Текст книги "Дуэль в Кабуле"

Автор книги: Михаил Гус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

3

Вечером того же дня Виткевич был у Томаша Зана в его скромной квартирке при музее.

Друзья крепко обнялись, поцеловались. Зан раскупорил пузатую бутылку польской старки – посылка от друзей из Вильно. Виткевич неторопливо излагал все перипетии своего необычайного странствования:

– В Бухаре видел я варварство в полном и открытом его виде: жизнь человеческая там не ставится ни во что и зависит только от произвола владыки, обычно жестокого и неразумного.

Зан невесело усмехнулся.

– Незачем так далеко ездить, дабы в том удостовериться!

Виткевич горячо воскликнул:

– Европейское обличье варварства азиатского омерзительно, и мы с тобой, Томаш, питомцы Новосильцева, это испытали! В Бухаре народ трудолюбивый, мирный. Ежели бы ты своими глазами видел, с каким искусством изукрашены мечети и медресе лепными и резными орнаментами! Погляди, я, как умел, срисовал портал мечети Калли.

Зан с интересом рассматривал рисунок. Виткевич, недурной рисовальщик, удачно передал затейливые узоры резьбы по дереву и алебастру.

– Архитектура мусульманская, – сказал Ян, – со своими куполами и башнями минаретов хранит в себе глубокое внутреннее толкование: башня стремится ввысь, а купол все прижимает к земле, придавливает, скрывает. Так и народ. Коран придавливает его, обрекает на покорность деспотам светским и духовным, но народ рвется на волю… И на самой маленькой колонне у входа в самую маленькую мечеть – а их в Бухаре сотни – искусные руки в резьбе изливают чаяния народа…

– Ты что-то расфилософствовался, друже! – сказал Зан. – Выпьем-ка лучше нашей родной старки.

Виткевич поднял рюмку, наполненную желтоватой густой влагой, посмотрел на свет…

– Польша, – тихо промолвил он, – отчизна… Я понимаю императора: в польской свободе он видит своего заклятого врага. Но англичане! Подлые иезуиты! Пальмерстон, бестия, подсылает своих эмиссаров на Кавказ – будоражить в тамошних народах мечты об освобождении и тут же заверяет императора, что никогда не поддержит «бессмысленных планов восстановления королевства польского».

Виткевич залпом опорожнил рюмку… Зан последовал его примеру. Виткевич снова заговорил:

– Намедни говорил я у Перовского, что надобно поддержать народ афганский, который защищает свою независимость и свободу. От того польза была бы и нам. А Перовский о другом думает: как бы стремления афганцев, их умного и сильного властителя Дост Мухаммеда повернуть против Англии, чтобы оказать давление на нее в Турции, Персии… Сделать судьбу народа картой в политической игре между Англией и Россией. Виткевич снова умолк. Молчал и Зан.

4

Перовский решил задержать Гусейна Али в Оренбурге до получения ответа из Петербурга.

В обстоятельной записке Нессельроде он излагал, что «…если покровительство России удержит Дост Мухаммеда на престоле, то он, без сомнения, из признательности останется добрым другом нашим и врагом англичан. Он разобщит их от Средней Азии, положит преграду торговому властолюбию их, усмирит хивинцев, а если потребуется, и бухарцев и будет способствовать распространению нашей торговли. У Дост Мухаммеда войска достаточно, но денежные средства истощены; посему всего лучше было бы послать к нему русские сукна и нанку, в которые он одевает своих солдат и которые в Афганистане будут иметь тройную и четверную цену. Товары эти посланник кабульский мог бы взять у заводчиков наших в долг, за поручительством известного торгового дома. И мера эта, познакомив с нашими товарами афганцев, усилила бы их сбыт. Сверх того можно послать в Кабул русских офицеров и даже оружейников под видом частных путешественников».

Записка Перовского была в Петербурге прочтена внимательно. Николай приказал запросить Симонича, что такое Афганистан, что там делается, что возможно предпринять.

Симонич отвечал, что владельцы кандагарские Кохандильхан и его братья признают шаха персидского своим сюзереном, согласны платить ему подать – с тем чтобы за ними и их потомками были сохранены их владения и Персия защищала бы их от врагов. Это «внезапное, неожиданное подчинение» шаху Симонич пояснял страхом, который испытывают кандагарские принцы перед Камраном Гератским, ненавидящим Баракзаев, и перед Ранджит Сингом, уже захватившим Пешавар. В Тегеран прибыл из Бухары посланец самого Дост Мухаммеда кабульского Ибрагим Ходжа. Эмир кабульский, по примеру своих кандагарских братьев, также признает себя вассалом шаха и просит его помощи и защиты.

