Текст книги "Росские зори"

Автор книги: Михаил Маношкин

Время тянулось мучительно долго. Что делать? Отказаться от мира с готами и в страшной битве с ними обречь на смерть тысячи воинов или примириться с тем, что множество россов навсегда останутся рабами готов?

Эти трудные вопросы будоражили росских воинов, рождали в них гнев. Мир при условии, что тысячи соплеменников будут обречены на рабство, означал ущемление росской чести. Дружины заволновались, напружинились…

Многоопытные Войслав и Добромил не спеша направились к молодому Ивону, который своей предусмотрительностью не уступал им обоим. Воеводы обменялись несколькими словами и убедились: все они думали одинаково. Тотчас к дружинам поскакали связные – предупредить о готовности к битве. Воеводы выехали на середину нейтрального поля, навстречу им выехали готские вожди. Останя последовал за ними. Отцу и брату не надо было о чем-либо спрашивать у него, и без того видно было, что с Даринкой беда.

Росские и готские вожди стали друг перед другом.

– Вы не желаете дальнейшей войны с нами и предлагаете нам мир, – заговорил воевода Лавр Добромил. – Россы примут предложение готов при одном условии: готы освобождают из плена всех захваченных ими россов. Bcex! И немедленно. Если это условие нe будет соблюдено, россы будут преследовать готов до понтийских вод!

Конунг Вульрих ждал этот ультиматум, он попросил время, чтобы обдумать его.

Ответ готов последовал скоро: они были готовы к ультиматуму и рассчитывали именно на него. Одарих сообщил воеводам мнение готских вождей.

– Готы предлагают решить спор, как подобает воинам, – малой кровью в честном поединке. Готы выставляют своего бойца, вы выставляете своего. Пусть они сразятся перед двумя войсками. Если победит гот, пленные останутся у готов, а оба войска уходят своей дорогой – без войны. Если победит росс, готы отдают всех пленных, уходят своим путем, а россы – своим, без войны!

Добромил взглянул на воевод, молча спрашивая их мнение.

– Пусть будет так! – сурово, с огромным внутренним напряжением проговорил Войслав. – Всех пленных поставить на виду!

– Будет так! – сказал Ивон.

– Так! – заключил Добромил, окончательно скрепляя решение воевод.

Связные опять поскакали вдоль войск сообщить воинам условия поединка.

Росские воеводы оттянулись к своим дружинам, готские вожди возвратились к себе.

Останя сместился с середины поля ближе к россам и ждал, что последует дальше. После того как объявили условия поединка, обе стороны притихли: никто не решался взять на себя чрезвычайную ответственность за судьбы тысяч людей. Но вот из рядов россов выступил воин в ромейских доспехах – по рядам россов пронесся шум, многие узнали Фалея; вслед за ним то там, то здесь вышли еще несколько воинов. Все три воеводы тронули вперед коней. Останя бросал на них ревнивый взгляд и ждал. Наконец, от готских вождей отделился всадник. Он, Зигурд, непобедимый готский воин, о котором при жизни слагали песни. Останя больше ни о чем не думал. Он видел только испуганное лицо Даринки и лица других пленников, ждущих избавления, молящих о помощи.

Воины, принявшие вызов готов, уже приближались сюда, самые бесстрашные, самые сильные из россов, каждый мог стать против Зигурда, но Останя не мог им позволить это.

– Зигурд – мой! Зигурд – мой! – загремел его голос, и по мощи этого голоса россы поняли, что их судьба в надежных руках.

Лось встал на дыбы, заржал, почувствовав железную волю седока, нервно заходил на месте.

Десятки тысяч глаз наблюдали за этим поединком, десятки тысяч сердец замерли в ожидании его – смертельного, неотвратимого, решающего.

