Текст книги "Росские зори"

Автор книги: Михаил Маношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Ночь в городе прошла без происшествий, но спали горожане беспокойно: ожидание грозных событий гнало сон. За глухими стенами своих жилищ танаиты молились богам, прося у них заступничества в эти трудные времена.

Единого бога в Танаисе не было – боги здесь перемешались так же, как люди. От старых божеств осталось немного – одни имена. Арес, которого издавна почитали в Элладе и в Скифии, принял здесь облик сарматского воина, скачущего на степном коне; этот полуэллинский-полусарматский бог покровительствовал теперь купцам, потому что торговля была неразлучна с битвами. Не менее, чем Аресу, здесь поклонялись Афродите – женскому началу, особенно почитаемому среди сарматов. Но танаисская Афродита не блистала красотой. Из богини любви и красоты она превратилась в покровительницу семьи, рода и племени. В этой новой Афродите проступали черты воительницы, основательницы рода, отстаивающего свое право на существование среди других родов. Связанные с морем, эллины, конечно, не забывали и своего старого покровителя Посейдона: в храмовых подвалах Танаиса они зажигали светильники перед алтарем морского бога и произносили слова молитвы, прежде чем снова пуститься в плавание. Но старых богов в Танаисе осталось немного – не было даже громовержца Зевса. Вместо него появились сразу два божества – безымянный бог Высочайший и Иисус из Назарета. Рим, собравший под имперской крышей многочисленные народы, нуждался в новых, общих для всех богах. Бог Высочайший объединил в себе могущественнейших божеств разных народов и привлек к себе состоятельные слои Боспорского царства, а к Иисусу обратились все обездоленные, угнетенные Римом люди…

Танаиты молились богам, ворочались с бока на бок в своих постелях, гадали, что ждет их завтра, старались представить себе размеры надвигающейся беды. Как быть?

Что лучше – отправиться на кораблях неведомо куда и начать там жизнь заново или уйти к родичам в степь? И то и другое плохо. А может быть, вообще никуда не уходить, стать в ряды защитников города и до конца удерживать его? Может быть, и так – не впервые отбиваться от степи, глядишь, и опять пронесет беду… Подумать было о чем. Однако жизненный опыт подсказывал: против степи, если она поднялась вся, не устоять; раньше или позже кочевник накинет на загнанного танаита свой гибкий аркан и поволочит за собой. Степь огромна, кочевники неисчислимы, за племенем идет племя, их кибитки и табуны не объять – степь рождает их, как травы…

Единственным местом, где и ночью обычно не затихала работа, был танаисский порт: здесь почти круглосуточно разгружались и нагружались корабли, купцы заключали сделки, между складами и стоящими у причала судами сновали грузчики.

А этой ночью ни один корабль не разгружался и не было заключено ни одной сделки, хотя в порт вошел большой малоазийский караван. Предупреждая возможные в темноте столкновения судов, на кораблях, стоящих в гавани, вспыхнули огни. Все обошлось благополучно, малоазийцы разместились вдоль берега, бросили якоря. Огни погасли, освещался только причал. К утру и здесь притушили огни. Порт ненадолго задремал, отдыхая от деловой суеты, чтобы вскоре пробудиться и опять бодрствовать чуть ли не до новой утренней зари.

Едва выглянуло солнце, Танаис проснулся, будто боясь пропустить солнечный восход. Туман над рекой таял, а над городом поднималась дымная пелена: в жилищах загорались очаги, возвещая о начале нового хлопотливого дня. Через южные ворота к пристани и от пристани в город потянулись люди, по улицам застучали сандалии, где-то закричал проголодавшийся осел; на агоре привычно ударили в гонг – резкие металлические звуки, многократно отраженные крепостными стенами, были слышны всюду и напоминали танаитам о том, что торг начинается.

Но в это утро горожане не спешили на площадь, хотя новоприбывшие купеческие суда сулили им немало превосходных товаров. День начинался необычно: по приказу пресбевта все крепостные ворота, кроме южных, остались закрыты, а через южные люди проходили мимо вооруженных ополченцев, готовых в случае необходимости пустить в ход мечи. Непривычно пусто было на торговой площади: танаиты будто забыли о ней; странно выглядел порт: в нем стояло более пятидесяти кораблей, и ни один не разгружался!

