Текст книги "Когда пробуждаются вулканы"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Данила внимательно посмотрел на Колбина. «Знаете вы Романова, Евгений Николаевич, зачем же играете в прятки?» – подумал он.

– До войны полковник Романов вел следствие по делу Лебедянского. Вы, наверное, помните это дело и следователя помните.

– Его зовут Петр Васильевич? Вспоминаю, вспоминаю. Дела давно минувших дней. – Колбин раскачивался на носках. Руки в карманах. – И все-таки вы не имели права отдавать дневник кому бы то ни было.

– Не я нашел дневник, – пожал плечами Данила. – Да и никуда он не денется.

– Хотелось бы верить, хотелось бы верить, – озабоченно сказал Колбин.

Данила долго глядел вслед удаляющемуся Колбину.

Душу Данилы не запятнали ни суровое детство, ни суровая леность. Он верил в человека, верил в его светлый разум и великий талант. И ему казалось, что Евгений Николаевич – знаток всего прекрасного, любитель музыки и живописи, человек, посвятивший себя науке, – не может оказаться бочкой с двойным дном. Если это так, то как же должно быть тяжело ему жить.

Костер догорел. Головешки покрылись серым налетом. Носком торбасов Данила швырнул снег на тлеющие угли. Костер зашипел, на сером пепле появились темные пятна.

– Ну что ж... – сказал он.

Колбин сбил его с толку, и Данила не знал, что предпринять. Бросить мечту? Она зародилась еще в Исландии. Увидев, как с помощью небольших взрывов исландцы меняют направление движения воды и горячих источников, он подумал: «А что если взрывать вулканы до того, как они начнут извергаться? И какую практическую пользу можно извлечь из этого?» Мысль была мимолетной. Она скоро забылась. Ее забили другие заботы. Но где-то в глубине мозга она крепла и вот напомнила о себе. В самолете, по пути на Камчатку, он хотел поделиться своими мыслями с Колбиным, но тот высмеял его, а сегодня запретил даже думать об этом.

«Много на себя берете, Евгений Николаевич», – сказал про себя Данила и направился к плотникам. Деловитый стук топоров напомнил ему о годах юности, строительных площадках, о трудных послевоенных годах. Плотники работали налегке, без верхней одежды. Данила тоже скинул куртку. Петрович молча протянул ему топор. Данила ногтем попробовал острие, подмигнул и принялся за работу. Руки умели держать топор. Плотники заулыбались, и начался милый русскому сердцу перестук.

К полудню вертолет доставил на вулкан шифер для крыши. Данила отказался от обеда и, тепло попрощавшись с плотниками, полетел в Лимры.

Данила открыл глаза и... увидел Овчарука.

– Овчарук? Здравствуй, дорогой!

Журналист рассеянно кивнул и продолжал писать. Он был в ботах, пальто расстегнуто.

– У вас оригинальная манера посещать друзей, – сказал Данила. – Заходите в комнату и сидите, как сыч.

– Понимаете, не хотел вас будить. А тут очерк надо дописать. – Овчарук вытащил из кармана журнал, и вдруг из-под очков у него лукаво блеснули глаза. – Вот, смотрите.

Данила взял иллюстрированный журнал.

– Черт возьми!

На фотографии он увидел себя, Варю и Бориса. На заднем плане – облако дыма и догорающий вертолет.

– Мне срочно нужна ваша статья, – сказал Овчарук. – О дрейфе на лаве.

На десять утра у Данилы была назначена встреча с начальником вулканологической станции. Времени оставалось в обрез. Вчера, прилетев в Лимры, Данила побежал к Варе. Но она накануне улетела к больному куда-то на север. Неугомонная душа! Странствует где-то в горах, ночует у костров, охотится на горных баранов. «Что поделаешь? – сказала Марина Сенатова. – Такая уж она непоседа». От Сенатовых Данила пошел к Соколову, и они проговорили до поздней ночи.

Данила торопливо ел холодную яичницу, пил чай, слушал Овчарука.

– Сегодня я не могу, – сказал он. – Спешу к Соколову. Есть идея!

Овчарук сразу же насторожился, глаза стали проницательными. Куда только делась его рассеянность!

– Что за идея?

