Текст книги "Дочь лесника (СИ)"

Автор книги: Михаил Казьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

– За пивом не послать? – Алинка спрашивала вроде бы и участливо, но ехидство из нее прямо-таки сочилось. Беззлобное, впрочем. У меня вообще давно уже сложилось впечатление, что злиться она на самом деле не умеет.

– Издеваешься? – только и сказал я. Впрочем, тут же добавил: – Лучше чайку, да покрепче...

С чего вдруг мое состояние попало под определение 'после вчерашнего'? А с того, что вчера мы всей своей компанией отметили год, как Алинке пришло в голову сделать селфи на мосточке, неизвестно откуда взявшемся в подмосковном лесу. Да-а-а... Уже год. Время-то как летит! И все почему-то в одну сторону. Но, что там ни говори, это дата, не отметить которую было бы с нашей стороны свинством. Вот и отметили.

Нет, не надо думать, что мы назюзюкались до какого-то там непотребного состояния. Алинка вообще обошлась за весь день парой бокалов вина, ей, правда, и того хватило. После первого она разревелась, переживая за оставшуюся дома маму, но второй вернул ее к более жизнерадостному состоянию. Серега тоже выпил не особо много – то ли из солидарности с женой, то ли из-за того, что супруга держала его алкогольные упражнения под строгим контролем. А может, он просто по жизни малопьющий... Николай, отдавая должное водке 'Добрый Брюэр', опять же не усердствовал, потому как вчера была, выражаясь по-нашему, суббота (местное наименование 'девятник' мы, понятное дело, между собой не использовали), а на воскресенье ('десятник'), на сегодня, то есть, у него намечался визит к одной моложавой вдовушке. И когда только успел ее подцепить да увлечь, с его-то занятостью?!

В итоге само собой получилось, что больше всех выпил я. И снова не сказать, чтобы прямо очень уж много, но даже после положенных утренних водных процедур вид у меня был несколько бэушный. Вот Алинка и подпустила шпильку, язва мелкая.

К счастью, последствия вчерашнего возлияния больше сказались на моем внешнем виде, нежели на общем состоянии организма, и потому после двух чашек крепкого чая я уже вполне реанимировался, а после третьей стал активно соображать, чем бы занять сегодняшний день с учетом того, что большую его часть провести придется в гордом одиночестве. Ну, или не очень гордом, а может, и совсем не гордом, но кто ж заметит-то, раз оно одиночество? Причиной моего уединения стали запланированный Демидовыми поход по магазинам да мое нежелание в нем участвовать.

Никаких путных мыслей по поводу того, чем себя занять, в голову не приходило, и мало-помалу я углубился в размышления относительно всего того, что произошло и происходило за этот год, особенно за его последние семь месяцев, проведенных нашей компанией в столичном комфорте. Выводы из этих размышлений, выглядели... ну, скажем так, неоднозначно.

В плюсы стоило записать тот непреложный факт, что вжились мы в здешнюю действительность, в общем-то, успешно. Николай буквально декаду назад защитил в Императорском Высшем Политехническом училище диплом инженера. Алина сняла у госпожи Коррис небольшую квартирку в нашем же доме, где открыла собственное ателье. У нее уже трудились две молоденьких работницы и дел им всем хватало. По своим каналам клиентуру организовал Петров, и благодаря ему Алинка с девчонками обшивали весьма непростых дамочек. Дело шло в гору – уж больно много пересудов вызвало в столичном свете пошитое до тех пор никому не известной Линни Демитт платье, в котором блистала на весеннем балу у принца-мэра звезда столичного бомонда баронесса Ланкругг. В 'Столичном вестнике' это платье, на здешний взгляд весьма экстравагантное, вызвало целую полемику, и в алинкино ателье потянулись самые смелые и не самые бедные заказчицы. Алинка, не будь дурой, подняла цены и в ближайшие дни собиралась нанять еще как минимум одну работницу. Серега, с моей, разумеется, помощью, сочинял самоучитель по силовой гимнастике, а Имперское атлетическое общество регулярно присылало к нему на обучение своих активистов со всей Империи.

А я писал. Много писал. Причем большая часть этой писанины, щедро, кстати сказать, оплачиваемой Павлом Андреевичем (ну, понятно, не им самим, но деньги я получал от него), так или иначе преследовала цель создать в читающем обществе нужное властям отношение к императорскому указу 'О плате работникам'. Названным указом его величество установил что-то вроде тарифной сетки для наемных работников с указанием минимально допустимого размера оплаты труда в каждом из ее разделов.