Два горячих коня понеслись навстречу друг другу, оба вскинули передние ноги, сшиблись и рухнули наземь вместе с продырявленными щитами и сломанными копьями. Оба бойца мгновенно вскочили на ноги и выхватили из ножен мечи. Зигурд ухмыльнулся – его меч неуловимо блеснул на солнце и наткнулся на блеснувший меч Остани. Зигурд был непобедимый боец, но он не знал, что учителем Остани был боец, не знавший поражений в единоборстве и познавший самые сокровенные тайны рукопашного боя. Новый выпад Зигурда, новый ответный удар Остани. Зигурд заметно раздражается, сопротивление противника выводит его из себя, он опять атакует – Останя отбивает выпад, устремляется вперед сам и страшным, неотразимым ударом сражает врага…

Раздается гром голосов, тысячи копий и мечей взлетают вверх.

– Свобода! Свобода! – гремит половина поля, а с другой стороны уже устремились на ничейную полосу задыхающиеся от радости пленные – мужчины, женщины, дети…

Останя вскочил на оправившегося от падения коня и погнал его на готских вождей. Они расступились перед ним, а Даринка уже спешила ему навстречу. Он пропустил ее и, круто повернув Лося, поскакал рядом, к стене росских воинов. Они раздвинулись перед ними, давая им дорогу.

Все вокруг еще гремело, но шум понемногу затихал, уступая место радостным голосам. Всюду лилась росская речь.

Готские войска снимались с места и уходили за лагерную ограду, будто просачивались сквозь нее. Они больше не опасались россов, как и россы больше не опасались готов. Война между ними кончилась. Разумеется, при случае готы и россы не откажут себе в честолюбивом удовольствии помериться силами в мелких стычках, но это уж в порядке вещей, так повелось исстари. Но готы уже не обрушат свои полчища на россов, а росские дружины уже не ринутся им навстречу: война окончилась. Бед она принесла немало: крови пролито, будто дождя, не перечислить людей, души которых преждевременно отлетели в ирий, не обойти селения, от которых остались только пепелища.

Но россы отстояли, сохранили себя. Росская земля поднялась на врага, ощетинилась мечами и копьями и вытолкнула из своих пределов орды пришельцев. Слава Роду, покровителю храбрых и справедливых, слава воинам, не дрогнувшим в битвах!

Россы смотрят, как готские вожди отдают последние почести храбрейшему из храбрых готов – Зигурду, погибшему в честном поединке с Евстафием, сыном Лавра Добромила, как кладут на носилки из копий и мечей, поднимают на плечи и несут к воротам лагеря. Пал бесстрашный воин, скоро с пламенем и дымом его душа улетит в Валгаллу[80]80
  Валгалла – в древнегерманской (скандинавской) мифологии величественный чертог бога войны, куда переносятся павшие в бою. Там они предаются воинским состязаниям, после которых пируют, сидя за столом вместе с самим богом.


[Закрыть], и там он восстанет вновь – для воинских потех и славы, а пробьет час, и он вернется к готам, снова сядет на своего вороного коня и ударит на врагов…

Седобородый Одарих проводил взглядом поверженного Зигурда и, сопровождаемый учениками, повернул коня в сторону ликующих росских дружин. Воеводы встретили его. Он поклонился победителям, потом взял в руки арфу, тронул пальцами струны и звучным голосом начал новый сказ – о двух великих народах, которые сумели победить войну; он пел о могучем воине Зигурде, не знавшем поражений во многих битвах, но побежденном неустрашимым росским воином Евстафием Доброславом, вставшим за правое дело. Боги всегда с теми, кто прав, боги покровительствуют тому, кто не забывает о чести, совести и справедливости, не разменивает богатство человеческой души на призрачное величие богатства и власти; он пел о том, что отныне готы не причинят россам зла, – пусть и россы не чинит зла готам…

Он замолчал, и молчали росские воины – слова мудрого певца тронули их души и сердца.

Он закинул арфу за спину, сказал:

– Старый Одарих не прощается с вами, он оставляет вам своего лучшего ученика Феодула, сына Александра. Он росс и по закону, только что утвержденному богами, принадлежит вам. Его голос сладкозвучнее моего. Готы зовут его Мовой. Он возвращается на родину, к своим соплеменникам, к вам. Он споет вам старые готские предания и сложит сказ о том, как готы и россы вложили мечи в ножны; он споет о подвиге Хельги, ценой своей жизни предотвратившей кровавые распри между родами, расскажет о великой дружбе, любви и самоотверженности Евстафия Доброслава и Дарины Прекрасной, споет о подвигах росских воинов и мужестве готов. Он будет петь о великой радости жить на земле и о непобедимом стремлении человеческих сердец друг к другу…

Одарих повернул коня и поехал к готскому лагерю. Уже в воротах он оглянулся – тысячи рук поднялись, прощаясь с ним.

