Текст книги "Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]"

Автор книги: Михаил Колесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Сантехник

– Здравствуйте, я – сантехник.

В дверях стояла старушка лет шестидесяти.

– Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.

– Вот и дождались, – сказал я, входя в квартиру. – Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?

Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.

– Все готово, сынок, – засуетилась бабуся. – Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!

– Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?

– Моя, моя. Заходи!

Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю

высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.

– Не жалко будет расставаться с печкой? – спросил я.

– Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.

– Ничего, бабушка, через две–три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.

– Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.

– Так, ну что? – я огляделся. – Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все–таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.

Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из–за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо–голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.

Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.

– Совсем, совсем забыла, – наконец заговорила она срывающимся голосом. – Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?

– Ничего не делать, – сказал я небрежно. – Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!

Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:

– Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.

Я обходил комнату и к нему не обернулся:

– Во–первых, почему это мы – на «ты»? Во–вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что–то нужно, обращайся к бригадиру. – После этого я повернулся к нему.

Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…

Наконец, он пришел в себя.

– Извините, молодой человек! Я не собирался Вас оскорблять. А к бригадиру я не пойду. Я знаю, что обращаться к нему бесполезно. Все в доме говорят, что дело надо иметь только с Вами.

– Правильно, – встряла, высунувшаяся у него из–за спины старушка. – Потому что он непьющий и сделает все, что обещает. Хоть и молодой. Это все знают.

– Ладно, – обратился я к мужчине, – дополнительные секции мы Вам поставим. Но это будет стоить Вам определенную доплату.

– А это не очень дорого? – насторожился мужчина.

– Для Вас, – я сделал паузу, – думаю, будет недорого. Ну, так как, будем ставить?

– Будем, будем, – почти испугался мужчина.

– Ну, что ж, завтра с утра ждите, – сказал я и вышел со старушкой в коридор.

Закрывая за мной входную дверь, она попыталась сунуть мне в карман «трешку».

– Зачем? Мы еще ничего вам не сделали.

– Возьми, возьми, Ты – молодой, тебе пригодится. А «твои» все равно пропьют.

– Спасибо, бабушка. Я и так хорошо зарабатываю. Не надо. До завтра!

Я обошел еще две квартиры на этом этаже и поднялся наверх в квартиру, где работал бригадир.

Наш бригадир, Леонид Кузьмич, был интересной личностью, лет за тридцать. «Мужик–хозяин», из тех, которые нравятся опытным женщинам. Но он был неженат. По уму ему бы быть инженером, а то и выше. Он обладал удивительным даром разговаривать с разными людьми на понятном для них языке, хотя, по натуре, был немногословен. В бригаде у него был «полный порядок», хотя сантехники – народ трудно управляемый. Но мы, собственно, не были «сантехниками», так сказать, в бытовом смысле. Наша бригада, как и все наше УНР‑69, занималось прокладкой тепловых сетей и монтажом оборудования в жилых районах центра Ленинграда. Поэтому нам приходилось иметь дело с большим количеством живых людей с их разными характерами и судьбами. Пока мы работали неделю в одной квартире, мы знали об ее жильцах практически все. А за месяц нас знал уже весь дом.

Но у нашего бригадира была профессиональная «мужская слабость». Поэтому, когда мастер участка направлял меня в бригаду, он предупредил:

– Смотри, парень! Эта бригада – хорошая. Можно сказать, лучшая в управлении. Но, – мастер замялся, подбирая слова, – пьющая. Понимаешь?

– Что тут не понять, – удивился я. – Я на стройке работал, да и на заводе встречал «пьющих». Так что не в первой.

– Ну, я тебя предупредил. Выдержишь, не пожалеешь. Бригада зарабатывает хорошо, – напутствовал меня мастер.

– Ладно. Где я найду бригаду? – спросил я.

– В Консерватории.

– Где?!

– В Консерватории. Я же сказал. Ты знаешь, где это?

– Я город знаю, – ответил я. – На Театральной.

Консерваторию я нашел. Вахтерша на служебном входе отправила меня на крышу. Я поднялся на чердак, который, наверное, не чистили со времен Н. А. Римского – Корсакова. Пробираясь в полутьме между старыми креслами, диванами, поломанными пюпитрами и прочим хламом, я наткнулся, наконец, на людей, которых в этой паутине и пыли можно было принять за приведения.