Всюду – над городом, над окрестной степью, над рекой – нависло тревожное ожидание. Танаиты были ко всему привычные; опасность, постоянно угрожавшая им из степи, наложила свой отпечаток на их сознание и быт. Что бы они ни делали – сеяли хлеб, обжигали глиняную посуду, выделывали кожи или восстанавливали крепостные стены, – они не расставались с оружием. Степняки налетали внезапно, и горожане были всегда готовы дать им отпор. Летучие отряды кочевников обычно нападали на них вне крепостных стен и вскоре снова скрывались в степных просторах – с добычей или без нее. Надо было лишь вовремя заметить их, не дать захватить себя врасплох. Теперь же степняков еще не было, а город уже приготовился к худшему – к признанию своего бессилия перед ними. На Танаис надвигалась вся степь – неторопливо и грозно, сознавая свою силу пред узкой полосой эллинско-ромейского мира.

Осады город не страшился: осадной техники у кочевников не было, а без нее крепость взять трудно. Танаис мог бы долго противостоять степи, только это противостояние не имело смысла. Город существовал лишь благодаря торговле со степью. Торговля была той кровеносной системой, которая поддерживала интенсивный пульс в боспорских городах. Какое-нибудь степное племя могло враждовать с городом, нападать на танаитов вне крепостных стен, но торговля от этого не прекращалась: другие племена обеспечивали стойкий рынок. Теперь на Танаис шли все племена. Не исключено, что они еще одумаются, вернутся к здравому смыслу, то есть к необходимости торговать, а не воевать с ними, эллинами, но будет уже поздно. Дни Танаиса и, быть может, других боспорских городов сочтены: наступала пора пожаров, разрушений, кровавого разгула смерти. Когда сквозь ужасы снова проглянет здравый рассудок, уже не будет ни Танаиса, ни эллинов, ни торговых путей, соединяющих людей разных культур, а на месте прежних сарматских кочевий окажутся пришельцы из-за восточной реки, для которых весь мир – только объект грабежа и разрушений…

А признаки близящейся беды становились все очевиднее.

Утром из Танаиса выехали конные разъезды, чтобы осмотреть окрестности и заодно подогнать к крепости городской табун.

С одним из разъездов отправились Фалей, Останя и Раш – на сарматских конях, несколько десятков которых постоянно находились в городе.

День обещал быть знойным. Поднимающееся солнце очистило небо от облачных пятен и уже с утра припекало. Дождей давно не было, степь высыхала, к острому запаху полыни примешивались соленые запахи моря.

Разъезд миновал городское кладбище. Среди могильных холмиков выделялись свежие – смерть была частой гостьей в Танаисе. Дальше начинались возделанные поля. Хлебам явно не хватало живительного дождя. Ехали не спеша, вглядываясь в складки степи: кочевники изобретательны и ловки, могли напасть из засады.

Табуна на месте не оказалось – широкий след от множества копыт вел в степь. Разъезд двинулся по нему дальше. Верстах в семи от города наткнулись на тяжело раненого пастуха, он лежал на земле в луже крови.

Узнав своих, он попросил воды. Ему дали напиться, но вода не могла спасти его. Перед смертью он сказал:

– Они схватили пастухов и угнали табун. С ними был Фаруд…

Фаруд… Значит, это еще не пришельцы из степных глубин, но весть все равно дурная. Фаруд, у которого в Танаисе жена и три дочери, вряд ли поднял бы руку на собственность города, если бы не был уверен в полной безнаказанности. Выходит, не сомневался, что дни Танаиса сочтены, и пора брать свою долю добычи…

В этом табуне были кони Остани и Фалея. Хорошо, что Раша успели отозвать в город. Если бы этого не сделали, он бы наверняка разделил участь умирающего пастуха.

Фалей намеревался ехать дальше, но Останя, подумав, как ловок и хитер Фаруд, предупредил его:

– Дальше нельзя! Возвращаемся!

Они повернули коней, на рысях двинулись по направлению к городу и вовремя: из оврага, верстах в двух от них, выскочили всадники, человек пятьдесят, поскакали наперерез, чтобы перехватить разъезд. Началась бешеная скачка. Разъезду удалось уйти от преследователей под защиту городских стен. Пропустив его в город, караульные подняли мост через ров и закрыли ворота.

Второму разъезду тоже удалось укрыться от степняков в городе, но третий кочевники настигли на виду у горожан. Четверо пали в короткой безнадежной схватке, остальные успели проскочить в ворота. Караульные пропустили их, а поднять мост не успели, и десятка три степняков ворвались в город, где оказались в западне. Рубились они отчаянно, но были перебиты до последнего.

