сей нечестивец и вероотступник чинит разбой и грабеж. Коварные инглязы, как то доподлинно стало известно преславному эмиру, всячески побуждают хана Алакули к нападению на Бухару.

– Дела хана хивинского худы, – сказал Генс, – а от дурных семян – дурной плод! По незначительности л бессилию своему Хива не может причинить могущественной России большого вреда, но терпению нашего всемилостивейшего государя – да продлит господь дни его! – настает предел… А потому и обращение его высочества эмира будет доведено до государя императора и не останется без милостивого ответа.

Балты Кули выразил удовлетворение и сказал, что его повелитель, желая сделать угодное могущественному монарху Севера, приказал отпустить из неволи шестерых русских пленников, и он, Балты Кули, просит принять их.

Граф Сухтелен оказал посланцу эмира подобающий по обычаям восточной дипломатии прием и, дабы показать военную мощь империи, пригласил Балты Кули в ожидании ответа из Петербурга присутствовать на маневрах войск Оренбургского отдельного корпуса.

Целую неделю Виткевич как переводчик провел с бухарским посланцем, расспрашивая его о Бухаре, рассказывая о России.

– Бухара, – говорил Балты Кули, – существует издревле, и в ее степях побывал Искандер Зулькарнайн. Слава Бухары была столь велика, что пророк Мухаммед – да благословит и да приветствует его бог! – сказал: «Я слышал от архангела Гавриила – благословение божие ему! – что на Востоке есть место, называемое Хорасан, и в этой области есть три города, которые предстанут в день страшного суда, украшенные яхонтом и кораллами». Пророк – да благословит и да приветствует его бог! – сказал: «Гавриил, скажи имена этих городов». Гавриил – мир ему! – отвечал: «Один из этих городов называется по-арабски Косымия, а по-персидски Башкард, другой по-арабски Самаран, а по-персидски Самарканд, а третий по-арабски называется Фахира, а по-персидски Бухара». Пророк спросил: «Гавриил! Отчего город этот называется Фахира?» Гавриил ответил: «Потому что в день страшного суда город этот будет чувствовать гордость (фахр) перед всеми другими городами по множеству погребенных в нем мучеников за веру». И Бухара стала и пребывает крепостью ислама и веры, – заключил свой рассказ Балты Кули.

Генс приказал Яну опросить приведенных из Бухары русских пленников. Один из них, мещанин из города Ярославля Зиновьев, попал в Бухару еще в 1825 году и был свидетелем того, как престолом овладел нынешний эмир Нассыр-Улла.

Новый эмир включил русских пленников, человек до тридцати, в свою личную охрану, создав нечто вроде дворцовой гвардии, на которую он мог положиться, так, как не очень доверял своим сарбазам.

«С той поры, – говорил Зиновьев, – жил я у бухарского эмира, и житье, нечего сказать, было мне хорошее и привольное, как и всем русским пленникам его. Кормили нас хорошо, гуляли мы по воле, только караул дворцовый отбывали, а караул такой, что возьмешь постель свою под мышки, да и отправляешься под вороты…

Эмир Нассыр-Улла был всем хорош, и народ любил бы его, да одолел его плотский грех, и уже не знает он тут ни чести, ни правды, не боится ни людей, ни бога, не разбирает ни возрасту, ни полу».

Виткевич из рассказов других пленников, бывших гвардейцев эмира, узнал, что в бухарском арсенале хранятся бронзовые легкие четырех– и шестифутовые пушки; лафетов для них нет, и никто из них стрелять не умеет…

Осторожно спрошенный Виткевичем Балты Кули подтвердил, что эмиру очень надобны знающие пушечное дело люди…

Тогда Сухтелен приказал собрать артиллерию всего корпуса в лощине, а сам со штабом и бухарским гостем расположился на холме.

– Сейчас, ваша милость, – сказал он Балты Кули, – мы дадим залп в честь вашего пресветлого и славного повелителя и нашего друга, Багадур-хана Нассыр-Улла, да продлит господь его дни!

Сухтелен махнул платком. Пламя вырвалось из жерл сотни пушек, и раскаты грома разнеслись далеко, отдаваясь эхом в холмах…

Балты Кули, никогда дотоле не слыхавший артиллерийских залпов, чуть не свалился с лошади…

Довольный произведенным эффектом, Сухтелен обратился к Виткевичу:

– Скажи ему, что у нашего могущественного государя таких пушек тысячи и тысячи, нет крепостных стен, какие устояли бы против них!..