– Где бригадир? – спросил я.

– Ну, я – бригадир, – ответил один из мужчин. – А ты кто?

После моего представления бригадир осмотрел меня как клопа и изрек:

– Что умеешь делать?

– Все умею, – не задумываясь, ответил я. – А что не умею, научите.

Бригадир удивился моей наглости. Перед ним стоял «пижон» в кремовых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами.

– Хорошо еще, что туфли черные обул. Ты чего так вырядился?

– Так, мастер сказал, что буду работать в Консерватории, – «прикинулся» я.

– Консерватория, парень, – это то, что внизу. Там – музыка. А мы – это то, что наверху, – мрак и дерьмо.

Потом сощурился и неожиданно спросил:

– Пьешь?

– Пью, – мгновенно среагировал я.

– Ну что ж, хотя для твоего возраста это еще рановато, но, я так думаю, что мы сработаемся.

Я промолчал.

– Значит так! Считай, что ты отметился. Здесь тебе нечего делать. Мы заканчиваем. Бригада уже на новом месте. Так что приходи в понедельник на Малый, угол пятой. Это – на Васильевском. Найдешь?

– Найду.

– Только не опаздывай! Я этого не люблю. Да, – он, наконец, улыбнулся, – и подбери себе одежонку, что–ли, соответствующую профессии. А пока отдыхай!

– А у меня такой нет, – ответил я, тоже улыбаясь. – Но я не опоздаю, не имею такой привычки.

Так произошло мое знакомство с Кузьмичом. Прошло три месяца. Со временем бригада приняла меня за своего, постепенно научив всему тому, что мне нужно было знать и уметь. Когда бригадир заметил, что я действительно «пью», но знаю «меру», ситуация в бригаде изменилась. Теперь всем членам бригады было категорически запрещено, под страхом изгнания из бригады, самим брать с жильцов «чаевые». Теперь все переговоры и «договоры» с населением были возложены на меня. У меня же хранилась общая «заначка» на «дополнительные расходы». Пьянки во время работы и «прогулы» в бригаде прекратились…

– Ну, как, Философ, провел инструктаж с населением? – не отрываясь от работы, спросил Кузьмич. – Все нормально?

– Да, все в порядке. Жильцы предупреждены. Только одна комната закрыта. Жильцы будут завтра утром. Но там стояка нет, сверлить сегодня не надо.

– Хорошо. А сколько заказов на «дополнительные»?

– Пока два. Но, думаю, что завтра будут еще. А что мне делать сейчас?

– Так, забирай этого пацана. Нечего ему за моей спиной болтаться. И – во двор.

«Пацан» – это Андрей. Интеллигентный и «домашний» мальчик. Он младше меня на год, но выглядит так, как будто вчера закончил школу. Приобщить его к нашему «мастерству» бригадиру пока не удается, как я подозреваю, по причине отсутствия терпения. Поэтому бригадир при случае спихивает его мне на «воспитание».

– Да, кстати, Сережа, – вдруг уже нам вслед произнес небрежно Кузьмич, – тут приходила одна старушенция из третьего подъезда. Просила тебя подойти в сорок восьмую квартиру. У них там кран на кухне подтекает. Ты сходи в конце дня.

– А почему я? – уже догадываясь, спросил я.

– Ну, она очень, очень настаивала, чтобы пришел именно ты. Но, если ты не хочешь, то могу зайти и я, – ухмыльнулся Кузьмич. – Только, я думаю, что для нее я уже староват.

– Ладно, зайду, – буркнул я, уже выходя с Андреем из квартиры.

Мы спустились с ним во двор, где стоял монтажный стол для сборки батарей. Был декабрь месяц. Морозы в этот год стояли за двадцать градусов. Так что работать на «свежем воздухе» с обледеневшими чугунными батареями было «одно удовольствие»!

