355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Колесов » Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы] » Текст книги (страница 13)
Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]
  • Текст добавлен: 27 апреля 2017, 05:30

Текст книги "Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]"


Автор книги: Михаил Колесов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Почему вас не уважают в собственной стране? Почему в такой богатой и культурной стране народ живет бедно и поведение людей бескультурно?

Увидев благоустроенную и доброжелательную Югославию, Сергей понимал, почему Ягода задает такие вопросы. Но ответить на них откровенно он не мог, хотя теперь задумывался над многим, что раньше казалось ему самоочевидным.

На следующий день все отправились за покупками. Ребятам еще в Москве обменяли «ленинские десятки» на югославские «динары». В Загребе было два типа магазинов. Одни – большие, так называемые «народные», похожи на советские универмаги. Здесь товары были сравнительно дешевыми. Продукты – значительно дороже. А вот в маленьких частных, «кооперативных», магазинчиках, – тут же рядом, на соседних улочках, – цены были во много раз выше.

Сергей купил себе вполне приличный черный костюм (свой первый в жизни костюм) и белую нейлоновую рубашку. Почти все купили какие–то книги, конечно, на английском языке. Удержаться было невозможно. Сергей приобрел «Архипелаг ГУЛАГ» и Оксфордский словарь. Видя все это изобилие в магазинах, очень трудно было отделаться от навязчивой мысли, почему у нас этого нет?!

Вечером состоялся прощальный ужин в одном из уютных ресторанчиков города, снятом на всю ночь. Здесь ребята встретились со многими из югославской группы, побывавшей в Ленинграде. Вечер прошел прекрасно. Выпито было очень много. Пели русские, югославские песни, танцевали под оркестр. Говорили на разных языках, кто какой знал или понимал.

В связи с этим с Сергеем произошел забавный случай. В разгар вечера к нему подсели два незнакомых югослава, здорово уже «поддатые» (или «прикидывавшиеся») и завели странный разговор, из которого он понял, что они приняли его за «своего», т. е. «кэгэбешника». Он рассмеялся и спросил:

– С чего это вы пришли к такому выводу?

Их ответ был оригинальным.

– Ты, – сказал один, – все понимаешь, но делаешь вид, что не знаешь нашего языка.

– А еще, ты пьешь наравне со всеми, а не пьянеешь, – добавил уверенно другой.

На это возразить Сергею было нечего. Оно так и было. За месяц пребывания в стране он, действительно, вполне сносно начал понимать хорватский и сербские языки, но говорить на них, естественно, не пытался. А пить он в то время умел. Иначе на комсомольской работе долго не удержишься. Не мог же он сказать своим собеседникам: «Ребята, вы ошиблись, я – не тот, за кого вы меня приняли. А тот – совсем другой и сидит за столом рядом с вами, не догадываясь, кто вы такие». «Рабочий» с Кировского завода набрался уже так, что лез ко всем, пытаясь «объясниться», что он «свой парень» и всех «любит».

Разошлись лишь под утро.

Поздним утром отбыли в Белград. На вокзале провожали Володимир и Ягода, которая неожиданно расплакалась. У Сергея на душе было грустно, хотя он, как и все, пытался это скрыть, дурачась и шутя.

В Белграде их встретили вежливо, но, по–прежнему, холодно. До поезда оставалось несколько часов и все отправились осматривать город, который Сергею очень понравился своей грандиозностью и официальностью. Особенно – центр, где находился парламент, «Скупщина». Вечером, загрузились в «Восточный экспресс»: Париж – Стамбул, они покинули страну, ставшую Сергею очень близкой.

Вагон оказался набит турками–гастарбайтерами, возвращавшимися из ФРГ домой. Их «кофрами» и сумками были заставлены коридор и все купе снизу до верху. Мужчины были огромны по своим размерам, обвешаны золотом везде, где можно было его прицепить. Они встретили ребят радушно. Пытались потесниться, чтобы усадить их между собой. Наконец, к ночи они затихли и можно было немного подремать.

