Текст книги "Когда пробуждаются вулканы"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

У всех вырвался вздох облегчения.

– Скорее! – крикнул Дьяков.

Агронома Надю Каштан подобрали в ста метрах от села...

...Ваню дома ждал на столе остывший ужин. Он видел, как хмурилась мать, и, сбрасывая одежду, торопливо рассказал ей о происшествии с Надеждой Владимировной. Схватив со стола кусок хлеба, мальчик полез на полати, где размещалось его «хозяйство»: постель из оленьих шкур, книги, картинки из «Огонька», коллекция камней и самое главное – «телефонный аппарат», прибитый к стене чуть повыше подушки.

В Комкуре у ребят была своя телефонная линия. В любое время суток они могли переговариваться друг с другом.

Ваня взял металлический брусок и три раза ударил им по банке. Прислушался. Через некоторое время в «аппарате» послышались глухие звуки – «Слушаю». Ваня подождал, пока в «аппарате» стихли удары, и начал выстукивать: тук, тук, тук... тук-тук, тук-тук, тук-тук... тук, тук, тук... – три точки, три тире, три точки! SOS! Чрезвычайное событие.

К десяти часам вечера по сигналу Вани ребята собрались возле правления колхоза. Постучали в запертые двери. Вышел сторож. Он не хотел было пускать их в помещение, но потом смилостивился. Закрыв дверь, ребята сбились в угол.

– Кто-то отрезал канат на тропе охотников, – шепотом сообщил Ваня, – поэтому сорвалась Надежда Владимировна...

Ребята переглянулись.

– Мы, ребята, должны найти, кто это сделал, – сказал Ваня. – Найдем?

– Найдем! – повторили голоса. – Найдем!

Но как? Наступило длительное молчание.

– Завтра, – сказал Ваня, – сходим к скале, проверим канат, а там уж решим, что делать. Согласны?

– Согласны.

– О нашем решении никому... Ясно? – предупредил Ваня.

– Ясно!

– Клянемся?

– Клянемся!..

В небольшой ложбине, окруженной кустарником, у костра сидели двое. Недалеко стояли три упряжки оленей с гружеными нартами.

– Ужасный холод! – нарушил молчание человек в новом дубленом полушубке. На ногах его ладно сидели добротные черные валенки, на голове – шапка-ушанка из серого каракуля. По здешним местам человек был одет щегольски. Его спутник выглядел более скромно: на нем – старая меховая кухлянка с капюшоном, общипанная шапка и унты. Рукавицы из волчьего меха на веревках свисали по бокам.

– Адский холод! – повторил первый и выругался; повернув голову к своему спутнику, спросил: – Глотнуть бы каплю, а?

– Я тебе глотну, – скосил глаза тот. – Говорил, меньше пей, замерзнешь. Подогреется мясо, тогда и выпьем.

– Ну скажи, ради бога, куда и зачем мы едем? – со злостью сказал человек в полушубке. – Ну чем не убежище пещера, где сегодня хоронились? Поди, весь день искали нас, а не нашли.

– Глуп ты, Щеголь, – сказал второй. – Разве в пещере можно прожить без огня? Дым костра сразу нас выдаст. Зверобоев не обманешь. – Он вытащил длинный охотничий нож и помешал в банках – запахло мясом; в объемистый котелок бросил полплитки кирпичного чая; потом взял лежащий возле костра хлеб и подавил его пальцами: – Малость оттаял, покормлю олешек.

Он встал и, предупредив Щеголя: «Ты смотри у меня», – пошел к нартам.

– Бочку спирту везем, а выпить нельзя! – проворчал Щеголь и от злости плюнул в костер.

Вернувшись к костру, человек в кухлянке снял закипевший котелок.

– Будем ужинать, – сказал он.

Выпив стакан спирту и съев шестисотграммовую банку мясных консервов, Щеголь почувствовал себя значительно лучше. Густой, как деготь, чай разогнал остаток сонливости и усталости.

– Слушай, Якут, – сказал он. – Старовер – надежный человек? Может, он уже продал нас?

Человек в кухлянке, которого он назвал Якутом, криво улыбнулся, показав желтые редкие зубы.

– Старовер – стреляный волк. С ним не пропадешь!