– Еще рано говорить.

– Нет, вы должны сказать, должны.

Данила заметил, что Овчарук деликатно оттесняет его от двери.

– Мне надо идти.

– Какая идея? Скажите. Ну, скажите же!

– Вы пиявка, Овчарук, просто пиявка!

Журналист начал доказывать, что, если не узнает эту самую идею, просто заболеет и что в истории журналистики были такие случаи.

– Ну что вам стоит? – шепотом просил он.

Овчарук был взволнован. Он стоял, сгорбившись, у двери. Капельки пота выступили на лбу. Данила испугался – вдруг действительно заболеет?

– Не знаю, стоит ли обнародовать...

Уловив в голосе Данилы нотки неуверенности, Овчарук стал еще более настойчив.

– Никогда не встречал такого настырного человека, – невольно рассмеялся Данила и коротко рассказал о проекте взрыва вулкана.

– Ну что, довольны?

Овчарук облизнул толстые губы.

– Это вы всерьез?

Зимнее солнце, проникая сквозь окно, золотыми зайчиками играло на полу.

– Не кажется ли вам, что ваша идея так же призрачна, как этот солнечный зайчик?

– Нет, – твердо ответил Данила.

Овчарук внимательно посмотрел на него. Голубые глаза Данилы светились энергией и умом. Черты лица крупные, волевые.

– Объясните, – сказал Овчарук, усаживаясь на порог.

«Не удастся уйти», – подумал Данила.

– Ладно, подходите сюда, не убегу.

Водя карандашом по тетради, Данила рассказывал. То, что услышал Овчарук, было до того просто, что он изумился, почему до сих пор никто не догадался этого сделать.

– Вот здесь полные расчеты, – заканчивая объяснение, указал на папку с бумагами Данила. – Теперь я могу идти?

Овчарук стал рассеянным. Он зачем-то снял очки, повертел и водворил их на прежнее место.

– Вы обязаны написать статью, – сказал он, помогая Даниле одеться и в припадке усердия запихивая его руки во внутренний карман меховой куртки.

Они вышли на улицу.

– Фу, какая сырость, – сказал Овчарук, поправляя шарф, которым по меньшей мере трижды была обмотана его шея.

– Теплынь, – широко улыбнулся Данила.

– Пакостная погода. В марте я всегда гриппую.

– В горах почему-то не грипповали.

– То в горах.

Овчарук чихнул и поднял воротник. Данила засмеялся.

– Ничего смешного не нахожу.

– Ладно, не сердитесь. Подарите мне фотокарточки, где мы сняты на лаве.

– Подарю. А вы напишите статью о взрыве Синего. Население волнуется. Лава может запрудить реку.

Довод показался Даниле убедительным.

– Посоветуюсь с Соколовым. Мы решили составить докладную в областные организации и в Москву.

Весь день Данила просидел в кабинете Соколова. Голова гудела от цифр. Он вышел в приемную и увидел Овчарука.

– Вы здесь?

– Статья...

– Завтра напишу.

– Завтра невозможно. Завтра будет поздно. Завтра я вылетаю в Петропавловск. Редактор срочно вызывает.

– Что же делать?

– Ночью напишем.

– Хватка у вас мертвая.

– Работа такая... Купим в магазине что-нибудь, перекусим – и за работу...

Они направились в поселок.

Глава восьмая

СОВЕЩАНИЕ В РАЙКОМЕ

Колбин глянул в окно. Солнце тускло проглядывало через пленку слоистых облаков. По белому склону с горы спускался лыжник, описывая замысловатые зигзаги. Колбин протер запотевшее стекло. Оказалось – не лыжник, а лыжница в спортивных брюках, красном джемпере и белой шапочке. Марина! Колбин торопливо оделся и вышел на крыльцо.

– Здравствуйте, Евгений Николаевич. Вы вовремя вернулись с гор, – сказала Марина, останавливаясь против него. – Вас в райком вызывают.

– Знаю, – кивнул он, не сводя с нее глаз. Она была оживлена. Румянец играл на щеках. – Заходите на чашку кофе.

Она взглянула на часы. До дежурства – час. А надо еще успеть переодеться и позавтракать.

– Ну, как там в горах? – спросила она, глядя на него снизу вверх.

