Текст книги "Дуэль в Кабуле"

Автор книги: Михаил Гус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

6

Шах с армией двигался медленно и за два месяца не дошел еще до Нишапура – в девятистах километрах от столицы.

Виткевич рассчитывал присоединиться к армии как раз в этом пункте и совершал дневные переходы в пятьдесят-шестьдесят километров.

8 октября поздним вечером наши путники расположились на ночлег невдалеке от Себзавара.

Неподалеку майор Роулинсон, посланный Макнилом к шаху, впотьмах потерял дорогу и заночевал в поле. На рассвете англичане тронулись в путь и тут заметили группу всадников в казачьей форме… Проезжая мимо них, слуга Роулинсона увидел знакомого ему Абдула Вегаба из русской миссии. Роулинсон приказал слуге подождать, пока приблизятся всадники, и узнать, кто они.

Любопытство Роулинсона было крайне возбуждено.

– Накануне осады Герата, – думал он, – появление русского путешественника в Хорасане крайне подозрительно!

Еще до этого Роулинсон в придорожных селениях слышал рассказы о «московском принце, посланном из Петербурга, чтобы сообщить, что 10 тысяч русских высадятся в Астрабаде, дабы помочь шаху при осаде Герата». Очевидно, встреченный Роулинсоном незнакомец и был этим «принцем». В британском посольстве в Тегеране о нем ничего не знали, и Роулинсон решил дознаться в чем дело.

Роулинсон подъехал к русским, когда они расположились завтракать на берегу ручья. Их начальник, очевидно офицер, был молодым человеком хорошего сложения, с большими глазами.

Он поднялся и молча поклонился Роулинсону. Англичанин обратился к нему по-французски. Незнакомец отрицательно покачал головой, Роулинсон заговорил на родном языке, и офицер что-то ответил по-русски.

Роулинсон перешел на персидский язык, а незнакомец, не понявший ни слова, ответил по-узбекски.

Роулинсон по-узбекски знал столько, чтобы поддерживать самый простенький разговор, но не был в состоянии вести серьезную беседу, что сразу понял Виткевич (а это был он). Он заговорил по-узбекски очень быстро, и Роулинсон с трудом уловил, что он – русский офицер, везущий подарки от императора Махмуд-шаху. Выкурив трубку с русским, Роулинсон поднялся и поехал дальше. До наступления темноты он достиг лагеря шаха вблизи Нишапура. Шах немедленно его принял. Англичанин рассказал о своем дорожном приключении.

– Подарки для меня? – удивился шах. – Нет, он послан прямо от императора к Дост Мухаммеду в Кабул, и меня просили помочь ему в путешествии. – Затем шах сказал, что он возьмет Герат, и, если понадобится, ему помогут русские войска из Оренбурга. А потом он предпримет действия против Балха и Хивы.

Роулинсон был весьма взбудоражен известием, что между Петербургом и Кабулом устанавливаются прямые отношения. Но раньше, чем известить о том Макнила, он решил подождать прибытия русского.

Подполковник Стоддарт, сопровождавший шаха от Тегерана, одобрил такое решение.

10 октября русский офицер прибыл в лагерь шаха, и советник русской миссии Гутт представил его Стоддарту и Роулинсону, как капитана Виткевича.

Виткевич улыбнулся и обратился к Роулинсону на прекрасном французском языке. Заметив удивление англичанина, он сказал с усмешкой:

– Не следует быть слишком фамильярным с незнакомыми людьми в пустыне…

Гутт сопроводил Виткевича к шатру шаха. Шатер был окружен загородкой из натянутого на деревянные рамы холста, обшитого с внутренней стороны бумажной тканью; на ней были нарисованы на красном поле солдаты в полной амуниции. С наружной стороны ограды стоял почетный караул, а у входа в палатку – часовой.

Махрамы ввели Гутта и Виткевича в первую часть шатра – приемную. Внутренние стены были покрыты шелком, полы устланы коврами. Из второй части шатра – спальни – вышел шах, человек небольшого роста, очень толстый.

Виткевич низко поклонился, шах протянул ему руку, пригласил сесть. Последовали официальные вопросы о здоровье императора, наследника, барона Розена, графа Симонича и, наконец, самого Виткевича.

Затем шах передал Виткевичу собственноручное письмо к Дост Мухаммеду.

