Текст книги "Росские зори"

Автор книги: Михаил Маношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Приветствуя родичей Раша, Зигурд интересовался вовсе не ими, а россом и его подругой, о которой распространилась молва как о прекрасной воительнице, достойной стать спутницей самого Донара.

Обменявшись несколькими словами с Рашем, он взглянул на россов. Остане он напомнил Фалея: та же стать, та же ярко выраженная мощь во всем теле, та же достигшая расцвета мужская зрелость.

Во взгляде, который Зигурд бросил на Останю, не было ни тени враждебности, а только любопытство. Он будто спрашивал: «А таков ли ты, как о тебе говорят?» Когда же он увидел Даринку, он забыл об Остане: славянка была прекрасна. Зигурд, казалось, остолбенел, разглядывая ее. Она стояла спокойно, глядя ему в глаза, и лишь когда он шагнул ближе, качнулась к Остане, а Останя заслонил ее собой, стал перед Зигурдом. Взгляд гота столкнулся с твердым взглядом росса и сразу потемнел, стал жестким, как камень…

Все притихли: случилось непредвиденное, в конфликт вмешался Зигурд. У этого великого воина была слабость: он чрезмерно увлекался женщинами и готов был ради них на самые рискованные выходки. Ничто не останавливало его на этом пути. С вдовами и одинокими он не церемонился, с пленными тем более, зато соблюдал известную осторожность с женами соплеменников, чтобы его похождения не очень бросались в глаза. К мужьям-неудачникам он относился по-приятельски, и ему прощалось многое, что никогда не прощалось другим. Любовные похождения по-своему укрепляли его репутацию храбреца…

Теперь чувства Зигурда воспламенила красивая славянка, и все поняли, что события приняли неожиданный оборот…

Останя смотрел в потемневшие глаза гота, и ему казалось, что этими холодными глазами на него смотрит все то зло, которое упорно стремилось уничтожить его и которому он все время противостоял.

Зигурд произнес несколько слов – его приятели заулыбались, но Раш и его родичи молчали.

– Что он сказал?

– Это Зигурд, самый сильный воин готов… – Мова уклонился от ответа.

– Что он сказал?! – Останя чувствовал необходимость оградить себя и Даринку от наглости гота.

– Не связывайся с ним… Он сказал, что наконец-то его ждут приятные удовольствия. Он имел в виду твою жену…

– Переведи ему слово в слово! – потребовал Останя, глядя в темные зрачки Зигурда. – Про тебя говорят, что ты доблестный воин. Может быть, это и так. А у нас говорят, что доблесть несовместима с подлостью. Подлый не может быть доблестным, а ты – подлец!

– По-твоему, смотреть на красивую женщину – подлость?

– Ты держишься так нагло потому, что я – один, а за тобой – войска готов! Я хотел бы увидеть тебя перед росскими дружинами – я вызвал бы тебя на смертельный поединок!

Когда смысл его слов дошел до Зигурда, гот слегка побледнел – это было признаком его сильнейшего гнева, – а руки его спутников потянулись к мечам.

– Зачем же ждать особого случая – ты и сейчас можешь узнать, что такое меч Зигурда!..

– Берегись: боги с тем, кто прав!

Зигурд нехотя отошел в сторону: едва родичи Раша увидели, что дело идет к поединку между Зигурдом и россом, они выхватили из ножен мечи: род отвечал за безопасность россов, и воины рода готовы были изрубить всякого, кто угрожает их подопечным.

Все двинулись дальше – по коридору между рядами всадников, поддерживающих порядок в лагере. Видя, как забеспокоилась Даринка, предчувствуя новые беды, Останя сказал:

– Не бойся. Скоро мы увидим своих, готы не хотят дальнейшей войны с россами.