– Пойдемте, я вас провожу.

Они пошли рядом.

– Я много думал о нашем разговоре. Очевидно, я действительно очерствел душой и проповедую эгоцентризм.

– Если до вас дошло это – не все еще потеряно, – сказала Марина.

– Мне трудно, очень трудно без вас.

– Горы помогут.

– А вы?

Она промолчала. Он видел ее строгий профиль.

– Иногда на меня тоска находит, хоть вешайся... Один, всегда один... Квартира всегда кажется пустой, неприветливой, нежилой. Недаром говорят: дом без хозяйки – что тело без души.

Марина опять промолчала.

– А как было бы приятно, если бы возле домашнего очага поджидала тебя любимая женщина...

Марина вдруг засмеялась.

– Вам сентиментальность не идет, Евгений. Потом, это объяснение в любви на ходу...

– Люблю – вот и объясняюсь, – сердито сказал он.

– Любовь – очень дорогое слово, не надо его так часто повторять.

Некоторое время они шли молча.

– Как вы находите вчерашнюю статью в газете? – спросила Марина.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Возле дома они остановились.

– Вечером встретимся? – спросил он.

– Не знаю.

– Значит, встретимся.

Колбин вернулся к себе, плотно позавтракал и, раскурив трубку, уселся за письменный стол. Когда пришел Данила, он указал ему на стул, не отрываясь от работы. Наконец бросил ручку и всем корпусом повернулся к Даниле.

– Ну-с, голубчик, – сказал он, – нарубили вы дров. Читайте, – и протянул газету; одна из статей была обведена красным карандашом.

– Все правильно, – насторожился Данила. – Общественное мнение...

– Нет, неправильно, – все более раздражаясь, сказал Колбин. – Газета просит обстоятельную статью. А о чем, спрашивается? Пока не поздно, будем исправлять ошибку, – продолжал Колбин. – Я хочу, чтобы вы сейчас же написали в редакцию, что идея о взрыве является чистейшей фантастикой. Садитесь и пишите.

– Нет, – Данила встал. – Я такого письма не напишу, потому что идея о взрыве – не фантазия.

– Для меня – только фантазия, – спокойно сказал Колбин. – Самое лучшее – перенести село на новое место. И пока я начальник экспедиции, пока в моей власти решать этот вопрос, никогда не позволю оставить людей под угрозой смерти. – Колбин встал из-за стола и начал мерить шагами комнату. – Поймите, Данила Корнеевич, У нас есть другая задача – изучение Тиглы. Домик на вулкане построен, вы мне нужны там.

– Все это хорошо, – сказал Данила, – но...

– Опять «но»? – перебил Колбин. – Я стараюсь избавить вас от неприятностей. Почему там, в горах, вы не говорили, что собираетесь выступить в газете?

– Тогда я не думал писать статью.

– Не думали, не думали...

– Расчеты проверены. Докладная отправлена в областные организации, в Москву.

– Вот как? Этого я не знал.

– Я думал, Соколов сообщил вам. Ему моя идея понравилась.

Заметив улыбку на губах собеседника, Колбин раздраженно сказал:

– Ваша идея медного гроша не стоит.

– Ну, знаете, в вас заговорило старческое упрямство.

Колбин побагровел от ярости.

– Я не знаю, что меня заставляет еще нянчиться с вами. Больше самовольничать не позволю, – с угрозой сказал он. – Сейчас я иду на сейсмическую станцию. Через час чтобы письмо в редакцию было написано.

Данила был ошеломлен этой вспышкой Колбина и не сразу понял ее причины; догадавшись, что масла в огонь подлило упоминание о старости, усмехнулся. Он вышел на окраину поселка. Горы, громоздясь одна за другой, уходили вдаль. Столетьями то и дело они извергали огонь и лаву. То и дело в ужасе и смятении бежали от них жители Камчатки. И сейчас говорят: «Бегите, нет спасения от огненных рек».

«Может быть, уже пора искать спасения?» – думал Данила.

На вулканологической станции Соколов внимательно посмотрел на него и сказал:

– Завтра нас вызывает райком. Будете отстаивать свою идею или откажетесь?

– Я не могу отказаться, – ответил Данила.

