Текст книги "Дуэль в Кабуле"

Автор книги: Михаил Гус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

2

Приобретя благорасположение кушбеги, Бернс пробыл в Бухаре без малого месяц и это время употребил на осмотр и изучение города, на расспросы и беседы, желая возможно полнее узнать политическое, экономическое состояние Бухары.

«С какой бы точки зрения мы ни стали рассматривать ее положение, – писал он, – будет ли это в военном или политическом отношении – мы найдем, что оно весьма важно и выгодно. Облагодетельствованная от природы избыточностью произведений почвы, окруженная со всех сторон бесплодием, она невольно привлекает внимание далеких и соседних народов. Бухара принимает послов от императоров русского и китайского, от султана константинопольского и от государей Персии и Кабула. Она первенствует между окружающими ее узбекскими владениями, которые смотрят на нее как на свою столицу, и хотя номинально, но признают над собой власть ее правителя».

Численность войска бухарского Бернс определил в 20 тысяч конницы, 4 тысячи пехоты при 40 орудиях, помимо ополчения или милиции, которой можно набрать до 650 тысяч человек.

«Пехота передвигается на лошадях, но и спешивается для битвы. Она вооружена саблями, длинными ножами и тяжелыми пиками. Огнестрельного оружия мало, и солдаты плохо умеют пользоваться им. Пушки лежат в Бухаре без лафетов, и так как в Бухаре нет туземных артиллеристов, то они находятся в небрежении».

Бернсу удалось завязать с кушбеги настолько хорошие отношения, что он не раз бывал гостем первого министра Бухары.

Однако добиться аудиенции у эмира не удалось.

При прощальном визите визирь по обычаю одарил халатами Бернса и Джерарда и дал им фирман на персидском языке. Он вызвал вождя туркменского племени, который должен был сопровождать англичан в дальнейшем их путешествии, и сказал, что уничтожит его семейство, если ференги погибнут, и что он не смеет вернуться без письменного свидетельства Бернса об его хорошей службе.

Ввиду вражды хивинцев и киргизов, бухарский караван уже год не выходил из Хивы и встречный караван из Астрахани также ожидал на Мангишлаке. Путь из Хивы к Астрабаду в Персию также был закрыт, ибо хан хивинский выступил в поход против Персии и стоял лагерем в пустыне к югу от своей столицы, куда и по велел вести все караваны. Бернс решил двигаться навстречу хану хивинскому, чтобы через туркменские степи направиться к Каспийскому морю.

21 июля после полудня Бернс выехал с караваном из Бухары.

11 сентября караван перешел высохшее русло реки Теджен, а 14 сентября перед Бернсом открылись ворота персидского города Мешеда. Здесь двумя годами ранее побывал Конноли, отправившийся отсюда через афганские земли в Индию. В Мешеде Бернс имел свидание с персидским наследным принцем Аббас Мирзой, устроившим для него смотр артиллерии, которой командовал англичанин Линдсей.

Наследник персидского престола говорил Бернсу, что Англии выгодно поддерживать Персию, но для этого необходимы субсидии…

Не преминул Бернс посетить могилу могущественного завоевателя Надир-шаха, сто лет назад покорившего Индию. Надгробный храм и сад вокруг него были разрушены по приказу Мухаммед-шаха. Кости Надир-шаха были вынуты из могилы и положены под ступенями трона в Тегеране: Мухаммед желал всегда попирать их.

Из Мешеда Бернс отправил своего спутника Джерарда через Герат – Кандагар в Кабул, а сам выехал по долине реки. Атрек к Каспийскому морю, чтобы проверить соображения Конноли о возможности движения русской армии по этому пути. Проехав страну туркменских племен гокленов и иомудов, Бернс доехал до Каспийского порта Астрабада. Здесь он любовался морем и посетил стоявшее в порту русское судно, капитан которого угостил его жареной осетриной.

Таким образом, английскими разведчиками Бернсом и Конноли были пройдены оба пути, по которым британская дипломатия и англо-индийские власти считали возможным нашествие России на Индию.