Кто, как и сколько времени препятствовал самой подготовке указа к подписанию, Петров рассказывал так увлекательно и красочно, что, честное слово, хоть пиши производственный роман о нелегких трудовых буднях придворных группировок, столпов имперского предпринимательства и попаданческой закулисы. Причем главным во всем этом было то, что тихое и ползучее сопротивление уже почти три года как обнародованному и два года официально действующему указу продолжалось до сих пор.

И теперь мне приходилось всячески расписывать, как рост зарплат стимулирует внутренний рынок, какие плюшки и вкусняшки уже получают и еще получат наши многоуважаемые деловые люди, и почему временно просевший из-за неизбежного подорожания готовой продукции экспорт не может и не должен иметь в создавшихся условиях определяющего значения. Это, сами понимаете, даже не для самих предпринимателей, это для образованной публики вообще. Публике попроще стоило периодически напоминать об указе как о наглядном и жизненном примере отеческой заботы его величества о народе. К хорошему, как известно, люди привыкают быстро и потому склонны столь же быстро забывать, кто им эти блага обеспечил. Что интересно, Петров сразу сказал, что и речи не может быть не то что даже об упоминаниях каких-либо противоречий между работниками и предпринимателями, но и просто о том, что такие противоречия возможны. Нету таких противоречий, а если, как это пели в советское время, 'кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет', в смысле, не горит желанием платить своим работникам согласно установленным императором расценкам, то происходит это исключительно в силу досадных ошибок, исправимых промахов или просто неполного понимания со стороны некоторых предпринимателей, во всех остальных отношениях людей, несомненно, честных и достойных. В тех редких случаях, когда к особо злостным саботажникам указа применялись вполне законные санкции, следовало делать мягкие, но понятные намеки на ту или иную степень нелояльности провинившихся работодателей Империи вообще и обожаемому монарху в особенности. Ясное дело, раздача таких черных меток была мерой крайней, но действенной.

Ну и про положительные примеры забывать не стоило. Поэтому приходилось мне время от времени выдавать материалы о том, как замечательно идут дела на тех предприятиях, где положения императорского указа неукоснительно соблюдаются. И не надо думать, что я ограничивался уже известным в столице ателье госпожи Демитт или казенным Новым механическим заводом, где необходимые пояснения давал инженер Скантс. Нет, и это тоже, Алинке уж лишняя реклама явно не повредит, но большую часть позитивной фактуры я добывал в иных местах, по наводке все того же Кройхта-Петрова.

Все эти несомненные достижения позволили нам регулярно вносить платежи в погашение имперской ссуды, и месяца через два мы должны были рассчитаться с ней полностью, что тоже прибавляло оптимизма в картину нашей жизни.

Но, кроме большей части выраженных в письменном виде результатов моего умственного труда, имелась еще и часть меньшая, но, на мой взгляд, едва ли не большая по значению как для, не побоюсь замахнуться на такой масштаб, всей Империи, так и для меня лично и всей нашей компании. Кройхт так и не познакомил меня с какой-либо статистикой по попаданцам, но кое о чем проговорился, а что-то я сообразил и сам, поэтому факт почти что полного отсутствия среди названных перемещенных лиц нормальных гуманитариев от моего взгляда не укрылся. Вот я и вышел к Павлу Андреевичу с предложением восполнить вызванные этим обстоятельством пробелы в интеллектуальном капитале 'золотых орлов'. Капитал этот, кстати, имел вполне материальное выражение в виде сравнительно небольшой, но обалдеть какой интересной библиотеки в особняке на улице Белых Ворот. Так вот, немало места в названном книгохранилище отводилось изложению знаний, принесенных попаданцами. По большей части знаний естественно-научных, технических, военных. А я взял на себя труд дополнить эту кладезь премудрости знаниями гуманитарными и прежде всего историей земных политических учений. Нет, ясное дело, составить аналог того учебника, по которому я когда-то учился, мне было бы не под силу. Такой объем фамилий и дат я при всем желании не запомнил бы. Но вот составить перечень этих самых учений, да дать по каждому краткое изложение сути, причины возникновения, методы и результаты реализации – это мне по силам. Ну да, все будет подано в моем личном понимании, но уж извините, что имеем, то и используем.