7
ВОЗВРАЩЕНИЕ

Войслав, Добромил и Ивон Мудрый ехали вдоль строя росских дружин. Четвертого воеводы, Бронислава, не было: он увел свою дружину за Тирас, к голубому Истру. Неистовый воевода опять обрел вкус к нескончаемым битвам и набегам. Напрасно Войслав и Добромил отговаривали его от неоправданно рискованного похода – упрямый Бронислав увел часть воинов, заразив их жаждой добычи и приключений.

Евстафий, Дарина, Фалей, Авда и Мова ехали навстречу воеводам. О доблести Евстафия и Фалея, освободивших женщин из сарматского плена передавали из уст в уста, а подвиг Евстафия, совершенный на виду у всего росского войска, принес ему славу. Дружины с ликованием приветствовали героя.

– Слава Евстафию Доброславу! – гремело повсюду.

Отец и сын обнялись, потом обнялись брат с братом и Войслав с Евстафием. Так же они встретили Фалея.

Глаза женщин сияли радостью. Беды пронеслись, как страшная гроза, сопровождаемая громовыми раскатами и пожарищами, а после гроз и ливней земля и небо очистились, и засияло солнце: жизнь возвращалась в свои берега.

Росские дружины отошли от готского лагеря и через день пути разделились: Ивон Мудрый отправился на юг, а Войслав с Добромилом повернули на северо-запад, домой.

Объясняя свое решение, Ивон сказал:

– Хочу посмотреть на мир – дойти до моря, взглянуть на эллинские города, на ромейский военный строй, на припонтийские племена.

Лавр Добромил не удерживал сына. Пусть посмотрит – воеводе надо многое знать и понимать. Об одном только предупредил сына:

– Помни, Ивон: меч обнажай не корысти ради.

Ивон кивнул, соглашаясь с отцом, и начал прощаться с близкими и друзьями.

Неожиданно для Остани Фалей сказал:

– Я иду с ним.

Останю кольнуло ревнивое чувство, но тут же смягчилось, растворенное в ясности: то же Фалей сказал, когда Останя решил отправиться в сарматскую степь. Если бы не Фалей, он бы не выжил. Эллин не оставил его одного, потому что знал, как трудно придется ему в степи. А теперь он уходил с Ивоном, так как брата ожидало в походе немало опасностей и бед. Конечно, Останс будет недоставать Фалея, но он ничего не сказал своему другу. Что слова? Друзья молча обнялись.

Решение Фалея отправиться с Ивоном встревожило Авду.

– Я вернусь, – пообещал ей Фалей. И сказал для всех присутствующих: – Авда – моя жена!

Это сообщение означало, что отныне Авда была под покровительством росских законов как жена воина, находящегося в походе.

Дружина Ивона отделилась от остальных, повернула на юг. Пошли с ним в большинстве своем молодые дружинники из тех, кого манили к себе неведомые края, приключения и подвиги. О возможной смерти на чужбине никто из них не думал, хотя и не всем суждено будет вернуться домой.

Ивон и Фалей уходили последними. Останя напомнил Фалею:

– Если встретите Зенона, Деметрия и других эллинских купцов, скажите им, пусть едут торговать с нами. Так ведь, отец?

– Так, сын. Пусть едут.

Дружины Добромила и Войслава стояли на месте, пока воины Ивона не скрылись вдали. Прощание всегда нелегко, особенно такое – через день после победы. С Ивоном Мудрым уходили друзья, сыновья, братья. Удастся ли свидеться опять? Времена трудные, все пошатнулось – границы племен, обычаи, быт и представления людей; много соплеменников погибло, пропало без вести, много стало вдов и сирот, много сожжено жилищ и сел, убито и угнано скота. Все надо было начинать сызнова – быт, жизнь, а тут еще уходили в неведомые дали молодые, полные сил мужчины. Дай-то им бог…

Три дня дружины и недавние пленники готов двигались вместе на северо-запад, вдоль Данапра. Это был праздничный путь: дружины с победой возвращались домой. Домой, но не обязательно на прежние места. Обстановка изменилась, россы копытами своих коней промерили степные просторы, своими руками добыли победу, и теперь никто не посягнет на их право селиться там, где они найдут нужным.