22 октября Бернс прибыл в столицу Персии и остановился у английского посла сэра Джона Кемпбелла.

Посол представил Бернса престарелому Фатхали-шаху, который расспрашивал его о путешествии, о Кабуле, Бухаре и других посещенных им странах. На вопрос шаха, почему Бернс предпринял столь тяжелое странствие, он ответил:

– Только из любопытства к чужим странам! В Тегеране Бернс провел более месяца, тщательно знакомясь с политическим положением в стране.

Шах был стар, но и наследник Аббас Мирза был не молод. Поэтому и возник сложный и трудный вопрос о престолонаследии, так как у шаха было много сыновей и внуков. А от того, кто займет престол, зависело направление персидской политики и, в частности, вопрос о Герате: будут ли предприняты новые попытки овладеть этим «ключом к Индии»?..

Бернс выехал из Тегерана 1 декабря и в Бушире сел на корабль «Клайв».

Он увозил с собой не только впечатления от путешествия по следам похода Александра, о котором столько мечтал. Он увозил с собой немалый запас сведений, наблюдений, соображений о большой политике и стратегии Англии в Центральной Азии.

18 января 1833 года Бернс прибыл в Бомбей – ровно через два года после того, как его покинул.

3

Пожар на Ближнем Востоке разгорался. Командующий войсками паши египетского Ибрагим продвигался с севера к Мраморному морю, встречая слабое сопротивление султанской армии.

Нанеся 21 декабря 1832 года войскам султана решительное поражение, Ибрагим двинулся, ничем не останавливаемый, к Константинополю.

Султан Махмуд считал себя погибшим: он не сомневался, что победитель убьет его.

– Когда человек тонет, он для спасения хватается и за змею, – воскликнул султан и вызвал русского посла, чтобы умолять его о помощи и о спасении…

20 февраля 1833 года черноморский русский флот бросил якоря у дворца султана, и на берег были высажены русские войска. Произошло то, чего так опасались Грей и Пальмерстон…

Видя, как далеко зашло дело, Англия и Франция принудили египетского пашу заключить мир с султаном.

В Лондоне и Париже облегченно вздохнули. Но с берегов Мраморного моря пришло ошеломляющее известие. Уполномоченный царя князь Орлов заключил с султаном договор по которому Турция обязалась в случае войны закрыть Дарданеллы для всех врагов России.

Итак, император Николай обезопасил свои южные пределы от возможности нападения с моря.

В Лондоне и Париже правительства, парламенты, печать пришли в ярость.

4

В Оренбурге, форпосте России на Востоке, внимательно следили за развитием событий на Ближнем Востоке, в Турции, в Афганистане. Сухтелен и Генс понимали, что Англия предпримет ответные действия, чтобы парализовать русские успехи.

Виткевичу было поручено тщательно проанализировать и возможные последствия путешествия Бернса, и необходимые контрмеры.

И вдруг Сухтелен скоропостижно скончался.

Смерть его тяжело поразила Виткевича. Что ждет его с назначением нового начальника края? Каков он будет?

Ведь производство в офицеры все еще не состоялось, и будущее Яна по-прежнему было в тумане… Томаш Зан в эти тревожные дни поддерживал Яна как мог. Виткевич был мрачен и еще более, чем обычно, молчалив и скрытен.

И когда вечером в его небольшой комнате Томаш убеждал Яна, что он зря тревожится, Виткевич раскрыл томик Мицкевича и показал Зану такие строки:

 
Нужно было б от глупости мне излечиться,
Но не послушался я – и мой разум не тщится
Опровергнуть, что сам он с собою, в раздоре.
 

Прочтя стихи, Томаш покачал головой. А Ян сказал

– Прошу отправить меня в степь: там опять шалит большая шайка из. Хивы…

Однако выполнить свое намерение Виткевичу не удалось.

В Оренбург прибыл новый военный губернатор и командир отдельного корпуса Перовский, тридцативосьмилетний генерал-адъютант.