Спросите, зачем мне это? Вот тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но здешняя жизнь слишком уж напоминает то, что лягушатники называли 'бель эпок', прекрасной, сиречь, эпохой. Конец девятнадцатого да начало двадцатого века, если точно. Все помнят, чем та эпоха закончилась? Правильно, Первой Мировой войной и мутной волной прокатившихся по Европе революций. Кровью и дерьмом, короче. А лично застать местное издание февраля и октября одна тысяча девятьсот семнадцатого года мне никуда не уперлось. Нет уж, на фиг! Революция, она, конечно, не конец света, жизнь и после революций продолжается. Особенно когда термидорианцы порубят головы якобинцам, товарищ Сталин перестреляет самых оголтелых упырей из 'ленинской гвардии', а эсэсовцы устроят 'ночь длинных ножей' чрезмерно революционно настроенным штурмовикам. Вот только даже после таких полезных мероприятий жизнь продолжается далеко не для всех. Не помню, чтобы ремовские штурмовики успели натворить чего-то очень р-р-революционного, но уж якобинцы и большевики-ленинцы кровушки пролили ого-го сколько. А у меня, как у активного сотрудника мозгового центра при императоре (ну ладно-ладно, будущего активного сотрудника), возможностей попасть под разгул революционного террора будет уж точно больше, чем у простого имперского подданного. Не хотелось бы, честно говоря. Совсем не хотелось бы.

Поэтому меры против названных бедствий следует принимать заранее. Вот и дадим местным властям справочный материал, где можно будет узнать и о ядах, и о противоядиях. Опять же попаданцы, пусть почти поголовно технари, приносят с собой и свои политические взгляды. Вот тот же Петров – нормальный такой государственник с уклоном в социализм. Ничего страшного, но внимание имперцев стоит привлечь не только к плюсам такого идейного багажа, но и к минусам. То, что его величество позаботился о рабочих, это, конечно, хорошо и правильно, а для меня еще и полезно, однако же...

Однако же для чего это затеяно? Ну, тут ответ очевиден. Две взаимосвязанных цели – нанести превентивный удар по революционным вирусам и обеспечить зависимость развития экономики от конечного потребителя. У нас-то на Земле технический прогресс где-то с двадцатых и до восьмидесятых годов девятнадцатого века вовсе не был на такого потребителя ориентирован, за исключением полученной практически каждым человеком возможности передвигаться на паровых кораблях и по железным дорогам. А вот львиная доля оплаты новой технической продукции шла вовсе не из кармана рядового гражданина, а за счет таких же предпринимателей, закупавших новинки прогресса ради того, чтобы выпускать уже свои собственные новинки или привычные потребительские товары по новым технологиям. На среднего гражданина-потребителя промышленность начала ориентироваться где-то с тысяча восемьсот восьмидесятых годков, не раньше, да и то, долго еще к нему приспосабливалась. В результате платили рабочим мало, жили они хреново, а деваться им было некуда.

Здесь же получалось, что некоторый рост благосостояния тех самых рабочих не только отвлечет их от желания послушать революционных агитаторов, ежели таковые заведутся, но и стимулирует покупки на внутреннем рынке, а вместе с тем и общий рост производства потребительских товаров. Хорошо это? Да кто ж спорит, хорошо! Но в перспективе просматривается и нехилый такой негатив. Ну хотя бы зарождение того самого общества, мать его, потребления со всей его либерасней и педерасней. Это ж только сами либерасты вешают всем лапшу на уши, что сначала, мол, свобода в их извращенном понимании, а потом благосостояние. Мы-то знаем, что на самом деле наоборот! Сначала несколько поколений усердно работают, а уж потом их потомки начинают беситься с жиру, изобретая всяческие способы самовыражевывания, как можно больше удаленные от нормальных. Оно, конечно, во всяких европах и парламенты имелись, и выборы, вот только с нынешней, не за столом будь сказано, демократией ничего общего там не было. Ни тебе избирательных прав для неимущих, ни политкорректности с толерантностью... Ладно, ругаться неприличными словами прекращаю, но опасность такую обозначить надо.

Хорошо хоть, никак на Эрассе не просматривалась вероятность такого удара по нормальной жизни, каким на Земле была Первая Мировая война. Тут-то до конца дележа мира еще как до Луны пешком, так что воевать за его передел смысла нет от слова 'вообще'. Хотя при желании, да сдуру если, можно затеять большую войну и по массе других поводов, а вот со знанием местных реалий в это области у меня пока что дело обстояло не лучшим образом. Значит, надо находить время еще и для этого...

А вот когда я со всем этим закончу... Тогда я подброшу Кройхту, а скорее всего, уже и не ему самому, а на куда более высокий уровень мыль о том, что надо дать Империи идею. Нет, не идею, а Идею! И не просто дать, а внедрять ее в массы с помощью того, что доктор Геббельс в приступе профессионального энтузиазма обозвал созидательным искусством политической пропаганды.

Только не надо морщиться, а? Я названного доктора вспомнил вовсе не из-за идей, им пропагандировавшихся, а исключительно из-за профессионализма, с которым он это делал. Кстати, еще почему именно этот, не к ночи будь помянут, деятель пришел мне на память, так это потому, что работал он в дотелевизионную эпоху. Если я правильно понимал нынешнее состояние технического прогресса в Империи, то до радиовещания и кинематографа тут совсем чуть-чуть осталось, так что как раз условия сходные. Вот и можно будет попользоваться отработанными приемами. И, кстати, применить эти приемы в том числе и против того, что хромой доктор пропагандировал с таким искусством. Дикие крайности надо отсекать все, и нацизм в том числе. А то найдутся, мать их, местные хорсты вессели... Да пошли бы они по тому же адресу, что и красные!

Тут главное – не давать Империи и людям, ее населяющим, расслабляться во всех смыслах. У Империи должен быть смысл жизни, который мы сделаем и смыслом жизни каждого, кто в ней живет. Ну, каждого, не каждого, может, и не большинства даже, а тех, кто принимает решения и кто хочет войти в их число. А вот у меня лично смысл жизни уже есть – завоевать свое место у истоков такого эпохального проекта!

Довольный собой, я откинулся на спинку кресла. Что ж, правильно составленный план работы – уже немало. Ну, насчет плана я, конечно, прихвастнул, не план это, и даже не основные его положения, скорее уж план плана, если можно так выразиться, но уже что-то. Короче, право взять с полки пирожок я себе заработал.

Хм, а насчет пирожка – это идея... Выбравшись через черный ход в коридор, я едва успел оглядеться, как искомый мною объект обнаружил меня сам и резво направился в мою сторону. Госпожа Коррис пристроила несколько детей горничных и кухарок на должности мальчиков и девочек на побегушках – они дежурили в коридорах на случай, если кому из жильцов срочно понадобится купить какую-то мелочь или передать поручение прислуге. Благо, учеба в начальных школах здесь проходила через день, так что пока одна смена детей учится, другая дежурит. Зарплаты дети не получали, по умолчанию забирая себе сдачу с денег, которые жильцы выдавали им на оплату покупок. Мы, например, давали пару локси и за то, чтобы позвать прислугу.

– Террик, – имя этого мальчишки я помнил, – вот тебе полуфриск, сбегай за печеньем и пирожками с повидлом.

– Сделаю в лучшем виде, господин Миллер! – обрадовался паренек.

Ну да, поводов для радости у него сейчас появилось аж два сразу. Во-первых, я избавил его от скучного ожидания. А, во-вторых, что было куда важнее, обозначив желание получить печеньки с пирожками к окончанию обеда, я дал мальчику возможность сбегать не в ближайшую кондитерскую, а в ту, которая за два квартала дальше, и где цены чуть-чуть пониже. Соответственно и сдачи у Террика останется на несколько локси побольше.

Глава 18

В Императорское общество Золотого Орла меня приняли. А как было не принять, если рекомендацию в общество дал мне его канцлер и он же принимал мой экзамен – пиар императорского указа 'О плате работникам'? Канцлером, кстати, в обществе именовалась должность, совмещающая исполнение обязанностей коменданта штаб-квартиры организации, заведование ее библиотекой, архивом и текущим документооборотом, а также оперативное распоряжение общественной кассой, прием и увольнение вольнонаемных работников. С таким набором прав и обязанностей вполне можно скромно именоваться канцлером, а не каким-нибудь президентом и даже председателем. Именно канцлер фактически и руководил обществом. Как вы поняли, это я обрисовал то, чем занимался государственный лейтенант-советник Локас Кройхт, он же Павел Андреевич Петров.

На церемонию оглашения результатов рассмотрения моей деятельности и приема меня пригласили самым что ни на есть официальным образом, аж прислав бумагу с курьером. Я ради такого случая даже озаботился пошивом нового костюма – именно пошивом у портного, а не покупкой готового. Впрочем, забот особых тут не было, потому как процессом руководила Алинка. Свободно ориентируясь в местной моде, госпожа Демитт нашла портного, как раз-таки признанного специалиста по одеванию солидных и самодостаточных господ моего возраста, знающих себе цену и не озабоченных попытками выставить свой успех напоказ. Вышло и правда в лучшем виде – вроде и скромно, и без претензий, зато те, кто соображает, сразу увидят и материал высшего качества, и работу высочайшего класса. Подбором к костюму обуви, шляпы, сорочки, галстука и трости командовала та же госпожа, поэтому результат получился просто великолепным. Честно говоря, денег на все это было малость жалко, как-то я не привык к такому, всю жизнь ориентируясь в одежде прежде всего на удобство, но Алинка оказалась права. В обычном костюме я бы предстал перед 'золотыми орлами' в качестве бедного родственника, чего, сами понимаете, никак не хотелось бы. Встречают, как известно, по одежке, а на встречу эту надежд и планов у меня более чем хватало.

Впрочем, не только меня встречали по одежке, но и мне на собрании Императорского общества Золотого Орла сразу же бросились в глаза одеяния собравшихся господ. Костюмов вроде моего там хватало, и, кажется, даже сшитых у того же портного, если я ничего не путал, но в основном зал на втором этаже особняка по улице Белых Ворот пестрел золотым и серебряным шитьем на мундирах самых разнообразных расцветок. Смотрелось высокое собрание... Внушительно смотрелось, прямо скажу. Внушительно, торжественно и величественно. Представлял меня обществу, как и ожидалось, его канцлер. Облаченный в голубой мундир такого же фасона, как и у присутствовавшего здесь старого знакомого – капитана-советника Стеннерта, но с куда большим количеством серебряного шитья, да еще и с парой орденов, Кройхт уже ничем не напоминал позднесоветского аппаратчика Петрова, нет, мою персону рекомендовал к принятию в общество настоящий имперский сановник генеральского калибра. Кстати, как я выяснил, звание Кройхта и правда соответствовало армейскому бригадному генералу.

Затем Кройхт вывел меня из зала – процедуру голосования соискателю наблюдать не полагалось, и мне пришлось ожидать решения в маленькой комнатке, где компанию мне составляли двое одинаково одетых молчаливых молодых людей, должно быть, какие-то клерки или как там называются сотрудники общества, не являющиеся его членами. То ли они меня охраняли, то ли стерегли, чтобы не сбежал, но вид держали важный.

Ждал я недолго. Дверь открылась, Кройхт сделал приглашающий жест, я, стараясь ступать с достоинством и уверенностью, прошел до середины зала, где меня, опираясь на шпагу, поджидал двухметрового роста седобородый великан, совершенно не кажущийся стариком, настолько он был прям, крепок и монументален. За его спиной полукольцом стояли остальные члены общества, охватывая меня с флангов, Кройхт занял место за мной – слева и чуть позади.

И чего, спрашивается, Петров возмущался по поводу сравнения с масонами? Тут, ясное дело, не было завязанных глаз, уколов шпагой и прочих спецэффектов, но ритуал вопросов и ответов я с тем же Петровым мне разучивал заранее. Традиции, знаете ли. Но я, пожалуй, пропущу эти высокопарные формулировки, придуманные явно на заре существования почтенного общества. Скажу лишь, что особой торжественностью не проникся. А вот подержать в руках членский знак прежде чем под надзором все того же Кройхта приколоть его себе на грудь, было, что и говорить, приятно. Тяжеленький такой, с хорошо выделанным рельефом, булавка, опять же, бронебойная – хоть на шинель цепляй. Вещь! И красивый – серебряный венок из листьев дуба и, кажется, липы, с наложенным поверх него золотым орлом с раскинутыми в стороны крыльями, наподобие того, как изображался сей гордый птиц у древних римлян. Да, кстати, серебряный и золотой – это не просто названия цветов, это металлы, из которых знак сделан. Неплохо, да? Вот и я о том же!

Знакомство с остальными членами общества стало больше дежурным ритуалом, все-таки с ходу запомнить имена почти трех десятков человек – задача для меня непосильная. Кого-то, конечно, запомнил, и из местных, и из попаданцев, главным образом, обладателей совсем уж нестандартной и выделяющейся внешности. Еще некоторых, как, например, того самого гиганта с седой бородой, барона Ланкругга, представлявшего в обществе особу его величества, запомнил из-за толковых вопросов, заданных мне ими по содержанию моей писанины. Барон, кстати, оказался еще и супругом той самой баронессы Ланкругг, платье которой сделало ателье госпожи Демитт известным в столице заведением.

Тут же, благо все необходимые для заполнения бланки принес с собой капитан-советник Стеннерт, я подал прошение о принятии в имперское подданство и получил заранее заготовленную бумагу об удовлетворении моего прошения, в которой Стеннерт прямо при мне проставил сегодняшнюю дату, а барон Ланкругг привел меня к присяге на верность императору. Вскоре мероприятие плавно перешло в весьма, я бы сказал, скромный банкет и как-то само по себе прекратилось ввиду постепенного ухода присутствующих. Так что никакого особенного торжества не получилось, чем, в общем, я был даже доволен. И в меру торжественно, и вроде бы, так сказать, в рабочем порядке.

А так ничего для меня не изменилось. Сидел дома и писал, писал, писал. Все так же пиарил тот самый указ его величества, иногда отвлекаясь на сочинение обстоятельной докладной записки 'О первоочередных и перспективных мерах по формированию в Империи и иностранных государствах общественного мнения, благожелательного к действиям имперских властей и общему положению в государстве'. Да понимаю я, что название не шедевр, но что делать – законы бюрократического жанра... Ну и истории имевших место в моем мире политических учений тоже уделял часть своего времени. Еще двумя занятиями, время от времени отрывавшими меня от основной работы, стали уроки хороших манер у некого господина Лотта и уроки верховой езды в манеже столичной конной полиции, каковые давал мне вахмистр Дрейатт. И если в кавалеристы-любители я подался исключительно потому, что мои доходы и продолжавшееся улучшаться здоровье позволили мне вспомнить о детской мечте научиться ездить на коне, то изучать светские манеры побудила меня производственная необходимость. Общаться мне приходилось в самых разных кругах, и я быстро понял, что без этого тут никак. Но, черт бы их всех побрал, как же все это трудно!

Кого титуловать каким-нибудь сиятельством, кого и когда достаточно назвать графом или бароном, где и с кем здороваться первым и в каких случаях ждать, пока поприветствуют тебя самого и все такое прочее... Смеетесь? Да вы просто не пробовали! Вообще пустой разговор, пока сами не прочувствуете, не поймете. Нет, учусь, и по ходу дела, и уроки более чем помогли, но постоянно держать все это в голове проблемно, а на автомате, как у местных, не получается. Причем не уверен я, что пока не получается. Все-таки если я полвека прожил, подчиняясь совершенно иным правилам общения, это, скорее всего, уже навсегда.

Но это я так, в порядке приличествующего мне по паспортному возрасту дежурного ворчания. На самом-то деле надо. Без таких манер нечего и надеяться на продуктивное общение с благородными дворянами. Не примут-с. И разговаривать если и будут с тобой, то не иначе как через губу, да-с.

При чем тут, спросите, дворяне, если речь идет о промышленных рабочих и предпринимателях? А при том, что обилие именно предпринимателей, причем не купцов или финансистов, а как раз производителей, среди имперского дворянства меня с непривычки поначалу даже поразило и ошарашило. Я-то по нашей истории привык к тому, что буржуи – отдельно, дворяне – отдельно. Ларчик, однако, открывался просто. Дело в том, что дворяне, состоящие на государственной службе или пребывающие в отставке, отдав такой службе не менее двадцати одного года, не платили никаких налогов и сборов со своих личных доходов, а налоги с имущества принадлежавших им предприятий платили в течение ограниченного срока, после которого предприятие получало статус родового дворянского владения, налогом на имущество не облагаемого. Ясное дело, при подобном раскладе содержать фабрику, с имущества которой уже во втором поколении владельцев налоги не уплачивались, куда как выгоднее, чем торговый дом или банк, где имущества меньше, а налогооблагаемых денежных оборотов намного больше. А дальше начиналось уже самое интересное. Во-первых, практически все эти предприятия фактически принадлежали благородным господам лишь частично. Брак с дочкой богатого купца или заводчика, в благородном сословии не состоящего, правильно составленный брачный договор – и львиная доля прибылей с фабрики уходила в карман тестя ее формального владельца. Во-вторых, существовали вполне законные способы сокращения срока, по истечении коего фабрики с заводами становились родовым владением. Скажем, достиг совершеннолетия сынок дворянина и купеческой дочки – и предприятие официально передано ему как наследнику, а на самом деле управлять бизнесом продолжает старшее поколение. Ну и, в-третьих, государство на все эти ухищрения глаза закрывало. То ли доходов от казенных заводов, фабрик, верфей, а также, что особенно интересно, банков хватало, то ли Империя молчаливо поощряла привязку интересов предпринимателей к интересам дворян, верность которых короне не вызывала сомнений по определению.

Что же касается дворян крупнокалиберных, то есть имперской аристократии, то эти блистательные господа фабричным производством интересовались не особенно, отдавая предпочтение крупнотоварному сельскому хозяйству, а то и просто банальной сдаче земли в аренду. Что, в общем, и понятно – чем же еще заниматься крупным землевладельцам? Кроме того, имперские аристократы из поколения в поколение снабжали Империю не только высококвалифицированными прожигателями жизни, но и генералами, министрами и меценатами. Причем, на мой взгляд, больше всего толку было от аристократов – генералов и меценатов. Почему? С генералами понятно – военную службу отпрыски титулованной знати начинали на общих основаниях кадетами и юнкерами, и особых поблажек при продвижении по карьерной лестнице не имели (особенно если не в гвардии), зато, если уж шли по военной части, то служили старательно, дабы не нанести урона чести своих громких фамилий. Меценатами имперские князья-графья да всякие герцоги и примкнувшие к ним бароны были не только щедрыми, но и разборчивыми из-за воспитывавшегося с детства художественного вкуса. Вот министры из аристократов получались, на мой взгляд, похуже, поскольку служить по гражданской части хоть и были обязаны тоже с самых низких чинов, но чем ниже эти чины были, тем меньше титулованные господа в них задерживались. Во всяком случае, именно такое сложилось у меня впечатление, когда я ради интереса сравнил биографии нескольких прославленных имперских генералов с некоторыми из оставивших свой след в истории министров.

Однако в семье, как говорится, не без урода, и среди имперской знати попадались и фабриканты. Вот буквально на днях я, в качестве достойного примера правильного отношения предпринимателей к указу императора, подал в 'Коммерческий вестник' интервью, взятое мной у графа Хоррида, заводы которого занимали в Империи ведущее место по выпуску всяческой электротехники. С меня, пока я интервьюировал его сиятельство, и так семь потов сошло, а без уроков у господина Лотта я бы к графу и близко подойти бы не смог.

Но все же аграрная ориентация среди аристократов преобладала, что, в общем, тоже было мне интересно. Во-первых, наемные работники принадлежащих аристократам латифундий попадали под действие того самого императорского указа, вокруг которого я создавал соответствующее информационное поле. Во-вторых, положение крестьян упускать из сферы внимания также не следовало. В истории нашего мира, насколько я помнил, что в России, что в Европе сельским жителям создавали всяческие трудности и сложности, чтобы как можно большее их число пополнило ряды фабричных рабочих, в которых остро нуждается промышленность, а оставшимся пришлось бы пахать и сеять интенсивнее в стремлении прокормить страну. Или наниматься батраками к крупным землевладельцам, ориентированным на товарное сельское хозяйство, а не на собственный прокорм, как беднейшим крестьянам.

Про то, что уровень жизни у тех же полевых бааров не шибко высок, мне, помню, рассказывал Николай после того как они с Корнатом проехались в ближайшую деревню за дополнительными продуктами, надобность в которых проявилась на лесном хуторе вместе с нашей компанией. Хотя откровенной нищеты товарищ там тоже не заметил. Сам я видал здешних крестьян только на ярмарке да на станциях по пути из Коммихафка в Вельгунден, и ни особой зажиточности, ни какой-то предельной бедности тоже не обнаружил. Правда, если поразмыслить, у поезда ни крепких хозяев, ни бедноты и быть не могло – первым доходы от продажи снеди немногочисленным пассажирам третьего класса не сильно-то и нужны, а вторым попросту нечего продать.