На четвертый день Войслав увел свою дружину на запад, к Гипанису, а с седьмого дня россы начали отсчитывать версты своих степей.

Конные отряды по пятьдесят, а то и по сто воинов останавливались на берегах речек, на лесных опушках, у понравившихся им зеленых лощин и сняв с себя воинские доспехи, брались за топоры, чтобы возвести заставу за заставой – на сотни верст к югу от тех, прежних, и появлялись новые Сторожевки, Карауловки, Богатырки, Дозорки… Вскоре здесь вырастут дома с дворовыми пристройками, появятся молодые семьи и побегут по тучным степным землям дороги и тропинки. В новых селениях родятся дети, а для новорожденных Сторожево или Караулово будет уже не заставой, далеко вдающейся в степь, а родиной, тесно связанной со всей росской землей.

Люди на заставах – один к одному: каждый дерзок и смел, каждый скачет на коне, как скиф, каждый готов постоять за себя, а все вместе готовы постоять за землю росскую…

Сеть застав перекрыла степь от Данапра до Гипаниса, на взгорьях поднимались сигнальные вышки, чтобы в любой час оповестить глубинные селения, если с юга надвинется враг.

Время стремительно уносилось в завтрашний день. Все здоровое, жизнестойкое росло, набирало силу, давало крепкие молодые ростки…

По мерс того как дружина поднималась вверх по Данапру, она таяла, воины расходились по своим селениям, от которых остались пепелища. Но где-то в окрестностях скрывались бежавшие от готов близкие, надо было найти их и начинать жизнь заново.

У одного пепелища Останя задержался.

– Это Ополье, мать?

– Ополье, сынок, – ответила старуха, разглядывая всадников.

То самое село, о котором тосковал в сарматском плену кузнец Варул. Пришел час исполнить его предсмертную просьбу.

– Ты знала Варула, мать?

– Как не знать, добрый молодец! – старуха подняла увлажнившиеся глаза на могучего молодого всадника. – Сын он мой. Пропал, сарматы в полон увели. Иль видал его? Жив ли сынок-то?

– Видал, мать. Добрый был воин. Бежал из плена и сложил голову в битве с готами. Кланялся тебе! – пожалел Останя одинокую старуху, пережившую готское нашествие, неправду ей сказал, чтобы укрепить се дух перед смертью.

– Спасибо, добрый молодец, за весточку, теперь и умру спокойно. Живи долго, сынок…

Авда ехала рядом с Даринкой. Дорогой она беспокойно оглядывалась, надеясь увидеть своего брата. В конце концов Останя решил сказать ей правду. Авда долго и безутешно плакала. На всем белом свете у нее теперь остался только один близкий человек – Фалей, да и тот был далеко.

Воевода Добромил оставил у Данапра еще одну заставу, а сам со своими людьми повернул к дому.

Вот и родные места. Вежа. Воины напоили лошадей, умылись. Но вперед, дальше!

Перед Загорьем спешились. Полная печали картина: пепелища, тишина. Ни людей, ни собак, ни птиц – только мелькнула одичавшая кошка, да та торопливо скрылась в бурьяне. Где же люди? Неужели никого не осталось? Да нет, вот они! Спешат из леса, надеясь увидеть среди них братьев, отцов, сыновей. Даринка издали узнала своих: живы! Она бросилась к ним навстречу, братья и сестры подбежали к ней, мать, плача, обняла ее, а отец будто не заметил дочери, прошел, прихрамывая, мимо, остановился перед воеводой и его сыном, поясно поклонился им.

– Прости за прошлое, сынок, забудь, что было, – сказал зятю.

Останя обнял родителей жены, и только после этого Урбан привлек к себе старшую дочь, счастливую встречей с близкими.

