Текст книги "Супермодель в лучах смерти"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Глава седьмая

Апостолос, устало ссутулившись, вышел из своего офиса, расположенного на площади Этериас в фешенебельном районе Колонаки. Серый зимний день нагонял тоску. Многочисленные таверны, окружавшие площадь, были почти пусты. Редкие посетители предпочитали сидеть внутри заведений. Ветер бестолково трепал пожелтевшую листву деревьев. Было два часа дня. Апостолос только что поставил точку в длительных согласованиях по транспортировке радиоактивных отходов в порт Пирей и проходу грузов через таможню. Его партнеры – два итальянца из Нью-Йорка, удостоверившись в продуманности и безопасности предложенного плана, пожали ему руку и спешно откланялись. С этого момента всем стало ясно, что машина запущена.

Поначалу итальянцы предлагали не рисковать и отправить в Россию только часть секретного груза, но Апостолос не привык к половинчатым решениям. Поэтому настоял на всей партии. Тем более что в данном случае риск одинаков, а сумма доходов в два раза больше. Итальянцы потребовали гарантий и возможной страховки. С крепя сердце Апостолосу пришлось поставить на кон свои капиталы. От этого-то его настроение и испортилось. А тут еще скверная погода. Хоть на улицу не выходи. Совсем зимний пронизывающий ветер. Апостолос раздраженно посмотрел вокруг. На широкой, в пять мраморных ступенек, лестнице его дожидался Янис, пряча нос в поднятый воротник клетчатого плаща. Апостолос поманил его пальцем.

– Давай-ка поедем на твоей машине. Поговорить надо.

Янис кивнул головой и поспешил за своим «джипом», припаркованным на прилегающей к площади улице Капсали.

Апостолос уселся на переднее сиденье и закурил тонкую сигару. По ветровому стеклу ударили первые капли дождя. Янис терпеливо ждал указаний, хотя ему ужасно хотелось узнать о результатах переговоров с итальянцами.

– Отвези меня домой.

Янис послушно повернул к самому высокому месту афинской столицы – холму Ликавиттос, одетому в сосновые леса и увенчанному живописной белой церквушкой св. Георгия. Там на одном из крутых подъемов стоял дом, в котором многие десятилетия жила семья известного финансиста Солона Ламброзоса. В этот старинный аристократический особняк Апостолос въехал, женившись на его дочери Пии. После возвращения из Америки Апостолос обосновался на своей вилле и в доме жены появлялся редко. И сейчас, судя по нервному покусыванию нижней губы, ему не очень хотелось ехать туда.

– Короче, – оторвавшись от своих мыслей, произнес он. – Сегодня мы ударили с американцами по рукам. Назад хода нет. Я иду на большой риск. Пришлось в качестве гарантии поставить свои деньги. Не дай Бог сорвется – я стану снова нищим. А тебя не будет вообще… Ну, это к слову…

– Не сорвется, адмирал. Маркелов так наложил в штаны по дороге из Шереметьева, что будет работать не за страх, а за совесть.

– Это как? – не понял Апостолос.

– Да в России есть такое выражение. В смысле – не подведет.

Апостолос ничего не ответил. Попыхивал сигарой и смотрел в окно. Капли забрызгали почти все стекло. Уверенность, а главное, решительность Яниса благотворно действовали на него. Сам Апостолос любил рискованные авантюры. Последняя должна была стать одной из вех в его предпринимательской деятельности. Но Апостолоса волновала надежность окружения.

Янис понимал, чего ждет от него адмирал. И по новой, в который раз, принялся рассказывать о достоинствах Маркелова и крупных махинациях, проводимых им еще в брежневские времена. Апостолос одобрительно кивал головой.

Дорога на холм становилась все круче, с резкими поворотами. Внизу, в занавесах дождя и обрывках смога, лежал город. Даже в машине чувствовалось, что дышать с каждым виражом становится легче. Редкие машины, попадавшиеся навстречу, ехали с включенными фарами. Янис остановил «джип» на небольшой площадке. Дом утопал в зелени и находился гораздо выше входа, поэтому был невидим. Широкие ворота, ведущие во двор, были закрыты. Апостолос благодарственно похлопал Яниса по плечу, вылез из «джипа» и скрылся за калиткой.

