Текст книги "Когда пробуждаются вулканы"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Измученные безостановочной ездой, собаки полегли на снег. Кречетов сел на нарту и закурил. Вокруг знакомая с детства картина. В высоком синем небе яркое солнце. Словно купола древних храмов, сверкают конусы вулканов. И тишина.

Кречетов вспоминал прошлое. Он видел себя и видел Дусю, веселую черноглазую горничную в доме промышленников Демби; видел картину первого похода в кратер вулкана; видел старую церковь в Лимрах, где он венчался с Дусей... Перед мысленным взором вставал лобастый с вдумчивыми глазами мальчик. Сын. Данилка. Картина расставания... Память во всех деталях восстанавливала прошлое, но она была бессильна нарисовать образ сегодняшнего Данилы. Какой он из себя? О чем мечтает в жизни? Сохранил ли чистоту души? Жизнь сложна. Побеждают сильные, а слабые приспосабливаются к ней, черствеют душой, плесневеют, как этот Колбин... Кречетов вздохнул и прислушался к себе: нет, не было у него ненависти к давнишнему врагу.

Мысли опять вернулись к сыну. В жилах его течет кровь Кречетовых. Потомок землепроходцев не может быть приспособленцем в жизни...

Глухой отдаленный гул вывел Кречетова из задумчивости. Эхо долго перекатывалось, потом умолкло. Медленно ползли по небу облака. Они поднимались из-за гор и сами походили на горную цепь, устремившуюся в бездонную синеву неба острыми вершинами.

Кречетов вдруг почувствовал острую тоску. Тишина ему показалась зловещей. Что если Данила погиб? Нет! Нет! Не всегда же природа бывает жестока к людям.

Отдохнувшие собаки быстро скатились в узкую долину. Некоторое время упряжка бежала редколесьем у подножия сопки, потом, повинуясь голосу хозяина, повернула на восток и пересекла долину. Кречетов решил сделать привал. Со вчерашнего вечера он ничего не ел. Надо было сварить мясо и вскипятить чай.

Подъезжая к каменной глыбе, стоявшей особняком, подобно черному обелиску, собаки с визгом рванулись вперед. Кречетов еле поспевал за упряжкой. «Неужели они кого почуяли?» – подумал он.

За камнем горел костер. Видимо, его только что разожгли, иначе Кречетов заметил бы дым издали. У огня, на ветках стланика, лежал человек. Кречетов остановил упряжку и подошел к нему. Человек тяжело хрипел. Потемневшее лицо страдальчески морщилось. Из лесочка неуклюжей рысцой выбежал его товарищ с охапкой веток.

– Корней Захарович! – взволнованно воскликнул он.

– Это ты, корреспондент? Что тут делаешь?

– Помирает, – Овчарук кивнул головой на летчика. – Газовое отравление...

Кречетов все понял.

– Возьми с нарты котелок и вскипяти чай, – распорядился он. – Я пойду за брусникой. Будем отпаивать...

Приближался вечер. Поблекший свет играл на снегу. Было холодно. Повесив котелок, Овчарук сел у костра. «Вулканы, – думал он. – Смерть...» Незаметно он задремал и вздрогнул, когда услышал чьи-то шаги: перед ним стоял Кречетов.

– Ну, как больной?

Кречетов высыпал в кружку мерзлую бруснику и залил ее кипятком, потом сцедил воду, подавил ягоды и снова залил их кипятком. Можно было поить брусничным отваром больного.

После ужина Кречетов и Овчарук сдвинули костер на новое место, а на прогретую землю уложили летчика.

– А теперь рассказывай, – сказал Кречетов Овчаруку. – Как ты сюда попал? Где остальные?

Они сидели рядом у костра. Сухие дрова горели, звонко потрескивая, и яркие искры ракетами взлетали ввысь, осыпаясь оттуда черным пеплом. Собаки, накормленные юколой, дремали, зарывшись в снег.

– Надо ехать, – сказал Кречетов, выслушав рассказ журналиста. – Летчика на нарты – и в путь.

– Ну что ж, пушки вперед, – без особого энтузиазма произнес Овчарук свою излюбленную фразу. – Только учтите, я же не Наполеон, Корней Захарович.

– И слава богу, что не Наполеон...

Кречетов подошел к нарте и соорудил постель для летчика. Собаки повскакивали со своих мест, визжали и охотно подставляли шеи под упряжь.