Мы стали специальным ключом собирать секции батарей назавтра. В наших рабочих ватниках и кирзовых ботинках долго так проработать было невозможно. К тому же брезентовые рукавицы примерзали к ледяному металлу. Чтобы согреться, мы по очереди таскали собранные батареи, взвалив их на спины, на третий этаж. Вспотев после двух–трех таких «ходок», можно было вновь становиться к монтажному столу. В короткие «перекуры» мы разговаривали:

– Послушай, – спросил Андрей, который не курил, – почему Кузьмич меня так невзлюбил? Всегда старается отправить меня на самую неинтересную работу. Как сейчас.

– Ничего ты не понимаешь в людях, малыш, – сказал я. – Кузьмич вообще никого из людей не любит. Как род человеческий. Он либо уважает человека, либо нет. И все! А тебя он просто жалеет. Потому что ты для него еще не человек, хотя может быть со временем и будешь. Ведь любому ясно, что тебе не с нами надо тут разводным ключом крутить, а за фортепиано сидеть.

– Но ведь ты же работаешь наравне со всеми, – сказал Андрей. – Я же вижу, мужики тебя уважают.

– Ну, я, положим, уже прошел и «огонь», и «воды». Мне остались только «медные трубы», что я сейчас и имею. У меня все логично. Кстати, видишь у меня шрам на верхней губе? Это я въехал себе гаечным ключом, когда пытался открутить старый заржавевший вентиль при сборке теплопункта еще на Васильевском. Ты знаешь, что такое работать в подвале?

– Подумаешь! Я что подвалов не видел? – удивился Андрей.

– Так все думают, когда проходят мимо. А подвалы питерских домов – это фундамент бутового камня в полтора–два метра толщиной, в котором надо отбойным молотком пробить дыры для подвода внешних труб. И сделать это надо почти на уровне пола, то есть полулежа. В полутьме, иногда по колено в воде, при постоянной нехватке воздуха. Ошалевшие крысы шныряют вокруг. Грязь, хлам, паутина. В общем, – Ад, только наяву! Через неделю мы начинаем работать в подвале этого дома. Но тебя Кузьмич туда не пошлет, – закончил я.

– Это почему? – возмутился Андрей.

– Потому что тебе вечером надо изображать королей и вельмож. Да к тому же еще и петь. После такой работенки не только петь, ты стоять на сцене не сможешь. А ты говоришь: «не любит»!

– Да, Серега, – сказал Андрей, – у меня в воскресенье – премьера.

– Поздравляю, – искренне обрадовался я. – Кто на этот раз?

– Жак Оффенбах, конечно, – ответил Андрей. – «Перикола». Придешь? Я тебе оставлю два пригласительных билета.

– Конечно, приду, – ответил я. – Какая же это премьера без меня!

Андрей поступал в этом году в Ленинградскую Консерваторию, приехав из какого–то уральского города. Прошел все «туры», но на собеседовании ему все–таки сказали, что он не прошел «по конкурсу». Но, признав, что тенор у него «великолепный», посоветовали обратиться в театр–студию при Дворце культуры Первой пятилетки. Андрей с радостью ухватился за эту возможность. Театр был музыкальный. Дворец находился почти напротив Консерватории, сзади Мариинского театра оперы и балета. Так что все складывалось блестяще! Он мог постоянно бывать на всех спектаклях «Мариинки» и по вечерам брать уроки вокала в Консерватории. Дело было за малым. Нужна была ленинградская «прописка». Так, Андрей оказался в нашей бригаде. Жил он в строительном общежитии на обуховской окраине города, где должен был жить и я. И каждый день после работы мчался то к себе в студию, то в Консерваторию на занятия. И был счастлив…

– Андрей, у меня к тебе будет просьба, – сказал я, когда мы закончили работу. – Зайди в конце дня в сорок восьмую квартиру. Ты слышал, там, на кухне надо посмотреть кран.

– А ты, что сам не пойдешь? – спросил удивленно Андрей. – Это же Галина тебя зовет. Вы, что поссорились?

– Да, понимаешь, вчера ночью на меня что–то нашло, и я наговорил ей много лишнего.

– Ну, так извинись. Подумаешь, проблема! – сказал Андрей. – Она, конечно, старше тебя, но, по моему, хорошая женщина.

– Вот именно! Я не хочу хорошей женщине морочить голову. Надо с этим кончать. Да, у меня, ты знаешь, на это совсем нет времени.