В Будапешт прибыли утром. Весь день был свободен. Обменяв последние динары на пфенниги, сдали вещи в камеру хранения, и все отправились гулять по городу, в котором Сергей жил 20 лет тому назад, когда его отец здесь служил.

От вокзала Сергей с Ковалевым прошли по красивой улице Ракоши. Здесь он догадался зайти в гостиницу и попросить (на английском языке) карту города. Затем они вышли на набережную Дуная. Будапешт, чем–то напоминавший Ленинград, разделен Дунаем на два города: Буду и Пешт. Прошли по красивейшему мосту «Елизабет» на берег Буды и углубились в парк. Справа был виден архитектурный комплекс средневековой Будейской крепости. На площади «Москвы» повернули назад к Дунаю и перед ними, на том берегу, открылся вид на потрясающее по своей готической архитектуре здание парламента. По мосту перешли на остров Маргит, находившийся посреди Дуная. Это – место отдыха будапештцев. Здесь было полно гулявших людей, семьями расположившихся прямо на лужайках или под деревьями с вином и закуской. Сергей вспомнил свою фотографию сорок шестого года, на которой трехлетний мальчишка с родителями был снят на одной из этих лужаек…

К вечеру все собрались на вокзале. Спокойно загрузились в Московский поезд. И отбыли на Родину. Ночью – знакомый Чоп. На время замены колесных тележек и таможенного осмотра ребят попросили выйти из вагона с вещами, и провели в пустую комнату на вокзале. Здесь они оставили вещи, и пошли гулять по спящему городку. Когда пригласили на посадку, все быстро разобрали свои вещи и вернулись в вагон. Сразу же завалились спать, довольные тем, что избежали осмотра вещей.

Утром Сергей проснулся от бесцеремонных толчков. Выяснилось, что ночью в Чопе был оставлен в вокзальной комнате мешок, в который ребята сложили свое белье. В этот большой белый мешок, на котором было красными буквами написано: «Made in USA», были сложены так же приобретенные книги, полагая, что пограничники не будут копаться в грязном белье. Они и не копались, но теперь обязательно заглянут… Идея была Сергея. И пострадавшие высказали ему все, что они о нем теперь думали. Правда, книжку Солженицына он, все–таки, провез в кармане своего пиджака.

Еще одной неприятностью для всех оказалось полное отсутствие советских денег. Никто об этом не подумал. А значит, все были обречены в дороге на голодное существование. Оставалось только отсыпаться, валяясь на полках…

За все время путешествия Сергей не раз вспоминал о Галине, но боль под воздействием сильных впечатлений постепенно затихала…

ДОНОС

В Ленинграде друзья встречали их как героев. Разговорам не было конца.

Когда на следующий день, после занятий, Сергей пришел в Комитет, Марк сразу пригласил его в себе в кабинет.

– Как съездил? – сухо спросил он, подавая руку.

– Нормально, – настраиваясь на деловой разговор, ответил Сергей.

– О твоей поездке поговорим подробнее на Комитете. А сейчас, вот что… – Марк вышел из–за стола и начал ходить по комнате. – На тебя поступил донос.

Сергей улыбнулся. У него сразу в голове мелькнула мысль о «рабочем» с Кировского завода.

– Какой донос? Поездка прошла без проблем. Все ребята вели себя вполне нормально. Я – то же. – Говоря это, Сергей уже понял, что «рабочий» не мог так быстро написать на него донос, да и разговаривали бы с ним тогда не в этом кабинете.

– Я тебе сказал, – раздраженно произнес Марк, – что разговор о поездке будет позже. Пришло письмо от гражданки Сафоновой.

– Ну и что? Я не знаю никакой гражданки Сафоновой. Сколько ей лет? – попытался пошутить Сергей.