– Вступая в борьбу с Евгением Николаевичем, вы можете многое потерять. Он ломает не таких, как вы, – сказал Соколов. – Сегодня Колбин отправил в область свое заключение, в котором в категорической форме утверждает, что ваша идея авантюрная. По-моему, он и в Москву написал.

– Это в нем честолюбие... Не понимаю, как можно делать заключение, не ознакомившись с расчетами. Но ваша точка зрения не изменилась?

– Нет, будем защищаться вместе. – После небольшого раздумья Соколов добавил: – Не хотелось бы в райкоме разводить споры.

– Почему? – возразил Данила. – Разговор будет полезен нам всем, и в первую очередь Евгению Николаевичу.

– Я попробую прежде переговорить « Москвой, а вы готовьтесь тем временем к выступлению.

Данила поспешил к Сенатовым.

Санная дорога обкатана, как асфальт. По сторонам пушистый снег исхлестан следами лыж. Дома в черно-белых треуголках крыш. Данила шел по улице, напевая незатейливую песенку. Почему она вспомнилась – он не знал, может быть, потому, что ему радостно было думать о предстоящей встрече. Люди, проходя мимо, улыбались ему. Улыбался и он, улыбался просто от хорошего настроения. Мимо плыли темные окна домов с прильнувшими к стеклам любопытными детскими мордашками. Жизнь поселка дышала миром и покоем, она была привычна сердцу и гармонировала с настроением.

Давным-давно, еще в студенческие годы, Данила ездил в деревню на уборку урожая. Была осень. Желтая стерня щетинилась на холмистых равнинах. Вдали ветряки лениво махали крыльями. Серые тучи низко стлались над полями. По-осеннему сиротливо свистел ветер. Где-то за полями лежали пойменные луга, на лугах – небольшие озерца, за озерцами – речка, а на речке – водяная мельница, и Данила спешил туда по шуршащей стерне, весело напевая любимую песенку: «Нет на свете краше нашей Любы...»

Но Люба, дочь колхозного мельника, не вышла на свидание. Темные окна избушки были непроницаемы. Мельница шумела. Тоска. Данила простоял два часа и понурый вернулся в село. В первые дни он не находил себе места. Потом все прошло, облик девушки забылся, а вот песенка осталась в памяти.

«Нет на свете краше нашей Вари...» – почему-то без особого подъема, почти механически повторил Данила, приближаясь к дому сестер Сенатовых. Вари он не видел около полумесяца, с того дня, как расстались в колхозе «Заря». Там, в избушке у Синего озера, было проще, а сейчас он робел, и ноги нехотя вели его вперед.

Дверь открыла Марина.

– Варя сейчас придет, – сказала она, приглашая его в дом.

Комната казалась очень просторной, хотя по размерам была невелика. Здесь было все не так, как в обычных квартирах. Просто и изящно. Стены светлые. Данила даже не мог определить их цвета. Они не были желтыми, нет, желтый цвет резал бы глаза. Скорее всего они были цвета золотистой дымки, какая бывает в жаркий день над песчаными пляжами. На стенах картины – контуры сине-белых гор, смутные силуэты лесов и еще чего-то неясного, чуть очерченного...

– Хрупко у вас все, – сказал Данила, стоя у порога. – И хорошо.

– А вы не бойтесь, проходите. Мебель прочная.

Данила осторожно опустился на диван.

– Верно, прочная, – удивился он.

– Вы посидите, у меня мясо жарится.

Марина вышла из комнаты.

В углу дивана лежал альбом. Данила начал перелистывать его. Камчатские пейзажи, нарисованные бегло, но уверенной рукой. Карандашный набросок головы старика. Отец? Похож и в то же время не похож. Марина удивительно хорошо владела линией: легкий нажим карандашом – и рисунок оживал, сквозь свободно нанесенные штрихи ясно было видно, что сделало с человеческим лицом солнце, ветер и время. Во всем облике ощущается дух предков-землепроходцев, которые, «топором прорубая путь», вышли к Тихому океану... Мальчик с узким разрезом задумчивых глаз... Обнаженная женщина на берегу озера. Метко схваченный портрет старухи. Мужчина... Черная борода и чувственный рот, лицо как следует не прорисовано, но Данила угадал – портрет Колбина... Опять голова мужчины. Что-то знакомое в гордом повороте шеи. Да это же дядя Петя! Лицо едва намечено. Художник как бы спешил схватить и запечатлеть характерный поворот шеи, и больше ничего.