«А этот… Зигурд?» – хотела было спросить Даринка, но проглотила вопрос и только молча взглянула на Останю. В этот момент она будто заново открыла его для себя. Что он смел и силен, она знала давно, но только сейчас заметила, как он возмужал и посуровел за последние недели непрерывного смертельного риска и напряжения всех ду¬шевных и физических сил; в его красивой, гордо посаженной голове и во всей фигуре было нечто несгибаемое, от него исходила спокойная добрая сила, которая радовала и покоряла ее. Даринка как-то сразу поверила, что все кончится благополучно – так, как сказал он, ее Останек, который и в этом страшном лагере не растерялся, сохранил ясность ума и даже предвидел события.

Она шла рядом с ним, она чувствовала его сильную руку, и готы уже не страшили ее. Он добавил:

– Все будет хорошо…

Зигурд теперь на ходу перекликался с Улфилой и Галсом, и готы обратили внимание на то, что он поддерживал приятельские отношения с противниками Раша. «С кем же он? – недоумевали. – Скорее всего, ни с кем – какой для него интерес?»

Еще никто не знал, что великому готскому воину предстояло сыграть в недалеких уже событиях чрезвычайную роль.

Готские старейшины расположились на опушке леса. Зигурд присоединился к ним. Взвились штандарты герцогов – в середине и выше их штандарт конунга. Сигнальщики подняли фанфары – на каждой флажок конунга: красный меч на синем поле. Над притихшей толпой – теперь здесь было много женщин – понеслись пронзительные звуки, отдаленно напоминающие призывный клич великана-лося, вызывающего соперника на поединок. Отсюда, с опушки леса, далеко открывалась степь, и всюду, куда ни обращался взгляд, были готы. Голос фанфар предупреждал это огромное скопление людей: «Внимание, суд начинается!»

Речи были кратки. После конунга говорили Раш и Улфила, потом говорили судьи, а перед ними и перед зрителями стояла, опустив голову, молодая женщина с ребенком на руках. Вся она была отчаяние и покорность: сейчас решится ее судьба – ее или возвратят первому мужу или оставят со вторым. Но как бы с ней ни поступили, счастья ей уже не знать. Она любила Раша, но, покорившись воле отца, стала женой нелюбимого Улфилы. Мужчины-готы не спрашивали о желаниях женщины и не придавали особого значения ее чувствам – так было, так есть. Если ее возвратят Рашу, отец отречется от нее, а Раш приобретет смертельных врагов в лице Улфилы и отца. А если ее оставят с Улфилой, ее уделом будет страдание: Улфила – собственник, он будет мстить ей за любовь к Рашу. Каково бы ни было решение суда, одно несомненно: ее жизнь зашла в тупик…

Когда судьи высказались, конунг, посоветовавшись с ними, произнес приговор.

– В соответствии с обычаями великого народа готов суд пришел к следующему решению: обе тяжущиеся стороны – род Раша и род Улфилы – правы, каждая по-своему. Раш и его сородичи предъявляют законные права на Хельгу, дочь Галса, и на сына Хельги; Раш и его сородичи правы, утверждая, что новый брак Хельги, заключенный по требованию ее отца, был слишком поспешен. Отец Хельги, старейшина Галс, нарушил обычай готов, предписывающий женщине, потерявшей мужа, вторично выходить замуж не раньше чем через год после смерти мужа. Здесь же по настоянию Галса новый брак был заключен через три недели, после того как пронеслись слухи о смерти Раша. В этой поспешности виноват старейшина Галс: он обязал дочь нарушить обычай. За этот поступок он понес заслуженное наказание: готы лишили его звания герцога.

Но Галса и Улфилу нельзя обвинить в умышленном посягательстве на права и честь Раша. Его считали убитым, это подтвердили воины, участвовавшие вместе с ним в битве. Галс и Улфила действовали хотя и слишком поспешно, но не злокозненно.

Приговор суда таков: пусть Хельга сама сделает выбор между Рашем и Улфилой. Как она решит, так и будет.

На опушке леса установилась напряженная тишина. Множество глаз смотрело на Хельгу. Как она поступит, кого предпочтет – отца своего ребенка или Улфилу?