– Старовер, а разными пакостями занимается. Я думал, староверы – праведные люди, – заметил Щеголь.

– Он и так праведный. В случае чего, и из тебя дух вышибет. Видел, как кулаком оглоушил сторожа?

– Мы куда, к нему едем? Живет-то он где?

– Не знаю. Наверное, там где-нибудь обитает, – кивнул Якут головой в сторону гор.

– Погони не будет? – оглядываясь по сторонам, спросил Щеголь.

– Старовер говорит, что днем была. Но ночью в такой мороз никто не отважится выйти в горы. А ловить будут.

– Мне бы получить свою долю – и айда отсюда!

– До весны не выберешься, да и паспорта у тебя нет.

– Добраться бы до Кстова, – продолжал Щеголь. – Там у меня в надежном месте деньги хранятся, паспорт куплю. Ловко, а?

– А купишь ли? – насмешливо отозвался Якут.

– Почему бы нет? – запальчиво сказал Щеголь. – Почему бы нет?

– Трудно беглому жить. Постоянно быть настороже: не опознает ли кто? Избегать душевного разговора, вздрагивать от стука в дверь к соседям. Нет, спасибо... Лучше жить честно! Так я говорю? – хлопнул по плечу Якут.

– Ну тебя к черту! – выругался Щеголь, сбрасывая руку Якута. – Сам-то чего в петлю лезешь? Тоже надоело жить?

– Ну-ну, не буду, – примирительно сказал Якут и после паузы добавил: – Что-то Старовера долго нет. Может, несчастье с ним какое? Без него трудно будет...

Оба прислушались. Нигде ни звука. Потом будто далеко что-то скрипнуло. Якут насторожился, поднялся на бугорок. Со стороны Комкура на лыжах брел человек. Якут всмотрелся и узнал Старовера.

– Что так долго, аль что случилось? – спросил он, когда Старовер подъехал к костру.

Тот промолчал. Сняв лыжи и отмотав с пояса кусок каната, стал греть у огня руки.

– Наверно, не хватит, – сказал он, принимаясь за ужин. – Пока я ем, размотайте и начинайте увязывать нарты.

Через полчаса из ложбины вышел олений транспорт из трех груженых нарт и двинулся на юг. Скрипели полозья. Луна смотрела в спину уходящим в гору молчаливым людям...

Был четвертый час ночи, когда упряжки подъехали к заготпункту. Высоко в небе плыла луна и освещала огромное белое пространство. В центре его прижалось к земле одинокое здание заготпункта и темными окнами заглядывало в окружающий мир. Вокруг стояла мертвая тишина. Нигде ни звука, ни шороха. В одном из окон вспыхнул огонек. Он горел ярко, маняще.

– Ишь ты, как сигналит, – прошептал Старовер, первым заметивший свет в окне.

В двухстах метрах от заготпункта олений транспорт остановился. Трое сошлись у головной нарты и о чем-то пошептались. Потом один из них отделился и пошел по направлению к заготпункту. Подойдя к окну, он три раза дробно стукнул.

Послышались звуки открываемых дверей.

...Как только подняли и понесли Надю в село, Кун повернул лыжи к скале. Он знал обычаи охотников: никто из них не обрежет канат, какая бы беда ни случилась. Кто же тогда обрезал?

Охотник наклонился и начал изучать следы. Они пока ничего ему не говорили. Это были следы только что приходивших охотников. Но что это? Кун опустился на одно колено и внимательно рассмотрел след узких лыж. Он шел вдоль подошвы горы. При лунном свете след хорошо просматривался. Он рассказывал охотнику о том, как торопился человек. Шаги у него длинные и накатистые, а лыжи узкие, не эвенские и не якутские. Под уклон незнакомец сильно оттолкнулся и, чтобы ускорить бег, все время работал палками. В ложбине он остановился на отдых. Веерообразные отпечатки лыж говорили о том, что человек обернулся и долго смотрел назад. Боялся ли он преследования? Кун изучил каждый отпечаток. От зорких глаз охотника ничего не ускользало. Но сколько он ни присматривался, не нашел такого следа, который говорил бы о том, что незнакомец опасался погони. Простояв три-четыре минуты, Кун двинулся дальше. Теперь лыжня под небольшим углом пересекла долину. Неожиданно ему почудился какой-то шорох. Он затаил дыхание, чтобы «шепот звезд» не мешал слушать. Теперь до ушей явственно доносился скрип полозьев. «Нарты!» – определил Кун и пожалел, что не взял с собой ружье. Из-за кустарников выехали три оленьи упряжки и двинулись на юг. Старый Кун присел и не поднимался до тех пор, пока, они не скрылись.