– Я не знаю, сколько ей лет, – еще больше раздражаясь, сказал Марк. – Но она тебя очень хорошо знает. Хотя и живет в каком–то городишке под названием Семенов. На, читай!

И Марк протянул Сергею несколько исписанных листов бумаги, к которым скрепкой был прикреплен конверт. Сергей взглянул на конверт и понял, что письмо от матери Галины, фамилию которой он, действительно, не знал. Письмо было адресовано в партком Университета.

«Уважаемый секретарь парткома университета, – начиналось письмо, – пишет Вам…» И дальше шло подробное описание трудной жизни по воспитанию дочери, которой мать мечтала дать высшее образование, не жалея своих сил. Женщина описывала свою радость от того, что ее дочь удачно вышла замуж за «замечательного и заботливого человека», который «очень любит ее». Непонятно было из письма, кого «любит» – жену или тещу? Длинное письмо заканчивалось словами возмущения в адрес того «негодяя», с указанием имени и фамилии, который хочет разрушить «дружную» семью ее дочери и сделать «сиротой» ее малолетнюю дочь. «Как может такой мерзавец возглавлять комсомол университета?!». Дальше шли простонародные проклятия на его голову.

Прочитав письмо, Сергей поднял глаза на Марка.

– Кольцов это читал? – спросил он.

– Конечно. Письмо ведь адресовано ему. Оно пришло, когда ты был в Югославии.

– Ну, и что он сказал?

– Ничего! Он просто передал это письмо мне.

– Что я теперь должен делать?

– Не знаю, – уже успокаиваясь, ответил Марк. – Это – правда?

– Если не обращать внимание на брань, то – правда.

– И ты, можешь так спокойно об этом говорить?

– А что ты хочешь? – теперь уже начал злиться Сергей. – Чтобы я врал или каялся?

– Ну, в общем, так, – Марк сел за свой стол. – Звони Кольцову и объясняйся с ним. Ты, я думаю, понимаешь, что для тебя значит это письмо.

– Не буду, – резко ответил Сергей.

– Как?!

– Если он сочтет нужным, он вызовет меня сам. Мне сейчас важно знать твое мнение.

– Хочешь знать мое мнение? – вновь вскочил из–за стола Марк. – Ты – идиот! Ты из–за чужой жены испортил себе блестящую карьеру. Ты понимаешь, что это – а м о р а л к а!

– Нет, не понимаю, – спокойно ответил ему Сергей. – Мне, что написать тебе заявление о сложение с себя обязанностей секретаря Комитета?

– Дурак! При чем здесь заявление? Ты сам знаешь, что теперь тебе дорога в комсомоле закрыта.

В это время раздался телефонный звонок. Марк снял трубку.

– Здравствуйте, Николай Дмитриевич. Да, он сейчас у меня.

Сергей взял у него трубку и услышал голос секретаря парткома.

– Сергей, здравствуй. Можешь ко мне зайти?

– Здравствуйте, Николай Дмитриевич. Да, конечно, я сейчас буду.

Не попрощавшись с Марком, Сергей вышел из его кабинета.

Проходя по Университетской набережной, он вспомнил, как почти полгода тому назад он шел в партком для того, чтобы услышать предложение, от которого он не сможет отказаться. Как давно это было! Сейчас его ждал, наверняка, другой прием…

Секретарь парткома встретил его спокойно. Поздравив с возвращением, он сказал:

– Ну, а теперь рассказывай, как ты дошел до жизни такой?

Сергей начал рассказывать. Он старался быть кратким, но рассказ получился долгим. В конце его Кольцов, как бы утвердительно, спросил:

– Значит, ты ее любишь? А она тебя?

– Я – да, а она не знаю.

– Вот в том–то и дело, – резюмировал секретарь.

Они помолчали. Наконец Кольцов–старший подвел итог разговора.