«Когда же он успел познакомиться с Мариной Сенатовой? Ах, хитрец», – подумал Данила, закуривая.

Вошла Марина.

– Я без разрешения, – извинился он.

– Курите. Я люблю запах хорошего табака.

Сидя за столом напротив Данилы, она принялась рисовать. Несколько раз он поймал на себе ее острый, всепроникающий взгляд. Это был не женский взгляд, нет.

– Вы наделали шума со своей статьей, – сказала она. – Евгений Николаевич очень сердит на вас.

– Знаю.

– По-моему, он из тех людей, которые всегда добиваются намеченной цели, и вам трудно будет бороться, с ним.

– Мне иногда кажется, что Евгений Николаевич нищий, вымаливающий милостыню у природы.

– Не для себя, а для людей, – отпарировала она. – Ваша затея слишком рискованна.

– Это только кажется. Евгений Николаевич часто, слишком часто повторяет о том, что вулканы – грозные явления природы и что наука перед ними бессильна.

– Разве это не так?

– Дело не в том, так или не так. Сама постановка вопроса о бессилии науки перед природой обезоруживает людей. Вот против чего я возражаю и буду возражать. А вы, насколько я понял, на стороне Колбина?

Она не ответила и закрыла альбом.

– Можно взглянуть?

– Нельзя. Эти рисунки я делаю для себя.

В прихожей хлопнула дверь.

– Марина! – раздался голос Вари. – Посмотри, кого я привела. Подумай только, идет и не замечает меня! Вот тебе, вот тебе, – Данила сквозь открытую дверь видел, как Варя изо всех сил колотит своего знакомого в спину. – А это тебе за фотографии... – И она чмокнула незнакомца в щеку. А пришедший что-то мурлыкал, как кот, добравшийся до сала.

Данилу это поразило: она – на «ты». С кем же это? «Надо уходить, – подумал он. – Скорей уходить. Что ж... ведь там, в горах, она ничего не обещала. Даже не поговорили. Надо уходить».

Варя, дурачась, потянула своего знакомого в комнату. Узнав Овчарука, Данила до того изумился, что не мог выговорить и слова.

– Варя, хватит ребячиться, – сказала Марина. – Смотри, кто пришел к нам.

– Данила! – обрадованно вскрикнула Варя. – А я к вам шла, да вот встретила Владимира и вернулась.

Овчарук сиял. Он подошел к Даниле и протянул руку.

Варя, гибкая, уверенная, вся лучилась радостью, оживленно разговаривала, несколько раз обращалась к Даниле, старалась втянуть его в разговор. Но он ничего не слышал, был рассеян, старался скрыть свою растерянность и не мог. Дольше он не мог вытерпеть и поднялся.

– До свидания, Варвара Семеновна. Мне было приятно вновь повстречать вас.

Она вдруг умолкла. Ее оживленное лицо омрачилось.

– Сейчас будем обедать, – сказала она.

– Спасибо. Мне некогда. Завтра в райком вызывают.

– Еще рано. Успеете подготовиться.

Она продолжала испытующе смотреть на него.

Данила кое-как попрощался с Овчаруком и Мариной. Переступив порог, он вдруг почувствовал усталость и пустоту.

Сзади хлопнула дверь.

– Данила, что с вами?

– Со мной? Все в порядке, – глухо ответил он.

– Вы чем-то недовольны?

– Всем доволен. Желаю вам приятно провести время.

Он попытался улыбнуться. Но улыбки не получилось.

– Боже мой! Какой же ты... Какой же ты... – гневно сказала Варя и захлопнула за собою дверь.

Совещание в райкоме началось в десять утра.

Колбин говорил уже около сорока минут. Люди слушали его внимательно. Речь была хорошо аргументирована, и Данила ловил себя на том, что, может быть, действительно лучше держаться подальше от вулканов. Перед мысленным взором возникла картина: опустошенная долина Синей; бегут люди с насиженных мест; горит тайга, горят дома. Нет, нельзя допустить этого!