– Да, – задумчиво сказал Андрей, – так мы с тобой останемся «старыми холостяками». А в квартиру я зайду, хотя уверен, что с краном там все в порядке.

Мы поднялись на третий этаж и сели на сложенные на лестничной площадке батареи. До обеденного перерыва оставалось около получаса.

– Послушай, Серега, – спросил меня Андрей, – а почему ты не поступал на дневное отделение Университета?

– Видишь ли, мой друг, когда я приехал в Ленинградский университет, то оказался в интересной кампании жаждущих стать философами. Здесь были председатель литовского колхоза, инструктор белорусского провинциального райкома партии, профсоюзный деятель «местного значения» из Казахстана и даже «капитан Дальнего плавания», правда, речного, ну и прочее. Некоторые из них не только не знали того, что Карл Маркс никогда в России не был и с Лениным не дружил, но и весьма «условно» владели русским языком. Но у всех были необходимые «рекомендации», которых у меня не было. Я наивно рассчитывал на мой двухлетний «трудовой стаж», дававший мне право прохождения «вне конкурса». Экзамены я сдал, не напрягаясь, на «проходной бал» и спокойно ждал зачисления. Однако в списках зачисленных меня не оказалось. Потом мне зам. декана, очень интеллигентная женщина, доходчиво объяснила, что из двадцати пяти принятых я оказался двадцать шестым. И меня «вычислили» по причине моего «юного» возраста. Мне посоветовали «перекинуть» документы на вечернее отделение, но нужна была срочно хотя бы временная городская прописка. Ну, а дальше ты уже сам знаешь…

– Мда, – глубокомысленно подвел итог моих воспоминаний Андрей, – нам с тобой повезло.

– Если это можно назвать везением! – закончил я.

Мы спрыгнули с батарей, и пошли в квартиру, где был бригадир. Здесь уже собралась почти вся бригада.

– Ну, что, мужики, «большой перекур», – сказал Кузьмич.

Все спустились во двор. Здесь к нам присоединились остальные, которые работали в других подъездах. Мы вышли на Нарвский проспект.

– Так, – скомандовал Кузьмич, – Философ и Пацан в «Гастроном». Остальные – за мной.

Мы с Андреем зашли в магазин. Я купили три пачки пельменей и две бутылки «Московской». Андрей отправился в «бытовку» варить пельмени, а я присоединился к остальным в «Закусочной». Здесь уже были заняты столы–стойки, на которых стояли кружки с пивом. Пока я расплачивался за пиво, Кузьмич разлил всем в кружки «на глаз» по «сто» и произнес, как всегда:

– Что–то стало холодать…

– Не пора ли нам поддать, – дружно ответили мы и осушили свои кружки пива «с прицепом».

Душа у меня стала отогреваться. Затем все, повеселевшие, отправились в «бытовку», которая находилась в том же доме, где мы работали, в так называемой «дворницкой» в полуподвальном этаже, Здесь уже нас ждал Андрей с закипевшими в огромной трехлитровой кастрюле пельменями.

Во время обеда Кузьмич меня спросил:

– Сережа, сколько у нас в «заначке»?

– Как всегда. На неделю хватит.

– Ладно. Ты, кстати, после работы останешься?

– Нет, сегодня же четверг. У меня занятия в Университете.

– Ну что ж, тогда и мы не остаемся. Ничего, потерпим до субботы. Ты, как в субботу свободен?

– Свободен. Я мы, что опять работаем в субботу?

– Работаем, работаем. Надо же людям дать тепло к Новому году. Так что до субботы, Философ, никому ни копейки. Даже мне! Понял?

– Ладно, понял, – ответил я.

После обеда я работал на монтаже. Не дожидаясь Андрея, чуть раньше всех, я ушел в бытовку. Быстро переоделся и выскочил на улицу. Нырнул в метро и через несколько минут вышел на Московском вокзале.

Проехав по Лиговке три остановки на трамвае, я подошел к дому, где снимал «койку» в небольшой коммунальной квартире. Я открыл ключом входную дверь, прошел по коридору и вошел в свою комнату. В продолговатой шестнадцатиметровой комнате располагались металлическая кровать моей «Хозяйки» с набалдашниками на спинках и «горкой» подушек под тюлевой накидкой, напротив нее платяной шкаф, рядом с ним «обеденный» стол у окна, из которого была видна, находившаяся в двух метрах кирпичная стена соседнего дома, и напротив стола у двери, отделенный от кровати изразцовой печкой, «мой» кожаный диван с зеркалом на верху спинки и со слониками на полочке. На диване возлежал Олег.