Когда смысл приговора дошел до сознания Хельги, несчастная женщина подняла голову, окинула присутствующих невидящим взглядом, потом поцеловала сына, опустила его на землю, поклонилась судьям, поклонилась Рашу и, выхватив из складок платья нож, вонзила себе в сердце.

Все это произошло так неожиданно, что зрители будто оцепенели. Один Раш кинулся к ней, вырвал у нее из груди нож, отбросил, подхватил се на руки. Кровь залила грудь Хельги, текла на Раша, но он не замечал ее. Страшная смерть жены потрясла его.

Очнувшись, готы хлынули к Рашу. Прижимая к груди Хельгу, он пошел прочь от места суда, за ним с маленьким внуком на руках пошел его отец. Люди расступались перед ними, и никто даже не обратил внимания на то, что род Раша смешался с родом Улфилы. Смерть Хельги примирила их, устранила причину ссоры. Быть может, судьи именно на это и рассчитывали?

А совет готских старейшин продолжался, и зрители оставались на месте.

– Требуют тебя! – предупредил Мова.

Останя вышел из толпы, стал перед конунгом и герцогами. Даринка не отставала от него. Смерть Хельги и ужаснула ее, и по-своему укрепила ее силы, подсказав, что делать женщине в крайнем, самом безнадежном случае, чтобы отстоять свою честь. Она стояла рядом с мужем, не смущаясь под взглядами множества людей. Смерть Хельги защитила ее от всякого недоброжелательства. Очевиднее стали добро и зло: Хельга своей трагической судьбой провела черту между ними, и эту черту уже не просто было переступить. Даже Зигурд, жадно разглядывавший славянку, смирял в себе мутное, плохо управляемое чувство: уже нельзя было дать себе волю, не перейдя грань, отделяющую доблесть от подлости… Но муж славянки раздражал его.

Немногие решались открыто бросить Зигурду вызов – это были смелые и сильные воины: одни из них завидовали его славе и пытались восторжествовать над ним, другие были из тех, кого он каким-нибудь образом обидел, – этих ему было жаль. Он принимал их вызов и побеждал всех, одного за другим. Со временем он уверовал в свою непобедимость, пока не столкнулся с россом, в котором почувствовал достойного соперника. Еще никогда, пожалуй, он так сильно не желал восторжествовать над кем-либо, как над этим россом, молва о котором широко распространилась среди готов. Но Зигурд не забывал, какой славой овеяно и его собственное имя. О нем пели в далеких северных селениях, на него равнялись готские воины, на примерах из его военной практики готские вожди учились организации боя. Такая слава обязывала его к благоразумию, и он заставлял себя спокойно наблюдать происходящее.

Конунг через переводчика заговорил с Останей.

– Евстафий, сын воеводы Добромила! Совет готских вождей решил заключить мир с россами и обменяться с ними пленными. Согласен ли ты содействовать нам в переговорах с росскими воеводами?

– Да! Но при одном условии: со мной поедет моя жена!

Нетрудно было догадаться, что в планах готов ему и Даринке отводилась не очень завидная роль: повлиять на росских воевод, чтобы они были уступчивее в переговорах с готскими вождями. Готы рассчитывали, что отец и брат, увидя их в готском плену, не станут упорствовать…

Конунг посовещался с герцогами, сказал:

– Объявлять войну или заключать мир – не женское дело. Женщина останется здесь!

Предотвращая возможную неуступчивость россов, готы оставляли у себя Даринку заложницей.

– Повторяю условие: моя жена будет со мной!

Воцарилась тишина. Быть может, в другое время сопротивление росса привело бы к драматическим последствиям для него и его жены, а теперь перед глазами у готов стояла трагическая смергь Хельги, являясь прямым укором для непреклонных мужчин. Огромная толпа напряженно молчала, вожди совещались между собой. Наконец конунг повернулся к россу.

– Твоя жена поедет с тобой.

По толпе пронесся вздох облегчения.