Бориса положили на нарту и, чтобы не свалился, привязали к ней. Глаза его были закрыты, и он казался мертвым,

– Не выживет, – сказал Овчарук. Он жалел этого молодого парня, не слишком храброго, не привыкшего к суровым испытаниям в жизни и ставшего жертвой вулкана по своей же вине.

– Жалко? – спросил Кречетов. – Гнилой сук мешает расти живому дереву. Я не хотел бы показаться перед тобой бессердечным человеком, но деланные чувства мне противны. Он бросил вас, значит, предал; хотел один спастись – об остальных не подумал. На войне таких расстреливали. Ты сам чуть не погиб из-за него. А что стало с остальными вашими спутниками?

Летчик зашевелился, пытаясь приподняться.

– Я все сделаю, чтобы он выжил, – сурово продолжал Кречетов. – Если ваш приятель услышал мои слова – ему это пойдет на пользу, может, со временем человеком станет. Поехали...

Вдруг издалека донесся рокот мотора. Звуки, приближаясь, дробились. Воздух дрожал. Низко над долиной плыл вертолет. Кречетов и Овчарук замахали руками.

Машина приблизилась и повисла на одном месте. Она походила на огромную стрекозу, неподвижно застывшую в воздухе. Вдруг на ее беловатом брюхе открылся люк и оттуда вывалилась веревочная лестница. Из люка долго никто не показывался. Кречетов и Овчарук, задрав головы, ждали. Наконец они увидели меховые унты, потом туловище. Летчик повис под машиной и что-то крикнул, но рев мотора заглушил его голос. Кречетов показал рукой вниз: мол, слезай. Летчик осторожно начал спускаться.

– Давайте... – начал он, как только очутился на земле, но, увидев нарту с Борисом, замолчал. – Что с ним?

– Газовое отравление. Срочно надо доставить в больницу.

– Ясно, – ответил летчик и второму пилоту, выглянувшему из окна вертолета, дал условный сигнал на посадку.

Лестницу убрали, люк закрылся. Минут через десять вертолет сел в нескольких метрах от костра. В долине наступила тишина. Кречетов и Овчарук подтянули нарту к машине. Летчик открыл дверцу. Она была слишком низка для Кречетова. Пришлось ему согнуться в три погибели, чтобы втиснуться в кабину и принять нарту с больным.

– Где же остальные? – спросил летчик. У него было резко очерченное лицо. Говорил он отрывисто.

Овчарук рассказал свою и Бориса одиссею.

– Грузите псов, – сказал летчик. – Полетим в лагерь.

Собаки отчаянно визжали и сопротивлялись. Кречетов по одной перетащил их в кабину.

Вертолет поднялся в воздух. Кречетов сидел рядом с летником. Второй пилот устроился в пассажирской кабине. Летели над сопкой. Внизу поблескивал снег. Кречетов зорко смотрел вниз. Через несколько минут машина круто свернула на восток и вышла в узкую долину.

– Спуститесь ниже, – сказал Кречетов.

Вертолет полетел над самыми кронами лиственниц. Они бежали навстречу машине и одна за другой исчезали под фюзеляжем. На склонах гор еще горел закат, а в долину уже пробирались сумерки.

– А теперь куда? – спросил летчик.

Кречетов указал на юг.

– Вот туда... к каньону.

Вертолет вышел из одной долины и полетел по другой. Впереди снег, деревья, небо и горы. Но где же лагерь?

– Вижу! – крикнул Кречетов, приподнимаясь с кресла.

Стоял одинокий шалаш. Черный круг костра на снегу.

И ни одной живой души.

Кречетов, Овчарук и летчик по веревочной лестнице спустились на землю и заглянули в шалаш. Он был пуст.

– Эй! – крикнул Овчарук. – Есть тут кто живой?

Кречетов стоял возле потухшего костра и смотрел, смотрел, широко раскрыв глаза. Здесь сидел его родной сын, пил чай, разговаривал, смеялся. И нет его. Вдруг Кречетовым овладел безумный страх. Что если его сына задушили газы? На зов никто не откликнулся. Нет сына. Кречетов застонал.

– Живы они, живы! – вскричал Овчарук.

– Живы?

– Да, вот записка. Читайте!

