Текст книги "Супермодель в лучах смерти"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

Он постучал в дверь каюты Шкуратова в тот момент, Когда Ильи Сергеевич уже совсем было разжалобил артиста, и тот согласился развязать ему руки.

– Послушай, Павел, – заплетающимся языком обратился к нему Егор. – Он мне во всем признался. Ты, старик, неправ. Господин Маркелов ни в чем не виноват.

Павел четко оценил обстановку. Он рванулся к сидящему в кресле Маркелову и пригнул его голову к коленям. Руки были почти развязаны.

– Какой ты дурак! – крикнул граф. – Он бы тебя пристрелил.

Граф распутал веревки и накрепко перевязал руки Маркелову. Сел рядом с ним и попросил, показывая на Татьяну.

– Расскажите ей, Илья Сергеевич, о радиоактивных отходах, которые вы везете в трюмах, чтобы, по всей видимости, закопать в брянских лесах.

– Да не слыхивал он об этом, – вступился за бизнесмена Шкуратов.

– Никаких отходов нет. Во всяком случае, мне о них ничего не известно. Допускаю, что Лавр и Янис за моей спиной затеяли какую-нибудь контрабанду, но я здесь ни при чем.

– Слышишь? – напирал на Павла артист.

Татьяна презрительно хмыкнула. Подошла к столу, взяла автомат и наставила на Маркелова.

– Ты мне скажешь правду. Клянусь, не знаю, как работает эта штука, но она выстрелит.

Маркелов побледнел. Он, как и граф, знал, что пьяная Татьяна способна на все.

– Говори, котик… – прошептала она.

– Не бойся его убить. Суд все равно докажет его вину. Апостолос не дурак. Он на себя все брать не собирается.

– А где адмирал?

– Сидит связанный, как и ты. Но, в отличие от тебя, кается, – сблефовал граф. – Не веришь? Тогда вспомни лицо медсестры, освободившей тебя.

– «Освободившей», – с ненавистью проворчал Маркелов. – Где ты видел?

– Видел. Это Антигони. Любовница Апостолоса и сотрудник Интерпола. У нее есть записи ваших разговоров.

– Врешь, – прохрипел Илья Сергеевич.

– Про Антигони не врет. Сама видела, – подтвердила Татьяна и, ткнув Маркелова дулом в грудь, прошипела: – Говори!

Он вздрогнул, голова свесилась на бок, и губы чуть слышно произнесли:

– Это было предложение греков. Я был против, но меня вынудили. Есть свидетели покушения на мою жизнь на трассе из Шереметьева.

Татьяна опустила автомат. Егор протрезвел и, извиняясь, заглянул в глаза графа. Этот поединок Павел выиграл.

Часть пятая
«Большой шлем» адмирала

Глава двадцать пятая

Ночью неожиданно корабль попал в сильнейший шторм. Ветер завывал с такой силой, что казалось – рядом разогревают турбины сразу несколько реактивных самолетов. В беспросветной темноте ночи судно то взбиралось на волну, то неслось стремительно вниз. Капитан Папас приказал перейти на аварийное освещение.

Тусклый свет поселил в душах пассажиров мистический ужас. Огромный корабль, ранее не вызывавший сомнений в своей надежности, превратился в щепку, бросаемую разбушевавшейся стихией.

Началась болтанка. Палубы заливали огромные потоки воды. Павел с невероятным трудом добрался до своей каюты. Несколько раз его бросало на стены, и он разбил колено пораненной Лорой-гестапо ноги. В каюте угрожающе звенели бутылки в баре. Валялись стаканы, которые, ползая по полу, безуспешно пыталась собрать Антигони.

– Как ты? – спросил Павел.

– В порядке. Только невозможно усидеть на месте.

– Не тошнит? – сам граф уже чувствовал позывы к рвоте.

Антигони засмеялась и попробовала встать.

– Мой вестибулярный аппарат не реагирует на качку, – похваставшись, она не удержалась на ногах и полетела прямо в объятия Павла.

Он схватил ее и проводил до постели, а сам развернулся, одним прыжком достиг туалетной комнаты и скрылся за хлопающей дверью.

Павла выворачивало наизнанку. Мутило и подкатывало откуда-то с самого низа живота. Никакой рвоты уже не было. Только мучительные позывы. Он встал под холодный душ и вцепился руками в никелированные ручки, удерживая равновесие. Вода несколько затормозила реакцию. Но когда корабль падал вниз, Павлу казалось, что сознание исчезает в пропасти.

Кое-как завернувшись в полотенце, он вышел из туалетной комнаты.

Антигони лежала в короткой ночной рубашке и улыбалась.

– Выпей виски. Поможет.

– Уверена? – Павел и сам слышал о таком способе борьбы с морской болезнью.

– Хуже не будет, – резонно заметила Антигони.

Он добрался до бара, открыл дверцу. Бутылки стояли в кожаных ячейках, Павел вытащил одну из них и принялся пить прямо из горлышка. Он не ощущал крепости напитка. Воспаленное нутро горело огнем. Выпив чуть меньше полбутылки, граф попробовал вернуть ее на место. Не получилось. Бутылка упала на пол и покатилась по нему, разливая на палас остатки напитка.

Павел икнул и вдруг почувствовал себя почти хорошо. Ясность в голове отсутствовала, но, словно мягкое, невесомое одеяло опустилось на него, стало тепло и уютно. Качка отступила на дальний план, и захотелось подышать свежим воздухом. Он открыл окно, и ветер, разметав занавески, влетел вместе с мельчайшими солеными брызгами в каюту.

Глубоко дыша полной грудью, граф перестал мучиться и даже обрадовался своему внезапному облегчению. Он был уже готов отправиться арестовывать Апостолоса, как неожиданно голову стянуло невидимыми обручами и комок, подкатившей к горлу, заклинил дыхание.

Пришлось, натыкаясь на мебель, опять нестись в туалетную комнату.

В какой-то момент графу показалось, что у него из ушей, носа и глаз брызнут струи крови и кровавые ручьи окрасят белый кафель стенки душа. Но этого не произошло. Наоборот, после сильнейших спазм наступило облегчение. В голове возникла ясность. Захотелось спать. Он зевал и никак не мог остановить зевоту.

– Эй, ты не умер? – прозвучал за дверью звонкий голос Антигони.

Павел приводил себя в порядок. Долго чистил зубы, полоскал рот мятным бальзамом. И после этого почувствовал себя вполне сносно.

Корабль все еще болтало. Он кренился из стороны в сторону, но на Павла это уже не действовало. Он с наслаждением растянулся на постели и почувствовал на своем мокром лбу горячую ладошку Антигони. Губы сами вытянулись для поцелуя. Ладошка податливо съехала на нос и позволила себя поцеловать.

– Рассказывай, где Маркелов? – стараясь настроиться на серьезный тон, спросила гречанка.

– Его охраняет Егор…

Павел коротко рассказал о встрече с Татьяной.

– Эта женщина готова на все. Она тебя безумно ревнует ко мне. Теперь, когда ее любовник оказался преступником, она приложит все усилия, чтобы вернуть тебя.

В голосе Антигони прозвучали язвительные нотки. Она делала вид, что ей безразличны попытки Татьяны, но Павел чувствовал, что это не так.

Мы с ней расстались навсегда. Это была юношеская любовь. Но оказалось, той женщины, которой я восхищался на экране кинотеатра, в природе не существует. Есть другая, совершенно не имеющая ничего общего с образом, столько лет согревавшим душу. Актрисами можно восхищаться, увлекаться, преклоняться перед их красотой и талантом. Но нельзя любить. Упрекать их в изменчивости и равнодушии все равно, что обижаться на холод мраморных греческих скульптур.

– Ошибаешься. Мрамор великих скульптур всегда теплый, – перебила его Антигони. – Ты слишком увлёкся лекцией об артистках. Я всего лишь предупредила, чтобы ты не надеялся так легко от нее избавиться.

Павел посмотрел на гречанку. Она сидела, по-турецки скрестив ноги и независимо откинув голову. Глаза ее горели лукавым огнем. Полураскрытый рот ждал поцелуев.

– Я хочу тебя поцеловать, – нервно объявил он.

– С чего бы это? Действие морской болезни? – игриво удивилась Антигони.

– Нет. Совсем другое…

– О! – захлопала в ладоши гречанка. – У меня есть шанс стать твоей третьей круизной дамой!

Граф решил не отвечать на глупое предположение. Он приподнялся, схватил Антигони за шею и привлек к себе. Она не сопротивлялась, но и не ответила на поцелуй.

– Какое счастье, что ты меня слегка ревнуешь, это дает надежду на возникновение более сильных чувств.

Антигони вырвалась из его рук.

– Я ревную? Не забывай, мы с тобой объединились для предотвращения международного преступления! Подумай лучше о Любе, которая льет слезы в моей квартире, вспоминая о тебе.

Павел снова попробовал приласкать Антигони.

– С Любой у меня никаких отношений, кроме дружеских, не было. И теперь я понимаю почему.

Такой поворот разговора заинтриговал гречанку. Она легла рядом и почти в упор следила за глазами графа.

– Люба – девушка, замечательная своей непосредственностью. На этом ее достоинства и заканчиваются. Многие, возможно, готовы пользоваться этим качеством. Меня же оно смущало.

Как можно обижать несмышленую девчонку, откликающуюся на любое проявление ласки и заботы!

Судьба сама столкнула вас. Но в моем сознании, когда я думал о Любе, возникала ты. С таким же по-детски полураскрытым, наивным ртом, замечательно любопытным носом, зажигательным смехом. Но в твоих глазах я обнаружил целый мир переживаний. Ты – волевая и беззащитная, независимая и покорная. Ты…

– Хватит! – перебила его Антигони. – Ты мне тоже нравишься. Я не люблю русских. Вернее, советских. Мне в детстве пришлось много страдать в России. Но, граф, ты действительно из дамских романов или придумал себя сам?

– Я не граф, – вздохнул Павел.

– О…

– Да, представь себе, – вдруг посерьезнел Павел. – Я тоже, как и ты, сотрудник российских спецслужб. Графом меня когда-то сделали в КГБ. Сейчас с этим покончено. Но мой долг не просто отомстить Маркелову, а доказать криминальную сущность его деятельности. Ты – единственная, кому я признался в этом. Потому что влюблен, потому что, играя всю жизнь чужую роль, мечтаешь о человеке, для которого в твоей душе не будет ни загадок, ни тайн, ни лжи.

– Как здорово, что ты не граф! В твоих жилах течет нормальная кровь?

– Можешь проверить…

– И нет аристократических родственников с наследствами?

– Ни одного. Даже родителей.

– Ты – простой мужик?

– Да. Парень из шахтерского городка Прокопьевска.

– Павел… я тебя люблю! – Антигони продолжала смотреть на него в упор. – Только оставайся навсегда графом. Не для окружающих, для меня.

Он вместо ответа поцеловал ее в губы. Антигони рассмеялась счастливым смехом, привстала. Павел, не желая ее отпускать, поднялся на колени. В этот момент корабль резко задрал нос, и граф кубарем полетел с кровати.

Антигони вцепилась в матрас и удержалась от падения. Павел сильно ударился головой. Но ничто не могло его усмирить. Он встал и бросился на постель. Антигони смеялась, гладила его по ушибленной голове, а он с восторгом целовал ее желанное тело, стремясь поскорее его обнажить.

Шторм обрушился на корабль с новым неистовством. Качка усилилась. Но Павел абсолютно не ощущал приступов морской болезни. Наоборот, он почувствовал, что слился со стихией. Мощные порывы ветра рождали в нем страстную, сметающую все на своем пути сексуальную силу, противостоять которой было бессмысленно.

Антигони, чувствуя это, поступила так же, как мудрый капитан Папас, – легла в затяжной дрейф. Позволила Павлу царить над ее телом, заботясь лишь о том, чтобы уже вдвоем не слететь с постели на пол.

Для Павла существовало всего две реальности – буря в душе и шторм за окном. Он чувствовал себя первобытном мужчиной, понятия не имеющим, что такое секс, интим, любовные игры. Любовь и желание слились в единую страсть, утолить которую можно было, только подчинив себе полностью тело и чувства лежащей рядом женщины.

В эти минуты Павел не думал ни о себе, ни об Антигони. Он, потеряв голову, доверился силе шторма. Эмоции настолько захлестывали все остальное, что сам процесс овладения ее телом не отпечатывался в мозгу. Это было то редко возникающее ощущение, когда физическая близость казалась не венцом наслаждения, а лишь моментом преодоления телесной оболочки, слиянием двух душ в один всепоглощающий чувственный экстаз, уносящий в высшие сферы, за грань человеческого бытия.

– Я люблю тебя, Павел, – раздавалось вместо стонов.

Он слышал это не ушами, а распластавшейся над Антигони душой. Ликовал и вновь погружался в беззвучную стихию сплетающихся чувств.

Антигони сначала лишь поддавалась его напору, а потом, забыв обо всем на свете, рванулась навстречу его желанию и чувству.

Их обоих сбросило с низкой постели. Но от этого объятия не ослабли. Возможно, он и она не заметили, что оказались на полу. Шторм навязывал им свой ритм, а Павел и Антигони, не сговариваясь, гасили его в своих телах, все сильнее прижимаясь друг к другу, чтобы ощутить каждую клеточку желанного тела.

Безумие секса, охватившее их, выражалось не в лихорадочных движениях и рискованных позах, а в тесном слиянии тел, которое не смел разъединить даже не унимающийся шторм.

Когда оба обессилели, то заметили, что каюту больше не качает. Стоны ветра прекратились. В закрытое окно барабанил дождь. Шторм, изрядно потрепав корабль, унесся к побережью, оставив после себя на полу каюты двух счастливых людей – Павла и Антигони.

– Кажется, был шторм? – шепотом спросила Антигони. – Или это мы его устроили?

– Его послал нам Господь, видя, что мы созданы быть вместе.

– О, Павел, как я боюсь ошибиться, – тихо и проникновенно произнесла Антигони. – Я, если разобраться, всю жизнь наказываю себя горькими разочарованиями. Еще в Америке мне приходилось заниматься торговцами наркотиков. В сущности, это были гнусные типы. Я никогда их не жалела. Потом вдруг возник один художник, и мне показалось, что стоит окружить его любовью, и он станет самим собой. Без наркотиков, без необходимости все время искать деньги. Но случилось иначе. Он просто засветил меня. Тогда впервые в меня стреляли и стреляла я.

Потом долго кляла себя за веру, за сочувствие, за собственную глупость. Сторонилась людей, ожесточилась, постоянно готовилась к отражению любых сексуальных поползновений со стороны моих клиентов. И вдруг на горизонте появился Апостолос…

Антигони дотянулась до валявшейся на полу пачке сигарет. Павел нашел зажигалку. Она закурила и посмотрела на него с благодарностью за то, что он ее не перебивает.

– Я с радостью взялась за это задание. Он оказался интересным человеком. Много в нем было ребяческого. Широта, размах и монументальность разительно отличали его от всех моих знакомых и приятелей. Мне он казался великаном среди пигмеев. По отношению ко мне он был бесконечно добр, но я не пользовалась этим. Конечно, я влюбилась. Даже когда начала понимать, что он часто и без стеснения преступает закон, убедила себя, что ему, в отличие от других, это позволено свыше. Мне предложили с ним расстаться, так как я перестала давать сведения. Я отказалась. На мне поставили крест…

Но, оказывается, все, что отходит от прописных истин, есть плод наших заблуждений. Когда человек жесток и несправедлив к одним и мягок и добр с другими, значит, он притворяется. Подчас даже не отдавая себе в этом отчета. Будто пелена слетела с моих глаз. Это была не любовь ко мне, а любовь к себе, своим причудам. И в этом Апостолос остался недоразвитым ребенком. Люди для него все те же игрушки. Одни он бережет, другие может выбросить. Но поломать способен любую. Такой куклой он и представлял себе меня. Пришел день, кукла стала мешать, ее бросили в ящик с ненужными вещами.

Антигони горько вздохнула. Павел обнял ее, прижал к себе и почувствовал на груди стекающие с ее щек горячие слезы.

Шторм весьма потрепал корабль и его пассажиров. В каюте Егора Шкуратова ситуация причудливо изменилась. Сам артист ни на секунду не покидал туалетную комнату, страдая жестокими приступами рвоты и теряя ориентацию в пространстве. Большую часть времени он оставался на четвереньках.

Татьяна в отличие от него держалась стойко. Она потягивала из бутылки виски и радовалась каждому отчаянному порыву ветра и мощнейшим ударам волн. Казалось, ее душа, наконец, попала в свою стихию. Чем неистовее штормило, тем в большее умиротворение погружалась артистка.

Ужасно мелкими, ничтожными и глупыми, по сравнению с никому не подчиняющимися силами природы, показались ей проблемы, возникающие между людьми. Какая разница, кто прав, кто виноват, кто преступник, кто жертва, если в одно мгновение они все вместе могут уйти на дно и навсегда исчезнуть под толщей воды? Мерзавца Маркелова рыбы сожрут с таким же удовольствием, как и ее саму. Кто же, в таком случае, даст людям право судить друг друга?

Маркелов после первого же крена судна вывалился из кресла и лежал на полу с задумчивым видом. Морская болезнь его не донимала. Его мучали другие, более страшные вопросы.

– Кто еще знает про радиоактивные отходы? – спросил он Татьяну в минуту временного затишья.

– Все наши… Леонтович.

Маркелов понял, что игра проиграна. Во всяком случае, для него. Начать отстрел всех, посвященных в тайну смертоносного груза, складированного в трюме, значило превратить круиз в бессмысленную бойню. Избавиться от груза втихаря уже не получится. Свалить всю ответственность на убитых Лавра и Яниса не удастся из-за свидетельств Антигони… Оставалось добровольно дожидаться ареста и громкого судебного процесса.

На это у Ильи Сергеевича сил не осталось. Мотать второй срок тогда, когда жизнь, казалось бы, состоялась в соответствии с собственными представлениями о ней? Когда он достиг уважения и прочности своего положения в деловых кругах, когда в мире почти не осталось недоступных для него удовольствий… снова надеть арестантскую робу? Нет. Это не для него. Маркелов всегда считался человеком действия. Он полагался не на людей, а на судьбу. «Никому не верь и ничего не бойся» – таков был его девиз. Шторм вернул Маркелову способность к действию. Вывел его из шока обреченности. Покорно плыть навстречу российским пограничникам – значит, потерять все и, прежде всего, веру в себя…

Илья Сергеевич сделал собственный выбор.

– Таня, развяжи меня. Я никому не причиню зла. Я устал.

Татьяна посмотрела на него влажным пьяным взглядом без всякой ненависти, а, скорее, с сожалением.

– Нет. Ты перестреляешь нас, как куропаток. Иного выхода у тебя нет.

– Есть. Я дождусь конца шторма, спущу шлюпку и уйду на ней.

– Слишком романтично, котик, – не поверила Татьяна.

– Поверь. Больше мне деваться некуда. Не пограничников же ждать?

Татьяна сделала глоток виски, поморщилась и по-свойски спросила:

– Признайся мне одной – ты знал о радиоактивных отходах? Знал ведь? Ни один Лавр не рискнул бы сам затеять такое дело. Это для людей высокого полета, таких, как ты. Глупо отпираться.

Маркелов вздохнул и провел языком по пересохшим губам. Уговорить выпившую Татьяну стоило большого труда. Ее упрямству мог бы позавидовать даже осел Апостолоса, Апулей.

– Подумай сама, к чему мне тебе врать? С той минуты, как всем стало известно о содержимом трюмов, корабль превратился для меня в КПЗ. У меня остался небогатый выбор – вручить свою судьбу нашему самому гуманному суду или довериться слепой и, потому справедливой, морской стихии.

– В шторм? – воскликнула Татьяна.

– Подождем. Он скоро утихнет.

Татьяну заинтриговало решение покинуть корабль. В нем была та доля романтизма, которая делает привлекательным самый идиотский поступок.

– А меня возьмешь с собой? – запальчиво спросила она.

– Куда? – не понял Маркелов.

– Туда, куда собрался. Я же не поверю, что ты решил утонуть, – заявила Татьяна и расхохоталась.

– Таня, – вопреки ее смеху серьезно продолжил Маркелов.. – Мне легче потерять жизнь, чем свободу. Развяжи и дай шанс. Быть может, Господь не оставит меня, не даст погибнуть от жажды и захлебнуться в море.

Татьяна протянула ему бутылку и позволила сделать несколько глотков. Прильнула к нему и прошептала:

– Маркелов, если ты действительно смоешься отсюда на шлюпке, я с ума сойду от любви к тебе. Фантастика! Один в море! Чистый Хемингуэй. «Старик и море»… – от этих ассоциаций она вдруг всхлипнула и, давя в себе рыдания, прошептала: – Ты обязательно выплывешь. Не может Маркелов взять и утонуть, как простой смертный.

– Я тоже так думаю, – согласился Илья Сергеевич. – Развязывай.

Татьяна все еще колебалась, но в ее пьяном воспаленном мозгу уже возник образ одинокого героя, мужественно предпочитающего бурлящую морскую пучину жалкой участи уголовника.

Шторм еще накатывал на палубы, кренил корабль на бок, задирал его нос, но постепенно терял свою мощь и кураж. Татьяна медлила. Она знала, что Маркелову верить нельзя, но в данный момент очень хотелось поверить.

Дверь из туалетной комнаты открылась. Стоя на коленях, бледный, с черными синяками под глазами, выглянул Шкуратов. Он не мог подняться, но предупредил Татьяну:

– Не смей его развязывать…

Корабль качнуло, и Егор вынужден был снова бороться с приступами рвоты.

Маркелов сильно ударился о стену головой и застонал. Татьяна подползла к нему. Глаза Ильи Сергеевича, и без того глубоко посаженные, казались далекими и яркими, словно морские маяки.

– Помоги мне… не связывай свое имя с преступником… я уйду, я доберусь до Турции. Там попрошу убежища. Вернусь в свой офис на Кипре. Скандал утихнет, про меня забудут. Потихоньку откуплюсь и, кто знает, может, судьба еще подарит нам встречу?

Татьяна дрожащими руками принялась разматывать веревки. Сначала освободила Маркелову ноги, потом, с большим трудом, затекшие руки. Илья Сергеевич продолжал лежать.

Шкуратов совершил новую попытку появиться в каюте. На сей раз более удачную. Он сумел подняться на ноги, добрался до всклокоченной постели и сел на нее.

Маркелов перекатился поближе к столику с торшером, на котором лежал автомат. Егор не обратил на его перемещение никакого внимания. Зато Татьяна заявила, что освободила Маркелова, потому что он поклялся покинуть корабль.

– Сдурела! – крикнул Шкуратов.

Илья Сергеевич вскочил и схватил автомат. С двух сторон к нему бросились Татьяна и Шкуратов.

– Назад! – заорал Маркелов. – Пристрелю, как собак!

Совсем было присмиревший шторм напомнил о себе, резко накренив судно на бок. Шкуратов отлетел к стене. А Татьяна, ухватившись за дуло автомата, удержалась на ногах и принялась вырывать его из рук Маркелова. Тот снова закричал:

– Отойди! Дайте выйти, иначе пристрелю!

Шкуратов мгновенно осознал угрозу и решил подобраться к бизнесмену сбоку, чтобы выхватить автомат. Тот заметил, но повернуться навстречу артисту ему мешала вцепившаяся в дуло Татьяна.

– Отойди! – заорал он. Его голос поглотил шум обручившейся на корабль воды.

Татьяна, падая, увлекала за собой Маркелова, и в этот миг раздалась короткая очередь. Она, взмахнув руками, рухнула на пол. Маркелов по инерции сделал шаг вперед, споткнулся о ее ногу и упал, выронив автомат.

Первым после выстрелов пришел в себя Шкуратов. Он подскочил к валявшемуся автомату, схватил его и, не успев выпрямиться, получил удар ногой в голову от растянувшегося поперек Татьяны Ильи Сергеевича. Не обращая внимания на истекавшую кровью Татьяну, Маркелов вскочил и бросился из каюты.

Шкуратов, сжимая в руке автомат, поднялся и кинулся вслед за ним.

Он заметил, как, пробежав по коридору, Маркелов свернул налево. Через несколько секунд Егор почти настиг его на нижней палубе, но Илья Сергеевич увернулся, и артист, боясь потерять его из вида, нажал на гашетку.

Пули пошли веером, Маркелов упал на мокрый заклепанный пол. Тяжело дыша, Шкуратов подбежал к нему. Держа автомат наготове, закричал:

– Вставай, падла! Иди к шлюпке!

Маркелов молча повиновался.

Они, под обрушившимся с неба проливным дождем, в полном одиночестве добрались до кормы. Там, грозя сорваться со стропил, болталась одна из шлюпок.

Шкуратов указал на лебедку аварийного ручного спуска:

– Быстро опускай!

– Егор! – взмолился Маркелов. – Это же верная смерть!

– А Татьяна, которую ты пристрелил? Лучше пошел в шлюпку. У меня рука не дрогнет!

Илья Сергеевич дрожащими руками схватился за лебедку. Шкуратов подошел с другой стороны и, понятия не имея, как спускать шлюпку на воду, нажал на красную кнопку. Стропила перегнулись за борт, и шлюпка начала медленно опускаться.

– Прыгай! – заорал артист и, видя нерешительность Маркелова, дал короткую очередь в его сторону.

Илья Сергеевич одним махом перелетел в шлюпку. И через секунду скрылся в черной тени борта. Шкуратов не стал дожидаться, пока он отцепит железные троса, и побежал в каюту, где лежала истекавшая кровью Татьяна.

Возле нее он застал опустившегося на колени графа. Рядом суетилась гречанка-медсестра и мрачно из кресла взирал на происходящее Леонтович.

– Жива? – задыхаясь от бега, спросил Шкуратов.

Павел кивнул головой.

– Правую грудь прострелил, – уточнил шоумен. – Крови много.

В дверях появился Апостолос в сопровождении судового доктора.

– Кто стрелял? – рыкнул адмирал.

– Маркелов, – не оборачиваясь, сообщил Павел.

Апостолос развернулся и скрылся за дверью. Доктор, наоборот, поспешил к раненой.

Татьяну приподняли, перенесли на привезенную каталку, и два матроса спешно доставили ее в госпитальный отсек. Доктор приказал никого не впускать и занялся обработкой раны.

Павел, Леонтович и Шкуратов, несмотря на хлещущие струи дождя, пошли на корму к стропилам, с которых Егор приказал спустить шлюпку.

Они долго смотрели вниз, но ничего, кроме болтающихся железных тросов, не обнаружили. Скорее всего, шлюпка, коснувшись воды, сама оторвалась от них и осталась далеко за кормой.

– Это верная смерть… – констатировал Леонтович.

– Так ему, подонку, и надо, – плюнул за борт Шкуратов.

– Жалко, что напоследок не всадил ему пулю в лоб, – пожалел граф.

Они стояли молча, не замечая проливного дождя. Говорить, собственно, было не о чем. Каждый чувствовал себя ответственным за случившееся, но никто из них не испытывал особой радости от сознания, что Маркелов навсегда канул в бездну.

Также молча они разошлись по своим каютам. Шторм окончательно потерял напор и оставил в покое измученный корабль.