Действительно Дост Мухаммед писал шаху, что «вовлечен в непрерывные, непрекращающиеся войны с нечестивыми сикхами», от которых страдают Кабул, Кандагар, Хорасан, а их благополучие не может быть отделено от интересов Персии.

«Если даже мои дела придут в расстройство и ваше величество не обратит внимания на положение в этих областях, я тем не менее не прекращу борьбу с сикхами, пока буду способен; но если окажется, что я не в состоянии сопротивляться этому дьявольскому племени, то у меня не будет иного выбора, как соединиться с англичанами, которые тем самым получат полную власть над всем Афганистаном, и тогда останется только смотреть, до какого места и какого размера достигнет пламя силы этой нации».

Сообщая обо всем этом, Симонич рекомендовал составить из афганских областей конфедерацию под покровительством Персии и ручательством России; но предварительно он считал, что необходимо усмирить Герат.

Молодой шах персидский Махмуд поклялся отомстить за неудачу, которую потерпел под Гератом в 1833 году, и решил предпринять новый поход.

В Лондоне переполошились.

Президент Контрольного Совета сэр Джон Гобхауз в своем выступлении в палате общин сказал:

– Лучшие авторитеты считают, что Герат и его ближайшая округа наиболее важны из всех городов и государств в Центральной Азии и что властитель Герата, имея достаточно сил, в состоянии поддерживать равновесие между Персией и Афганистаном и тем самым контролировать положение в непосредственной близости к Индии.

Британский посол Эллис отправился к Симоничу и заявил:

– Афганистан есть граница нашей Индийской империи. Ни одно государство Европы не имеет ни политических, ни торговых отношений с этой страной. Поэтому я не могу скрыть, что британское правительство будет рассматривать всякое – прямое или косвенное – вмешательство в дела Афганистана как враждебный акт.

Пальмерстон решил, что Эллис недостаточно энергичен. Послом в Тегеране был назначен Макнил.

Глава правительства шаха Ходжа-Мирза-Агаси очень верно отозвался о назначении Макнила, с которым он был знаком с давних пор:

– Я знаю английскую манеру. Сперва они посылают в страну врача, чтобы прощупать наш пульс, а затем хирурга, чтобы сделать нам кровопускание; и тогда за ними следуют офицеры, и они распоряжаются нашей страной, как их предшественники распоряжались нашими телами….

Прибыв в Персию, Макнил написал: «С момента моего возвращения в Персию ничто так сильно не потрясло меня, как обнаруживаемые мною повсюду доказательства роста русского влияния на правительство и почти не поддающийся учету упадок нашего влияния».

Поэтому Макнил считал необходимым любым способом не допустить похода шаха на Герат. В этом он видел свою первую и важнейшую задачу.

Симонич же придерживался мнения, что надлежит помочь шаху в его планах и поддержать желание владетелей Кандагара и Кабула подчиниться шаху. Это обязало бы их оказать помощь в овладении Гератом.

Ознакомившись с ответом Симонича, Николай приказал вытребовать Гусейна Али в Петербург.

Получив предписание от Нессельроде, Перовский решил отправить кабульского посланца в сопровождении Виткевича, как хорошо знающего все обстоятельства дел афганских и среднеазиатских.

И этой же осенью 1836 года лорд Окленд принял решение послать в Кабул с «коммерческой миссией» Александра Бернса. 21 ноября 1836 года Бернс отплыл из Бомбея к устью Инда – по маршруту первого своего путешествия в 1832 году.

Виткевич и Гусейн Али тем временем прибыли в Санкт-Петербург.

НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ

1

Коляска, въезжавшая в Санкт-Петербург по московскому тракту, остановилась у заставы.

Виткевич соскочил на землю, чтобы немного размяться после утомительной тряски, пока солдат, вышедший из караульного помещения, рассматривал подорожные. Гусейн Али, закутанный в тулуп, хотя мороза еще не было, высунулся из коляски.

– Вот и столица, – сказал Виткевич. – Сейчас въедем.