Кречетов бережно взял листок бумаги. Буквы бегали перед глазами. Руки дрожали. Он дважды прочитал записку. В ней говорилось:

«Товарищ Овчарук! Мы не можем оставаться по соседству с вулканом. Будем ждать вас на вершине Синего. Сенатова. Романов».

В душе Кречетова воскресла надежда. Он оглянулся вокруг и крикнул:

– Так что же мы стоим? Люди!

– Я об этом и говорю, – невозмутимо закончил журналист.

Возле вертолета Кречетов вдруг схватил Овчарука за руку.

– Слушай, – озабоченно сказал он, – вы летите с больным в поселок, а я поеду на собаках к Синему.

Было уже темно, когда вертолет оторвался от земли и, будоража вечернюю тишину, скрылся из виду. Кречетов долго слушал утихающий гул мотора, потом покормил собак и перекусил сам. Выкурив трубку, он запряг упряжку и громко крикнул:

– Ках! Ках!

Собаки дружно потянули нарту.

– Вы ко мне? Подождите минуту.

Соколов снял очки и посмотрел на полковника Романова. Потом встал и с озабоченным лицом вышел из кабинета. Вернулся он минут через пять в сопровождении молодого белобрысого паренька.

– Так что сообщает Малагин?

Паренек положил на стол лист бумаги.

Соколов надел очки и начал читать. Потом призадумался и придвинул к себе блокнот.

– Срочно передайте летчику, – сказал он. – Пусть немедленно вылетает в район вулкана Синий. – В кабинет вошла Марина Сенатова. Соколов мельком взглянул на нее и продолжал: – А эту радиограмму – в Петропавловск.

Радист покинул кабинет.

– Посидите, Марина Семеновна. Отпущу товарища и займусь с вами. Так я вас слушаю, – Соколов поднял глаза на Романова.

– Я приемный отец участника вулканологической экспедиции Данилы Корнеевича Романова. Какова его судьба?

– Пока неизвестно.

Романов вдруг почувствовал странную слабость. Голова закружилась.

– Погиб?

– Не думаю.

Соколов подошел к карте.

– Смотрите. Все четверо были вот здесь, вблизи вулкана Тигла. Двоих вертолет подобрал в соседней долине. Почему они разъединились – пока неизвестно. Один из спутников – летчик вертолета доставлен в колхоз «Заря» с тяжелым газовым отравлением. По сообщению председателя колхоза, Данила Корнеевич и врач, оставив в лагере записку, направились на вулкан Синий; это примерно в двадцати километрах от действующего вулкана Тигла. – Соколов вернулся на свое место. – Вот пока все, чем мы располагаем.

– Еще один вопрос.

– Пожалуйста.

– Вы ничего не слышали о Корнее Захаровиче Кречетове?

– Он только позавчера был здесь. – Соколов с любопытством посмотрел на Романова. – Вы знакомы с ним?

– Я знавал его, – сказал Романов. – Данила Корнеевич встречался с Кречетовым?

– Нет. – Соколов вышел из-за стола и сел на диван рядом с Романовым. – Вы, очевидно, тот самый Романов, который вел дело о гибели профессора Лебедянского?

– Да, я тот самый следователь, – подтвердил Романов.

– Корней Захарович часто вас вспоминает. Вас ждет приятная встреча.

– Надеюсь.

– Да, удивительная штука жизнь.

Романов легким кивком выразил согласие.

Соколов подозвал Марину.

– Простите, что я вас сразу не познакомил. Это наш сейсмолог Марина Семеновна Сенатова, – представил он ее Романову. – По призванию художница.

Она слегка кивнула Романову золотистой головой.

– Романов Петр Васильевич, – поднялся полковник.

– Марина Семеновна написала портрет Кречетова, – сказал Соколов. – Мало сказать, что портрет – копия оригинала, но, по-моему, в образе Кречетова она воплотила типичные черты советского характера.

– Не льстите, Александр Федорович, – сказала Сенатова. – Едва ли полковника Романова интересуют работы неизвестной художницы.

– Почему же? – живо возразил Романов. – Я с удовольствием взгляну на портрет Кречетова. Правда, в искусстве я дилетант и сужу о картинах по-дилетантски – нравится, не нравится, но я люблю живопись, которая волнует душу, учит жить... Впрочем, я не буду отнимать

У вас много времени. – Он поднялся. – Некоторое время мне придется жить в Лимрах, и, надеюсь, вы не откажете в любезности показать портрет.