Война города и степи началась с переменным успехом. Горожане потеряли табун, пастухов и десяток воинов, но и одержали над степняками небольшую победу.

Через два дня после этих событий в степи показались орды кочевников. Они сплошным потоком накатывались на город и в версте от него останавливались, огибая крепостные стены. Горожане высыпали наверх и с тревогой смотрели в степь. Такое великое множество кочевников представлялось неправдоподобным. Перед Танаисом были уже десятки тысяч людей и коней, а поток не прекращался. Он возникал в степных далях, укрупнялся, ширился, занимал все больше обозримой взглядом степи. Скрип кибиток сливался с окриками погонщиков, мычанием волов, конским ржанием. Запах людского и конского пота вытеснил все иные запахи. Мириады мух и слепней висели в пыльном воздухе, в небе кружили полчища воронов.

Оба крыла – западное и восточное – плотной массой людских тел и конских крупов скатывались к реке. Кони жадно припадали к воде, люди пили пригоршнями, споласкивали лица, лили на голову и грудь и нехотя освобождали тесное пространство берега тысячам других людей и коней.

Город был охвачен огромными, все утолщающимися людскими клещами. Казалось, степняки заполнят собой ров, перехлестнут через стены и зальют город. Ничего подобного Танаис еще не видел. В изустных преданиях горожан сохранилась память о боспорском царе Палемоне, разрушившем Танаис два с лишним века тому назад, но тогда и укрепления были не такие, и жителей в городе было меньше, и войск у Палемона тоже было немного.

Кочевникам потребовалось полдня только для того, чтобы набрать речной воды, напоить коней и волов. Потом движение в их стане упорядочилось, и стало заметно, что это огромное скопление людей состояло из отдельных сообществ – племен и родов, которые располагались на некотором расстоянии друг от друга. А все вместе они превратили степь в гигантский людской муравейник с его малопонятной, на первый взгляд, но полной смысла жизнью, где все слилось в один нерасчленимый массив – кочевой мир: люди, кони, волы, кибитки, блеск оружия, яркие одежды женщин, развевающиеся на ветру драконы, скачущие взад-вперед всадники. Этот пестрый стан занял всю обозримую степь.

Враждебности к городу кочевники пока не проявляли, но это не утешало горожан. Чувствовалось: орды подчинены какой-то центральной воле, а она в любую минуту могла послать их на штурм города. Что это случится и случится скоро, было вне сомнения. Столько людей не могли долго пребывать в бездействии на одном месте, потому что степь, и без того пострадавшая от засухи, уже была вытоптана вокруг на много верст, и скоту вскоре нечего будет есть. Ордам, хотят они того или нет, придется сняться с места в поисках пастбищ.

Штурм ожидался с минуты на минуту, и исход его был предопределен численностью степняков. У них не было осадных орудий, но такому множеству людей они и не понадобятся: если каждый бросит в ров по одному камню, в считанные минуты образуется переход. Степнякам даже не надо будет взбираться на стены, они взойдут на них по груде камней; им также ничего не стоило отрезать город от порта, от кораблей…

Горожане с беспокойством следили за передвижениями в стане кочевников. Конных там оставалось уже немного – степняки спешились, увели лошадей в близлежащие лощины. Перед западными, северными и восточными воротами на расстоянии, недосягаемом для стрел, выросли добротные войлочные юрты. Над каждой из них развевался красочный дракон – символ высочайшей власти. Фигуры из плотного шелка надувались ветром так, что казались живыми. Против западных ворот извивалась когтистая змея с раскрытой пастью, перед северными реял трехглавый дракон, у восточных – летящий грифон. Это были знаки племенных союзов, во главе каждого стоял каган. Три кагана привели к Танаису свои полчища и готовили их к штурму города. Около каждой юрты стояли оседланные кони, у каждого коня – воин. Время от времени кто-нибудь вскакивал в седло и мчался к соседней юрте или вдоль изготовившихся к штурму войск.