– Ладно, иди работай и учись. У тебя есть дела поважнее. Пора готовить перевыборную конференцию. А об этом, – он показал на письмо, которое Сергей держал в руке, – знаем только мы трое. И пусть так и останется. А ты постарайся все это забыть. Держись, Сережа!

Сергей вышел на набережную и медленно пошел к Дворцовому мосту. В общежитие идти не хотелось. Никого он сейчас не хотел видеть.

Он долго бродил по городу. Вечером вернулся в общежитие. В комнате никого не было. Он лег на свою кровать и почувствовал, что на него падает потолок. Он потерял сознание…

Вероятно, он так пролежал недолго. Когда пришел в себя, понял, что оставаться одному нельзя. Он встал и пошел в комнату, где жил Пушкарев. Он был один. Они пили почти до утра…

…Дни шли своим чередом. Сергей втянулся в учебу. На четвертом курсе пошли специальные предметы. Появился курс «Современной буржуазной философии», который читал весьма требовательный доцент Кейсель. Учебников по этому предмету не было и быть не могло. Преподаватель требовал, что бы студенты готовились к семинару по «первоисточникам», т. е. читали статьи в журналах на тех иностранных языках, которыми владели. Сам он, кажется, знал все европейские языки. Курс социологии интересно читал только что вернувшийся из стажировки в Англии молодой преподаватель Ядров. Что–то там заграницей произошло, поэтому вокруг него веял ореол таинственности. Интереснейший спецкурс читал Игорь Семенович Кун. И, конечно, шеф Сергея начал свой новый курс по «Морфологии искусства». В общем, Сергею было интересно на факультете. Но Комитет требовал своего времени.

От Галины пришло короткое письмо, в котором она сообщала, что переводится на заочное отделение и в Ленинград сейчас не приедет. Сергей на письмо не ответил, а лишь вложил в конверт письмо ее матери и отправил.

Через некоторое время его вызвал в партком Кольцов и спросил:

– Ты собираешься вступать в партию или передумал?

– Да, – замялся Сергей, – после того, что произошло… Я не знаю…

– А что произошло? – раздраженно спросил секретарь. – Ничего не произошло. Понял?

– Понял.

– Вот и хорошо. Начинай обычную процедуру прохождения. Ты знаешь. С секретарем партбюро факультета я поговорю. Он тебя поддержит. С партийными рекомендациями проблем не будет. Получишь комсомольскую рекомендацию и вперед… Скоро конференция, поторопись.

Сергей был удивлен и благодарен Кольцову.

Сначала он переговорил с Марком.

– Да, у меня уже был разговор с Кольцовым. Если твой вопрос с партийностью будет решен, готовься принимать у меня дела.

– Да, брось, ты, – не придал этим словам значения Сергей, – мы еще с тобой вместе поработаем.

Потом состоялся разговор с Игорем Толкуновым. Игоря Сергей знал хорошо. Они жили в одной комнате и Сергей считал, что у них нормальные отношения. По его рекомендации Игоря только что выбрали комсоргом курса. Здесь не должно быть никаких проблем. Но Толкунов неожиданно поставил ультиматум:

– Так, в партию мы вступаем вдвоем, либо никто.

Сергей опешил.

– Я не решаю такие вопросы. Ты же знаешь, что на прием в партию существуют строгие квоты. На весь университет такую квоту дают лишь на несколько человек в год.

Игорь усмехнулся.

– Ты хочешь быть членом партии? Мне то же это надо. Мы скоро заканчиваем факультет. И распределение наше будет зависеть от партийности. Не прикидывайся, что ты этого не знаешь. Себе место в аспирантуре ты уже обеспечил. А я не хочу ехать в какой–нибудь Благовещенск на Амуре.

Сергей пришлось рассказать все Марку.

– Да, твой комсорг – конечно, прощелыга. Но ты ничего не докажешь. А без комсомольской характеристики тебе не пройти. Не может быть, чтобы вся комсомольская группа его поддержала. Ну, скажи ему, что его кандидатура будет рассмотрена позже.