«Худой люди!» – прошептал Кун, спускаясь в ложбину. Здесь он обнаружил остатки костра, три банки из-под консервов, несколько окурков папирос. «Много курил, значит боялся», – решил охотник. На снегу валялись крошки хлеба. «Олени хлеб ели», – удивился Кун. Он знал, что в колхозах мало ручных оленей, привыкших есть хлеб. На снегу были отпечатки ног. Двое в унтах, один в валенках. «Нездешние», – определил охотник.

Он вернулся к костру и еще раз обошел вокруг, зорко присматриваясь ко всему. Луна хорошо освещала полянку, и поэтому отчетливо виднелся каждый предмет. Кун уже хотел было подняться и еще раз подойти к месту стоянки нарт, как его внимание привлек кусок веревки, лежащий в трех метрах от костра. Он поднял его и начал рассматривать. Это был размотанный виток пенькового каната. Кун аккуратно свернул находку и спрятал ее за козырек шапки. Поднявшись из ложбины и пройдя несколько шагов вперед, охотник присмотрелся к следам нарт. Они глубоко утопали в снегу. «Тяжелый воз», – подумал Кун.

Вернувшись домой в третьем часу ночи, Максим Николаевич долго не мог уснуть. Два сообщения не выходили из головы: первое – о появлении в районе Полюса холода бывшего князца Мичина Старкова и второе – о подозрительном оленьем транспорте. Слух о появлении Мичина Старкова распространился в селе с невероятной быстротой; кто его пустил, не удалось установить; может быть, Максим Николаевич и не обратил бы внимания на разговоры, если бы не обстоятельный рассказ Куна о трех оленьих упряжках.

Глава третья

ЗАВЕЩАНИЕ БАСТЫРЕВА

Алексей соскочил с постели и включил приемник. В Москве кремлевские куранты били полночь, а в Хабаровске уже наступило утро. Прозвучали мелодии гимна, и голос диктора предложил открыть форточку, постелить на пол коврик и приготовиться к гимнастике.

После двух-трех упражнений окончательно исчезла сонливость.

Кончив урок гимнастики, Алексей принял холодный душ и оделся.

За завтраком он распланировал свой день: сначала в институт, потом в филиал Географического общества и обязательно в краевую библиотеку, а там, если останется время, – в редакцию газеты.

Соснин собрался было выходить, как раздался звонок. Он открыл дверь и впустил средних лет человека в форме железнодорожника. Вошедший поздоровался и спросил:

– Здесь проживает Алексей Григорьевич Соснин?

– Это я, – ответил Алексей. – Что вам угодно?

Незнакомец достал из кармана большой ключ, вчетверо сложенный лист бумаги и протянул их Алексею.

– Вот... Приказано передать вам. От Серафима Петровича Бастырева.

– Бастырева?..

– Да, по завещанию от него...

– Ничего не понимаю. Какое завещание?

– Ключ завещал вам Серафим Петрович Бастырев.

– Вы извините меня, что не пригласил вас в комнату, – смущенно проговорил Соснин. – Спешу в институт. Но раз такое дело, пройдемте. Вы мне все подробно расскажете.

– Да я ничего и не знаю... Бастырев умер... Это дочь его велела передать. Лучше приезжайте в Амурскую. А пока до свидания, – и железнодорожник вышел.

В записке, переданной вместе с ключом, говорилось: «Разыщите в Комкуре охотника Куна. Ключ – пароль, он поможет...» Фраза на этом обрывалась.

Домой Алексей вернулся в седьмом часу в веселом настроении. Дома его встретила мать.

Во время ужина Варвара Александровна подробно расспросила Алексея о поездке в Москву, о московских постановках, потом поинтересовалась приглашением его на Полюс холода.

– Да, получил, – ответил он не сразу. – Ты знала Бастырева Серафима Петровича?