Солдат вернул подорожные, ямщик хлестнул лошадей, коляска покатила по булыжной мостовой. Замелькали кресты и памятники кладбища. Потянулась широкая и пустынная улица, затем другая, третья, и, проехав вдоль Фонтанки, коляска свернула на Невский.

И Виткевич, и его спутник афганец с жадным любопытством смотрели на развертывавшуюся перед их глазами панораму. Афганец впервые видел европейский город. Вытянувшиеся в одну линию здания с колоннами, портиками и аркадами поражали его своей величественностью.

Проехали Аничков мост. Проплыли мимо вздыбленные кони. Театр… Полукруглая колоннада Казанского собора. Гостиный двор… Слева и справа безукоризненно расчерченные архитектором фасады дворцов… Еще мост… Еще мост… И вот Адмиралтейство со своим золоченым шпилем…

Строгая, парадная, но мертвенная красота… Огромные площади, широкие улицы, торцовые мостовые…

Коляска, выехав на площадь перед Адмиралтейством, свернула и остановилась перед зданием, где находилось министерство иностранных дел.

Дежурный чиновник провел Виткевича и афганца в приемную Азиатского департамента и скрылся за дверью кабинета.

Из него тут же вышел Родофиникин, со звездой на груди, с зеленым козырьком над глазами. Для своих семидесяти шести лет он был удивительно прям, бодр…

Виткевич представился ему, представил Гусейна Али, вручил пакеты от Перовского.

– Вы утомлены дорогой, уважаемый господин Гусейн Али, – сказал Родофиникин по-персидски, и афганец, не ожидавший обращения на понятном ему языке, радостно улыбнулся.

– Отдохните, посмотрите наш город, и тогда мы перейдем к делам… Вице-канцлер сожалеет, что не может тотчас же принять вас, так как не совсем здоров. Мы просим вас пребывать в столице в качестве частного лица, купца, приехавшего за мехами – дабы не привлекать внимания к вашей миссии.

Гусейн Али согласно кивнул головой.

– Для вас отведена резиденция в тихой, отдаленной части Санкт-Петербурга, – продолжал Родофиникин. – Состоять при вас будет специальный переводчик… А сейчас господин поручик доставит вас в назначенный вам дом.

Гусейн Али в изысканных выражениях восточного дипломатического этикета поблагодарил Родофиникина и выразил надежду лично представиться могущественному государю, царю царей, к которому привез письмо повелителя правоверных, высокочтимого эмира Дост Мухаммеда.

Родофиникин ответствовал, что его величества в данное время нет в столице, и попросил Гусейна Али передать письмо эмира.

На мгновение задумавшись, афганец неохотно достал пакет и вручил его Родофиникину.

Провожаемый директором Азиатского департамента до крыльца, Гусейн Али в сопровождении Виткевича покинул министерство.

В коляску с ними сел чиновник, представившийся как старший помощник экспедитора, коллежский секретарь Прейс.

Тощий, с серо-желтым лицом, белобрысый Прейс вызвал у Виткевича почему-то чувство брезгливости.

Гусейна Али поместили на Елагинском острове, на вилле в отдаленном углу Английского парка, позади дворца императрицы, возведенного Гваренги.

Виткевич, сдав своего спутника, отправился в «Отель де Пари», на Малой Морской, указанный ему Прейсом. Очень ему хотелось отдохнуть и выспаться после того, как с курьерской быстротой он проскакал две с четвертью тысячи верст от Оренбурга до столицы. Но пришлось немедленно отправиться в Университет к профессору восточных языков Сенковскому, дабы из его студентов-учеников определить к афганцу толкового переводчика.

О Сенковском Виткевич знал от Зана: Мицкевич назвал Юзефа Сенковского, переименовавшегося в Осипа Ивановича, ренегатом; и Сенковский своей враждебностью к Польше, ко всему польскому, желавший заставить позабыть, что он поляк, заслужил у многих немалое презрение…

Отыскав профессора в Университете, Виткевич увидел полного человека с неприятным рябым лицом.

Ян изложил цель своего посещения. Уловив в его речи оттенок польского акцента, Сенковский ответил по-польски.

Виткевич недоуменно взглянул на профессора и сказал по-русски:

– Я – офицер Российской императорской армии, поручик Оренбургского казачьего полка, адъютант военного губернатора.

Сенковский чуть пожал плечами и перешел на персидский язык.