Толкунов, вроде бы, остался доволен полученным ответом. Но то, что произошло на комсомольском собрании, застало Сергея врасплох.

После того, как Толкунов сообщил об обсуждаемом вопросе, выступило два–три человека, с которыми у Сергея не было никаких «особых» отношений. Они неожиданно обрушились на Сергея с критикой за «зазнайство», за «высокомерие», за «отрыв от коллектива», наконец, за «систематические пропуски занятий» и прочее. Все это было, конечно, очень неприятно слышать, но, в глубине души Сергей понимал, что, вероятно, в чем–то они правы. Он действительно слишком увлекся комсомольской работой и «Меньшиковский дворец» оторвал его от факультета. Но в последнее время он старался преодолеть этот разрыв, и, очевидно, не успел. Выступили Ковалев и Ботвин, которые пытались по–своему «защищать» Сергея. Пока ничего не предвещало катастрофы. Но вот, поднялся Толкунов.

То, что он говорил, повергло Сергея в шок. Он вроде бы говорил то же самое, что и другие до него, только расставляя более жесткие акценты. И с какой злостью! Как будто обличал «врага народа»! В заключение своего страстного монолога он выкрикнул:

– И вообще, Кольцов – аморальный тип. Он на глазах у всех нас жил с чужой женой и тем самым пытался разбить «счастливую семью», чуть не «оставил сиротой маленького ребенка». Ему не место не только в партии, но и в комсомоле!

Сергей был поражен: Толкунов цитировал письмо матери Галины. Откуда он узнал?!

После выступления комсорга прошло голосование. Большинство группы проголосовало за отказ в рекомендации.

На собрании присутствовал новый секретарь факультетского комбюро пятикурсник Юра Петров, сменивший Валеру Воронина, которого Сергей даже не предупредил о предстоявшем собрании. С Юрой Сергей был хорошо знаком как с другом Воронина, не раз они проводили время вместе за преферансом. Сейчас он сидел молча.

Сергей не пытался оправдываться. У него не было слов. Он был сломлен. Да, очевидно, он был виноват в том, о чем говорили ребята. Но ведь он – не мерзавец, каким его здесь представили. И как те же ребята, с которыми он вместе не один год пил и ел за одним столом в общежитии, которых провожал со стройотрядами, с некоторыми он лазил через забор на пляж в Сплите, – столь легко его предали?!

В общежитие в этот вечер Сергей не вернулся. Он уехал в Гатчину к Воронину. Тот был возмущен, но не очень удивился.

– Я ожидал чего–то подобного, – сказал он. – Ты, действительно, слишком резко и далеко оторвался от «них». Коллектив этого не прощает. Он любит сереньких, средненьких, таких, как все. Но я не думал, что они поступят с тобой так по–свински. Ведь каждый из них в отдельности – нормальные ребята. Но откуда Толкунов узнал о письме? Кому, кроме меня, ты рассказывал о нем?

– Ты знаешь, – медленно произнес Сергей, – я сам всю дорогу в электричке думал об этом. О письме знали только трое: Кольцов, Марк и ты. Никому из вас не нужно было разглашать содержание письма. Да, и тогда бы о нем стало известно раньше…

– Послушай, Сергей, но ведь ты мне рассказывал, что в тот день ты пил с Пушкаревым. Ты, наверняка, ему что–то сказал. Не могли вы всю ночь пить молча! Вспомни!

– Да, ты прав, – согласился, подумав, Сергей. – Я тогда был не в себе и мог ему рассказать. Но Слава не мог меня предать! Ты же знаешь, чем он мне обязан. Мы же друзья!

Валера промолчал. В тот вечер они пили спирт. Но хмель Сергея не брал…

На следующий день состоялось неизбежное объяснение с Бушмакиным. Марк отнесся к случившемуся крайне нервно.