Подошла рано поседевшая женщина с ребенком на руках, поклонилась воеводе. Он узнал се: это она горько упрекала его в бездействии, когда он собирал дружины перед пылающим Волховом.

– Не попомни, воевода, что зря осуждала тебя: помутилась с горя рассудком…

Воевода берет на руки ребенка, целует его, возвращает женщине, кланяется ей:

– И ты прости меня, мать, если что было не так. Живи, расти сына, беды кончились!

Вежино сохранилось наполовину: готы только зацепили его и прошли мимо, огибая колючий строй росских бойцов. Брониславова сторона выгорела полностью, а Добромилова уцелела. Вежинцы высыпали навстречу воинам, их радость смешивалась с горем: с Добромиловой стороны вернулось не более половины мужчин, с Брониславовой не вернулся никто. Немало воинов еще осталось на чужбине, немало полегло в битвах с готами. Счастье, как всегда, оказалось капризным: улыбнулось одним и отвернулось от других.

А меньше всех повезло Брониславам. Сгорел дом со всеми пристройками, убиты оба старших сына – Нарс и Акила, скончался от болезни младший, Агна с двумя дочерьми возвратилась к родителям. Мрачная Вивея одиноко жила на пепелище, целыми днями сидела в полутемном погребе, словно боялась выйти на белый свет. Чем она жила, никто не знал, потому что она ни к кому не ходила и никого не хотела видеть. Даже Коротуха покинула ее. Свершилось мудрое предначертание богов: кто желает людям зла, тот сам становится жертвой этого зла…

Заметив возвращающихся домой воинов, Вивея покинула пепелище и, опираясь на палку, вышла к дороге. Худая, темная, с беззубым ртом, преждевременно постаревшая, она молча смотрела на воинов Добромила.

– Здравствуй, мать Вивея! – поприветствовал ее Добромил.

Она будто очнулась от оцепенения, подошла ближе, подняла свои погасшие глаза.

– А Бронислав?

– Он ушел далеко, к Истру.

– А мои? А наши? – посыпались вопросы.

– И они с ним.

Вивея же ни о чем больше не спросила и ничего не сказала. Она повернулась и пошла прочь, медленно, плавно – будто тень в своей длинной темной одежде. Она шла мимо пепелищ, уже затягиваемых травой, и теперь никто больше не боялся ее, никто больше не обращал на нее внимания. До наступления темноты она сидела в погребе, как неживая, а ночью покинула пепелище, поплыла в поле, вступила в лес и долго шла, не замечая комаров, облепивших ей руки и лицо. Вот и то место, та поляна, где лежали останки чужого человека и где еще витала его темная душа.

Вивея нащупала руками еле заметный могильный холмик, чтобы вырвать пучок травы и повторить грозные слова заклинания, но язык уже не повиновался ей, а сознание затягивал туман. У нее так и не хватило силы встать.

Вежинцы наткнулись на нее через несколько дней, ища разбредшийся по лесу скот. Только по платью и темным с проседью волосам узнали, что это Вивея. Вороны оставили от нее рваную одежду, кости и волосы. Останки Мрачной Вивеи тут же предали земле, а место, где поселилась ее злая душа, с тех пор стали звать Вивеевой поляной.

Апрелька и Боянка издали узнали отца и брата и бросились им навстречу. Воевода подхватил дочь, усадил перед собой на коня, Останя подхватил братишку. Гордые и счастливые, брат и сестра тоже въехали в село как победители. У порога отчего дома их встретила счастливая Васена.

Апрелька соскочил с коня сам, Добромил опустил на землю дочь. Потом отец и сын не спеша сошли с коней.

– Ну что стоишь, мать? – ласково упрекнул воевода. – Ивон приедет позже, у него еще много дел. Встречай гостей, готовь угощение!

ЭПИЛОГ

Миновало десять лет – мгновенье на счетах времени, но немало в жизни человеческой. Из пепелищ возродились села, росская земля оправилась от готского нашествия, заживила нанесенные ей раны. Опять людно становилось в селениях, опять на лугах паслись стада и конские табуны. Выросло и возмужало новое поколение – те, кто в годы нашествия был мальчишками и девчонками. И опять из окрестных сел сошлись на Красной горке парни и девушки, чтобы исполнить гимн в честь вечной Лады. Живой венок двигался вокруг матери жизни, и одним из его цветков была звонкоголосая Ивка, дочь Урбана и Любавы.