Незаконный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского, сына императрицы Елизаветы, Василий Алексеевич Перовский был человек незаурядный.

Восемнадцати лет от роду он участвовал в Бородинском сражении и лишился на правой руке среднего пальца, на уцелевшей фаланге которого он носил золотой наперсток. Из плена, куда Перовский попал осенью 1812 года, он бежал. Как адъютант Николая, Перовский был при нем в памятный день 14 декабря и своим преданным поведением завоевал у императора расположение, которое и обеспечило его быстрое восхождение по ступеням высокой карьеры. Во время войны с Турцией Перовский под Варной был тяжело ранен в грудь и принужден был покинуть строевую службу.

Широко образованный, энергичный и деятельный, Перовский отправлялся в Оренбург, обуреваемый большими, далеко идущими замыслами в отношении Средней Азии. Для осуществления своих планов он нуждался в способных сотрудниках и сразу же по прибытии на пограничную линию стал внимательно знакомиться со своими подчиненными, от ближайших помощников до самых младших чиновников и офицеров.

Не было ничего удивительного в том, что в поле зрения Перовского, подбиравшего дельных сотрудников, отвечавших большим требованиям, попал и Виткевич, Генс рекомендовал его как человека, обладающего большими познаниями в языках, в нравах и обстоятельствах местного края, словом, как офицера, который может выполнять ответственнейшие и сложнейшие задания.

Перовский пожелал видеть Виткевича.

Введенный в обширный кабинет военного губернатора, Виткевич вытянулся во фронт и отрапортовал, как полагалось, корпусному командиру. Перовский просто ответил ему:

– Здравствуйте, портупей-прапорщик. Садитесь, пожалуйста.

Виткевич опустился в кресло перед письменным столом, по другую сторону которого расположился крепко сложенный, хотя и худощавый человек, вероятно, не выше среднего роста, с красиво посаженной головой, покрытой густыми и курчавыми темными волосами. Небольшие, но живые серые его глаза светились умом, выражение лица располагало к доверию.

– Я знаю, вы ждете производства. Потерпите еще, все устроится.

Так начал Перовский, и это начало расположило скрытного и недоверчивого Виткевича к человеку, от которого отныне зависела его судьба.

– Мне хотелось познакомиться с вами, – продолжал Перовский, – потому что я много о вас наслышан. А кому много дано, с того и спрашивается много. Дела у нас предстоят значительные, и каждый способный человек должен быть у меня на счету.

Перовский подробно расспросил Виткевича, почему он попал в Оренбург, что делал эти десять лет, что хотел бы делать… Затем беседа перешла на вопросы политические.

– Вот сейчас, когда мы с вами тут разговариваем, Европа стоит перед роковым испытанием: быть войне или не быть. Франция и особенно Англия подняли шум, угрожают нам. Угроз император не боится, и об этом прямо объявил британскому поверенному в делах. Мы, конечно, требуем уплаты за спасение Махмуда, ибо без нашего вмешательства сидеть бы ему на колу египетском. Но коль скоро Россия приобретает от Турции новые преимущества на Ближнем Востоке, так немедля на берегах Темзы десятикратно возрастает озлобление, и оно эхом отзовется у нас, на берегах Каспия, Сыр-Дарьи, Оксуса. Тут постараются наши соперники взять реванш, исходя еще и из того расчета, что им выгодно покрепче связать нам руки в степях среднеазиатских, чтобы иметь самим побольше свободы действий против нас на берегах Дуная и Черного моря.