Потом в круг вступил высокий седобородый человек с арфой в руке, сел на приготовленное ему место, с минуту сидел неподвижно, будто погрузившись в размышления, затем коснулся пальцами струн и неторопливо, звучным речитативом начал сказывать какое-то предание. Все затихли, завороженные этим голосом. Даже не зная, о чем шла речь, россы почувствовали волнение: голос певца был на редкость благозвучен: он то мечтательно повествовал о чем-то, то скорбел, то наливался грозой, и тогда казалось, что над людьми вот-вот заблещут молнии…

– О чем он? – в речи сказителя Останя улавливал часто повторяемое имя Хельги. Мова ответил не сразу: взволнованный, он будто оглох и ослеп. И на лицах у других готов была печать глубокого волнения и особого внутреннего озарения. Даже Зигурд опустил голову, покорясь власти великого искусства Одариха. Голос певца проникал в сердца слушателей, многие женщины плакали.

Когда Одарих закончил, у него у самого в глазах были слезы. Толпа все еще смотрела на него, чего-то ждала, и только когда он встал и поклонился слушателям, все начали тихо расходиться.

– Он пел о Хельге, которая своей смертью предотвратила кровавую резню между родами, – пояснил Мова, – он пел о красоте, мудрости и самоотверженности женщины, ценою своей жизни исправившей последствия поспешных действий мужчин; он пел, что Хельга – великая героиня готского народа, что она навсегда стала покровительницей готов и своей смертью разрушила козни бога раздоров Локи… Он пел о том, чтобы готы никогда не забывали законы мудрости, потому что забвение их ведет в пропасть…

Мова говорил, а в глазах у него блестели слезы.

– Мова, а тебе не хочется вернуться к россам?

– У меня здесь сестра и племянники, а там нет никого.

– Там твои соплеменники.

– Они не знают меня.

– А ты расскажи им о себе, как… Одарих.

– Как Одарих, никто не может: его устами вещают боги…

– Может быть, они благосклонны и к тебе?

– Не знаю… Я только ученик Одариха.

Вожди закончили совещаться, конунг повернулся к Остане.

– Твоя жена будет обменена последней – когда будет обменен последний гот!

Останя насторожился и, почувствовав еще неясную угрозу себе и Даринке, непроизвольно взглянул на Зигурда. Их взгляды встретились, по лицу у гота пробежала насмешливая улыбка. Так вот в чем дело: готские старейшины шли на уступку знаменитому воину!

– Разве моя жена – пленная?

– Не забывай, росс, что ты в готском лагере!

– Моя жена покинет его первая!

– Она покинет его в обмен на последнего гота.

Упорство росса начало раздражать конунга, в голосе у него зазвучала угроза. Останя взглянул на переводчика, но тот промолчал. Готы не очень-то считались с сыном воеводы Добромила, но это не испугало Останю: недалеко от готского лагеря стояли соплеменники, и пока они не вложили мечи в ножны, готы не посмеют расправиться с ним. Хотели они того или нет, он и его жена были неприкосновенны. Их судьба зависела не только от готов, но и от росских дружин, которым готы вынуждены были предложить мир.

– Не бойся, – успокоил он жену. – Они не посмеют причинить нам зло.

Седобородый Одарих отделился от готских вождей и направился к россам. Остановившись перед ними, он заглянул им в глаза. У него был высокий лоб, спокойный доброжелательный взгляд, большие тяжелые руки – в молодости он был могучим воином. Он и теперь еще был прям и силен.

– Это правда, что ты отправился в сарматскую степь, чтобы освободить из плена жену? – проговорил он на правильном росском наречии.

– Да. Так было.

Глаза певца озарила улыбка, в которой растопилась настороженность Остани и тревога Даринки.

– Судьба продолжает испытывать вас, но она не всесильна. Вас оберегают боги, с вами старый Одарих. Не тревожьтесь, принимайте условия вождей.

Он отошел от них и стал в стороне. Он ни во что не вмешивался, но замечал все. Он видел, какие взгляды бросал на прекрасную славянку Зигурд, и не сомневался, что молодую пару еще ждут нелегкие испытания. В прошлом один из самых доблестных готских воинов, Одарих многое пережил. Умудренный годами и опытом, он знал цену верности и самоотверженности и своим внутренним, далеко провидящим зрением угадывал конечное торжество разума, доброй воли и любви…

Еще раз, издали, он улыбнулся россам и пошел к коню. Великий Одарих, которого знали не только в готских пределах, но и далеко вне их, никому не отдавал отчет в своих поступках. Он появлялся там, где назревали важные события. Его видели перед готскими войсками накануне решающих битв, его голос звучал на альтингах; он посещал тяжелораненых воинов, когда они нуждались в добром слове. Обычно его сопровождали ученики – молодые воины из тех, кого природа наделила даром слова, голоса, памяти и воображения. Он передавал им множество преданий, готских и иноплеменных, чтобы они, в свою очередь, передали их дальше, своим потомкам, когда его самого уже не будет среди живых.

Самым способным среди них был Мова. Боги наделили его прозрением тайн, скрытых для обыкновенных людей, – он по-своему пел старые предания и исполнял новые, свои…

Одарих довольно легко поднялся в седло, поправил за спиной арфу, свое главное оружие, взглянул на учеников. Все были с ним, кроме Мовы. Он остался с россами, умница Мова. Так и должно быть. Глаза и уши Мовы – все равно что глаза и уши Одариха. Мова знает, что делать…

По тому, что множество людей двигалось в одном направлении – на северо-запад, можно было заключить, что именно там назревают самые важные события. Туда шла пехота, ехали конные, спешили тысячи пленных россов. Там, за Данапром, наступит конец их плена, они встретятся с соплеменниками и вместе с ними отправятся на родину, к оставшимся там близким. Надежда на возвращение домой наполняла их радостью, которую многие старались скрыть, опасаясь обмануться в своих ожиданиях. Но самые наблюдательные из пленных не сомневались, что обмен действительно состоится: готы, а среди них было немало женщин, готовились явно не к битве.

Останя и Даринка ехали в свите конунга, состоявшей из герцогов и нескольких десятков простых воинов. Зигурд со своими приятелями держался неподалеку. Даринка чувствовала на себе взгляды гота, а у Остани крепла неприязнь к этому самоуверенному человеку. Мова понимал сложность ситуации и по-своему старался поддержать соплеменников, отвлечь их от тревожных мыслей. Но они не могли избавиться от беспокойства: хитроумные условия готских вождей, по которым Даринка оставалась в их власти, давали повод для тревоги.

До Данапра ехали долго, и они опять удивлялись огромности готского становища. У реки задержались, пропуская вперед пехоту, а Мова успел побеседовать с Одарихом, который прибыл сюда раньше конунга. Присутствие мудрого певца подействовало на россов успокаивающе.

Через Данапр переправлялись по мосту, покоящемуся на судах, поставленных поперек реки. Он заметно прогибался в середине речным течением, но якоря, канаты и настил удерживали суда на месте. Восхищала изобретательность и мастерство мостовиков, они запросто перегородили могучий Данапр, сделали его берега легко доступными для людей, повозок, конницы и скота. На мосту было немало эллинов, захваченных готами вместе с их кораблями; звучала здесь и сарматская, и росская речь – все работы выполнялись пленными под надзором готов. Мостовики-россы с тоской и завистью смотрели на идущих мимо соплеменников, которых ожидала свобода.

– Разве готы обменивают не всех? – поинтересовался Останя у Мовы.

– Обменивать будут человека на человека. Если у готов останется больше пленных, чем у россов, излишек они оставят себе. Тут уж ничего не поделаешь, так поступают и другие племена.

На берегу Останя случайно заметил среди пленных знакомых женщин. Пленниц-славянок степняки тогда оставили в Сегендше, а теперь все они оказались в готском лагере! Это обрадовало Останю: освобождая из плена Дарину и Авду, они с Фалеем пообещали тогда не забыть и об остальных женщинах. Значит, час их освобождения близился – неясна была лишь участь мостовиков, но Останя позаботится и о них!

– Мова, почему они потребовали, чтобы моя жена находилась в лагере до тех пор, пока не будет обменен последний гот?

– Это можно понимать и как их предусмотрительность: удерживая ее до конца обмена, они тем самым побуждают россов обменять всех готов. Но на всякий случай пусть росские воеводы придержат у себя несколько пленных – если потребуется платить за… вас.

– Мы не пленные!

– Вы во власти готов, а они вполне разумно рассчитывают, что после обмена пленными россы предпочтут… пожертвовать оставшимися у готов соотечественниками, чем продолжать из-за них войну.

– Россы никогда не пойдут на это! – вспыхнул Останя, а по телу у него пробежал холодок: в словах Мовы содержался слишком очевидный смысл. Любой здравомыслящий воевода из двух зол выбирает меньшее и жертвует меньшинством ради большинства. Так, отец предоставил пленников Фаруда их участи, чтобы преградить путь еще большему злу, которое несли россам готы… Но Останя не намерен выбирать между двух зол: зло всегда одно, всегда зло. Он не смирился с ним тогда, не смирится и теперь. А теперь положение не хуже: не россы, а готы начали переговоры о мире, и они должны будут принять условия россов. Он сделает все, чтобы приняли! Да и в конце концов коварство готских вождей едва ли сильнее их порядочности. Старейшины готов – разумные люди, среди них – великий певец Одарих…

За Данапром опять ехали по готскому лагерю – казалось, ему не будет конца. Но вот повозки поредели, женщин и детей стало меньше, чем мужчин, потом не стало вовсе. Потянулась полоска леса, и сразу за ней выросло ограждение – настоящая крепостная стена из врытых в землю бревен, остриями направленных на северо-запад. Здесь пролегала граница готского лагеря, за ней была нейтральная полоса, а дальше – в двух-трех верстах от готской стены – располагались россы!

Их было мало, досадно мало! Паслось несколько коней, по лбу поля рысью ехали два всадника, за задней лошадью трусил жеребенок – он-то никак не вязался с войной. Невольно закралось сомнение: неужели бесчисленные готы, побудившие самих сарматов искать с ними союз, всерьез считались со своими северными противниками? Не ловушка ли это – обмен пленными? Что стоило готам вывести из лагеря один-два конных отряда и схватить беспечных россов?

Останя и Дарина обменялись недоуменными взглядами. Чтобы рассеять тревогу жены, Останя сказал:

– Это только дозор, а дружины отсюда не видно.

Он знал, что дело обстояло именно так, как он сказал, но сейчас им обоим, убедившимся в том, как огромны силы готов, больше всего хотелось увидеть могучий строй росских воинов, а вместо него перед ними вытянулась реденькая цепочка людей и коней – несколько десятков человек… Знал Останя и о том, что отец, Ивон, Войслав и Бронислав – не простаки, они умели расположить свои дружины так, что враг оставался в неведении о них, а сами были начеку, все видя, слыша и находясь в готовности к битве. И все-таки он не мог преодолеть в себе чувство внезапной усталости, словно обманулся в своих ожиданиях и надеждах. Так же чувствовала себя Даринка.

Зато у готов зрелище росской беспечности вызвало веселое оживление. Не требовалось переводчика, чтобы понять смысл их насмешек. Среди горьких минут, пережитых когда-либо Останей, эти вот, когда готы потешались над россами, были для него из самых горьких. А громче всех смеялся Зигурд, и это отрезвило Останю. В душе у него как-то сразу окрепла уверенность в том, что росские воеводы, выставив перед готами небольшой конный дозор, рассчитывали именно на их самоуверенность, чтобы усыпить их бдительность и в нужный час неожиданно предстать перед ними во всей своей грозной силе! «Да, так и будет. Смейтесь, пока смеется, потом вам будет не до смеха…»

Его взгляд опять скрестился с взглядом Зигурда, и гот перестал ухмыляться, ощутив в сопернике силу, которую нельзя было не принять всерьез. «Так-то… – удовлетворенно подумал Останя. – Смеется тот, кто смеется последним…»

Он наклонился к Даринке:

– Все будет хорошо!