– Привет, Серега, – сказал он, не вставая, – я тебя уже заждался.

– А где Анна Семеновна? – спросил я.

– Твоя хозяйка отбыла к дочери и внучке на Литейный. Просила передать, что на кухне, на плите тебе оставлены котлеты с жареной картошкой. Между прочим, я посмотрел. Там две котлеты и картошки на двоих тоже хватит. Они еще теплые. Если поторопишься, то разогревать их не придется.

Олег был ленинградцем и моим однокурсником по факультету. Он работал механиком на знаменитом заводе ЛОМО, на котором выпускали известные фотоаппараты «Зенит», чем он очень гордился. Вообще он был несколько завышенного мнения о себе, воображая, что он, может быть, потомок «того самого» графа Шереметова, так как носил ту же фамилию. Но мне он нравился. С ним было интересно. В свободное время он таскал меня по всем музеям и театрам города. Товстоногов, Владимиров, Акимов – он говорил о них, как о своих знакомых. Преувеличивал, конечно, но с билетами у нас никогда проблем не было. Особенно мы любили ходить в уютный театр Комедии, в фойе которого сам Николай Павлович Акимов встречал зрителей, а Сергей Филиппов, когда не был занят в спектакле, любил в антрактах прогуливаться по коридору и с удовольствием принимать знаки поклонения публики. Однажды в уютной «курилке» театра мы наткнулись на Аркадия Райкина, разговаривавшего со своими знакомыми. Мы с Олегом объездили все пригорода Ленинграда и не один раз. В общем, он поставил цель сделать из меня «цивилизованного питерца», за что я ему был благодарен и прощал его фанаберию. Моя «хозяйка» его обожала, и они могли часами за чашкой чая говорить о «делах минувших».

– А ты что это разлегся на моем диване? – спросил я.

– Простой же ты человек, Серега, – начал резонировать мой друг. – Ничего еще не смыслишь во вкусе жизни. Меня сегодня угостили рюмочкой французского коньяку. Так что, я лежа пытаюсь сохранить подольше это ощущение удовольствия. Кстати, у тебя шоколад есть? Впрочем, я знаю, что его у тебя нет. А жаль!

– А может быть, это был не французский, а армянский или грузинский коньяк? – подначил я.

– Может быть, – спокойно ответил Олег. – Но до чего же приятно думать, что это был французский коньяк!

Я вышел на кухню и принес котлеты, захватив хлеб. Олег уже встал с дивана и накрыл («сервировал», как он говорил) стол.

– Всегда, сеньор, – произнес он свое любимое изречение, – все нужно делать красиво. Даже если это и заурядные котлеты.

Мы сели за стол и приступили к еде.

– Знаешь, – сказал я Олегу, – а меня вчера чуть не ограбили.

– Ну и что? – не прерывая трапезы, отреагировал он. – У нас любого могут ограбить, если это кому–то нужно.

– Да, нет. Я серьезно. Представляешь, я вчера поздно задержался у Галины. Только успел вскочить в последний поезд метро. Вышел, как всегда, на «Московском», но трамваи уже не ходили. Пришлось топать пешком. Ты знаешь, что ночью Лиговка освещается только редкими фонарями от трамвайных линий, а тротуары – во тьме. В общем, иду я себе спокойно, никого не трогаю, потому что на улице ни души. Ну, а дальше, как в кино… Выходят из–под арки трое. Двое – обычная лиговская «шпана», а третий – «дядя» серьезный. Один из них, – такой щупленький, – начинает обычную канитель:

«Не найдется ли сигаретки?»

Закурили. Тогда второй «шестерка» уже с наглой ухмылкой говорит:

«Фраер, а твоя шапка мне нравится. Да, и пальтишко у тебя тоже подходящее. Может, махнемся? А то, видишь, хорошие люди ходят в каком–то рванье. А на улице холодно».