Сверху, с крепостных стен, отчетливо просматривались приготовления кочевников. Последние надежды горожан на благополучный исход встречи со степью рассеялись: степняки пришли не с миром, а с войной. Они плотным полукольцом легко одетых бойцов охватили город и порт. Кожаные и металлические шлемы виднелись среди непокрытых голов, панцирей ни у кого не было: тяжелые доспехи только мешали бы. Вооружение тоже было легкое – мечи и щиты, как у идущих на штурм ромеев…

Степь приготовилась к атаке, но каганы не торопились начать битву. Их расчет был коварен и прост: они знали, что эллины не отдадут город без боя, а раз они будут защищать его, то и корабли не покинут порт, пока в городе люди. Главной целью каганов был не город, а корабли, а их в гавани было уже более семидесяти. Овладев кораблями, они могли переправить свои войска через Меотиду для нападения на другие боспорские города, к которым долго идти сушей. На кораблях, кроме того, находились товары; захватить корабли значило также взять множество рабов. Важно было дотянуть до ночи, а под покровом темноты в воды Танаиса будут спущены тысячи плотов на надутых воловьих бурдюках, и тысячи бойцов одновременно нападут на эллинские суда. Чтобы замысел удался, надо было не спугнуть эллинов до наступления темноты.

Но степняки недооценили предусмотрительность Деметрия и танаисских купцов. Большинство жителей уже перебрались на корабли, взяв с собой самое необходимое – одежду и пишу, а корабли стояли так, что в любой момент могли поднять якоря и одновременно покинуть гавань.

К вечеру в городе оставались лишь воины ополчения, рабы и сарматы из числа тех, кто тяготел к степи. Воины находились на крепостных стенах; рабы, ошалев от неожиданной свободы и не зная, что с ней делать, разбрелись по улицам; сарматы были озабочены лишь тем, как вырваться из города и присоединиться к кочевникам.

Южные ворота оставались открытыми, и в них группами и поодиночке устремлялись последние из тех, кто предпочел эллинов степнякам. Они торопливо сбегали к реке и поднимались на первый попавшийся корабль. Примеру горожан последовали и самые благоразумные из рабов. Остальные рабы метались по улицам города: день гибели Танаиса стал для них днем ликования. Да и как не возрадоваться кончине этого проклятого города! Здесь торговали людьми, как рыбой и мясом, отсюда их увозили в другие города империи, где превращали в рабочий скот, в говорящие инструменты. Рабская доля была хуже собачьей, с рабом считались не более, чем с волом. Это невыносимое существование начиналось с танаисского рынка, где, перед тем, как купить раба, у него осматривали зубы и ощупывали мышцы…

Рабы врывались в жилища, набрасывались на вино, пищу, женщин и, удовлетворив свои первые желания, принялись крушить мастерские, в которых работали, и хозяйские дома, вход куда был им запрещен. Опьяненные вином и свободой, охваченные жаждой разрушения, они неистовствовали на площади, разбивали амфоры с оливковым маслом и нефтью о камни мостовой и стены административных зданий. Они буйствовали, как умалишенные, справляя таким образом день своего освобождения, совпавшего с гибелью города. Останавливать их не имело смысла – воины на стенах лишь настороженно поглядывали на рабов, опасаясь, как бы они в своем безрассудстве не попытались отворить ворота. Положение защитников города было незавидное: снаружи выстроились армады степняков, внутри бесчинствовали рабы, а у северных ворот сгрудились городские сарматы, требуя, чтобы их выпустили из Танаиса.

Останя и Фалей находились на юго-западной башне. Отсюда им хорошо были видны городские улицы, лагерь степняков и готовые к отплытию корабли. Общая беда, нависшая над городом, не могла заглушить их беспокойство о Даринке и Авде, которые могли стать добычей обезумевших рабов, и когда Зенон предложил им укрыть женщин на корабле, Останя тотчас сопроводил их в порт. Оставив с ними Раша, он вернулся в город. Даринка попыталась было задержать его, новая разлука пугала женщин. Успокаивая их, Останя сказал:

– Корабли без нас не уйдут. Мы вернемся!

Зенон подтвердил его слова: корабли не выйдут в море, не взяв воинов. Не такое сейчас время, чтобы пускаться в путь без надежной дружины, а Евстафий и Фалей были превосходными бойцами. Он хотел бы удержать их около себя, да не мог: обещал помочь им вернуться в росские земли, а слово купца ценно, лишь когда крепко. Он сдержит свое обещание, высадит их на берегу Меотиды…

Степь притихла, застыли воины на стенах, в порту без движения стояли корабли. А в городе буйствовали разгулявшиеся рабы, тревожно выли собаки да ревел брошенный кем-то осел.