Со студентом-переводчиком, выбранным Сенковским, Виткевич переговорил с глазу на глаз. Разъяснив секретность поручаемого ему дела, он препроводил его на Елагин остров.

Надо же было так случиться, что Виткевич, возвращаясь с Елагина острова, не спеша прогуливался по Английской набережной. Не успел он пройти и десятка шагов, как увидел идущего навстречу грузного человека небольшого роста в шубе внакидку…

Ян вздрогнул: он узнал в нем Новосильцева…

Они поравнялись. Взгляд Новосильцева невольна задержался на подтянутом щеголеватом казачьем офицере в высокой смушковой шапке, с султаном из белых и черных перьев и серебряными и золотыми кистями…

С шапки Новосильцев перевел взор на лицо офицера и вдруг остановился, подойдя почти вплотную к Виткевичу.

– Мы знакомы с вами, поручик, вы не узнаете? Что было делать? Ян с подчеркнутой официальностью ответил:

– Ваше высокопревосходительство, я не осмелился первым обратиться к вам.

Новосильцев, выпростав руку из-под шубы, взял Виткевича под руку:

– Надеюсь, вы не откажетесь пройтись со мной… Я вижу, мои отеческие внушения пошли вам впрок. Вы делаете карьеру, как умный человек. О, я еще тогда понял, что вы умны… Где вы теперь? Что вы?

Виткевич с той же подчеркнутой почтительностью сказал, что состоит адъютантом при Оренбургским военном губернаторе и прибыл в столицу по его поручению.

– Милейший Василий Алексеевич, я полагаю, все такой же барин-хлебосол? Да, да, мы вместе немало плясали на балах! А вот я уж не прежний… Постарел, здоровья нет. А на плечах воз тяжеленький. Устал!

Три года назад, после смерти председателя Государственного Совета и Комитета министров Кочубея, Николай на его место назначил Новосильцева.

Виткевич встретил Новосильцева как раз в то время, когда Николай подыскивал ему преемника. Царь считал, что пост председателя Государственного Совета был унижен пребыванием на нем Новосильцева – человека распутного, нечистоплотного в денежных делах, бесчестного…

Разумеется, Виткевичу все это было неизвестно. Но самого-то Новосильцева он отлично знал и немало был возмущен, когда услышал о назначении Новосильцева на высший пост в империи…

И вот теперь случай свел их – спустя двенадцать лет после первой встречи.

Новосильцев, вспомнивший разговор свой с Виткевичем, с любопытством всматривался в него: строптивого мальчишку поляка жизнь обломала, сделала верным слугой империи, и в том первопричина он, Новосильцев. Чем круче с этими карбонариями-молокососами, тем лучше для них же.

А Виткевич, идя чуть позади Новосильцева, слушая его старческий голос, тоже вспоминал, как получил первый жестокий жизненный урок от этого циника, развратника, негодяя, ныне вознесенного на вершину иерархии российской. Ян так задумался, что и не расслышал, как Новосильцев начал с ним прощаться.

– Полагаю, мыслями унеслись в прошлое, – сказал вельможа саркастически, – в тот памятный день, когда мы познакомились? Что ж, я о том дне не жалею, да и вам не приходится: строгость моя спасла вас и направила на путь истинный! Рад буду вновь свидеться со своим «крестником».

И Новосильцев, скверно хихикая, протянул руку Виткевичу…

Напутствуя в дорогу Виткевича, Перовский говорил:

– Помните, вы не только поляк, но и поляк в прошлом штрафованный. Более того, за вами во все глаза не одни только люди Бенкендорфа следить будут – наши островные друзья. И они с превеликим удовольствием обратят внимание III Отделения на малейший ваш полонофильский промах.

Ян отдавал себе отчет в том, что осторожность и выдержка необходимы в столице империи не меньше, а пожалуй, и больше, нежели в Бухаре.

И нежданная встреча с Новосильцевым еще более укрепила его в решимости с честью выдержать новый искус, коему подвергала его судьба.

Первый свой столичный обед он съел у Дюме на углу Гороховой и Морской. Поместившись на подоконнике, он с интересом наблюдал представившуюся его взору картину. Гвардейские офицеры, важные господа во фраках со звездами, щеголи в моднейших туалетах с отменными манерами, почти все знакомые между собой, заполняли зал. Негромкий шум разговоров, неслышные шаги официантов, мелодичный звон бокалов, – как все это было далеко от каравансарая в Бухаре!