Дома его ждали. Прежде всего дочь Дженнифер. Она с порога бросилась ему на шею.

– А говорят, в дождь отцы не летают! – закричала при этом она.

Дженнифер родилась в Америке и приехала в Грецию вполне взрослой девочкой. Поначалу у нее не было подруг, и поэтому Апостолос много времени уделял дочери. Они стали настоящими друзьями. Даже, когда Дженнифер полностью адаптировалась, поступила в университет и обзавелась поклонниками, встречи с отцом оставались для нее важнее всех других.

– Как мама? – первым делом поинтересовался Апостолос.

Дочка пожала плечами. В этом был немой упрек и сожаление. Последнее время они избегали разговоров по душам о том, что творилось в их семье. Дженнифер была в курсе многих любовных похождений Апостолоса. Но предпочитала держать язык за зубами. Он, в свою очередь, не притворялся перед ней, хотя и не хвастался своими победами. Между ними существовал негласный договор, оберегавший обоих от гнева Пии. Дженнифер жалела мать, подолгу выслушивала ее претензии к отцу, но понимала, что вернуть утраченное невозможно. И от этого страдала сама.

– Она тебя ждет. Ей кто-то рассказал о круизе, который ты собираешься устраивать. Вчера с ней было совсем плохо. Она пила в ванной, потом слонялась по дому и устроила небольшой пожар. Хорошо хоть Лола вовремя подоспела. Иначе пришел бы сегодня на пепелище.

– А сейчас? – настороженно спросил Апостолос.

– Пока трезвая. Но заведена, как будильник. Готовься к истерике. Я свое уже получила. Хотела ответить, а потом передумала. Ты с ней слишком жесток, адмирал.

– Мы уже много лет живем так.

– Но отправляться в увеселительный круиз с супермоделями? Это скажу тебе – ой-ля-ля!

Апостолос растерялся. Ему и в голову не приходило, что это плавание можно рассматривать как развлечение. Поэтому, потоптавшись на месте и покусав нижнюю губу, принялся оправдываться.

– Обычная рекламная компания. У меня начинается бизнес с Россией. Дел, забот по горло… Вечно в голове матери рождаются какие-то глупости…

Дженнифер не дала ему договорить. Обняла и закрыла рот рукой.

– Знаю, знаю, знаю! Все вокруг все знают! Но это, милый адмирал, перебор. Скандал вырвется за стены нашего дома. Мне будет ужасно стыдно. Пожалей хоть меня. Неужели вся Европа должна знать о ваших семейных баталиях?

Апостолос отстранил дочь и косолапо прошелся по комнате. Чувствовал он себя здесь, как слон в посудной лавке. Вечно ему на пути попадались столики, вазы, скульптуры, канапе с подушечками, бесконечные лампы. Он любил простор, минимум всякого барахла. Но в этом доме существовали свои традиции. Пия ревностно сохраняла обстановку, среди которой выросла. Помешалась на всем этом антиквариате. На стенах висели портреты не только ее родителей, но даже дальних родственников. И все они, казалось, смотрели на Апостолоса с презрением, как на выскочку. Он им платил тем же. И намеревался в один прекрасный день отправить всех на пыльный чердак. Грузно усевшись в низкое на гнутых ножках кресло, застонавшее под его тяжестью, он внимательно посмотрел на Дженнифер. Дочка была права. Скандал, особенно сейчас, никак не входил в его расчеты.

Она оценила этот взгляд. Подошла к нему, подергала за нос и посоветовала:

– Подумай, адмирал. А мне пора. Вернусь поздно. Не убейте друг друга. В случае чего зови Лолу.