Виткевич внимательно слушал соображения, которыми подтверждался и его собственный анализ событий в Малой Азии. Перовский в заключение сказал, что обдумывает план действий в Средней Азии, обеспечивших бы России прочные политические и экономические позиции в районе великого азиатского континента, которому, по глубокому его убеждению, суждено играть весьма важную роль. А при проведении в жизнь этого плана потребны дружные усилия многих и многих энергичных, преданных, способных людей. В их числе Перовский льстит себя надеждой видеть одним из первых Виткевича…

Придя домой под впечатлением столь важной и обнадеживающей беседы, Виткевич обнаружил на столе запечатанное письмо. Почерк на конверте принадлежал руке графа Хоткевича, покровителя Виткевича. Вот что он писал своему молодому другу: «Я начинаю тем, что умоляю вас, любезный Виткевич, по крайней мере на сей год отказаться от поездок в степь; путь этот слишком неверен, в него следует броситься только тогда, когда все надежды к производству исчезнут. Прошу вас, любезный друг, бросьте это столь ненадежное, столь опасное предприятие; откажитесь от него на один только год, откажитесь, если не по убеждению, то по крайней мере из дружбы ко мне: это будет самое большое доказательство вашей дружбы ко мне. К тому же время, которое вы бы провели в Оренбурге, отнюдь не будет потеряно, посвятите его наукам, телесным упражнениям».

Письмо это было ответом на отчаянное письмо Виткевича, которое он написал после неожиданной кончины Сухтелена.

В эту минуту кто-то постучал.

Входная дверь стукнула, за нею вторая, на пороге показался Зан.

Он пришел, чтобы узнать, как прошла первая встреча Виткевича с Перовским, и рассказать, что и у него самого также перемены: новый военный губернатор положил учредить при оренбургском военном училище музей местной природы, истории и этнографии и предложил Зану быть его устроителем и хранителем.

Виткевич, в свою очередь, поделился с Заном теми предположениями и предложениями, какие сделаны были Перовским.

– А помнишь, Ян, как ты говорил: «Все наши планы лопнули. Дай бог, чтобы все это кончилось без беды».

– Слава богу, ошибся я. Все хорошо, что хорошо кончается: Перовский не на погибель нашу приехал. Дела теперь пойдут отлично!

5

Перовский, принимая назначение в Оренбург, обещал императору Николаю, что не позже, чем в 1840 году, овладеет Хивой и положит конец разбойничьим набегам на русскую торговлю. Проекты походов на Индию он считал несбыточной фантазией, да и не видел никакой надобности в таких сказочных замыслах. Русская торговля через Среднюю Азию и Афганистан с Китаем, Индией принесла бы России неизмеримо более выгод, считал Перовский.

Поэтому Перовский просил Карелина ускорить подготовку экспедиции на Каспий для сооружения форта и приказал приступить к сооружению линии укрепления к востоку от реки Урал.

Виткевичу Перовский поручил еще тщательнее собирать и изучать материалы о политических отношениях ханств Средней Азии между собой и со странами, лежащими к югу от Аму-Дарьи, а также неослабно следить за ходом политических действий Англии в Индии, Афганистане, Персии.

Деятельность Перовского, не осталась незамеченной на берегах Темзы.

Секретный Комитет Ост-Индской компании в Лондоне был согласен с мнением Политического департамента в Индии, что было очень полезно убрать Перовского из Оренбурга. А добиться этого было бы возможно, если бы удалось серьезно скомпрометировать его в глазах Николая. Это и было поручено Евангелической миссии в Оренбурге.

В свою очередь и Генс в одном из первых докладов Перовскому изложил материалы, собранные Пограничной комиссией о Евангелической миссии и, в частности, о связи купца Деева с «миссионерами» в Оренбурге. Перовский спросил, как поступили с Деевым.

– Он в столице, его с собой взял Голубов, – ответил Генс.

Перовский задумался, затем сказал:

– Не будем его пока трогать, он своими действиями поможет нам накрыть святых проповедников с поличным. А какого вы мнения, Григорий Федорович, относительно того, чтобы послать и нам своего лазутчика в Бухару?

– Давно к этому подбирались, ваше превосходительство! – воскликнул Генс. – На примете у меня два человека для этого: Демезон и Виткевич.

– Демезон? Кто таков?

– Учитель татарского языка в нашем кадетском корпусе, смелый, энергичный офицер…

Перовский решил, что окончательный выбор еще успеется, так как с посылкой человека в Бухару нельзя торопиться: надобно тщательно все продумать и подготовить.