Олег напрягся и стал внимательно меня слушать:

– И ты, что – отдал? – задал он дурацкий вопрос, глядя на висевшие против него на вешалке мои пальто и шапку.

– Ну да, сейчас! – ответил я. – Конечно, я струсил, потому что понял, что мне от них не отвязаться. Но вида не подал, и решил брать их на «понт».

«Ребята, – говорю я им, как можно развязней, – вы, что теперь уже «своих» раздеваете?»

– Они от такой наглости сначала опешили. Потом заржали.

«Это ты что ли «свой»? Откуда ты такой смелый?»

«Как откуда? – продолжаю я. – С Лиговки. Иду спокойно домой от своей женщины. Весь в прекрасном настроении. Дышу хорошей погодой. А вдруг тут вы тормозите и хочите испортить мне настроение».

– Они насторожились.

«Да, врет он все, – заверещал «щуплый». – Я всех лиговских знаю. А его вижу в первый раз».

– Я заметил, перед тем как он забежал мне за спину, в темноте у него в руке блеснуло лезвие ножа. Но я его проигнорировал, зная, что с «шестерками» вступать в разговор нельзя. Я все время обращался только в «старшему», который пока молчал. На этот раз он спросил спокойно:

«Ты где живешь?»

– Я назвал номер своего дома. Ты же знаешь, что на Лиговке у «моего» дома «дурная слава». Помнишь, я тебе рассказывал, как однажды вечером у арки дома пырнули ножом мужчину. Он был уже мертв, когда я подбежал, а прохожие даже не остановились.

«Ну, что ж. Если ты говоришь, что «свой», – продолжил «старший», – то мы тебя проводим до твоего дома. Если, конечно, ты не возражаешь. А то, как бы с тобой чего не случилось по дороге. Ночь темная. Народ разный».

– «Шпана» молчала. Я решил, что проиграл. Не поверили. Но делать было нечего.

«Хорошо, – бодро сказал я. – Пошли. В кампании веселее».

– Так мы и шли. Впереди я. Они трое за моей спиной. Все молчали. Только снег скрипел под ногами. Я, конечно, напрягся, ожидая удара в спину, но не оглядывался.

Олег смотрел на меня молча, как на воскресшего покойника…

– По мере того, как мы продвигались ближе к моему дому, шаги сзади меня отдалялись. Когда я, наконец, подошел к арке моего дома, то оглянулся. Улица была пустынна. Я закурил сигарету. Постоял и потом вошел под арку. Вот и все.

– Да, – пришел в себя Олег. – В какой школе, сеньор, Вы освоили язык и манеры этого туземного народа?

– В брянской, мой друг, – ответил я. – В Брянске я жил в районе, который назывался Бежицы. А это был район шпаны и бандитов. Так что «бежицких» никто не осмеливался трогать, даже милиция предпочитала с ними не связываться.

– Что ж, я снимаю шляпу, – резюмировал Олег. – Хотя я тебя предупреждал, что твои отношения с Галиной к добру не приведут.

– С Галиной все кончено, – сказал я.

Олег от комментариев воздержался.

Мы собирали посуду со стола.

– Кстати, Олег, о шляпе, – сказал я. – Мы с тобой приглашены в воскресенье на премьеру Оффенбаха.

– Это приглашение от твоего Лемешева? – скептически промямлил Олег. – Мы же собирались в это воскресенье на «открытие» ресторана «Нева» на Невском. Говорят, – шикарный кабак с хорошей кухней и музыкой. Весь ленинградский бомонд туда рвется. Я уже договорился со швейцаром, что бы он нас пропустил без очереди.

– Ничего, договоришься на следующее воскресенье. А на оперетту пойдешь. Ты ведь, наверняка, никогда не слышал Оффенбаха. Только не ври!

– А я тебе никогда не вру. Оффенбаха я, действительно, не слышал. Это же – не Кальман! Поэтому пойду. И не надо меня отговаривать.

Мы оделись и вышли из квартиры на лестничную площадку.

– Да, между прочим, – спросил Олег, – а что у нас сегодня вечером?

– У нас сегодня, сеньор, Высшая математика и Античная философия, – ответил я. – Следует поторопиться, а то мы опоздаем. Профессор Вознесенский этого, как ты знаешь, не любит.