– Пожалуйста, полковник.

– Скажите, – обратился Романов к Соколову, – к вам не попал дневник профессора Лебедянского?

– Нет, – изумленно ответил Соколов.

Романов попрощался и вышел.

В кабинете воцарилось молчание. Соколов, заложив руки в карманы, расхаживал из угла в угол. Марина стояла у окна и смотрела вслед удаляющемуся Романову. Он сутулился и казался одиноким и несчастным. Марине захотелось вернуть его назад. Романов дошел до угла. «Сейчас скроется с глаз», – подумала она, и в груди у нее заныло. Многих в своей жизни она провожала тоскливым взглядом, многим хотела крикнуть: остановись! Но не останавливала. Крик замирал в груди. За окном уже не было широкой спины Романова. Сердце Марины сжалось. О, если бы она сумела забыть свою первую опозоренную любовь! В эту минуту она всей душой ненавидела Колбина.

– Марина Семеновна, что с вами?

– Пройдет, Александр Федорович, – еле выговорила она. – Я, пожалуй, пойду домой.

– Идите, идите, голубушка, – Соколов озабоченно сдвинул брови. – Не понимаю, откуда он мог узнать о дневнике Лебедянского. И документы я у него не проверил...

Марина невольно улыбнулась.

– Вам, должно быть, легко живется, Александр Федорович.

– Знаю, знаю, – отмахнулся Соколов. – Сухарь. Педант. Стихи не читаю. А моя поэзия вон там, – кивнул он на окно. – Тигла, Синий, Горелый... Нет, откуда все же он узнал про дневник?

– Спросите у него, – сказала Марина, направляясь к двери.

– И спрошу! – Соколов пристально посмотрел на нее: «Что-то она наряжаться начала», – подумал он и сказал: – Не надо зря усложнять жизнь, Марина Семеновна.

– Слышала, – через плечо, не оборачиваясь, бросила Марина.

– От кого же это?

– От Колбина. – Вдруг она круто повернулась и запальчиво сказала: – А если я не хочу вашей упрощенной жизни? Если она мне нравится такая, какая есть: запутанная, кипучая, со страстями и горем?..

– Да что с вами? Из-за пустяка взрываетесь, как вулкан. Замуж вышли бы, что ли, – шутливо сказал Соколов.

Марина стремительно выскочила из кабинета, с силой хлопнув дверью.

Романов медленно шел по поселку. Дома были новые. «Поселок помолодел, а я постарел», – подумал он. Это было, конечно, ребячеством – надеяться увидеть Лимры такими же, какими они были много лет назад. Романов миновал поселковый Совет – добротное здание на каменном фундаменте, клуб с пестрыми афишами, извещавшими о новом кинофильме, и вышел на окраину поселка. Старый покосившийся дом окнами смотрел на заснеженное поле. Романова словно что-то подстегнуло. За свою жизнь он побывал во многих городах и селах, видел дворцы и крестьянские избы, но вид этого домика взволновал его. Здесь он впервые встретился с Данилкой.

Романов вошел во двор. У крыльца лежали ездовые собаки. Они подняли головы и тут же приняли прежнюю позу. Романов постучался.

– Эй! – крикнул он. – Есть в доме кто-нибудь?

Молчание. Зачем он сюда пришел? Романов уже намеревался повернуть назад, когда дверь открылась и на пороге выросла фигура человека.

– Чего тебе надо?

Романов пристально рассматривал старика. Скуластое лицо высохло и стянулось, как мездра беличьей шкурки. Жиденькая седая бородка. Прищуренные глаза с хитринкой. Только у одного человека в жизни Романов встречал такие глаза.

– Никак Ларган?

Старик заулыбался:

– Давай, давай, заходи в дом.

Романов последовал за ним.

На столе – бутылка, чугунок с мясом, головка чесноку, охотничий нож, обглоданные кости.

– Один живешь?

– Один нехорошо. Жена есть. На базар пошла.

– Ты меня помнишь, Ларган?

– Ларган тебя не знай.

– А ты так и не научился говорить по-русски?

– Русский я хорошо знай. – Ларган налил в граненый стакан спирту и подвинул его к Романову. – Пей. Ларган месяц охоту ходил. Один снег пил. Спирт совсем не пил. Медведя убил, праздник сделал. Пей. Мясо кушай. Вкусный медведь...