Но лакеи татары своими лицами напоминали о Востоке.

Европа и Азия переплетаются, смешиваются в России.

Да и самое меню о том говорило: оно было написано по-французски и содержало «перепелов a'la Maintenon» и курдючную баранину по-кавказски, тройную водку и шато лафит.

…Итог всему виденному и слышанному Виткевич подводил в своем номере, на постели под балдахином.

«Мост в самом видном месте главной улицы – на Невском через Мойку – называется Полицейским! Новосильцев – глава правительства. Дворцы и храмы в центре и лачуги – у стен города… Блеск и великолепие столицы – на краю огромной деревянной, соломенной, нищей страны, на тысячи верст раскинувшейся по лику земли русской».

С этими мыслями он и заснул.

А в тот же вечер мистер Эшли, негоциант, распечатывал пакет, спешно доставленный ему из Оренбурга.

Джеймсон, глава Евангелической миссии, извещал, что поручик, пропутешествовавший в Бухару и вернувшийся оттуда, отбыл с неким афганцем в Петербург. Афганец, по верным сведениям, послан из Кабула к императору.

Эшли уже знал из Лондона, что Дост Мухаммед отправил посланца в Петербург. За ним лондонские начальники мистера Эшли предписывали неусыпно следить. И вот, наконец, прибыл этот афганец, да не один, а с Виткевичем.

Где же они – вот что первее всего надлежит узнать… Эшли негромко позвонил небольшим серебряным колокольчиком…

2

Нессельроде и Родофиникин обдумывали теперь, что и как доложить государю о прибытии афганца. Отношения с Англией и без того были напряженные из-за дела «Виксена» и из-за Герата.

Вопрос о конфискации «Виксена» неразрывно связан был с происками Англии среди горцев Абхазии и Черкессии.

Лондонский кабинет, оспаривая законность конфискации, основывался на том, что России якобы не принадлежат территории, уступленные ей Турцией в 1829 году.

Пальмерстон не ограничивался нотами и статьями в газетах. На побережье Кавказа продолжали орудовать эмиссары Англии. Они, как указывал посол России в Константинополе, разжигали ненависть горцев к России, поощряли их сопротивление, обещая неограниченную помощь Англии деньгами и оружием.

Газета «Морнинг хроникл», близкая Пальмерстону, не переставала шуметь о незаконности конфискации «Виксена» и о «самостоятельности Черкессии». Экземпляры газеты раздавались горцам как «манифест» правительства Англии о поддержке борьбы горцев против России.

Пальмерстон поручил Дергему запросить Нессельроде, действует ли Симонич в соответствии с инструкциями, побуждая шаха предпринять поход на Герат? Если дело обстоит не так, то «правительство его величества не сомневается, что Российское правительство прекратит действия, столь разительно отличающиеся от объявленной им политики и противные лучшим интересам союзника, к которому Российское правительство выражает дружбу и добрую волю».

Нессельроде объявил, что информация эта неверна и Симонич не давал персам приписываемых ему советов. Родофиникин показал Дергему подлинную книгу инструкции, из коей явствовало, что Симоничу не поручалось подбивать шаха на завоевание Герата.

Дергем, пересылая в Лондон ответ Нессельроде, со своей стороны высказывался о политике России, как всегда, весьма положительно.

С целью успокоить британское правительство в Лондон ездил Орлов и, вернувшись после десятидневного визита, докладывал, что министры и даже Пальмерстон ему показались ныне менее предубежденными против России, чему немало способствует лорд Дергем.

В таких обстоятельствах неблагоразумно было бы, полагал Родофиникин, вновь возбуждать подозрительность Англии и способствовать ее проискам на Кавказе и в Турции, предпринимая какие-либо действия в Афганистане.

Нессельроде и Родофиникин старательно обсуждали и взвешивали международную обстановку.

Был послан еще один запрос Симоничу о положении в Афганистане и его отношениях с Персией.

Тем временем военный министр прикомандировал Виткевича к Азиатскому департаменту с поручением изучить в Главном штабе материалы об Афганистане и сопредельных странах, а также сочинения британских путешественников, объединявших в своем лице дипломата и разведчика.

Сверх того, Родофиникин уполномочил Виткевича повидаться с прибывшим в столицу Голубовым и выяснить, возможна ли посылка Дост Мухаммеду товаров в кредит.