6

18 сентября в Оренбург приехал Пушкин и остановился в доме у своего давнишнего приятеля Перовского.

Он приехал, чтобы разыскать стариков, которые видели и помнили Пугачева.

Перовский свез Пушкина в село Верды, где он и нашел старуху, современницу грозного Емельяна, знавшую его. Вернувшись в Оренбург, Пушкин посетил музей при военном училище. Крайне польщенный Зан с радостью показывал свои богатства другу Мицкевича…

На особом столе прямо против входа в музей лежала огромная кость – часть черепа доисторического ископаемого животного.

По сторонам главного зала стояли куклы в человеческий рост в национальных одеждах: мордовка, калмычка, казашка в платьях замужних женщин, две девушки – киргизка и казачка, калмык в казацком мундире и сибирский шаман. На стенах развешаны были кольчуги, седла, чепраки, одежда, сшитая из рыбьих пузырей.

Пушкин внимательно рассматривал все выставленное, изредка задавая короткие вопросы: кто рыбью сорочку носит? Откуда кольчуги?

Около портрета альбиноса с розовыми глазами, длинными белыми волосами, распущенными по плечам, и длинными бакенбардами Пушкин задержался. Под портретом написано было имя альбиноса: Варлей, родом из Лондона.

– А этот как к вам попал?

Зан объяснил, что альбинос был в Оренбурге в 1831 году и подарил свой портрет и прядь волос – они лежали у портрета в ящике под стеклом.

– Я знавал этого человека, – сказал Пушкин, – встречал его у английского посла…

Он не успел докончить, как растворилась дверь и вошел Виткевич. Увидев незнакомого господина во фраке, с цилиндром и тростью в руках, он остановился.

Обернувшись на шум, Зан сказал:

– Входи, входи, Ян.

А Пушкину пояснил:

– Виткевич, портупей-прапорщик, прибыл сюда из Вильно и находится здесь не своею волею вот уже десятый год. А это, Ян, господин Пушкин.

Пушкин любезно пожал руку Виткевичу и сказал: – Вы присланы были сюда из Вильно в 1824 году? Значит, по одной истории с Мицкевичем? Вместо Виткевича быстро ответил Зан:

– Ян не был студентом, он из гимназии в Крожах, С Адамом был арестован я. Адама отправили на службу в Петербург, а меня на год в каземат, а затем сюда. Позвольте представиться. Я Томаш Зан.

Пушкин схватил руку Зана и крепко пожал ее.

– Что же вы сразу мне не сказали, кто вы. Не раз слышал я от Мицкевича о его сердечном друге Зане.

– Как расстались мы осенью двадцать четвертого года, так с тех пор и не виделись, только переписывались. А вот теперь уже третий год пошел со времени его отъезда из России, и переписка оборвалась…

– Мы очень любили Мицкевича, – молвил Пушкин, и облачко грусти набежало на его лицо. – Судьба развела нас, и вряд ли приведется вновь встретиться… Знаете, господа, Соболевский привез мне из Парижа четыре тома Мицкевича. Какие стихи! Мицкевич – великий поэт господа. Он в «Памятнике Петру Великому» передал наш разговор у подножия Медного всадника.

Виткевич и Зан, не знакомые с последними творениями Мицкевича, жадно слушали.

– Адам спорит со мной, – говорил Пушкин. – Он видит в Петре только насилие, только зло. И не более. Как он не прав! Я отвечу ему…

Пушкин умолк, задумавшись. Виткевичу показалось, что он не хочет больше говорить об этом, и Ян сказал:

– Когда я входил, вы, господин Пушкин…

– Отбросьте официальный тон, любезный Виткевич, говорите просто Александр Сергеевич.

– Когда я вошел в комнату, вы, Александр Сергеевич, упомянули английского посла. Позвольте спросить: вы знали лорда Дергема, когда он был в Петербурге? Какого вы мнения о нем?

Пушкин с любопытством взглянул на портупей-прапорщика, который в оренбургской глуши интересуется британскими лордами, и сказал:

– Лорд Дергем – забавная смесь необузданного либерализма и столь же невероятного аристократизма. Он очень умен и еще более тщеславен, богат, но скуп, очень любит двух своих некрасивых дочерей и жесток с очаровательной женой. Словом, типичный англичанин… А на что он вам понадобился?

– Наш Ян, – ответил Зан, – много занимается делами восточными, а в них англичане круто замешаны.

– Вы изучаете Восток? – в голосе Пушкина зазвучал неподдельный интерес. – Ничего меня так не привлекает ныне, как Восток! Ах, с какою бы радостью отправился я в Персию или в Индию… Вы знаете языки?

– Немного знаю персидский, турецкий, киргизский.

– Не скромничай, Ян, – вмешался Томаш, – он отлично владеет этими языками, Александр Сергеевич.

– Вы говорите по-персидски! Так обязательно прочтите мне что-нибудь из Саади. Вы помните наизусть? Виткевич прочитал восьмистишие Саади.

– Не переводите! – воскликнул Пушкин. – Музыка стиха равно понятна на всех языках. Завидую вам. Я собрал в Петербурге несколько книжек о Востоке – Малколмову «Историю Персии», Муравьева «Путешествие в Хиву», Жакмона об Индии, еще кое-что. Сядемте, господа, и поговорим о Востоке.

Виткевич переглянулся с Заном и нерешительно сказал:

– Александр Сергеевич, здесь сидеть негде, да и неуютно… Не угодно ли вам пожаловать ко мне? Это недалеко отсюда.

Пушкин покачал головой:

– Я зван на обед к Далю. Вы ведь знакомы с ним, не правда ли? Да ладно, время еще есть.

Когда Пушкин, Зан и Виткевич вступили в большой двор дома, где жил Виткевич, навстречу им бросилась небольшая черная собака и неистово залаяла. Пушкин звонко рассмеялся:

– Да посмотрите, посмотрите на этого пса: прямо швейцар из министерства иностранных дел.

Действительно, черная морда собаки была окаймлена свисающими седыми волосами, как бакенбардами, и весь ее вид удивительно напоминал старика швейцара.

В небольшой комнате Виткевича Пушкин сел у окна, поставил между ног трость, положил на нее обе руки и оперся о них подбородком. Виткевич бросился хлопотать у стола, но Пушкин отрицательно покачал головой:

– Пожалуйста, ничего не надо. Посижу четверть часика и пойду на обед к Далю. Он такой хлебосол, что надобно пожаловать к нему с пустым желудком, не то обидится до смерти… Давайте лучше побеседуем.

И завязалась горячая беседа о Востоке, о судьбе народов, о будущем человечества.

– Восток, – говорил Пушкин, – дал нам нашу цивилизацию, но Восток не раз и уничтожал ее. Атилла, Чингисхан, Тимур… На востоке скрыты грядущие тайны человечества. В юности я бредил Востоком. Да и Байрон, и Мицкевич отдали дань такому увлечению. Но то были романтические грезы: прекрасные черкешенки, фонтаны, неистовые любовники, герой, безудержно скачущий на коне. А ныне много размышляю о тех неисчислимых народах, которые занимают необозримые пространства вот там…

Пушкин показал на степь, которая видна была из окна.

– К востоку от этого места, где мы с вами находимся, и до океана: киргизы, узбеки, монголы, китайцы, индусы… «Тьма тем!» Своего слова в истории они еще как следует не сказали. А что это будет за слово? Конец всему, что создано доселе веками, и царство мрака? Или начало новой цивилизации?

Виткевич внимательно слушал своего нежданного гостя. Мысли Пушкина перекликались с размышлениями, которые часто посещали и его самого, будоражили, требовали ответа, а его не было.

– Судьба моя, Александр Сергеевич, – сказал Виткевич, – впрямь от Востока зависит. Отсюда мне не выбраться никогда. Следственно, тут я дело своей жизни должен обрести и исполнить. А что до вопросов ваших, так я осмеливаюсь полагать, что предстоит Европе пережить еще не один потоп с Востока!