На лицо Варвары Александровны набежала тень.

– Я же тебе рассказывала. На его руках умер твой отец. Серафим Петрович похоронил его в горах...

Алексей в общих чертах уже не раз слышал историю гибели отца – командира отряда Красной гвардии, но подробностей, как это произошло, не знал. Мать со слов Бастырева рассказывала, что отца предали. Но кто – осталось невыясненным.

– Вот что мне завещал Бастырев, – сказал Алексей и вытащил из кармана массивный ключ старинной работы.

Варвара Александровна тщательно осмотрела его. К дужке ключа оленьей жилой, продетой в треугольное отверстие, была привязана половинка истертого серебряного рубля.

– Никогда не видела, – покачала головой Варвара Александровна, возвращая ключ сыну.

На следующий день Алексей отправился в Амурскую. В доме Бастырева его встретила молодая женщина – дочь Серафима Петровича.

– Папа очень ждал вас, – заговорила она, как только Алексей снял пальто и прошел в гостиную. – Не хотелось бы умереть, говорил он, не выполнив своего долга.

– Я только третьего дня прилетел. Вчера не мог к вам заехать. Сегодня прямо с утра... Извините. – Соснин нерешительно спросил: – Вы не в курсе: о каком деле упоминал в письме Серафим Петрович?

– Разве вы не знаете? – в свою очередь спросила женщина.

– Нет, не знаю.

– Поэтому, наверно, вы не хотели принять от моего мужа ключ?

– Так это ваш муж был у меня вчера? – спросил он.

Женщина кивнула головой. Соснин был явно обескуражен. Женщина пояснила:

– Папа до последнего часа не переставал ждать вас. Когда начал отходить, вытащил из-под подушки ключ и сказал: «Завещаю Соснину». Хотел продиктовать записку, не успел, впал в беспамятство. В секунды просветления памяти отца я записала несколько слов. Бумажку вместе с ключом отправила вам. В бреду отец говорил о каком-то ящике, упоминал о документах и ценностях.

– А как же Серафим Петрович узнал мой адрес?

– Не знаю. В его бумажнике мы нашли вот эту записку.

Женщина достала из ящика стола лист белой бумаги. Адрес был написан четким почерком; почерк Соснину показался знакомым...

Через несколько дней Алексей получил письмо от Смоленского.

«Уважаемый Алексей Григорьевич! – говорилось в письме. – Очень сожалею, что не удалось встретиться и переговорить с Вами.

Мой боевой товарищ по борьбе с басмачами в Средней Азии Серафим Петрович Бастырев в 1929 году был оклеветан каким-то мерзавцем. В анонимном письме, пересланном в политотдел Н-ской дивизии из Якутского обкома, говорилось, что в 1922 году С. П. Бастырев предал отряд Соснина банде белых.

Мы не поверили и не могли поверить анонимке! Мы хорошо знали Серафима Петровича, знали его преданность революции, его чистую светлую душу.

В последнем бою с басмачами Серафим Петрович получил тяжелое ранение и долго пролежал в госпитале, а потом демобилизовался. Выздоровев, он два раза ездил в Оймякон, чтобы разыскать какие-то документы. По словам Серафима Петровича, эти документы должны были пролить свет на историю предательства отряда Соснина. Но обе поездки в Оймякон оказались безрезультатными.

Аноним не унялся. Спустя несколько лет в Хабаровский горком вновь поступило письмо на Бастырева. Время тогда было напряженное, и Серафима Петровича исключили из партии. Заступились за него старые товарищи. Я ездил в ЦК, после этого Серафим Петрович был восстановлен в партии. Очевидно, кто-то был заинтересован в том, чтобы убрать Бастырева с пути, скомпрометировать его.

Разыскать документы Бастыреву не удалось. А тут началась война. С год мы переписывались с ним, потом связь оборвалась. Мои письма возвращались обратно с пометкой на конверте: «Адресат выбыл». Попытки разыскать его оказались безуспешными. Только совсем недавно почта доставила мне открытку, в которой Серафим Петрович просил навестить его на станции Амурская.