 
Ой, диди Ладо,
Ой, мамо Ладо,
Все, что на свете,
От тебя, Ладо!
 
 
Ты всех сильнее,
Семена твои всхожи.
Приди, диди Ладо,
Соедини нас!
 

Тут же русоволосые парни. Один из них – вихрастый Апрелька, широкий в плечах, узкий в поясе, веселый и дерзкий; он переглядывается с синеглазой Ивкой, младшей сестрой Да рины Прекрасной, и щеки у девушки загораются, как утренняя заря.

 
Ой, диди Ладо.
Славная мамо Ладо!..
 

Немало бойких парней искали благосклонности красавицы Ивки, а сердцем она потянулась к веселому сыну Лавра Добромила, – видно, чувствовала в нем бесстрашие и доброту. Так решила Лада, покровительствующая всему честному и доброму.

Немало свадеб сыграют в этот день в росских селениях, немало споют песен, а с наступлением темноты зажгутся праздничные костры и заструятся вокруг них вечно юные хороводы. Слава Ладе! Славно жить на земле!

Лавр Добромил вышел из дома, прикрыл глаза от солнца: не едут ли молодые и гости? Борода у воеводы побелела, спина заметно ссутулилась – ничего не поделаешь – все растет, зреет, а потом старится и умирает. Но о смерти старый воевода не думает – он всю жизнь ходил рука об руку с ней, да и чего о ней думать! О жизни надо печься, а смерть придет сама собой. Конечно, теперь Лавр Добромил не вскочит, как прежде, в седло, не поведет в битву дружину, не врубится первым во вражеские ряды: не те годы, зато оба его старших сына в расцвете сил – надо будет, не хуже его поведут росских воинов на защиту родной земли!

Глаза у воеводы зоркие, видят далеко: не едут, рано еще. Воевода смотрит на светлую, всю в солнечных искрах Вежу. Сыновья закончили проверять сети и возвращаются домой. Ивон на веслах, Евстафий стоит на корме, внуки весело переговариваются с ним. Евстафий сбросил с себя одежду, прыгнул в воду, внуки тоже посыпались с бортов. Глаза у воеводы мутнеют от набежавшей радостной слезы. Боги покровительствовали его семье, все в ней благополучно. Из отчаянно-трудного положения победителем вышел Евстафий, заслужив почетное имя Доброслава, из дальнего похода вернулся Ивон – Ивон Мудрый. Повидал молодой воевода и море, и эллинские города, и скифов с таврами, оценил и ромейский военный строй, и тяжкую поступь сарматской конницы, и мощь готской пехоты. Лавр Добромил доволен старшим сыном: не из праздного любопытства, не добычи ради ходил по берегам Понта, а учения ради, и теперь едва ли среди россов найдется более мудрый старейшина, чем Ивон. Но в глубине души – воевода и сам не хотел бы признаться в этом – его больше тянуло к среднему сыну, к Евстафию. Ивон казался взрослее своих лет, он был основателен и серьезен, а в Евстафии продолжал жить неугомонный мальчишка, склонный к веселым шалостям. Не было в нем того неизменного постоянства, которое подчинило бы его душевные побуждения какой-то одной склонности: он мог отвлекаться от дела, браться за другое, но все у него выходило естественно и непринужденно. Радость жизни била в нем через край, и все он схватывал на лету – скачки ли, пляски, приемы рукопашного боя, плотницкое или кузнечное ремесло. Особо же радовало воеводу умение сына жить и ладить с людьми: как в зеркале узнавал в нем себя. Как тут не порадоваться – не зря жил на свете… Богато одарила Евстафия природа, а самое главное – сделала счастливым. Не здесь ли разница между сыновьями? Что ни говори, а женой Ивона стала не Агна, а Аста. Ничего против Асты у воеводы не было: Аста – женщина достойная, но первое чувство сына принадлежало не ей. Казалось бы, что из того? Жизнь все равно выправилась, повернулась к Ивону тихой радостью, и все-таки она недодала ему счастья – вот и посерьезнел до срока. Зато Евстафий немалому научился на примере старшего брата, поспорил с судьбой, победил ее, не позволил ей умалить свое счастье, оттого в нем до сих пор и жил веселый мальчишка, и неслучайно внуки так тянутся к нему…