– Мой генерал Боровский, – сказал шах в заключение, – покажет вам лагерь и мои храбрые войска, и я надеюсь видеть вас еще раз перед вашим отъездом.

О Боровском Виткевич уже знал. Этот выходец из Польши, называвший себя побочным сыном одного из князей Радзивиллов и еврейской девушки, в Александрии давал уроки математики и английского языка, затем переселился в Бомбей, оттуда в Бушир, а затем в Персию и вступил на службу к Аббасу Мирзе как генерал. После смерти Аббаса Боровский помог Махмуд-шаху собрать армию, совершившую успешный поход на Тегеран. Шах с тех пор очень ценил Боровского и назначал его командующим армией в Гератском походе.

Боровский принял Виткевича очень приветливо.

– Наконец-то я могу говорить на родном языке, – воскликнул он по-польски.

Лагерь персидской армии поразил Виткевича своей пестротой и беспорядочностью. Палатки, круглые, четырехугольные, восьмиугольные, овальные, высокие и низкие, огромные и малые, были разбросаны по обширному пространству.

Повсюду бродили, путаясь в веревках, ослы, верблюды, лошадки.

Сарбазы были одеты в красные мундиры с широкими полами, широкие белые шаровары. Вид у этих вояк был настолько неказистый, что Виткевич не сдержался и сказал по-польски Боровскому:

– Разве это регулярная армия? Боровский вздохнул:

– Англичане несколько лет обучали войска шаха.

– Весьма немногого добились. Но ведь иначе и быть не могло! Сильная персидская армия – угроза для Англии.

– Теперь, к счастью, – сказал Боровский, – английские офицеры покинули армию по приказу Макнила… Они только мешали бы нам.

И вдруг Виткевич увидел правильные ряды однообразных палаток, аккуратно составленные в козлы ружья, подтянутых, молодцеватых солдат.

– Наши русские батальоны, – пояснил Боровский. – Русские? – удивился Ян.

– Из дезертиров, которые бегут из царской армии. Командует ими Самсон-хан – бывший русский унтер-офицер, а ныне персидский генерал. Лучшая часть армии шаха.

Боровский еще не знал, что Николай при свидании с наследником шаха потребовал роспуска русских батальонов и выдачи всех солдат.

После осмотра лагеря Боровский пригласил Виткевича к обеду. За столом они толковали о Польше, о ее несчастной судьбе.

Боровский читал стихи Мицкевича, которого он, по его словам, лично знавал в Вильно…

12 октября в лагерь из Кандагара прибыл Камбар Али и доложил шаху о результатах своей миссии. Кандагарские сардары были согласны отправить к шаху заложником сына одного из них, Омар-хана, но желали получить от шаха деньги для снаряжения своих войск, посылаемых к Герату. Что же касается Кабула, то Камбар Али сказал, что, услышав о прибытии к Дост Мухаммеду английской миссии, не счел возможным туда поехать.

Шах послал за Виткевичем и передал новости, привезенные Камбаром Али.

– Ваше величество, завтра же я отправлюсь в путь. Сперва в Кандагар, затем в Кабул.

– Я дам вам конвой, который сопроводит вас до Хайна, оттуда направитесь к крепости Ляш и далее на Кандагар.

Присутствовавший при беседе Ходжа-Мирза-Агаси, составивший этот маршрут, прибавил:

– С вами поедет сеид Мобин, он только что прибыл из Кандагара и хорошо знает дорогу.

Виткевич откланялся шаху. В своей палатке он перечел письмо шаха к Дост Мухаммеду.

«В эти дни почтенный капитан Виткевич, назначенный моим уважаемым братом императором России состоять при вашем дворе, засвидетельствовал мне на пути свое почтение, сообщив, что он удостоен чести его императорским величеством доставить вам послание. О чем я счел необходимым напомнить вам посылкой этого письма, дабы убедить вас, что ваши важнейшие интересы глубоко запечатлены в моих мыслях. Оказывая добрые услуги посланцу моего брата императора вы будете иметь покровительство моего королевского дома».

Спрятав письмо в сумку, где хранились грамота Николая и письмо Симонича, Виткевич написал рапорт графу Симоничу о своем отъезде и передал Гутту для отсылки в Тегеран. Утром 13 октября он покинул шахский лагерь.