По знаку конунга запели фанфары, резкие предупреждающие звуки заполнили все пространство. Не услышать их было невозможно. Встрепенулись птицы, загудели людские голоса, затопала пехота, замерли на месте пленные. Казалось, весь мир ждал этого сигнала, возвестившего начало великих событий…

Останя, затаив дыхание, ждал ответа на зов труб. Он и не заметил, как рядом с ним оказался Одарих.

– Не торопи события, сын Лавра Добромила, – проговорил певец. – Злой Локи все равно не победит тебя!

Едва раздался сигнал, россы впереди сбросили с себя недавнюю беспечность. На лоб поля выскочил всадник, и в полуверсте от него, слева и справа, появилось по всаднику, и в полуверсте от них тоже показались всадники, и за ними, еще дальше, выросли всадники…

Они остановились, глядя на готский лагерь, а за ними в небо потянулись дымы сигнальных костров.

Из ворот готского лагеря уже валила пехота и растекалась вдоль крепостной стены – бесконечным колючим ручьем. За пехотой высыпала конница и тоже растягивалась вдоль ограды, уплотняя сплошную массу тяжеловооруженных воинов. Сила готов была огромна – найдется ли таран, способный проломить этот тяжкий щит?

Топот, лязг оружия и голоса заглушили все другие шумы, но вот по рядам готов, словно ток, пронеслась резкая команда, и огромное войско сразу затихло, отчего стало еще грознее. В этой необычной тишине, наполненной дыханием десятков тысяч людей и коней, послышалось отдаленное конское ржание и глухой шум, напоминающий приближение ливневого дождя. Потом впереди, по всему полю, от края и до края, показался лес копий, за ними сплошная масса шлемов, щитов и коней – они вырастали из земли и неторопливо, ровно приближались. В их поступи было нечто пугающее – это несметное воинство, вся эта масса копий, остроконечных шлемов, розовых щитов, блещущих на солнце металлических нагрудников, являло собой неизмеримую мощь. Россы! Вот та сила, которая способна проломить готский шит! На глаза у Остани и Даринки навернулись слезы, Мову зрелище этой великой силы будто парализовало. Пределов у нее не было – слева и справа она сливалась с горизонтом, в глубину была неисчерпаема…

В версте от готов эта лавина остановилась, заняв все видимое пространство поля.

Готские вожди больше не смеялись. Некоторое время они стояли, будто забыв о цели своего появления здесь. Потом конунг поднял руку:

– Пора.

– Поехали, Евстафий, – проговорил Одарих и тронул своего коня за конунгом.

Лось вынес Останю из рядов готов, но отчаянный крик Даринки заставил Останю оглянуться, натянуть поводья: Зигурд перекрыл ей путь. Останя развернул коня, чтобы скакать ей на помощь. Одарих предвидел это и стал у него на пути.

– С ней ничего не сделают! Помни о главном. Вперед!

– Я вернусь, Даринка! Не бойся! – крикнул Останя и пустил Лося навстречу трем всадникам. В одном он узнал Ивона.

Ивон тоже узнал Останю, и на лице у него отразилось недоумение: каким образом его брат оказался в стане врагов? Неужели перешел на их сторону?

Всадники сблизились. Всего три сажени отделяли Останю от соплеменников, но эти сажени превратились для него в непреодолимую преграду: только теперь он по-настоящему осознал всю неприглядность своего положения: он, вооруженный, представлял здесь войско готов, сражающихся с его соплеменниками. Однако, осознав это, он понял, что делать.

– Ивон! – он поспешил заговорить, опережая конунга. – Готы оставили Даринку заложницей, а меня обязали участвовать в переговорах!

Одарих повторил его слова по-готски – для конунга. Тот удовлетворенно кивнул: очевидно, готы заранее рассчитали, что переговоры с россами начнутся именно так, с сообщения Евстафия о том, что его жена – заложница у готов!

Складка на переносице у Ивона наполовину разгладилась.

– Как ты оказался у них?

– Уходили от степняков и попали к готам.

Складка совсем разладилась.

– А Фалей?

– Мы вынуждены были разделиться на две группы – он пошел другой дорогой. Об этом позже, брат! Это – конунг Вульрих, а это – Одарих. У них есть предложения к россам!

Оба войска напряженно следили за ними. Конунг заговорил – Одарих повторял его слова на языке россов.

– Готы предлагают россам прекратить военные действия друг против друга и обменяться пленными – человек на человека. После этого готы уходят своим путем к Понту, а россы не препятствуют им. Россы вольны возвратиться в свои земли или, если пожелают, идти вместе с готами – на правах союзников! – Одарих поклонился, давая понять, что изложил все.

– Мы доведем ваши предложения до росского войска! – ответил Ивон.

Обе группы разъехались в противоположные стороны.

Через четверть часа оба войска узнали условия переговоров, а еще через четверть часа от каждой стороны на нейтральную полосу потянулась цепочка людей. В середине поля обе цепочки соединились и через некоторое время потекли дальше – россы к россам, готы к готам: мужчина за мужчину, женщина за женщину, ребенок за ребенка.

Людские ручейки текли долго – не одна тысяча людей переместилась из лагеря в лагерь. То был небывалый в истории готов и россов обмен пленными. Казалось, встречным ручейкам не будет конца. А потом один ручеек иссяк, и это было так неожиданно, словно произошло нечто непредвиденное. Так в действительности и было: последнего гота перевели из одного стана в противоположный, последний росс присоединился к своим соплеменникам, а в готском лагере еще осталось множество россов, так и не дождавшихся освобождения.

Два огромных войска по-прежнему стояли друг перед другом, и в отношениях между ними витала неизвестность. Готы ждали заключения мира, когда можно будет наконец снять с себя доспехи, броситься в воды Данапра, насладиться прохладой и безопасностью. Того же хотели россы, но к ожиданию отдыха у них примешивалось недовольство расчетливыми готами, которые заблаговременно, будто лесными орехами, запаслись пленными, чтобы при обмене получить преимущество перед россами.

Ивон, Добромил и Войслав обменяли последних готов, которых на всякий случай придержали у себя, – еще несколько десятков россов обрели свободу, но многие по-прежнему ждали помощи от своих соплеменников.

Останя подъехал к готским вождям, крикнул:

– Последний гот обменен, моя жена свободна! Таков был уговор!

Мова перевел его слова на язык готов. Вожди переглянулись, Зигурд усмехнулся:

– Она – пленная, а у россов нет больше ни одного гота, чтобы обменять на нее!

Неизвестно, как закончилась бы эта сцена, если бы на середину нейтрального поля не выскочил всадник. Он призывал готов к вниманию. За ним выехали двое мужчин и женщина. В одном Останя узнал Фалея! Второй мужчина и женщина были готы.

Останя поскакал им навстречу: Фалей, его друг, был жив и здоров, присутствие Фалея всегда сулило ему удачу, и теперь Фалей нес ему избавление: двух пленных готов!

– Берите их за мою жену! – воскликнул Останя. – Она свободна!

– Ошибаешься, сын воеводы Добромила! – возразил конунг. – Условия были таковы: твоя жена станет свободной, лишь когда будет обменен последний гот. Но кто убедит нас, что эти – последние? За них мы отдадим мужчину и женщину, но мы не знаем, последние ли они!

Одарих со стороны наблюдал за происходящим, и губы певца произносили не то слова новой песни, не то молитвы.

Еще два росса поспешили пересечь нейтральное поле и смешаться с соплеменниками.