Ивон подогнал лодку к берегу, привязал, вынес корзины с рыбой, постоял было, дожидаясь купающихся, а потом сам сбросил с себя одежду и кинулся в воду, разбрасывая вокруг радужные брызги. Дети и племянники тотчас облепили его, насели ему на спину. «Нет, и он тоже еще мальчишка…» – глаза у воеводы опять мутнеют от набежавшей слезы.

Воевода перевел взгляд на столы, около которых хлопотали женщины. Распоряжалась здесь Васена – как всегда, спокойно, без суеты. Добромил с нежностью смотрит на жену. Когда-то она была первой красавицей в Вежине – от той красоты немало сохранилось. Пусть волосы у нее поседели, а лицо покрыли морщинки, зато сколько от нее исходит тепла, ясности и доброты! Она никому не отказывала в помощи, ни о ком не сказала дурного слова – не оттого ли в ней эта душевная щедрость, перешедшая от нее к детям и внукам? Без Васены Добромил и представить себе не мог свою жизнь. Васена была его надежным тылом в жизненной битве. А когда-то Бронислав приложил немало усилий, чтобы Васена досталась ему. Не досталась: и она его не пожелала, и он не позволил Брониславу увести ее. Бронислав не мог простить Добромила. Завидовал, неистовствовал, бросался из одной крайности в другую, пока не взял Вивею – не жену, а, скорее, союзницу в своей неприязни к счастливой чете Добромилов: люто ненавидела Темная Вивея Васену за то, что та привязала к себе Брониславово сердце – потому и была мегерой, жаждущей уничтожить счастливую соперницу. Какая уж тут любовь! Вот и подался Бронислав на чужбину, казавшуюся ему милее отчего дома, где властвовала Вивея и не было места ни ласке, ни любви. Наизлом пошла его жизнь – ни семья, ни родина не радовали, ожесточилась душа и кинулась в солдатские кутежи; нашествие готов стало для него очередной отдушиной, и когда он почувствовал, что конец ее близок, он ушел к Истру, где не прекращались схватки между варварами и легионами империи. Там и сложил буйную голову. Кончился род Брониславов, сраженный безрассудством и злом. Остались дочери Агны, но они едва ли унаследовали дух Брониславов: не лежала у них душа к Мрачной Вивее.

Думал об этом Добромил и смотрел на Васену. Она почувствовала его взгляд, подняла голову и, будто зная его мысли, а может быть, и в самом деле зная, ответила спокойным понимающим взглядом, в котором слились неизменная преданность ему, удовлетворение прожитой жизнью, легкая грусть о далекой молодости и радость за детей и внуков.

Добромил переводит взгляд на невесток. Они были поразительно непохожи, славянка и эллинка, и в то же время похожи: их роднило душевное удовлетворение, радость и счастье материнства. Правда, в больших темных глазах Асты, на самом дне, оставалась печаль: ее радость была неполной. Аста дождалась мужа, но из дальнего похода не вернулся ее брат Фалей: погиб в жестокой битве с таврами, прикрывая Ивона. Его душа вместе с душами павших росских воинов отлетела в солнечный ирий. Долго горевала Аста, потеряв последнего родного человека, и в глазах у нее ожила исчезнувшая было печаль. Но Ивон вернулся благодаря Фалею, дети росли здоровыми и жизнерадостными, семья Добромила стала ее семьей. Свекор и свекровь заменили ей отца и мать, а Евстафий был для нее вместо брата. Живые – живут, и Аста понемногу пересилила беду и опять ощутила радость жизни.