От юрты с трехглавым драконом отделились два всадника – один поскакал к юрте со змеем, второй – к юрте с грифоном. Вскоре оба вернулись назад. Потом к северным воротам приблизилась группа всадников, от них повернула вдоль рва к западным. Впереди на Лосе ехал Фаруд. Держался он непринужденно, так как был уверен, что его жизни опасность не угрожает. Он не ошибся: для горожан важнее было узнать намерения степняков, чем наказать вероломного сармата, угнавшего городской табун. Воины на стенах ждали, что он скажет.

Фаруд спокойно разглядывал защитников города, многих узнал, заметил Останю с Фалеем, но и вида не подал, что заметил: временный союз с ними кончился – началась война, а на войне поступки людей подчинены законам борьбы, перед которыми меркнет все прочее. Таков обычай степи. Сармат или дружит, или враждует – середины для него нет.

– Фабр! Позови Деметрия, я буду говорить с ним от имени великих каганов!

– Деметрий у себя дома – за него я! – ответил Фалей. – Говори!

На лице у Фаруда не дрогнул ни один мускул, когда он услышал, что сказал Фалей.

– Слушай волю каганов! Если хочешь остаться в живых, немедленно открой ворота. Каганы будут ждать лишь до тех пор, пока течет песок! Если не откроешь, город будет разрушен, а жители убиты!

Не ожидая ответа, он поскакал назад, сопровождаемый своими спутниками. Когда он спешился у юрты, великий каган жестом приказал ему стать в стороне. Другим жестом он послал всадников сообщить союзникам-каганам, что ультиматум эллинам передан. Великий каган был доволен: эллинский флот стоял на месте, а солнце уже коснулось края земли. Еще полчаса, и эллины уподобятся волчатам, которых охотник сует в мешок…

Великий каган приказал, чтобы принесли часы. Их подали без промедления. Он резким движением перевернул их и поставил перед собой на разостланную на земле конскую попону. Отсчет времени начался. Великого кагана охватило возбуждение, как во время охоты на быстроногую лань, – скоро, теперь уже скоро он схватит эллинов за горло!

Нельзя было терять ни минуты. Фалей взглянул на пристань – пресбевт Деметрий, Зенон и еще несколько сановных лиц города стояли у причала и смотрели на юго-западную башню. Фалей помахал им рукой со щитом. Это был условный знак: «Ультиматум получен. Сейчас начнется штурм!» В ответ Деметрий несколько раз поднял и опустил руку: «Все на корабли!»

– Все на корабли! – приказал Фалей, и его приказ меньше, чем за полминуты облетел крепостные стены.

Воины устремились к южным воротам – кто по стенам, кто вниз по башенным ступеням и потом улицами города. А город уже во многих местах был охвачен пламенем – оно играючи перебрасывалось с крыши на крышу, набирало силы. Сгрудившиеся у северных ворот сарматы – тут были мужчины, женщины и дети – подняли отчаянный крик: город вот-вот превратится в одно сплошное пламя, а ворота по-прежнему были заперты; по улицам метались обезумевшие рабы с горящими факелами в руках и поджигали все, что могло гореть.

Миновала минута, вторая, третья… Стены и башни города опустели, воины спешили к пристани, забегали по сходням на корабли. Сарматы у северных ворот обнажили мечи и полезли на стены, чтобы силой пробиться в степь, но увидев, что на башнях, охраняющих ворота, никого нет, кинулись отодвигать засов.

Фалей, Останя и Фабр уходили последними. Когда Фабр ступил на лестницу, ведущую с башни вниз, ему в плечо угодила стрела. Фабр вскрикнул, его меч выпал из руки в дымную черноту. Фалей прикрыл Фабра и вместе с ним поспешил за Останей. К воротам они прорывались с обнаженными мечами, потому что путь им преграждали рабы. Город теперь напоминал гудящую огненную печь. Рушились деревянные надстройки, перекрытия и стены жилищ, снопы искр бешеным фейерверком взлетали вверх. Последнее, что они заметили, покидая обреченный город, был обезумевший от страха и боли осел. Он выскочил из переулка, будто облитый пламенем, ударился о стену, перевернулся и тут же был погребен под рухнувшей кровлей…

Через десять минут после объявления ультиматума Останя, Фалей и Фабр были на палубе корабля.

Суда снимались с якорей, брали курс на Меотиду.

Рабы, устрашенные делом рук своих, опомнились и заметались в огненной западне, ища спасения. Одни ринулись в распахнутые ворота, другие полезли на стены, прыгали с них в ров и, выбравшись из него, спешили к реке, но корабли уже отдалились от берега. Спасения не было. Отчаявшиеся люди бросались в воду, хватались за доски и бревна, надеясь спастись от страшных степняков. Третьи устремились в северные ворота, чтобы смешаться с городскими сарматами, найти у них спасение и покровительство.

Песочные часы уже отсчитали роковое время, уже из северных ворот высыпали последние горожане, но великий каган не давал приказа своим воинам: штурмовать огненное пекло было бессмысленно. Город пал, Танаиса больше не существовало, но лавров победителя великий каган не завоевал. Эллины уплывали, увозя на своих кораблях то, что должно было стать добычей степняков. Осмотрительные торговцы ускользнули от него.

Великий каган бросил несколько отрывистых слов – по рядам степняков пробежал ток. Десятки тысяч рук вскинули перед собой тугие луки и десятки тысяч стрел заполнили пространство между войском кочевников и судами эллинов. Звук от спущенных тетив слился в один продолжительный, несущий смерть скрежет. Луки опустились, а стрелы, описав в вечернем небе гигантскую дугу, канули в воды Танаиса.

Корабли эллинов были недосягаемы для степняков.

Великий каган бесстрастно смотрел на удаляющийся флот. Его обветренное лицо и редко мигающие глаза были спокойны, но в душе степного властителя бушевала буря. У него непобедимое войско, стрелы его воинов могли омрачить солнечный свет и били на сотни саженей, но в проклятой реке от одного берега до другого было не менее двенадцати верст. Как преградить ее? И все-таки он доберется до эллинов, достанет их и за морем, отплатит подлым торгашам за их хитрость…

Гнев властителя искал выход, и когда к кагану подвели сотню рабов из Танаиса, его ноздри кровожадно затрепетали. Первой его мыслью было изрубить их на куски: вид крови и искромсанных людских тел приятен очам победителя и устрашает подданных. Но победителем-то великий каган не был, и это выводило его из себя.

Он встал, подошел к пленным. Они были испуганы и тряслись от страха – все, кроме одного, переднего. Этот был еще совсем мальчишка и смотрел на великого кагана скорее восторженно, чем боязливо. Каган устремил на него немигающий взгляд, а мальчишка продолжал улыбаться. В глубине холодной души кагана что-то дрогнуло, словно ее обдали теплом. Мальчишка напомнил ему сына, погибшего в межплеменной схватке: тот же взгляд, та же улыбка, та же доверчивость…

Каган потребовал кумыса. Приказ исполнили бегом. Каган показал, чтобы наполнили чашу и поднесли мальчишке.

Тот жадно выпил чашу и опять заулыбался кагану, и в душе у сурового степняка снова дрогнуло.

– Этого – ко мне!

– А их?

– Пусть живут…

Рабы поднимали головы, еще не веря, что им дарована жизнь. Военачальники нередко срывали свое недовольство на пленных, и если бы их убили – это никого бы не удивило. Спасибо мальчишке, он спас себя и их.

День догорал. Пыльный оранжевый шар солнца тонул на краю земли, небо вокруг него тоже было оранжевое и пыльное. А в противоположной стороне пылал Танаис, и в небе над ним стоял колеблющийся кроваво-красный ореол. Это зрелище приковывало к себе взгляды, в нем было нечто роковое, полное тревожного смысла: город напоминал гигантский погребальный костер, на котором сгорал, отлетал в небытие многовековой уклад танаисской жизни. Ночью догорит все, что может гореть, а завтра по приказу каганов кочевники сровняют город с землей, и кончится, порастет былью великий Танаис. Степной ветер засыпет его песком и пылью, на месте прежних жилищ и улиц поднимется полынь, и время бесследно похоронит его – до тех пор, пока далекие потомки не вспомнят, что был некогда такой город – Танаис, и не отыщут его древние останки…

Смеркалось. В вечерних сумерках пылающий Танаис окрасился в зловеще-кровавые тона. Слава Гермесу-Меркурию[78]78
  Гермес, в римской мифологии Меркурий считался покровителем торговли и купцов.


[Закрыть], он спас жителей города, но великая драма произошла: неразумие ополчилось на разум, люди на людей, и, хотя кровь при этом не пролилась, зло и слепой гнев породили всеуничтожающее пламя, заставили людей покинуть обжитые места и плыть неведомо куда.

Корабли вошли в Меотийский залив, а люди продолжали смотреть на горящий Танаис. Пламя, казалось, висело в небе.

– Высади нас на берег, Зенон! – потребовал Останя.

Зенон ответил не сразу, да и что сказать человеку, готовому на безрассудно-отчаянный шаг? Впрочем, сейчас все безрассудно: гибель Танаиса, надежды на Пантикапей, который вот-вот тоже разделит участь Танаиса; безрассудно приставать к берегу, рискуя быть схваченным кочевниками, безрассудно отдаляться от каравана, рискуя наткнуться на пиратов, безрассудно рассчитывать впятером, с женщинами, пересечь сарматскую степь. Но в одном молодой росс был прав: медлить нечего, надо действовать. А высадиться лучше всего неподалеку от стана кочевников: здесь у них слабое место, здесь они наиболее беспечны…

Зенон поделился своими соображениями с Деметрием. Пресбевт ответил не сразу, его угнетали те же мысли, что и Зенона. Плыть-то, собственно, было некуда. Наступали времена, когда каждый эллин поневоле должен был искать себе убежище от бед. Только где? Гибель Танаиса предвещала скорую кончину остальных боспорских городов. В римских провинциях не прекращалось брожение, готовое вылиться в кровопролитную войну против слабеющей империи. Ольвия и Феодосия с трудом отбивались от наседающих на них варваров, Эллада истекала кровью от варварских вторжений и бесчинств солдатни, а завтрашний день не сулил ей ничего, кроме новых бед. Спокойного места на земле больше не было. В Пантикапее пресбевта ждали те же проблемы, что не покидали его в Танаисе, он опять, уже с семьей, будет готовиться к бегству куда-нибудь. Если выбирать меньшее из зол, ему, может быть, все-таки следовало бы отправиться в Элладу, только и там нечего рассчитывать на безмятежное существование. Рим пожинал, что посеял, – ненависть к себе и опустошительные набеги варваров, смотрящих на войну с ним не только как на возможность обогатиться, но и как на дело чести… Росс Евстафий, его друг Фалей, их женщины и вольноотпущенник-гот заслуживали уважения и помощи: в смутные времена, когда весь мир лихорадило и уже нелегко было определить, где добро и где зло, где опора под ногами и где пропасть, они знали, что им делать: вернуться к близким людям. У них на этот счет не было сомнений и колебаний.

– Что ж, высаживай…

Деметрий отдал приказ судам сбавить ход. Ничего необычного в его распоряжении не было: ночью люди должны отдыхать, а кораблям незачем идти на всех парусах, тем более, что это опасно…

Деметрий сказал на прощанье:

– Мне жаль расставаться с вами, в Пантикапее вам нашлись бы подходящие должности. Но вольному воля. Передайте воеводе Добромилу, что мы желали бы по-прежнему торговать с россами.

Он умолчал о том, что сначала им надо миновать степи, в которых хозяйничали сарматы и готы, а что он умолчал об этом, но передал просьбу к воеводе Добромилу, было воспринято Останей и его спутниками как знак их успешного возвращения на родину.

– Мы передадим воеводе Добромилу твои слова, – пообещал Останя.

До северного берега залива было не очень далеко. Повинуясь дружным усилиям гребцов, корабль вышел из строя каравана и, пройдя половину расстояния до берега, замедлил ход. Дальше Останя и его друзья отправились на лодке. После корабля лодка показалась им совсем маленькой и ненадежной. Волнуемая водами Меотиды, она приближалась к берегу медленно и долго.

Когда до земли оставалось не более пятидесяти сажен, матросы опустили весла. Все в лодке молчали, прислушиваясь к ночи. Волны мягко прокатывались вдоль бортов, изредка – то близко, то дальше – всплескивала крупная рыба. С берега не доносилось ни звука. Вдали над Танаисом пламени уже не было – виднелась только подрагивающая красноватая полоса.

– Как будто никого, – сказал Останя.

– Как будто, – отозвался Фалей.

Матросы опять налегли на весла. Высадив пассажиров, они тут же повернули назад к кораблю.

Берег был низкий и твердый. Сначала на него ступили мужчины, потом женщины. Дальше пошли цепочкой – впереди Останя и Фалей, за ними Даринка и Авда, замыкал колонну Раш.