Дженнифер легко выпорхнула из комнаты. Апостолосу стало совсем неуютно. За окном вовсю барабанил дождь. Через анфиладу комнат по широкой ковровой дорожке медленно приближалась Пия. Выглядела она чудовищно. Длинные немытые волосы пепельного цвета, кое-как заколотые на затылке. Бледное, обтянутое сухой кожей лицо со скошенным вниз подбородком. Большие карие глаза, казавшиеся еще больше от полукружий синяков под ними. Породистый с горбинкой и нервными ноздрями красный нос. А под ним красиво очерченные, но искусанные в кровь губы. В одной руке она держала стакан с виски, в другой самосклеивающуюся сигарету. Походка у нее была довольно твердой и решительной. Полы толстого атласного халата с дорогим шитьем разлетались в стороны от широких шагов. Она, не здороваясь, подошла к Алостолосу и встала перед ним.

– Опять? – мрачно спросил он.

– А у тебя? – резко ответила вопросом на вопрос Пия.

– У меня работа…

– И как ее зовут? Кики? Коко? Фифи?

– Пия, сколько можно. Пора успокоиться и жить, как все люди. Мы не дети. Посмотри, на кого ты похожа. Днем пьешь писки. Скандалишь. Не выходишь из дома. Разве так должна жить жена Апостолоса Ликидиса.

– Я всегда была и останусь дочерью Солона Ламброзоса! – заносчиво выпалила Пия.

– Да, хоть китайского императора, – согласился Апостолос. Он слишком устал, чтобы вступать с женой в словесную перепалку.

Она же, наоборот, очевидно, с раннего утра готовилась к их встрече.

– Значит, так, – начала Пия почти спокойно. – Я все обдумала и решила. Хватит из меня делать идиотку. Это в Нью-Йорке я подчинялась тебе и принуждала себя общаться с идиотами с 47-й авеню. Здесь я дома. Мой отец не хотел впускать тебя в нашу семью. Умолял меня одуматься. Вот, оказывается, сколько понадобилось времени, чтобы я вняла его мольбам. Ты собираешься в круиз с девицами? Ради Бога. Но исключительно в статусе холостого мужчины. Я уже связалась с адвокатом Бентосом. Он меня ждет в своей конторе на улице Каламету с подготовленными бумагами. На этой неделе подаст их на развод…

Она повернулась спиной к Алостолосу и отошла к высокому узкому окну в узорчатой раме. За ним были видны только ветви сосен.

Апостолос встал, подошел к бару, налил себе минералку, выпил и закурил сигару. Он снова топтался на месте. Удар был нанесен умелой рукой. Пия никогда не была дурой. А в этот раз придумала все особенно удачно. Ее чертов папаша двадцать лет назад вынудил неопытного тогда Апостолоса подписать довольно кабальный брачный контракт. И если Пия сейчас начнет бракоразводный процесс, его партнеры вмиг подсчитают суммы, на которые она будет претендовать, и поостерегутся вести с ним дела. А итальянцы решат, что он сам придумал липовый развод для того, чтобы уберечь свои капиталы в случае провала сделки с радиоактивными отходами.

– Подумай, о чем ты говоришь? – трагическим голосом обратился он к ней.

Пия никак не отреагировала. Она смотрела в окно и стряхивала пепел на зеркально отполированный паркет.

Апостолос давно потерял к ней всяческий интерес. Он позволял ей тратить на наряды любые деньги. Не интересовался, где она бывает и сколько проигрывает в карты. Никогда не выяснял, что за мужчины ей звонят. Даже перестал устраивать скандалы по поводу ее постоянных выпивок. Чего же ей не хватало?

Тяжелой походкой он направился к Пии.

– Не прикасайся ко мне! – надрывно предупредила она. Хотя он, в общем-то, и не собирался этого делать. – Никакие разговоры не помогут. Хватит. Дженнифер выросла. Вся в тебя. Такая же эгоистка. Можешь радоваться. А с меня хватит! Образовалась слишком большая пропасть между тем отличным парнем, который топтался у дверей, стесняясь войти в наш дом, и старым пошлым денежным мешком, старающимся наверстать упущенное в молодости. В мои сорок пять я постараюсь начать новую жизнь. А ты продолжай старую.