Ну а счастье Дарины ничто не омрачало. Она была уже матерью трех сыновей и двух дочерей, и для всех у нее находились ласковые слова. В часы досуга она нередко рассказывала детям о том, как их отец сражался с сарматами и как он в единоборстве победил знаменитого готского воина Зигурда, освободив из плена множество россов…

Старый воевода любовался своими невестками и временами ловил себя на мысли, что ему слишком уж повезло…

Была здесь и Авда, в судьбе которой он принял самое близкое участие. Бедной женщине выпала трудная доля: в детстве потеряла родителей, росла вдвоем с братом, потом попала в сарматский плен, потеряла брата, а став женой Фалея, потеряла и мужа.

Возвратившись в Загорье, она не захотела покинуть пепелище: несчастная цеплялась за память о близких и на что-то надеялась. Тогда Добромил созвал своих бывших воинов, и они построили ей дом – в честь воинских заслуг Фалея. Когда у нее родилась дочь, она, как пожелал в свое время Фалей, назвала се Ксенией – по имени его матери. Потом она обратила внимание на сироту-мальчишку, потерявшего всех близких, взяла его к себе и заменила ему мать. Так миновало три года. О новом замужестве она и слышать не хотела, но жизнь брала свое. Авда была молода и хороша собой. Ореша, племянник Добромила, статный молодой воин, зачастил к ней в Загорье. Был он весел, смышлен, надежен в битве и в дружбе – за то и отличал его воевода Добромил, верил ему, как сыну. Приглянулась Ореше Авда, чуть ли не каждый день бывал у нее. Она и его не приняла бы, да был он рядом с Фалеем в той последней битве в Тавриде, и она снова и снова просила его рассказать, как погиб муж. Ореша с восхищением отзывался о могучем эллине, и это его чувство сблизило ее с ним. Она стала женой Ореши и переехала к нему в Вежино. Время понемногу смягчило ее боль, новые заботы отвлекали ее от мыслей о брате и Фалее. Она все чаше улыбалась и понемногу забывала впечатления страшных дней в сарматской степи.

– Едут, едут! – закричали дети.

По селу с серебристым звоном мчалась свадебная тройка, а за ней тянулся свадебный поезд. Перед домом Добромила возница остановил разгоряченных коней, Апрелька и Ива сошли с коляски, ступили на разостланные на земле домотканные ковры, поклонились родителям, после чего получили их благословение. Потом старый воевода пригласил молодых и гостей за столы. Не успели усесться, как опять зазвенели бубенцы: приехала Бояна со своим мужем и его родными, ступила на землю, статная, светлая, счастливая, поприветствовала родителей, расцеловала жениха и невесту. Добрые, крепкие побеги дала семья Добромила, долги, шумны праздники у россов – гулять так гулять! Радуйся, человек, живи, дыши, вбирай в себя счастье и мудрость жизни! Холоден и туманен век того, кто не знает вкуса свободы, радости и любви!

Вечерами на высоком берегу Вежи загорались праздничные костры, начинались хороводы, и далеко над рекой плыли песни.

А на третий день люди расступились перед сладкозвучным певцом Мовой.

Легок и скор Мова, он всюду, где люди. Он ходил по росской земле, нигде подолгу не задерживаясь, и всюду его принимали как самого дорогого гостя, потому что Мова – память, глаза, сердце и уши народа; под звуки гуслей он оживлял минувшие времена и сквозь них видел времена сущие и грядущие.

Мова поклонился хозяевам, поклонился молодым, поклонился гостям, потом коснулся пальцами струн и начал сказывать бывальщину. Затихли слушатели, боясь пропустить хоть одно слово.

 
Ой, ты, солнце, солнце красное,
Ой, земля, ты мать-кормилица,
Ой, ты, время быстрокрылое, —
Будьте вы мои свидетели.
Ой, ты, полюшко бескрайнее,
Ой, ты, неба синь бездонная,
Ой, ты. Лада нежноглазая, —
Будьте вы мои свидетели.
Ой, вы, травы ароматные,
Ой, вы, кони быстроногие,
Ой, вы, други на жизнь и смерть, —
Будьте вы мои свидетели.
Что слова мои – не дым, не туман,
Не рассеются, не забудутся,
Потому что не придуманы,
А живут и дышат правдою…
 

В голосе певца оживали памятные всем события – нападение степняков на росскис села, готское нашествие, война с готами, подвиги росских воинов и доблестнейшего из них – Евстафия Доброслава…