Зная, что Вы собираетесь в те края, где Ваш отец и Серафим Петрович сражались за Родину, я хотел бы просить Вас навести кое-какие справки. Теперь надобность в этом миновала, так как Бастырев умер. И все же, если Вам представится случай помочь выяснению дела Бастырева, займитесь им.

Еще раз очень сожалею, что не встретился с Вами. Я надеялся, что самолет, на котором Вы летите, прибудет раньше, чем наш поднимется в воздух. Этого не случилось. О дне Вашего приезда мне сообщили Ваши родные. Мой шофер должен был отвезти Вас домой.

Крепко жму руку

А. Смоленский».

Вскоре пришла телеграмма от Каштан. «Срок выезда экспедиции 15-20 июня», – говорилось в ней.

– Наконец-то, – обрадовался Алексей.

Глава четвертая

ТАЙНА КЛЮЧА

Чтобы пролить свет на историю ключа, нам придется вернуться к давно минувшим событиям.

Серафим Петрович Бастырев и Григорий Васильевич Соснин бежали из Верхне-Колымска, куда были сосланы царским правительством в 1914 году за участие в антивоенной демонстрации.

После долгих скитаний Бастырев и Соснин вышли к Индигирке и расположились на отдых под ветвями старой лиственницы. Было начало осени. Тайга медленно погружалась в сон. Бурливая речка, обегая валуны, клокотала и пенилась.

Вскипел чайник. Соснин разлил в жестяные кружки заваренный ягодами шиповника кипяток. Пили молча, с наслаждением.

Неожиданно послышался шорох ветвей, и на поляну вышли два эвена-охотника. Это были братья Кун.

Соснин и Бастырев поднялись.

Все четверо, стоя по обе стороны костра, разглядывали друг друга.

– Здравствуйте, – нарушил затянувшееся молчание Соснин. Поздоровался и Бастырев. Охотники, устроившись возле костра, вытащили кисеты с табаком и протянули их новым знакомым. После первых затяжек завязалась беседа. А через час Соснин и Бастырев перебрались в стойбище эвенов. Стойбище было небольшое. Несколько юрт прижалось к лесистому склону сопки, чуть в стороне стояли лабазы, в которых хранились зимние пожитки, самоловы и непортящиеся съестные припасы.

После ужина Бастырев, Соснин и старший Кун уселись у костра и закурили.

– Русские приходят к нам только для скупки пушнины. Водки мало дают, пушнины много берут, – заговорил старший Кун. – Вы не покупаете пушнину, не торгуете водкой. Зачем же вы пришли в тайгу? Что ищете? Шаман говорит, что вы посланы злым красноглазым духом, что обитает в наших горах.

Бастырев, в ссылке изучивший эвенский язык, выслушав горячую речь Куна, рассказал, за что они сидели в тюрьме.

Не все понял старший Кун из рассказа Бастырева, но он проникся большим уважением к этим бежавшим ссыльным, которые хотели счастья всем людям.

На следующее утро, навьючив трех верховых оленей, старший Кун повел гостей тропами, известными только охотникам, и через две недели вывел их на Алдан. Здесь они распрощались.

– До свидания, Кун, – сказал Бастырев. – Мы с другом желаем тебе удачи в жизни. Бог даст, может, увидимся...

Февральская революция застала Бастырева и Соснина на заимке зажиточного старообрядца. Весной, как только вскрылась река, они подались в Якутск и попали в гущу стремительных, как водопад, событий.

В 1918 году в Якутске была установлена Советская власть. Но продержалась она недолго. После колчаковского мятежа из Омска двинулись в Якутию вооруженные до зубов интервентами белые войска, и на полтора года власть перешла в руки белых. Вновь красные флаги взвились над Якутском 15 декабря 1919 года. Революционная власть объявила Север советским. Но враг не сложил оружия. Уцелевшие белогвардейцы, князцы, кулаки, как тараканы, разбежались по окраинам Якутии и, став во главе озверевших банд из националистов и кулацких сынков, бесчинствовали в отдаленных уголках тайги.

Бастырев и Соснин участвовали в установлении Советской власти в Якутске, во времена колчаковщины партизанили.

Весной 1920 года в Якутск приехала Варя, давний друг Григория Васильевича. Здесь они сыграли свадьбу. Но жить им вместе пришлось недолго. Осенью 1921 года Григорий Васильевич Соснин во главе отряда особого назначения ушел по следу банды Мичина Старкова.