Во время следствия по делу профессора Лебедянского Ларган ежедневно приходил в поселковый Совет и требовал свидания с Кречетовым. Ругался с милиционером, когда тот не пропускал, и шел к следователю. Сверкая глазами, говорил: «Тюрьма, – тьфу, ломай надо. Белая Голова охота надо идти». А после освобождения Кречетова принес три шкурки соболя. Романов пригрозил ему самому тюрьмой, и охотник был крайне удивлен тем, что начальник отказался от подарка. А домзак все-таки снесли, даже должность милиционера ликвидировали. В Лимрах, говорят, за последние пять лет не было ни одного случая воровства, хулиганства и дебоширства. «Что ж, к коммунизму идем», – подумал Романов.

Ларган уминал медвежатину. У Романова разыгрался аппетит. Он разбавил спирт водой, залпом выпил и взял в руки добрый кусок мяса.

– Ларган ночью уезжай, – сказал охотник.

– Далеко едешь? – Романов взял второй кусок мяса.

– Дохтура искать, – сказал Ларган. – Когда у бабы моей брюхо болело, дохтур Варя лечил. Меня лечил. Хороший дохтур. Искать надо.

– Их уже ищут, – сказал Романов.

– И Ларган будет искать. Бумагу надо дать дохтуру, хитрую бумагу. Ух, какая бумага. Все ее боятся. Звери боятся. Горелая сопка боится, люди боятся. Ларган даст дохтуру такую бумагу, она дома будет.

Старик вытащил из-за пазухи узелок. В нем оказалась свернутая в рулон полоска красного ситца. Романов знал: почти каждый коряк старшего поколения носит на себе какой-нибудь талисман, охраняющий якобы человека от всех бед и несчастий. Обычно это были какие-нибудь мелочи – старинная пуговица с изображением двуглавого орла, кусок дерева, камешек. Наблюдая за действиями старика, Романов думал о живучести суеверия. Ларган смотрел все кинокартины, посещал лекции, охотно участвовал в самодеятельности... и верил в талисман. В рулончике ситца был узенький берестяный туесок, в нем – пожелтевший листок бумаги. В руках старика бумажка мелко дрожала.

– Ларган даст хитрую бумагу Варе, – торжественно сказал он. Кто-то красной тушью на всю страницу нарисовал череп со скрещенными костями: нарисовал небрежно, крупными мазками. Романов усмехнулся: ничего себе талисман! На обороте рисунка была надпись простым карандашом. Она почти стерлась. Придвинув к себе бумагу, Романов кое-как разобрал текст:

«Колбин! Я спущусь к лавовому озеру за пробой. Будете страховать. В случае опасности выбирайте веревку и вытащите меня.

А. Лебедянский».

Романов поднял голову, ожидая объяснения. Старик молчал. В деле о гибели профессора Лебедянского этой записки не было.

– Любопытно. Ларган, скажи, откуда у тебя эта бумажка?

Ларган ответил не сразу.

– Очень давно случилось, очень давно. Ходил я на Горелую сопку. Горелая сопка ух какая сердитая была, дым пускала, камни бросала. Думал: пропал я. Вдруг вижу – нарта, красная нарта бежит. Быстро бежит. Вот-вот меня раздавит. Прибежала нарта, остановилась и приглашает садиться. Я сел. Нарта побежала вниз. Прошел у меня страх, тепло стало, я глаза закрыл... Проснулся. Сильно темно. Глаза открываешь, глаза закрываешь – все равно темно. Курить захотел, пошарил – нет трубки. Рассердился я. Решил: обратно на Горелую сопку пойду, трубку найду. Хорошая трубка была. Слышу голос: «Горелая сопка проглотит тебя, не ходи без талисмана. Талисман возьми у Колбина». Думаю – чей голос? Посмотрел кругом – никого. Закрыл глаза – темно, открыл глаза – темно... Утром вижу – Горелая сопка в долину дорогу проложила каменную. На дороге – большой камень. На камне я лежу. Поднялся и пошел в Лимры. Нашел Колбина. Говорю: «Дай талисман». Колбин обругал меня и прогнал. Другой раз пришел, Колбин с бабой был, пьяный был, ругал меня. Я говорю: «Дай талисман». Колбин рассердился, вытащил из стола бумагу, поставил красный знак, говорит: «Проваливай». Я сказал спасибо и ушел на Горелую сопку. Трубку нашел. Хорошая трубка. На кури.