Апостолос от негодования шумно дышал. Оспаривать претензии Пии не имело смысла. Все в них казалось справедливым. Но ведь это лишь на первый взгляд. Он ведь не упрекает ее в высокомерном отношении ко всему, чем он занимается. Его друзья, компаньоны и просто гости всегда раздражали ее. Даже в Америке Пия умудрялась проявлять такую нетерпимость к простым нравам американцев и постоянно подчеркивать свое превосходство, что над ней стали посмеиваться. А уж о ее провинциально-мещанском отношении к сексу лучше вообще не вспоминать. Постоянные претензии и никакой отдачи. Механическое повторение однажды зазубренного. От этого любой мужчина ошалеет, не говоря уж о греке, в жилах которого течет кровь Приапа.

Все это копилось в душе Апостолоса. Двадцать лет назад Пия считалась одной из самых красивых и богатых девушек в Афинах и поначалу никто не верил в возможность их свадьбы. Да он и сам комплексовал из-за ее богатства. Тогда любовь для них была главным событием в жизни, и они победили. Но ведь он влюбился в нее именно потому, что она была недосягаема. С тех пор прошло много лет. Его все еще волнуют недосягаемые цели. А ее идеал – патриархальный быт родительского дома. Многого Апостолос достиг бы в жизни, если бы жил в этом курятнике? Как она не хотела ехать в Америку! Сколько крови попортила ему там! И теперь, когда он стал владельцем огромного состояния, о котором ее отцу и во сне не снилось, она ставит ему подножку…

– Пия, мы с тобой не просто муж и жена. Мы один клан и разрушать сотворенное не имеем права.

Пия резко повернулась к нему. Смерила его презрительным взглядом. Прошла к бару, налила себе виски на два пальца и, болтая стаканом, иронически засмеялась. Апостолоса ужасно раздражал ее неестественный смех. В иные времена он хлопнул бы дверью и поехал по своим делам. Сегодня приходилось терпеть.

– Ты трус! Самое мерзкое – жить с нелюбимой женщиной из-за боязни развода, – торжествующе заявила Пия. – Сколько лет уверял меня в том, что главное для тебя войти в элиту общества и тем самым заставить всех признать наш брак равным. Я, дура, переживала, думала о своем муже, как о достойном гордом человеке, который не желает, чтобы к нему относились как к неимущему зятю уважаемого финансиста Ламброзоса. Закрывала глаза на твои темные делишки, на спекуляцию именем моего отца. Ведь первые деньги в банках ты выпрашивал под гарантию его капитала. Тебе шли навстречу, а потом ты же переметнулся к врагам нашей семьи. Но и тогда я сумела оправдать твой поступок и простить. А зря. Как только Ламброзос перестал быть для тебя значимой фигурой, ты переступил через него и заодно через нашу любовь.

Апостолос зажмурился. В словах жены было мало правды и много злости. Разумеется, в свое время он воспользовался именем старого скупердяя Ламброзоса и заработал приличные деньги. Но ведь самому-то Ламброзосу никакого ущерба этим не нанес. Зато ни разу не попросил у него ни драхмы, ни доллара. Эти воспоминания возбудили в душе Апостолоса праведный гнев. Раздраженно усевшись на узкий, старый, недавно отреставрированный диван и, подогнув под него ноги, он оперся руками о колени и рявкнул:

– Придется, дарлинг, напомнить вам, на что были потрачены мои первые деньги. В этом доме тебя воспитывали по спартанским правилам. Даже подвенечное платье взяли напрокат. А я все до последней драхмы вложил в твой гардероб. Вокруг только и говорили о модных костюмчиках и шляпках мадам Ликидис, и никому в голову не приходило, что это куплено на деньги презираемого ими плебея. А первый «ситроен», сразу же превращенный тобою в груду металлолома, тоже подарочек от богатого папы? А вранье по поводу Америки? Никогда в жизни я не поехал бы к янки, если бы любезный Ламброзос не выдавливал меня из Афин. Он ставил под сомнения все мои деловые начинания. Просил не связываться со мной. Только любовь к тебе сдерживала меня от объявления ему открытой финансовой войны. Я выстоял назло ему. И при этом ни разу не упрекнул тебя. Поэтому, дарлинг, думай, прежде чем молоть чепуху…

Высказавшись, Апостолос снова прикрыл глаза и принялся покусывать нижнюю губу. Он понимал бессмысленность их обоюдных обвинений. Следовало пересилить себя и успокоить Пию. Но та, похоже, в этом не нуждалась. Она уселась с новой порцией виски прямо на пол и, продолжая посмеиваться, вновь принялась за свое.

– Ты использовал наше доброе имя, мою любовь, чтобы встать на ноги. Теперь хочешь заставить меня поддерживать видимость благополучного буржуазного брака. Положение в обществе вынуждает к этому. Тебе мало денег, подавай уважение. Так вот этого, адмирал, не дождешься! Никогда никто в Афинах не будет тебя уважать. Развлекайся с девками на грязные деньги. Становись посмешищем для дружков Дженнифер и жалким ничтожеством для стариков. Отныне авторитет семьи Ламброзос перестает быть твоей туалетной бумагой. Убирайся в свой Нью-Йорк…

Пия победоносно сделала большой глоток виски и откинула голову назад.

Апостолос продолжал неподвижно сидеть, опираясь руками о колени. Его крупный бесформенный нос картошкой побагровел. Взгляд блуждал по тесно заставленной комнате, будто искал подходящий предмет, которым можно было бы запустить в восседавшую на полу жену. Не разжимая массивных челюстей, он угрожающе произнес:

– Прежде чем суд начнет рассматривать твой иск, я потребую обследовать тебя в клинике и официально подтвердить хронический алкоголизм. Поверь, этого тебе не избежать, и приговор врачей будет тот, какой им продиктую я. Хотя скорее всего никаких усилий прикладывать не придется. Ведь ты действительно законченная алкоголичка. Поэтому ни один суд в мире не признает твоих претензий и позволит мне взять над тобой опеку. А вот тогда, дарлинг, держись. Я тебя упрячу в такой пансионат, из которого видны только звезды на небе.

Апостолос грузно встал и, не обращая внимания на Пию, вышел из комнаты. Лола с улыбкой предложила ему отведать специально приготовленные к его приходу «каламаки» – маленький шашлычок с гарниром из жареной картошки. Апостолос на всю жизнь сохранил пристрастие к простой народной пище, подаваемой в бедных кварталах. Но сейчас ему было не до «каламаки». Он сверкнул глазом в сторону Лолы и вместо благодарности приказал:

– Свяжись с яхтой. Пусть готовят. Я еду на причал.

Испуганная Лола побежала звонить. А из комнаты послышался вопль Пии:

– Нет!

Она бросилась за Апостолосом. Нагнала его уже в дверях и схватила за рукав.

– Это подло! Кто виноват в моей склонности к спиртному? Кто оставлял меня одну в чужом враждебном мне городе? Я все расскажу. Нет таких присяжных, которые не поняли бы страданий обманутой женщины. Тебе не отвертеться от вселенского скандала. Даже если оставишь меня без гроша, я встану в центре Омонии вместо скульптуры Вароцоса и буду выть на все Афины!

Угрозы пьяной беспомощной женщины вызывали у Апостолоса лишь презрение. Он рванул вверх руку и, почувствовав, что Пия отцепилась, быстро скрылся за дверью.

Пока он возился с медленно поднимавшимся вверх заслоном гаража и сам открывал ворота, плач и вопли Пии преследовали его. Уже выехав на узкую вьющуюся серпантином дорогу, он не столько смотрел вперед, машинально ведя свой белый «мерседес», сколько старался не оглядываться назад. В районе Панграти попал в основательную пробку и, чертыхаясь от невозможности ехать дальше, немного пришел в себя. Дождь закончился, но ветер разбрасывал капли, стекавшие с листьев деревьев. На море наверняка штормило. Однако это не могло остановить Апостолоса.

Добравшись до причала, он отважно ступил на мокрые от накатывающихся волн мостки. Яхта стояла под парами в окружении сородичей. Толстый Папас, шевеля своими пышными усами, по-военному доложил о готовности следовать на Эгину.

Апостолос отправился в свою каюту и первым делом переоделся. Он терпеть не мог костюмы, в которых вынужден был появляться в офисе. Поэтому с удовольствием натянул мешковатые серые брюки и синий, грубо связанный свитер.

Только яхта отвалила от причала и вышла за мол, как ее сразу стало клонить с борта на борт. Ветер гнал волну. Апостолос поднялся в рубку и встал за штурвал. Полтора часа он искусно уворачивался от накатывающих волн. Скользил по ним, уверенно держась фарватера. Никто из команды не интересовался, зачем они в такую погоду вышли в море. Впрочем, Апостолос и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Необузданная энергия, свойственная его кипучей натуре, требовала выхода. Для того, чтобы принять разумное решение, необходимо было от нее избавиться. А это возможно только в море.

Поэтому, когда они с трудом пришвартовались, Апостолос чувствовал себя уставшим и готовым к философским размышлениям у камина с горячим пуншем в руке. Лучшим собеседником в такие минуты становился капитан Лефтерис. Старик был глуховат, однако всегда к месту давал разумные советы. Соперничать с ним мог только осел Апулей, который, внимательно слушая Апостолоса, предпочитал глубокомысленно молчать.

Лефтерис, как всегда, с улыбкой наблюдал из окна за грузной фигурой адмирала, поднимавшегося по выдолбленной в известняке крутой лестнице. И выкатился на инвалидной коляске ему навстречу.

– Ты был похож на корсара Сюркуфа, за которым гналась английская эскадра! – закричал старик, одобряя мастерство Апостолоса.

– У меня с ним есть некоторое сходство. Правда, в отличие от него, я даже в море не могу скрыться от претензий собственной жены!

Старик не расслышал ответа и продолжал:

– Наверное, у тебя неприятности. Правильно сделал, что пришел. Я как заметил на горизонте «Нику», тут же отправился варить пунш. Поторопись, адмирал, в такую погоду ревматизм шляется по пятам.

Апостолос с удовольствием последовал его совету. В доме было тепло. Дрова в камине бодро потрескивали. Пахло уютом и покоем. Скандал с Пией показался далеким и нереальным. Напоминал о себе неприятным осадком и бессмысленностью. В отличие от многих своих сверстников, Апостолос с молодых лет мечтал о старости. Красивой, здоровой, мудрой. Наделенный властью и обладающий несметными богатствами. Сейчас он находился на пороге своей мечты. В ней и для Пии было забронировано почетное место. Поэтому ее пьяный бунт не только возмутил, но и обидел Апостолоса. В любом деле, а тем более в таком непредсказуемом, как жизнь, самым главным является начало и конец. А что там случалось в промежутке, совершенно неважно. Да, вокруг него постоянно крутились женщины. Это нормально. Гордиться нужно, а не ревновать… В глубине души Апостолос понимал, откуда в Пии зародилась такая злость. До его связи с Антигони, по мнению жены, не было опасности для их брака. Антигони многое перевернула в жизни Апостолоса. Он все еще мечтал о старости, но возрастные рамки несколько отодвинул. Страсть, с которой молодая женщина ворвалась в его жизнь, безоглядность в проявлении чувств и полнейшее бескорыстие застали Апостолоса врасплох. В отличие от Пии этой девушке ничего от него не было нужно. Лишь бы он приласкал и погладил ее по голове. Она способна неделями мурлыкать в его объятиях и не задавать вопросов о завтрашнем дне.

Задумавшись о своем, он не заметил подкатившего к нему Лефтериса с большим хрустальным бокалом в бронзовой плетенке, доверху наполненным еще бурлящим пуншем. Апостолос молча взял его и опустился в широкое развалистое кресло. Лефтерис заботливо накинул на его ноги пушистый плед из козьей шерсти. И с неизменной улыбкой приготовился слушать.

Апостолос с удовольствием отхлебнул терпкое приправленное специями вино и философски заметил:

– Зимой гречанки становятся совершенно невыносимыми.

– Да, да, зимы с каждым годом все длиннее и длиннее, – не расслышав его, согласился Лефтерис.

– Я еще в Америке заметил, что климат очень влияет на женскую психику.

– Из всех природных явлений женщина – самое непредсказуемое, – кивнул головой его глуховатый собеседник.

– Хотя Антигони и здесь исключение. Полгода вместе и ни одного неверного поступка. Она переворачивает все мои представления. Пожалуй, впервые любовь сама свалилась мне в руки. Как считаешь, это серьезно?

– Знаешь, почему мужчины уходят в море? Думаешь, торговать, ловить рыбу или воевать? Нет! Чтобы дам не видеть! Другой такой возможности Господь не предоставил. Правильно, что сюда приехал.

Апостолос скривился.

– Э… старик, совсем ты здесь одичал.

– Я слышал, Пия много пьет?

– Пьет…

– Нехорошо. Пьющая женщина может наделать много пакостей. Поостерегись ее. Я знаю, что происходит. Антигони ей – кость в горле.

– Кто сказал? – встрепенулся Апостолос и почему-то подозрительно оглянулся.

– Знаю. Целыми днями сижу, смотрю на море и размышляю. Ты с Антигони зашел слишком далеко…

– Не твое дело! – оборвал его Апостолос.

– Оно, может, и не мое. Но, поверь, и не тобой выдумано. Рано или поздно с каждым такое случается. Не хочешь, не слушай. Запомни одно – никогда не ставь даму впереди дела. Не веришь? Иди, спроси у Апулея.

Апостолос осознавал верность слов старого пирата. Как странно, можно обладать огромными знаниями, ворочать миллионными капиталами, организовывать фантастические проекты, а в ситуациях с женщинами соглашаться с незамысловатыми принципами нищего безграмотного корсара. Выходит, перед женщиной все мужчины равны так же, как и перед смертью.

– Я не хочу отказываться от нее! – в сердцах воскликнул Апостолос. – Может, это последняя радость в моей жизни.

Лефтерис согласно закивал седой головой, совсем как торговец-турок на восточном базаре, и беспечно заявил:

– Тот, кто не надеется попасть в рай, всеми силами пытается создать для себя его подобие на земле.

Апостолос внимательно посмотрел на корсара. Ничего не ответил, допил пунш и отправился в хлев к Апулею, предварительно прихватив на кухне сахар.

В теплом каменном помещении пахло сеном и навозом. Апулей радостно заревел, как грудной ребенок, и влажным носом уперся в подставленные ладони Апостолоса. Тот погладил его, угостил сахаром и уселся рядом на сено. Не спеша закурил тонкую сигару. Апулей не фыркнул, он любил запах хозяйских сигар.

– Сложности у меня, дружище… На этот раз Пия не остановится. А потерять из-за ее каприза Антигони выше моих сил… Что посоветуешь? Должен же быть какой-то разумный выход из данной ситуации!

Апулей задумался. Высоко задрал морду и, совсем как хозяин, принялся переминаться передними ногами. Потом опустил лобастую голову и замотал ею из стороны в сторону. Апостолос наблюдал за ним и вдруг вздрогнул от возникшего решения. Столь простая и очевидная идея могла зародиться только в мудрой голове Апулея. Оказывается, вопрос не стоит выеденного яйца! Он берет с собой в круиз Пию и тем самым предотвращает скандал. А кроме того, еще больше поднимает престижность и солидность круиза. Антигони он с самого начала не хотел ввязывать в эту историю. К чему рисковать? В трюмах как-никак будут находиться контейнеры с радиоактивными отходами. Значит, сколько ни принимай мер безопасности, радиационный фон на корабле присутствовать будет. А к вечно поддатой Пие радионуклиды не пристанут.

Апостолос встал, потрепал осла по шее, словно тот действительно подсказал ему отличный выход из трудного положения, и поднялся в дом. В реакции Пии на предложение ехать с ним он не сомневался. Оставалось как-то поэлегантнее объяснить Антигони. Но ведь она ни разу не воспротивилась ни одному его решению.

С широкой улыбкой Апостолос обнял Лефтериса.

– Ты прав, старик. В нашем раю скандалов быть не должно. Подай-ка мне еще бокал твоего отличного зелья!

Корсар лихо покатил на своем инвалидном кресле за кипящим пуншем.