После большого и утомительного перехода через тайгу и горы отряд Соснина остановился на отдых в стойбище Оймякон. Стойбище принадлежало князцу Мичину Старкову. Он имел большое стадо оленей и лучшие пастбища; на него работали десятки батраков из своих же сородичей. Богатое жилье князца стояло на небольшом пригорке. Полотнище палатки было прикрыто – хозяина не было дома.

Приход красногвардейцев нарушил однообразную жизнь стойбища, но в первый день эвены так и не подошли к их палаткам.

Отряд Соснина давно уже потерял след банды Старкова. Это беспокоило командира отряда и начальника штаба. Старков мог напасть на отряд внезапно и причинить много неприятностей.

– Пойдем, Серафим Петрович, познакомимся с людьми, – сказал Соснин. – Нам сейчас крайне нужна помощь местного населения.

Соснин и Бастырев, согнувшись и задевая за входное полотнище, вошли в первую попавшуюся на пути юрту. При виде их молодая женщина вскрикнула и спряталась за спиной эвена.

– Кун? – разом вырвалось у Соснина и Бастырева.

– Однако, Кун, – широко улыбнулся охотник, пожимая руки старых друзей.

Он усадил гостей на оленьи шкуры. Бастырев достал кисет и протянул Куну. Охотник набил трубку и жадно затянулся. Кун рассказал, что в тайгу давно купцы не приезжали; эвены бедствуют; пушнину никто не покупает. Князец совсем разорил Куна: забрал оленей, пушнину. Теперь, печально добавил охотник, он батрак у князца.

– Мы принесли новую власть, товарищ Кун, – сказал Бастырев. – Князец больше не хозяин над вами. Помнишь, мы говорили тебе о свободе и счастье простых людей?

– Помню, помню, – заулыбался Кун. – Я много думал. Свобода хорошо. А князец не хочет свободы.

– Не беспокойся, Кун. У нас хватит силы для борьбы с князцом, – продолжал Бастырев. – Большевикам помогает весь народ. И ты поможешь нам, не правда ли?

– Чем я могу помочь, бедный эвен? – сказал Кун.

– Сегодня же объяви эвенам, что Советская власть прислала в тайгу много товаров. Завтра начнем торговать. Потом объяви, чтобы все эвены завтра пришли на митинг. Будем выбирать новую власть.

Летние ярмарки для эвенов всегда были радостным событием. Обычно к стоянке князца съезжались сотни семей, и в долине за одну ночь вырастал целый городок из островерхих жилищ. Молодежь начинала игры – хороводы. В первый день ярмарки купцы продавали водку, разбавленную махорочным настоем. Охотники крепко напивались и за бесценок отдавали драгоценные меха.

Но вот уже третий год, как купцы перестали наезжать с товарами. В каждой семье накопилась пушнина. Люди забыли вкус табака. Не было чая. Кончились охотничьи припасы. Поэтому Соснин и Бастырев не удивились, увидев рано утром возле лагеря многочисленных посетителей с тюками и связками мехов. В долину въезжали все новые и новые верховые олени.

– Удивительно, когда Кун успел сообщить, – сказал Соснин.

– Олений телеграф, – улыбнулся в бороду Бастырев.

На поляне перед лагерем красногвардейцы построили из ящиков помост и подняли красный флаг. Охотники плотным кольцом окружили странное для них сооружение: они впервые видели трибуну; хоть она и была не ахти какая, но это была первая трибуна на Полюсе холода. Эвены с любопытством разглядывали необычных «купцов» в военных гимнастерках и островерхих, как юрта, шапках с большой красной звездой впереди.

Бастырев взобрался на помост и обратился к эвенам с речью:

– Товарищи охотники и оленеводы! Нас прислала к вам новая власть. Советская власть. Старков больше не князец. Сообщите это всем в тайге. Вы сами – охотники и оленеводы – будете теперь управлять родом. Князец Старков и все богатеи будут подчиняться вашей воле. Вы поняли меня, эвены? Охотники загудели.

– Охотник Кун, – продолжал Бастырев, – князец отобрал у тебя оленей. Советская власть возвращает их тебе. Советская власть будет судить Минина Старкова – вы сами накажете его за те злодеяния, которые он совершил на оймяконской земле. Сегодня нам надо выбрать Советскую власть, революционный комитет бедноты. Согласны?

– Наша власть – хорошо! Будем делать новую власть, – громко сказал Кун.

– Будем, будем, – дружно ответили таежники.

Сразу после выборов ревкома началась приемка пушнины. У охотников разбежались глаза: на досках лежали ружья, охотничьи припасы, тюки ситца, ящики с табаком и чаем. Давно эвены не видели такого обилия товаров. Кун положил на прилавок припрятанные от князца связки пушнины. Бастырев, прикинув в уме сортность каждой шкурки, определил, сколько все это стоит, и предложил продавцам-красногвардейцам отпустить товар. Перед Куном положили семь плиток чая, десять пачек листовой махорки, несколько пачек пороху, насыпали дроби, отмерили ситца.

– Бери, – сказал Бастырев.

– Я бери? – изумленно спросил Кун и потянул меха обратно. – Ни один купец столько не давай. Зачем смеяться над эвеном?

– Давай пушнину и забирай свой товар. Все это твое, – сказал Бастырев, показывая на груду товаров. – Новая власть платит столько, сколько стоят шкурки. Понял?

В толпе прошел гул одобрения.

Пушнину принимали в пяти местах, но очередь не убывала до конца второго дня торговли. В лагере образовались горы из тюков с пушниной.

На третий день ярмарки председатель ревкома старший Кун сообщил Бастыреву о появлении в Оймяконе людей из банды Старкова; они, как удалось выяснить Куну, привезли тюк пушнины и хотят обменять его на водку.

– Ну что ж, спирт им можно будет продать, – сказал Соснин, выслушав Бастырева. – Но после отправки пушнины в Якутск. Есть у меня, Серафим Петрович, одна идея, вечером обсудим. Вызови Куна...

План поимки князца Старкова, разработанный Сосниным, был прост: хитростью заманить врага в ловушку, использовав в качестве приманки спирт, до которого князец и его шайка были очень падки. План держался в строгом секрете, о нем знали трое – Соснин, Бастырев и Кун. Эту меру предосторожности Соснин считал не излишней. Все неудачи последних недель, как он предполагал, были связаны с присутствием в отряде хитрого лазутчика Старкова, который вовремя успевал предупредить своего хозяина об опасности, и банда ускользала из-под удара красных.

Отряд двинулся не в Комкур, где находился Старков, а в противоположную сторону и остановился в пяти километрах от Оймякона, выставив кругом посты. Было приказано никому не отлучаться из расположения лагеря; костры не зажигались.

Третью ночь отряд находился в секрете. Соснин и Бастырев в палатке при тусклом свете свечи играли в шахматы.

Полотнище палатки приоткрылось.

– Вот задержали, – кивнул красногвардеец на Логута, одного из бойцов отряда. – Говорит, по вашему заданию в разведку идет, а пароль не назвал.

– Никуда я не хотел идти, – хмурясь, сказал Логут. – Брешет на меня по злобе.

– До выяснения отведите в дежурную палатку. – Соснин проводил глазами арестованного. – Не нравится мне этот Логут... Твой ход, Серафим Петрович... Что-то долго от Куна нет вестей.

В полночь два красногвардейца ввели в палатку Куна.

Кун принес радостную весть. На Мичина Старкова приманка подействовала. Сегодня под вечер князец пожаловал в Оймякон.

– Худо, товарис, – сказал Кун и по-эвенски добавил: – Князец ревком на дерево вешает. Товары растащили. Князецкие люди спирт пьют. Женщин обижают.

Через полчаса отряд покинул секрет. Над Оймяконом стояло зарево пожаров. Разбившись на три группы, красногвардейцы быстро окружили стойбище. Но Мичин Старков успел скрыться. Его спас Логут, прискакавший в Оймякон за несколько минут до прихода отряда.

Логут бежал из дежурной палатки, воспользовавшись темнотой и предпоходной суетой. Князца он застал на берегу Индигирки за поркой эвенов. Отозвав его в сторону, Логут сообщил ему, что стойбище окружено отрядом Соснина. С криком «Мой ящик, мой ящик!» Минин бросился к своей палатке, но уже было поздно. С трех сторон в стойбище входили красногвардейцы. Князец и Логут повернули назад и, добежав до Индигирки, прыгнули в лодку и исчезли в темноте.

В палатке Мичина Старкова был найден железный ящик, доверху наполненный награбленным золотом и какими-то бумагами.

Спустя два дня отряд тронулся обратно в Якутск. К вечеру, выбрав широкую поляну, отряд остановился на отдых. Развели костры, выставили дозоры. Бастырев вскипятил чай. В палатке Соснин расставил шахматы, чтобы доиграть последнюю партию турнира. Но доиграть не пришлось. Не успели они допить чай, как раздался один выстрел, потом второй. Бастырев и Соснин выскочили из палатки; где-то ржали лошади. Дежурный по отряду протрубил тревогу. Красногвардейцы один за другим начали выбегать из палаток. Никто не знал, откуда исходит опасность. Застрочил пулемет.

– Ложись! – крикнул Соснин и припал на землю.

– Серафим, я, кажется, ранен. В случае чего прими команду.

Бастырев подполз к Соснину.

Пулемет работал не умолкая. Отстреливаясь, отряд начал отступать вдоль берега.

– Серафим Петрович, ящик куда-то надо спрятать, – сказал Соснин. – Кун, найди такое место.

– Найду, однако.

Бастырев и Кун, продев в массивное кольцо вагу, подняли ящик и понесли.

Отряд, перебравшись через мелководную речку, перегруппировался. Многие были ранены. Соснин подозвал командира первого взвода:

– Примите командование и выведите отряд из-под удара. Пришлите ко мне двух добровольцев для прикрытия отступления.

– Но, Григорий Васильевич?..

– Выполняйте приказание!

Бастырев и Кун на берегу застали одного Соснина. Отряд отступил. Соснин послал последнюю пулеметную очередь и выругался: вышли патроны.

– Оставьте мне винтовку и догоняйте отряд, – приказал он.

– Незачем жертвовать жизнью, Григорий Васильевич, – твердо сказал Бастырев. – Пошли.

– Не могу я, – простонал Соснин. – Скоро конец.

Кун помог Бастыреву поднять Соснина и взвалить на спину.

Они шли долго, часто останавливаясь. Бастырев выбивался из сил. На исходе ночи Кун ушел к расположенному недалеко стойбищу эвенов. Вернулся он с тремя упряжками оленей. На одной из нарт лежал ящик, который он прятал вместе с Бастыревым. Кун рассказал, что на отряд красногвардейцев напали остатки разгромленного на Охотском побережье белогвардейского полка Бочкарева.

Оставаться в этих местах было рискованно. Решили через горы пробиться на Алдан.

Путники продвигались по каньону, усыпанному валунами. Камни с боков, камни под ногами, нигде и признаков растительности. В каньоне было сыро, царил полумрак. После полудня узкое ущелье наполнялось потоками мутной воды. Транспорт прижимался к стене и выжидал. К вечеру вода из каньона исчезла. Кун говорил, что это плачет гора. По-видимому, наверху таяли ледники. Олени, которые везли Соснина и ящик, обессилели и еле тащились. Вскоре один из них упал и не поднялся. У других оленей кровоточили ноги.

На следующий день достигли Голубой долины. Развели костер и возле него уложили Соснина. Ночью Кун и Бастырев поочередно дежурили у постели. Под утро Соснину стало хуже, он долго бредил, потом успокоился и открыл глаза.

– А небо какое голубое, – слабо улыбнулся он.

Бастырев видел, как угасала жизнь в могучем теле друга. Кун с застывшим каменным лицом сидел у костра и глядел вдаль, где сверкала гора.

– Мы так и не закончили турнир, Серафим, – с трудом произнес Соснин.

У Бастырева выступили слезы.

– Не надо плакать, Серафим, – сказал Соснин. – Расскажи Варе все...

Бастырев затрясся от рыданий и застонал. Соснин последний раз вздохнул и вытянулся...

Похоронили Соснина в Голубой долине. Здесь же, недалеко от могилы Соснина, спрятали в скале ящик с драгоценностями.

Через несколько дней Бастырев и Кун вышли к Алдану и горячо распрощались.