Старик протянул Романову трубку.

В Лимрах все знали: Ларган – фантазер. Романову трудно было установить, где правда, а где вымысел. Конечно, никакой сказочной нарты не было и никто не советовал Ларгану взять талисман у Колбина – все это выдумка. Но на вулкан Северный он поднимался – был каюром в экспедиции Лебедянского и бежал оттуда, когда началось извержение; от страха и трубку забыл. Романов терпеливо расспрашивал. Ларган рассказывал сбивчиво, смешивая правду с вымыслом.

– Ты видел железную птицу? Я летел на железной птице в Петропавловск, – закончил свой рассказ Ларган. – Ух, как быстро летает. В Петропавловске большой начальник долго спрашивал, как дышала сопка. Я все рассказал.

– Какой большой начальник разговаривал с тобой?

– Самый главный, самый большой. Про трубку я говорил ему. Хорошо слушал.

– Далась тебе трубка. А про талисман рассказывал?

– Про талисман не говорил.

– Спасибо за угощение, – сказал Романов, поднимаясь из-за стола. – Не потеряй талисман.

– Теряй нельзя.

– Так, значит, ты меня не узнал, Ларган?

Ларган покачал головой.

– А три шкурки соболя помнишь?

– Ай, ай! Ты Белая Голова освободил.

– Ну вот видишь, помнишь, оказывается. Я пойду.

Будь здоров, Ларган.

Романов вышел. Сыпал снег. Сквозь серые облака просвечивало желтое пятно солнца. В поселке было тихо. Романов, чуть прихрамывая, направился в дом приезжих вулканологической станции.

Глава шестая

ИЗБУШКА В КРАТЕРЕ ВУЛКАНА

В небольшой ложбине Данила сделал привал; набрав сухого стланика, разжег костер, набил консервную банку снегом и поставил ее на огонь. Как она попала в лагерь – он не знал. Возможно, Овчарук ее вынес из горящего вертолета, но сейчас это не имело значения, и Данила был благодарен ему за эту посудину.

Подкрепившись кипятком и баранками, он подержал в руках оставшийся кусок сахару и спрятал его в карман. На кустах стланика виднелись бурые шишки. Данила набил ими карманы и осмотрелся. Узкая гряда вдавалась в каньон, ломая его на две половины. Одна тянулась с севера на юг, вторая с места излома круто поворачивала на северо-восток к подошве вулкана Тигла. Здесь следы летчика и журналиста терялись. Данила не знал, куда ему направиться. Он потушил костер, собрал свои немудреные пожитки и поднялся на выпуклую голую спину хребта. В воздухе кружилась снежная пыль. Видимость уменьшилась. Вдруг порыв ветра принес острый запах серы. Со стороны вулкана ползли черные дымовые облака. Что-то зловещее было в их движении.

Данила кубарем скатился вниз, провалился в какую-то яму и зарылся, в снег. Здесь не было запаха сернистого газа. Снег липнул к лицу, к шее, набился в рот. Мучительно хотелось выкарабкаться, взглянуть на синее небо, на горы. Усилием воли он подавил это желание и стал делать размеренные, как во время зарядки, вдохи и выдохи. Дыхательная гимнастика успокоила его. Тут он отчетливо услышал тиканье часов. Так же звонко тикали часы в прошлую ночь, когда он лежал в шалаше рядом с уснувшей Варей. «Как-то она там?» – с беспокойством подумал он и выкарабкался из снежного мешка.

Газовые облака прошли над ним и исчезли. Но в воздухе все еще ощущался чуть приметный запах серы. Снег был покрыт грязно-серым налетом. Зеленая хвоя стланика побурела. Только горы вдали все так же подпирали темно-синее небо белоснежными шапками. «Тут прошла смерть», – подумал Данила и побежал в лагерь, назад. За хребтом – никаких следов вулканического пепла. Никаких газов. Привычный горный пейзаж.

Данила двинулся дальше по старому своему следу. След тянулся, как полоска, проложенная плугом. Вскоре показался лагерь, оставленный им несколько часов назад. Одинокий шалаш дремал в снеговой шубе. Варя у костра, на корточках. Она сидела к нему спиной, задумавшись, и не слышала его шагов.

– Варя!

Она быстро обернулась. Он порывисто подался к ней, хотел обнять, но с видимым усилием сдержал свой порыв. Овладев собой, он сел у костра рядом с ней и сказал:

– Слава богу вы живы.

Варя, не расспрашивая Данилу, пошла в шалаш и вскоре вернулась оттуда со свертком. Он увидел жареное на углях мясо. Оно было еще горячее.

– Откуда оно у вас?

– Ешьте!

Упрашивать Данилу не пришлось. Он набросился на еду. Варя сидела напротив, поглядывая на него.

– Утром, как только вы ушли, я отправилась на охоту и до обеда проходила зря, – сказала она. – Возвращаясь, увидела стадо горных баранов. Я не знаю, что их согнало в долину, но они стремительно уходили на юг, словно преследуемые неведомой страшной силой. Меня они не испугались, по-моему, даже не обратили внимания, хотя я стояла совсем близко от них; я вскинула ружье и выстрелила. Один баран остался лежать на снегу. Я приволокла его в лагерь, освежевала, нажарила мяса.

– Газовые облака. От них они и бежали, – и Данила рассказал о своих приключениях.

– А где Овчарук и Борис? – спросила Варя.

– Не знаю. Я потерял их след.

Он пошарил в кармане: пусто. Последнюю сигарету он выкурил, когда выбрался из снежного мешка.

– Варвара Семеновна... – Он поправился: – Варя, нам нельзя оставаться тут. Слишком близко Тигла. Собирайтесь...

Ночь застала их у подножия Синего вулкана. Взошла луна, преобразив окружающий мир. Над долиной, откуда они только что поднялись, стлался белый туман. Казалось, что это тихо волнуется поверхность моря. На северо-западе, над Тиглой, трепыхало багровое зарево. В лунном свете все окружающее казалось призрачным, нереальным.

– Я чувствую себя такой маленькой и беспомощной, шепотом сказала Варя.

Она сидела на камне, подобрав ноги под себя. Лицо было лишено живой окраски, казалось плоским, без выражения, словно завороженное. Жили только глаза. Большие, широко раскрытые, они искрились.

Данила сидел рядом с ней. Как бы отвечая своим мыслям, сказал:

– Человек, когда остается наедине с природой, чувствует острее, и сердце бьется у него трепетнее, и свою жизнь он видит как-то сразу, она у него вся как на ладони – и хорошее и плохое. Человек очищается... Наверное, при коммунизме людей, совершивших антиобщественный поступок, будут исправлять, посылая на лоно природы... Вы говорите, что беспомощны. Но разве вас не восхищает это ночное великолепие?

– Восхищает, – прошептала она. – Я закрываю глаза и все-все вижу – и горы, и долину в млечном тумане, и эту холодную, сверкающую луну... – Варя вздохнула. – И все-таки мне хочется скорее добраться до кратера Синего.

– Зачем нам спускаться в кратер? Пойдем в колхоз «Заря», – сказал Данила.

– Говорят, в долину Синей можно выбраться только через кратер. Южный склон вулкана неприступен. Я не слыхала, чтобы хоть один охотник отважился спуститься по отвесным кручам.

– Но я альпинист, – возразил Данила.

– У нас нет снаряжения. Зачем рисковать? Мы обязательно должны побывать в кратере. Там круглый год лето, горячие целебные воды...

– Вот как?

– Я там не была. Но охотники часто наведываются туда. Лечатся от ревматизма, радикулита.

– Боюсь, что у меня другая болезнь, – пошутил Данила.

Варя сделала вид, что не поняла его:

– Вылечитесь.

Он пристально посмотрел на нее.

– Сейчас мы отправимся дальше, – сказал он. – Но прежде чем выйдем в путь, я скажу вам: я рад, что попал в аварию. Рад, потому что я нашел вас. А когда находишь женщину, ту самую, единственную...

– Не надо, – шепотом остановила его Варя.

Ей все это казалось сном. Разве здесь место для объяснения?..

Он встал и протянул ей обе руки:

– Пойдем.