– Черт возьми, – выругался он. – Как это некстати. Накануне перевыборной конференции.

– Марк, ты что, ничем не можешь мне помочь? – удивился Сергей. – Ты же меня знаешь не первый год! Ты можешь поставить вопрос о проведении факультетского комсомольского собрания. В конце концов, именно оно дает рекомендацию как первичная организация. Не мне же ставить этот вопрос! Ведь никто на факультете не знает, чем я здесь занимаюсь. Может быть, действительно, – только любовными шашнями. Ты же можешь выступить на этом собрании. Я уверен, ребята к тебе прислушаются. Они поймут, поддержат.

– Нет, – твердо сказал Марк, – я вмешиваться не буду. Это – твое личное дело. Иди к Кольцову. Расскажи ему все. Он ведь обещал тебе поддержку.

– Ты что! В своем уме? – возмутился Сергей. – Ты испугался за свою репутацию накануне перевыборной конференции, а я должен идти к секретарю парткома, которого я подставил. Как ты себе это представляешь? Я приду и скажу: «Уважаемый Николай Дмитриевич, я распустил язык и оказался в полном дерьме, вытащите меня из него, пожалуйста». Так что ли?!

– Ну, как знаешь, – буркнул Бушмакин.

Сергей понял, что дальнейший разговор бесполезен.

КОНФЕРЕНЦИЯ

Сергей занимался подготовкой к конференции как секретарь по оргработе. Этому предшествовало проведение перевыборных собраний на всех десяти факультетах, которые он «курировал». Главной его задачей был подбор кандидатов на выборные должности, контроль за оформлением отчетов и других документов. И многое другое. Неоднократно на заседаниях Комитета обсуждался вопрос о его новом составе.

Сергей заявил Бушмакину твердо:

– Выдвигать свою кандидатуру на перевыборы не буду. После того, что произошло на факультете, я считаю, что не имею морального права.

Марк не настаивал.

Кринкин, не знавший подробностей произошедшего, был удивлен:

– Сергей, ты не прав. У тебя хорошие перспективы. Ну, сорвалось с приемом в партию, вернемся к этому на следующий год. У тебя же вся работа налажена. Особенно по строительным отрядам. О тебе знают в ЦК. Не надо тебе уходить!

Но Сергей принял решение. С Кольцовым–старшим он больше не встречался. Тот ему не звонил. Бушмакин, наверняка, сообщил ему об итогах комсомольского собрания…

Комсомольская конференция должна была проходить в Актовом зале Академии наук, который любезно предоставили соседи. Сергей занимался переговорами по этому поводу и подготовкой всех необходимых для работы условий. От содоклада он отказался и передал все материалы по студенческим строительным отрядам Бушмакину.

В день открытия стояла прекрасная октябрьская погода. Осень в Ленинграде была любимым временем года для Сергея. Суетное нежаркое лето с постоянными дождями уже ушло, а долгая снежная, но промозглая зима еще не наступила. Природа как бы отдыхала. Город был окрашен в небесно–голубой и оранжево–золотой цвета. Солнце светило щедро, но спокойно. Прохладный ветерок тянул с Невы.

Сергей прошел из общежития по Васильевской стрелке и подошел к парадному подъезду здания Академии в классическом стиле. Он поднялся по лестнице и открыл массивную дверь. Из вестибюля по широкой мраморной лестнице с балюстрадой он прошел мимо площадки с большим мозаичным панно Ломоносова «Полтавская битва» к входу в зал. Осмотрев от двери помещение, украшенное плакатами и флагами, он поднялся на сцену, где его ждал комендант. Сергей еще раз проверил работу микрофонов. В общем, все было в порядке.

Вскоре подошли ребята из мандатной комиссии и стали прибывать делегаты конференции. В зале стоял шум от взаимных громких приветствий и разговоров, через ретрансляторы звучала музыка комсомольских песен. Сергей занял удобное место в задних рядах зала. К нему постоянно подходили знакомые ребята, поговорить было о чем.