– Я заканчиваю, – продолжал Колбин. – Вывод, товарищи, такой: пока наука бессильна помочь вам. Я говорю прямо и открыто, чтобы у вас не оставалось на этот счет иллюзий. Подальше от вулканов, подальше!

– Куда же еще дальше? – не выдержал один из присутствующих.

– Это вы должны решить – куда, – и Колбин кивнул на секретаря райкома, бритоголового человека с военной выправкой. – Жизнь советских людей нам дорога, и мы не можем допустить второй Помпеи. Вулканическая деятельность в Чили, где погибли тысячи людей и десятки тысяч остались без крова, еще раз предупреждает нас, что надо быть начеку...

Колбин в своей речи ни разу не упомянул об идее, из-за которой, собственно, и собрано это совещание. Секретарь райкома мельком взглянул на Данилу и обратился к Соколову:

– Александр Федорович, когда ожидается извержение Синего?

– Месяца через два-три, а может, немного раньше.

– Товарищ Колбин сказал, что последний раз Синий извергался двадцать тысяч лет назад. Это усиливает опасность?

– Да. Сила взрыва должна быть много большей.

– Ясно. Вы будете говорить, товарищ Романов?

– Да.

– Что там говорить, – раздался голос. – Мы не хотим быть жертвой вулкана. Увольте, товарищи!

Председательствующий постучал по столу:

– Прошу, товарищ Романов.

Развешивая план Синего вулкана, Данила почему-то вспомнил один остроумный эксперимент, как собаку приучали есть перед рисунком круга. Со временем она стала завтракать, обедать и ужинать только при виде круга. Ей показывали треугольники, квадраты. Она поглядывала на них с глубокой иронией и всем своим видом давала понять, что ее не проведешь. Круг, только круг стал эталоном ее представления о пище. Если показывали круг, значит, дадут есть. Что же еще надо для безмятежного житья?

Рассказав об этом, Данила обратился к Колбину:

– Евгений Николаевич, не кажется ли вам, что в науке и технике стремление жить в кругу определенных, устоявшихся годами представлений ведет к косности и застою? Привычка похвальна, когда дело касается чистки зубов и мытья рук, и очень вредна, когда оберегает человека от необходимости рассуждать.

– Прошу оградить меня от оскорблений! – воскликнул Колбин.

Данила оставил реплику без внимания.

– Евгений Николаевич очень красочно описал последствия извержения вулкана, и я повторяться не буду. Я хочу только напомнить вам, что в долине реки Синей двадцать сел. Переноска их на новые места обойдется государству в несколько миллионов рублей. А долина благодатна. Давайте попробуем выйти за привычный круг представлений и по-иному поставим вопрос. Вы, Евгений Николаевич, считаете, что вулкан – такой барьер, который мы бессильны преодолеть, и ни разу не подумали над тем, как взять этот барьер. Вы говорите, что потоки лавы слижут колхоз «Заря». Но ведь лаву можно отвести, направить по новому руслу.

– Как будто лава – родник, – иронически бросил Колбин.

– Я предлагаю взрывом на выброс открыть лаве дорогу из кратера на северо-западный склон, где нет населенных пунктов, но зато есть глубокие каньоны. Расчеты мы представили, и вы имели возможность с ними ознакомиться.

– Товарищи, это же настоящая авантюра! – сказал Колбин. – Мировая практика не знает таких случаев.

– Это не довод, – возразил Данила. – Еще недавно некоторые знатоки не верили в кибернетику, а сейчас мы не мыслим себе науки без счетных машин...

Секретарь райкома не вмешивался в перепалку между учеными. Он только поворачивал голову то к одному, то к другому.

– Ваша идея опасна для жизни людей, – сказал Колбин.

– Опять не довод. Впрочем, не стоит переливать нам из пустого в порожнее. Вы говорите «нет», даже не потрудившись ознакомиться с расчетами...

– Скажите, – прекращая спор, сказал секретарь райкома, – скажите, Данила Корнеевич, колхоз «Заря» можно оставить на месте?

Данила помедлил с ответом. Он вдруг увидел село, каким видел его недавно, с добротными домами и общественными постройками на базальтовых фундаментах. Жалко бросить такое село.

– Я думаю, во время взрыва людей не должно быть в селе.

– Ясно. Александр Федорович, ваше слово.

– Я полностью поддерживаю Данилу Корнеевича, – сказал Соколов.

– Марина Семеновна, вы что скажете? – обратился секретарь райкома к Сенатовой.

На ее выразительном лице мелькнула тень, потом она тряхнула головой, как бы отбрасывая всякое сомнение, и, взглянув на Колбина, сказала:

– Идея смелая. Надо подумать, как осуществить...

– Что ж... Большинство за Романова. Я думаю, мы его тоже поддержим.

Совещание предложило Колбину, Романову и Соколову точнее определить место взрыва, еще раз проверить расчеты и подготовить докладную в область.

– Но я против... – начал Колбин.

Секретарь райкома остановил его жестом.

– Знаем, что против. Ваша речь застенографирована и вместе с докладной будет отправлена в область. Но помочь своими советами вы обязаны. Я прошу вас об этом от имени райкома.

После совещания к Даниле подошел председатель колхоза «Заря» Малагин. Отец его был русским, мать – корячка. От отца он унаследовал мягкие русые волосы и белый цвет кожи, от матери скуластое, упрямое лицо и узкие, с хитрым прищуром глаза. На Камчатке Малагина хорошо знали. После окончания сельскохозяйственной академии имени Тимирязева он некоторое время работал в Петропавловске, а в пятьдесят третьем году без сожаления расстался с городской жизнью и поехал в отдаленный колхоз «Заря».

Село стояло на открытой местности; его со всех сторон обдували ветры, зимой заносило снегом. Домики были маленькие и тесные. На улицах – ни одного деревца. Сразу же за селом начиналась тундра. На Малагина, выросшего в благодатной долине реки Синей, она наводила тоску. А в длинные зимние вечера, когда в трубах ветхих домиков стонал и выл северный ветер, становилось совсем невмоготу.

Надо было заново строиться. Мнений членов правления и колхозников сходились. Но где? В окрестностях на триста – четыреста километров не было строительного леса. Однажды Малагин попросил помощи райкома партии: пусть область выделит для колхоза стандартные дома. Однако секретарь райкома не поддержал его и сказал, что у колхоза один выход – переселиться туда, где есть лес. Малагин долго обдумывал предложение. Вначале оно показалось ему странным, а после размышления – вполне реальным и очень дальновидным. «Заря» занималась оленеводством. Несмотря на то, что колхоз вышел в число передовых на Камчатке, однобокость хозяйства сдерживала его дальнейший рост. Переселение же открывало широкие перспективы для развития земледелия.

Малагин мечтал о таком селе, в котором люди почувствовали бы приближение коммунизма. Он полагал, что свет прекрасного и уже недалекого будущего лучше видится не из единственного окошечка занесенной снегом избушки, в каких еще жили колхозники «Зари», а из больших, светлых окон добротного дома. Малагин видел в мечтах такое село и, хотя не был строителем, выстроил его в своем воображении.

Строительство нового села началось два года назад у подножия потухшего вулкана Синего. Строились добротно, навечно. Пробуждение вулкана рушило все планы колхоза. Встал вопрос о переселении. А куда? Вот почему Малагин так горячо поддержал идею Данилы об отводе лавы.

– У нас в народе так говорят, – Малагин слегка придерживал Данилу за локоть: – Иное слово – рог олений – ветвей много, а не бодает. Бык два рога имеет – хорошо бодает. Так и говорить надо – остро и ясно, чтобы бодало. Вы сегодня так говорили, и мы вам верим. Село переносить не будем. Да и не успеем. Однажды мы уже воспользовались вашим советом. Думаю, и сейчас не подведете.

– Постараюсь.

Они распрощались.

Из райцентра вылетели под вечер.

В вертолете Данила вспомнил про Варю. Неужели она любит Овчарука? От этой мысли ему стало больно.

– Совесть моя чиста, – сказал Колбин, – я высказал все, что думал. Я в Москву напишу.

– Пишите, – ответил Данила, думая о своем.

– Не люблю, когда мои подчиненные занимаются не своим делом.

– Это как раз мое дело, – вяло сказал Данила. – Мы, очевидно, по-разному понимаем такие вещи.

Колбин безнадежно махнул рукой.

– Будет вам, – примирительно сказала Марина, кутаясь в шубу.

Данила посмотрел на нее, хотел спросить о Варе, но не спросил, нахмурился и повернул голову к окошечку. О чем спрашивать? Все ясно. Ревность жгла его душу. «Жги, полосуй», – с каким-то ожесточением подумал он, припоминая вчерашнее. Как в зерцале, возникло гневное лицо Вари. «Ревность – пережиток прошлого», – пришли в голову чьи-то назидательные слова, но легче от этого не стало.

Глава девятая

ТЕТРАДЬ В КОЛЕНКОРОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ

За шесть месяцев до описываемых событий ранним сентябрьским утром по реке Синей плыла небольшая моторка. Стояла та особенная осенняя ясность, которая наступает в здешних местах после длительного ненастья. Равномерный стук мотора, ударяясь о каменные берега, замирал в зарослях шеломайника. Тугой воздух дрожал и дробился.

Обнаженные скалы то вплотную подходили к берегам, то вдруг разбегались, чтобы открыть взору широкую долину, расцвеченную всеми осенними красками.

На лодке плыли трое. У руля – молодой паренек с иссиня-черными волосами и упрямым скуластым лицом. Спиной к мотористу, подавшись вперед, сидел Корней Захарович Кречетов. В молодости он даже зимой ходил без головного убора, и густая шевелюра, покрываясь инеем, становилась белой, за что он и получил от охотников-камчадалов прозвище «Белая Голова». После суровых испытаний волосы у Кречетова и вовсе побелели. Жизненные невзгоды не изменили, однако, его благородного, чисто русского характера. Как и в молодости, он был добродушен, доверчив, в гневе страшен, но отходчив; глаза, не потерявшие еще блеска и живости, светились умом. Напротив Кречетова расположился Федор Потапович Малагин – председатель колхоза «Заря».

Лодка по узкому изгибу реки приближалась к подножию базальтового утеса. Вода клокотала и пенилась; тысячи прозрачных, как хрусталь, брызг рассыпались в воздухе алмазными зернами. Моторист держал лодку ближе к левому берегу, где течение было слабее. Утес угрожающе навис над рекой и, казалось, вот-вот обрушится. Он был совершенно гол, и только на самой вершине росла каменная береза. Как она там выжила, кто ее знает. Но, видать, стояла крепко, всем своим гордым обликом говоря: вот я какая красивая и нарядная. За утесом река раздалась вширь. Лодка прибавила ходу. Кречетов вскинул глаза на березу, и ему показалось, что она качнула золотистой головой. Листья, медленно кружась, падали вниз. Течение быстро подхватывало их. Скоро, скоро береза сбросит яркий наряд; будут ее обдувать холодные ветры и кусать морозы; придет время – состарится, и осенний ветер столкнет ее с утеса. Плохо жить одной.

Местами с берегов смотрелись в воду мощные лиственницы. И Кречетов, любуясь деревьями-великанами, не сразу заметил, что вода в реке начала убывать. Просто удивительно! Река таяла на глазах. Обнажились корни подмытых водой деревьев, показываясь, бугрились камни. Их изредка еще окатывали волны, но скоро река так обмелела, что лодка стала петлять от берега к берегу и наконец заскребла о камни и стала. Река исчезла. Взяла да исчезла. Нельзя же назвать рекой узкую ленту воды, в которой очумело метались рыбы. Обнаженное дно быстро обсыхало. По камням деловито прыгали трясогузки, важно разгуливали вороны. На прибрежном кусте рябины звонко трещали две сороки. Было тихо. Кречетов перекинул ноги в высоких болотных сапогах за борт лодки.

– Вылезайте, – коротко бросил он. – Не иначе, как вулкан где-то кашлянул.

– Не Сестрица ли проснулась? – с тревогой спросил Малагин.

Лодку вытащили на берег и, затолкав под куст ивы, опрокинули. Перекусив, Кречетов набил трубку и протянул кисет Малагину. Тот машинально взял, но тут же вернул и достал измятую пачку «Беломорканала».