На следующий день Стоддарт отправил Роулинсона в Тегеран с донесением Макнилу. Он писал, что капитан русской службы Виткевич, прибывший из Тегерана, выехал через Кандагар в Кабул с письмами императора и шаха к эмиру.

Роулинсон за шесть дней добрался до Тегерана.

Макнил был потрясен: «Как! Русский агент отправился в Кабул! Почему же об этом до сих пор ничего не было известно?»

Дело в том, что «приказчик» Эшли, следовавший за Виткевичем до Тифлиса, по неизвестным причинам в Петербург не вернулся, и его донесение до Макнила не дошло. Потому-то ни в Лондоне, ни в британской миссии в Тегеране о поездке Виткевича ничего не знали.

Макнил немедленно отправил Окленду и Пальмерстону подробное сообщение о «русских интригах» в Персии и Афганистане, о поездке Вектовича или Виковича (точно его фамилию англичане ни разу не назвали ни в одном документе).

18 октября шах выступил из Нишапура. В начале ноября его армия овладела крепостью Гуриан, расположенной в 70 км. от Герата и считавшейся ключом к этому городу. 23 ноября шах подошел к Герату и приступил к осаде.

7

После недельной поездки в горную страну Бернс вернулся в Кабул.

В его отсутствие, Дост Мухаммед обсуждал с приближенными все тот же вопрос, какой путь избрать: с Англией или с Россией и Персией?

Пять дней в неделю, с субботы до четверга, эмир с утра занимался делами государственными; в четверг он до 10 часов утра посещал баню, а затем приглашал на совещание по наиболее важным делам главных своих советников – сына и наследника наваба Акбар-хана брата наваба Джаббар-хана, племянника наваба Мухаммед Заман-хана, сардара Гулам Мухаммед-хана, своего первого министра мирзу Абдул Самед-хана и Харлана.

Так было и на этот раз… Когда все собрались в дурбаре, эмир пространно и красноречиво изложил свои сомнения и затруднения.

С кем пойти?

Наваб Заман-хан, которого эмир ценил как проницательного политика, сказал, что тут и думать не о чем: только Англия может быть истинным другом Афганистана, а не Персия. Наваб Акбар-хан, победитель сикхов, возражал, что Англия в дружбе со смертельным врагом Афганистана Ранджит Сингом.

Мирза Абдул Самед-хан, снаряжавший в Россию Гусейна Али под видом своего приказчика, напомнил, что ответа от царя еще нет, а потому и нельзя ничего решать.

Наваб Джаббар-хан рассмеялся. Эмир посмотрел на него с удивлением. Наваб воскликнул:

– Помните ли вы, как четыре мюрида делили наследство после своего пира? Джалим-хан в лесу увидел их: они не знали, как разделить между собой волшебный коврик и такие же котомку, дубинку и веревку.

– Кто ж не знает этой сказки, – промолвил недовольно Дост Мухаммед.

– А я о том и говорю. Мюриды не знали, как поделиться этими вещами, а хитрый Джалим такой совет им. дал, что они остались ни с чем, а все ему досталось. Как бы и с нами такого не вышло. Мы никак не поделимся с Ранджитом, а Англия заберет себе и нас и его!

Харлан одобрительно закивал головой и заговорил:

– Ваше высочество, я не англичанин, хоть и говорю на этом языке. Посмотрите на Индию: что британцы там сделали за десятилетия своего владычества? Нищета, разорение народа! Военный деспотизм Англии довел богатейшую в прошлом Индию до гибели… Так неужели же вы отдадите им и свою страну, ваше высочество?

Воцарилось молчание. Его нарушил наваб Заман-хан, – Если англичане вернут нам Пешавар, значит, они хотят дружбы с нами… А сюда они не придут, если мы будем их союзниками.

Дост Мухаммед обвел взором всех своих приближенных. Кто из них прав? Кому поверить?

– Абдул Самед-хан, – сказал он, – в Кабул вернулся Бернс. Пусть ни один шаг, ни одно его слово не останется тайной для тебя! Пусть он слышит со всех сторон, что я колеблюсь и готов склониться на сторону России и Персии, если не получу Пешавара. А с ним я сам поговорю.

На том совет и кончился. Мирза Абдул Самед-хан хорошо исполнил наказ эмира. Бернс был окружен соглядатаями. Одни следили за ним, а другие подсовывали ему такие сведения, какие были выгодны эмиру.

Но и Бернс имел своих секретных осведомителей. В их числе был один из слуг Дост Мухаммеда и, вероятно, наваб Заман-хан. Очень помогал Бернсу и Моган Лал, который сопровождал его в обоих путешествиях в Кабул.

Секретными агентами располагал и Массон, получавший на свои расходы тысячу рупий ежемесячно.

Когда Бернс вернулся в Кабул, он застал гонца из Кандагара с отчетом о переговорах, которые вел Камбар Али, и о их результатах. Так Бернс узнал, что сардары согласились послать к шаху Омар-хана и свои войска, а шах решил уступить им Герат.

На следующий день Дост Мухаммед посетил Бернса, чтобы, как он сказал, осведомиться, приятно ли прошла его поездка и доволен ли он оказанным ему приемом.

Бернс благодарил… Эмир молчал и, поглаживая бороду, испытующе глядел на англичанина.

Не выдержав его взгляда, Бернс отвел глаза и сказал, что очень огорчен известием из Кандагара. Если сардары хотят дружить с шахом, это их дело. Но если они покушаются на Герат, то, значит, они хотят вражды с Англией.

– Союз с Персией ничего, кроме беды, не принесет ни вашим братьям, ни вам, ваше высочество. И нелепо думать, что Англия даст гарантию договору, цель которого – захват Герата Персией, следовательно, Россией!

Эмир сказал:

– Я напишу им.

Действительно, он послал в Кандагар письмо, в котором извещал о своих переговорах с Бернсом и выражал удивление и недовольство тем, что важное решение послать к шаху принца Омара его братья приняли, не посоветовавшись с ним. Все страны – ничто в сравнении с Англией. Бернс очень недоволен поведением сардаров, просит не посылать Омара к шаху. Об этом же просит и он, их старший брат и эмир.

Бернс также направил письмо Кохендиль-хану.

«Я удивлен вестью о посылке миссии к шаху и не хотел ей верить! Прошу вас этого не делать, так как эта затея ничего вам не принесет, кроме раскаяния и сожаления…»

31 октября Бернс в подробном донесении Окленду изложил ход своих переговоров и их состояние к данному моменту. А своему другу в частном письме он писал: «Дост Мухаммед принял нашу точку зрения, сам ли, или по моему совету, и теперь дела таковы, что мы накануне переговоров с Ранджит Сингом на основе его ухода из Пешавара и передачи Пешавара Баракзаям, как данникам Лахора. Что же вы скажете об этом после всего, что говорилось в Калькутте о неумеренности требований эмира? От имени правительства я согласен быть посредником, и Дост Мухаммед тут же прервал свои сношения с Россией и Персией и отказался отправить посла к шаху».

8

Элдред Поттинджер родился шестью годами позже Бернса в Ирландии в семье небогатого дворянина. В возрасте четырнадцати лет он поступил в военный колледж Ост-Индской компании в Аддискомбе, чтобы служить в Индии, – там преуспевал его дядя, полковник сэр Генри Поттинджер. В 1827 г. Элдред был выпущен из колледжа и отправился в Бомбей, где вступил в артиллерию. Через несколько лет он из армии перешел в Политический департамент и был направлен в Катч как помощник своего дяди, ставшего здесь к этому времени британским резидентом.

В 1837 году, обуреваемый жаждой авантюр, он вызвался совершить рискованное путешествие: под видом торговца лошадьми из Катча проехать через Шикарпур и Пешавар в Кабул, а оттуда – в Герат. Бернс как раз тогда двигался со своей миссией по Инду в Кабул, и путешествие Поттинджера имело целью дополнительный сбор сведений о положении в районах, которые могли стать ареной острых военных и политических столкновений. В середине июля Элдред добрался до Кабула, так никем и не узнанный… Из Кабула он под видом странствующего сеида – потомка пророка – направился в Герат, куда после различных приключений и прибыл 18 августа.

Властителя Герата Камрана и его визиря Яр-Мухаммед-хана в городе не было – они усмиряли непокорные племена в пограничных районах. Элдред Поттинджер поджидал их возвращения, не открывая своего инкогнито.

Камран и визирь приехали 17 сентября, так как до них дошла уже весть о движении шаха с армией к Герату. Камран, слабоумный, трусливый, растерялся, но Яр-Мухаммед деятельно приступил к подготовке обороны Герата. Были выжжены селения и поля в округе двенадцати миль от города; в Герат были свезены запасы зерна, фуража, мяса. Стены были укреплены, ров очищен и углублен.

Гератские вооруженные силы состояли из нескольких тысяч отличной конницы, хорошо оплачиваемой из больших доходов, приносимых «житницей Азии», как называли плодороднейшую долину реки Герируд.

Элдред Поттинджер счел, что настал момент открыться властителям Герата. Он явился к Яр-Мухаммеду, который принял его очень приветливо. Элдред поднес ему отличные пистолеты и раскрыл свою тайну, предложив услуги. Яр-Мухаммед обрадовался, представил англичанина Камрану, и Поттинджер стал правой рукой визиря в обороне Герата.

Персидская армия подошла к городу. Шах и Ходжа-Мирза-Агаси ничего не смыслили в военном деле, а персидские генералы не повиновались приказам Боровского, не желали сотрудничать друг с другом, делали каждый, кто во что горазд.

С начала осады была допущена непростительная ошибка: были блокированы только ворота с западной стороны, а остальные ворота остались свободными, и через них в город ввозились припасы, входили войска. Бомбардировка стен не давала большого эффекта, и гератцы под руководством Поттинджера успешно восстанавливали разрушения.

В персидском лагере было немало соглядатаев Яр-Мухаммеда, которые сообщали ему о планах и действиях осаждающих. Таким тайным агентом, получавшим жалованье и от Макнила, был секретарь шаха Мирза Эль-Наги. Одно его письмо было случайно перехвачено и передано шаху. Шах приказал задушить Эль-Наги и труп протащить через весь лагерь.

Зверские расправы чинились, однако, не только над изменниками. В первый же день осады шах приказал первого взятого в плен гератца заколоть штыками. Пленных обезглавливали и головы бросали в Герат. Защитники Герата ожесточились и сражались с еще большим упорством.

Между тем, Яр-Мухаммед и после гибели шпиона Эль-Наги продолжал поддерживать тайные сношения со своими соглядатаями в армии шаха. Курьер, который от Макнила проследовал в Герат, а оттуда возвращался в Тегеран, был перехвачен Боровским. У него было взято письмо от Поттинджера. Полковник Стоддарт потребовал освобождения курьера и возвращения письма. Ходжа-Мирза-Агаси приказал вернуть письмо курьеру, и Макнил сообщал Пальмерстону, что получил его невскрытым.

9

13 октября 1837 года Виткевич отбыл из Нишапура. Путь до Кандагара продолжался полтора месяца, и 26 ноября он прибыл в этот город.

Он застал сложную обстановку. Кохендил-хан и его братья были в большом затруднении. Они получили письмо от Бернса и Дост Мухаммеда с требованием не вступать в союз с Персией и не посылать помощи к шаху Мухаммед Омар-хану, так как Англия близко, а Персия далеко…

«Что же теперь делать?» – спрашивали они.

Виткевич убеждал сардаров придерживаться союза с Персией и дружбы с Россией.

Сардары хотели получить верную гарантию, что Россия их не оставит, и порешили на том, что в Кабуле Виткевич окончательно договорится с эмиром о союзе Афганистана и Персии.

5 декабря Виткевич выехал в Кабул…

Еще до этого советник Кохендил-хана Мулла Рашид известил Дост Мухаммеда о поездке Виткевича и писал, что русский представитель «пользуется высоким расположением императора», а «русский посол рекомендует этого человека как наиболее доверенное лицо, имеющее все полномочия для заключения договора. И он обладает не меньшим достоинством и почетом, чем Бернс».

Макнил, со своей стороны, известил Пальмерстона, что с персидским эскортом в Кандагар направляется русский агент. Он везет письма императора к афганским вождям; шах ему оказал большой почет и дал векселя на большую сумму.

ДУЭЛЬ В КАБУЛЕ

1

Бернс находился в Кабуле.

Виткевич приближался к Кабулу.

Александр Бернс, умудренный опытом политический агент и разведчик, отличался темпераментностью характера, как считает историк Афганской войны генерал Сайкс. А по мнению Массона, Бернс был неустойчив, легко поддавался первым впечатлениям, пугался, терял присутствие духа.

Биограф Бернса Д. У. Кей дал такой его портрет: «У него был импульсивный, нетерпеливый, романтический характер, но он также обладал здравым политическим смыслом, который удерживал его от опасных крайностей. Он был в высшей степени храбр, обладал сообразительностью, проницательностью, быстрой наблюдательностью. О нем говорили, что он был непостоянен, что его мнения всегда менялись, и он говорил сегодня одно, а завтра другое. Но в основных вопросах центрально-азиатской политики он был постоянен. Противоречия были во мнениях у других, а не у него. У него были прочные взгляды, он не переставал их выражать».

Поляк Ян Виткевич, по свидетельству хорошо знавших его, был характером тверд, – и вся нелегкая жизнь его о том убедительно говорит.

Сухтелен подчеркнул в характере Виткевича скрытность, а эта черта также свидетельствует о незаурядной силе сосредоточенного цельного характера.

Александр Гумбольдт поражен был блестящими способностями молодого человека, не сломленного тяжкими испытаниями.

Поведение Виткевича в Бухаре и особенно в Афганистане раскрывает в его характере политическую зрелость, находчивость, изворотливость, ловкость. Он умел вести дела на Востоке по-восточному, но не терял при этом основной, принципиальной линии своей политики.

Дюгамель писал, что Виткевич свою миссию исполнил с успехом и похвальным усердием и очень сожалел о трагической гибели этого замечательного человека, который был бы неоценим для работы в Центральной Азии.

Бернс и Виткевич вступили в политическое единоборство, в котором эмир Дост Мухаммед-хан был одновременно и активным действующим лицом, и объектом борьбы.

Дост Мухаммед отлично знал, чего добивается – создания единой сильной державы. Герат был в руках Камрана Саддозая, смертельного врага Баракзаев. Пешавар захватил Ранджит Синг. А в Кандагаре сидели братья эмира, завидовавшие ему и всегда готовые принять участие во враждебных замыслах.

К своей цели Дост Мухаммед шел упорно и настойчиво, с чисто восточной хитростью. Харлан, хорошо изучивший Дост Мухаммеда, признавал в нем талант политика: эмир «хорошо знал характер каждого слоя своего народа, обладая практическим опытом в познании всего социального организма страны, во всех формах, в каких он поддается наблюдению. Он привык в обычных отношениях быть политичным, но безжалостно практиковал самую решительную жестокость во всех случаях, когда добывал деньги. Он чрезвычайно тщеславился своим талантом оратора… В этом его всячески поддерживали льстецы, выражая свое восхищение. Перед лицом важных событий эмир становится спокойным, выдержанным, и если события принимают безнадежный оборот, он прислушивается к советам каждого, не исключая слуг. Но в случаях чрезвычайных он становится боязливым и иной раз даже теряет присутствие духа».

Бернс из своего общения с эмиром вывел заключение, что его ум необыкновенно проницателен, он превосходно разгадывает характер людей.

К этому следует прибавить, что Дост Мухаммед был храбр и бесстрашен в боях, обладал даром военачальника. При дворе эмира не было восточной пышности, он был похож на традиционную афганскую джиргу – собрание предводителей и старейшин племен и родов. По пятницам двери дурбара были открыты, стража удалялась и каждый мог прийти со своим делом.

Таков был человек, который задался целью воссоздания единого афганского государства и, пройдя через множество испытаний, преодолев огромные трудности, в конце концов в главном добился своего.

В Кабуле на сцене исторической драмы выступали Дост Мухаммед, Бернс, Виткевич.

За кулисами действовали Англия и Россия.

Бернс непосредственно подчинялся генерал-губернатору Индии лорду Окленду.

Отправляя Бернса в Кабул с «коммерческой миссией», Окленд был согласен с предположениями и предложениями Бернса касательно политики в отношении Афганистана. Но затем генерал-губернатор круто изменил позицию – под воздействием своих советников. Капитан Уэйд, резидент в Лодиане, Макнотен, глава Политического департамента, Колвин, личный секретарь генерал-губернатора, были Столь же ярыми руссофобами, как и Макнил, и единственным решением «афганской проблемы» считали превращение Афганистана в протекторат Англии – с помощью водворения на престол в Кабуле «своего короля» Шуджи.

Эта троица из Индии и Макнил из Персии поддерживали и разжигали в Лондоне антирусскую истерию, имея союзника и в Д. Уркарте. Отозванный из Константинополя, он обвинял уже и Пальмерстона в «пособничестве завоевательным замыслам императора Николая». Но Уркарт, конечно, ошибался. Французский историк Сеньобос писал; «Тактика Пальмерстона состояла в запугивании великих держав угрозами войны и английской военной мощью. Более 30 лет ему удавалось скрывать военное бессилие Англии и сделать ее хозяйкой Европы».

Русский посол в Лондоне Поццо ди Борго, хорошо изучивший нрав Пальмерстона, весной 1838 года сообщал Нессельроде, что британский министр иностранных дел «соединяет в себе с буйностью характера злой. нрав и много злой воли».

Пальмерстон и в самом правительстве Англии вел себя так, что премьер-министр лорд Мельбурн признался русскому послу:

– Я бессилен против Пальмерстона…

Личный секретарь королевы Виктории Гревилль в дневнике в 1839 году характеризовал Пальмерстона очень красноречиво:

«Пальмерстон, наиболее загадочный из министров, ненавидимый дипломатическим корпусом, презираемый в своем собственном ведомстве, непопулярный в палате общин, никем не любимый, бранимый всеми, все еще правит в своем небольшом королевстве в Форин-оффис и не испытывает ни в малейшей степени стыда от того поношения, которому подвергается…»

К портрету руководителя британской внешней политики, нарисованному столь компетентной рукой, нечего прибавить!

Пальмерстон твердо стоял на том, что «Россия стремится завоевать Индию». Правда, Меткаф, опытнейший британский деятель в Индии, доказывал, что величайшую опасность для Англии составляет не Россия, а «увядание в умах обитателей Индии впечатления нашей непобедимости. Недовольство, которое способно вырвать наше владычество с корнем, существует в изобилии, и в любой момент может сложиться стечение обстоятельств, достаточное, чтобы привести его в действие».

Трезвый голос Меткафа заглушался воинственными призывами сторонников «твердого курса»…

Таковы были руководители британской внешней политики, направлявшие действия Бернса.

А за спиной Виткевича стояли Симонич, Нессельроде, Николай.

Собственно, Нессельроде можно бы и не брать в расчет, у него своего мнения не было, он послушно выполнял то, что требовал его венценосный шеф.

О взглядах Симонича мы уже говорили раньше: он ненавидел Англию и англичан. А в характере его было в изобилии то, чего совсем не было у Нессельроде: способность действовать самостоятельно, исходя из своего понимания обстоятельств и целей русской политики на Востоке. И еще свойственна была послу России в Тегеране в немалом размере живость южного темперамента, порождавшая неосмотрительность и поспешность умозаключений и поступков…

Николай, свой собственный министр иностранных дел, имел твердые принципы внешней политики, о которых Фикельмонт, австрийский посол в Петербурге в течение многих лет, писал в 1839 году Меттерниху:

«Война, о которой мечтает император Николай, это война… против Франции. Но эта война невозможна, поскольку существует союз между Англией и Францией; значит, нужно их разделить и привлечь на свою сторону Англию. Такова инстинктивная цель, равно как и сознательный расчет императора в его поведении в отношении Англии».

Для этого и был послан со специальной миссией в Лондон Бруннов, и Николай был доволен: «Первые шаги Бруннова в Лондоне были удачны. По-видимому, Англия с Францией все более и более разлаживаются…»

Совсем их разладить – такова была главная цель Николая всегда и в тревожный период 1838–1839 гг. в особенности.

Стремясь разъединить Англию и Францию и объединиться с Англией против Франции, Николай вынужден был считаться с реальной политикой Пальмерстона на Востоке. Она была враждебна России; «замыслам англичан против нас нет мер; и ежели исполнение в этом останавливается, то это не от чего другого, как от бессилия нам явно вредить», – писал Николай в конце 1838 года.

Николай и Пальмерстон не любили друг друга и знали цену друг другу…

И все-таки император во что бы то ни стало желал соглашения с Англией.