– Россия некогда спасла Европу, приняв на себя весь удар монгольский, и за то заплатила трехсотлетним татарским игом, – произнес Пушкин. – И платит по сей день, – добавил он после паузы, – платит рабством народа. Наше азиатское самодержавие – наследник татарщины.

Пушкин горько усмехнулся.

– Подвиг русских довершен был на равнинах польских, – сказал Зан. – Под нашими ударами выдохся порыв Чингисхана. Мы побратались оружием.

– Ах, Польша, Польша! – воскликнул Пушкин. – Мы братья по крови, но и сколько крови легло между нами. Вот вы, два поляка, оторваны от родной земли, заброшены в далекую, дикую глушь и не видите надежды на возвращение… Что я могу сказать вам? Разве только то, что сказал ваш великий земляк, ваш и мой друг Мицкевич: «За вашу и нашу свободу».

– Свобода! – как эхо, откликнулся Виткевич.

– Да, свобода! – горячо продолжал Пушкин. – Свобода для России, свобода для Польши.

Он обвел пытливым взором Яна и Томаша и воскликнул:

– Мы все, все пленники. Клетки только разные. Моя… – Пушкин стукнул тростью о пол. – Вчера в Бердской слободе видел я казачку, молодуху лет под восемьдесят. А память у нее свежая. С коим пылом говорила она мне о Пугачеве, господа! Прошло ведь полвека, а она помнит огненный взор, грозный голос Пугача. И, знаете ли, она в глубине души все-таки верит, что он был царь… А ведь Пугачев был темный, неграмотный мужик. И потряс всю империю, да так, что сам Вольтер о нем императрицу запрашивал. Отчего взошел Емеля к такую силу, господа?

Кабул

Ян и Томаш молчали. Пушкин засмеялся:

– Золотое молчание, господа! Взглянув на часы, он сказал:

– Черт возьми, заболтались мы, и Даль проклинает меня… Нет, нет, не провожайте. Сердечно рад был познакомиться и буду счастлив, если судьба приведет нас вновь встретиться…

Когда Пушкин вышел за калитку и пошел по широкой немощеной улице, в нескольких шагах от дома Виткевича ему попался навстречу старик в истрепанном халате, грязноватой чалме, с палкой в руках. Он медленно брел вдоль заборов… Пушкин скользнул по нему глазами и прошел мимо, погруженный в свои мысли. Старик разминулся с Пушкиным, даже и не взглянув на него. Но как только Пушкин оказался позади, старик с неожиданной для его возраста живостью оглянулся и впился взором в спину удалявшегося Пушкина…

…Пушкин долго расспрашивал Даля о Виткевиче, который поразил его своей внутренней силой, сосредоточенностью умственной и волевой. Даль рассказал, что Виткевич – очень яркая, необыденная индивидуальность, и ему, видимо, на роду суждено совершить что-нибудь необыкновенное:

– Он удивил и Гумбольдта, которому обязан тем, что вырвался из Орска; и Перовского, который предназначает для него важные и трудные поручения, как только добьется производства Виткевича в офицеры. Теперь это снова осложнилось. – продолжал Даль. – Волнения в Польше, вызванные весной отрядами «Демократического общества», арест вожаков этих отрядов Завиша и Заливского усугубили опасения и раздразнили гнев против поляков в Петербурге.

Даль говорил о тех попытках вызвать в Польше восстание, которые были предприняты по решению состоявшегося в Лионе в начале 1833 года съезда польского «Демократического общества». Оно снарядило во Франции и Англии и переправило в Польшу несколько вооруженных групп под началом Завиша. Отряд был разгромлен, Завиш расстрелян.

Пушкин с сожалением сказал:

– Безумства, безумства! Быть может, удастся мне замолвить словечко в пользу Виткевича в Петербурге. Спрошу Перовского, куда толкнуться…