Они шли час, второй... Круглая луна стояла в зените. Было светло, как днем, но идти стало труднее. На каменных плитах скользили ноги. Хотелось скорей миновать этот трудный участок пути, и они ускорили шаг. Казалось, что до вершины остается совсем немного. «Еще каких-нибудь двести – триста метров, – думала Варя, – и конец подъему. А там, в кратере, синее озеро, тепло, зеленеют деревья».

Цепляясь за торчащие камни и в кровь обдирая пальцы, они поднялись на гребень и посмотрели друг на друга. Стало страшно. Впереди за небольшой седловиной виднелась новая гряда черно-белых скал. Можно было различить их кинжальные вершины.

Данила и Варя долго сидели на камнях; пожевали холодного мяса и с трудом поднялись.

Снег под ногами твердый, утрамбованный ветрами; идти стало легче.

Данила искоса взглянул на Варю. Чувствовалось, что она устала, но не отстает, не жалуется.

– Может быть, отдохнем, Варя?

– Нет, нет. Уснешь и не проснешься.

– Мороз небольшой, градусов пятнадцать. Ветра нет.

Я вас укутаю в кошму, и вы немного поспите.

– Я еще потерплю.

Они замолчали. По сторонам высились отвесные каменные громады. Казалось, ложбинка, которой пробирались путники, вот-вот упрется в стену и пути дальше не будет. Поворот. Скалы разомкнулись, и за ними показался ровный склон, усеянный огромными валунами, словно беспорядочно построенными домами. Ни дымка над белыми крышами, ни огней в черных глухих стенах. Мертвый город.

Данила и Варя остановились. Может быть, здесь дождаться рассвета и немного вздремнуть в затишье? Нет, лучше, пока есть силы, идти!

Взявшись за руки, они долго петляли среди валунов. Наконец последний валун остался позади. Появились кусты стланика, а за ними какая-то черная полоса – не то лес, не то скалы.

Оказалось – лес. Березы стояли, как в парке, и заблудиться в таком лесу было трудно. Недаром камчатские леса зачастую называют «парковыми». Только ольховник здесь образует непроходимые заросли. Местами в густых зарослях пробиты тропки-тоннели с низкими сводами из спутанных ветвей. Но пользоваться такими тоннелями, чтобы не обходить ольховник, без доброго ружья небезопасно, потому что это медвежьи тропы.

Березняк кончился так же внезапно, как и начался. Данила и Варя очутились перед обрывом и глянули вниз. У ног простиралась гигантская чаша вулкана, затянутая туманом.

– Кратер.

– Не верится даже, – впервые Варя не выдержала и, уткнувшись в грудь Данилы, всплакнула. – Устала. Думала, не дойду, – сказала она и улыбнулась, но улыбка получилась жалкая. – Совсем раскисла.

Данила сбросил с плеча свернутую в рулон кошму и усадил на нее Варю. Сам пристроился рядом.

Варя, как села, так и уснула, прислонившись к его плечу.

– Выбилась из сил, – прошептал он.

Рассвет был близок. Данила глубоко вздохнул. Тело расслабло. Нет сил бороться с одолевающей дремотой. Варя проснулась первая, потому что ее пробрал холод. Она растормошила Данилу.

– Давайте разжигать костер и будем завтракать, – сказала она.

– Неужели я уснул? А собирался охранять вас, – он с хрустом потянулся.

– Хорош караульщик! – рассмеялась Варя. – Могла замерзнуть, а вы бы и не заметили.

Они съели по куску баранины, запили кипятком. Мясо приходилось экономить: неизвестно, когда еще доберутся до населенного пункта.

Крепкий сон и завтрак прибавили сил. Данила поднялся. Внизу поблескивало озеро. Кругом все залито светом зари. Казалось, природа умылась и принарядилась.

Варя сняла шапку и начала причесываться. Волосы вспыхнули бронзой, на лице заиграл румянец. Данила подошел к ней; она невольно подалась к нему. Оба молчали. Варя, будто очнувшись от сна, решительным движением откинула волосы со лба и надела шапку.

– Почему, я не знаю, но мне радостно.

– Посмотрите еще раз кругом, – Данила широким жестом обвел вокруг. – Когда еще придется любоваться таким восходом солнца в горах. Видите, с каким сиянием оно поднимается? А горы, горы-то... – увидев зловещий столб черного дыма над Тиглой, он осекся и помрачнел: «Где-то там остались Овчарук и Борис. Что с ними?» – Пошли, – сурово сказал он.