После того, как Марк объявил о начале конференции, зазвучала песня неофициального комсомольского гимна: «Не расстанусь с комсомолом. Буду вечно молодым!» Весь зал встал и подхватил слова песни. Сергей почувствовал, как его охватила волна душевного подъема, чувство сопричастности к большому коллективу, мощную энергию которого он сейчас ощущал, как будто попал в сильное магнитное поле…

Доклад Бушмакина, над которым они просидели поздними вечерними часами, был содержателен и четок. Марк не упустил ничего, что было сделано университетским комсомолом за два года. Особое место в докладе было уделено успехам студенческих строительных отрядов. Здесь были названы многие имена, но имя Сергея названо не было.

После доклада Сергей сделал краткое сообщение мандатной комиссии, которое было утверждено. Конференция шла по задуманному сценарию…

В конце дня должны были состояться выборы нового состава Комитета. После того, как ведущий конференцию секретарь горкома Кринкин огласил со сцены список кандидатов, из зала раздались удивленные голоса:

– А Кольцов?

– Почему в списке нет Кольцова?

Многие стали оглядываться на задние ряды, где сидел Сергей. Некоторые встали со своих мест, готовые выйти на сцену.

Кринкин стоял за трибуной, молча глядя на Сергея через зал. Бушмакин за столом президиума опустил голову и перебирал какие–то лежавшие перед ним бумаги.

Сергей испытывал странное внутреннее напряжение. Как будто кто–то закрутил у него внутри пружину до отказа и она вот–вот может лопнуть. Он понимал, что, если он сейчас промолчит, то его фамилия будет включена в список кандидатов и при тайном голосовании он пройдет в новый состав Комитета. В то же время он чувствовал, что наступил решающий момент в его жизни. Либо он остается на комсомольской работе, либо навсегда покидает ее. Он должен принять решение…

Сергей резко встал и быстро направился к сцене. Весь зал, как ему казалось, провожал его глазами. Он подошел к трибуне, которую уступил ему Кринкин, отошедший на два шага. Он посмотрел в сторону стола президиума на Кольцова–старшего. Взгляд секретаря парткома был ему понятен: «Поздно, Сергей! Принял решение – держись!»

И Сергей, преодолев волнение, начал говорить.

Он поблагодарил всех за совместную двухлетнюю работу, назвав имена многих из присутствовавших в зале. Вдруг увидел в первых рядах зала напряженные глаза Пушкарева и какая–то догадка мелькнула у него в голове. Затем он объяснил, что он сам попросил не включать свою фамилию в список для голосования, так как решил временно прервать комсомольскую работу. За это время у него возникли серьезные проблемы с учебой и, кроме того, он хочет попробовать себя в научно–исследовательской работе.

Сергей чувствовал, что его слова звучат для этой аудитории неубедительно. Тогда он произнес:

– Я прошу всех тех, кто по–прежнему относится ко мне с уважением, понять меня и не настаивать на включении моей фамилии в список кандидатов.

Со сцены он сошел при полном молчании зала. На этот раз ребята его поняли. Он прошел по проходу между креслами и вышел из зала. Его трясло. Бегом спустившись по лестнице, он выскочил на улицу. Здесь он, перейдя улицу, подошел к парапету набережной и закурил. По–прежнему ярко светило солнце. Над Невой, сопровождая катера, летали чайки. Сергей посмотрел на Адмиралтейство напротив. Он подумал о том, как в ночь на 8 марта после бала они с Галиной, Валерой и Риммой остановились здесь у сфинксов, и какое у них было прекрасное настроение! Как они тогда верили в себя!

Сейчас он был один и ему было очень плохо…

Неожиданно Сергей вспомнил, что у него сегодня день рождения!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю