Текст книги "Прозрение"

Автор книги: Михаил Бурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

О трудностях ведения боевых действий в условиях города говорил и член Военного совета армии генерал-лейтенант К. А. Гуров, политработник еще со времен гражданской войны, получивший свой первый орден Красного Знамени за разгром банды Унгерна.

– Командующий интересуется причиной внезапного появления представителя Главного политического управления, – сказал он.

Выяснилось, что в армии не особенно поддерживали предложение об отправке пленных в котел. Впрочем, точка зрения менялась: Военный совет уже принял решение широко оповестить вражеских солдат об обращении к ним А. И. Еременко и К. К. Рокоссовского.

Член Военного совета предложил провести семинар дивизионных пропагандистов:

– Их давно не собирали, а сейчас и повод есть. К тому же они неподалеку...

Я, разумеется, не возражал. Вскоре в землянке появились восемь молодых, крепких, опаленных порохом и дымом офицеров. Первым выступил старший лейтенант Циткин, инструктор политотдела 13-й гвардейской дивизии. На его груди два боевых ордена. Он отлично владел "личным оружием" окопной громкоговорящей установкой, создал при политотделе и в частях актив агитаторов – рупористов, дикторов, распространителей листовок. Перед боем проводил беседы с бойцами штурмовых отрядов, рассказывал им, что дает работа с рупором и листовкой. Последнее меня особенно заинтересовало, и я, не удержавшись, невольно перебивал его:

– В чем же конкретно выражается ваша агитация?

– Разъясняем, что единственный выход из котла – это сдаться в плен. Райской жизни не обещаем, но безопасность гарантируем полную, а также еду, лечение, работу, пока война идет, а после нашей победы – и встречу с семьей. Напоминаем о льготах для тех, кто переходит добровольно, – прежде всего, конечно, первоочередное возвращение на родину, для чего имеются специальные удостоверения. Если наши штурмовые группы проникают в опорные пункты, многие немцы тут же поднимают руки. И почти у всех – листовки.

Циткин с похвалой отозвался об окопной громкоговорящей установке:

– ОГУ помогает нам держать "живую связь" с противником.

Политрук Лобанов, инструктор политотдела 284-й стрелковой дивизии, начал с того, что пожаловался на отсутствие у него ОГУ! получить ее "самая большая мечта на сегодняшний день". Главным своим делом, пока нет "кричалки" (так любовно прозвали в армии МГУ и ОГУ), он считал своевременную доставку в расположение противника листовок, которые либо присылает политотдел армии, либо он сам печатает на шапирографе. В каждом взводе у него есть "персональные" распространители, всего же по дивизии их "более сотни". В атаку они всегда идут с запасом не только боевых, но и "бумажных" патронов. Распространители листовок открыли личный счет – кто и сколько доставил листовок противнику, иногда "прямо к входу в опорный пункт". За полтора последних месяца они распространили десятки тысяч листовок. Пятеро активистов удостоены медали "За боевые заслуги": с листовками, распространенными этими активистами, пришли пленные...

– Политрук Лобанов также представлен к правительственной награде, заметил генерал Васильев.

Слово предоставлено старшему лейтенанту Никитину, работнику политотдела 95-й стрелковой дивизии. Никитин в дивизии новичок (его предшественник мужественно погиб, не выпустив рупора из рук). Он рассказал о "вчерашнем случае". Дело было так. Сразу же после атаки штурмового отряда пропагандист провел агитпередачу, обращенную к солдатам опорного пункта 305-й немецкой пехотной дивизии. Атака и агитпередача были успешными. 9 солдат с белым флагом поднялись на вершину высотки. К ним навстречу пошел наш лейтенант. Но в это время гитлеровцы открыли по солдатам пулеметный огонь, убили четверых. Остальные разбежались. Лейтенант привел только одного. Немецкого солдата била нервная дрожь. Лязгая зубами, он пробормотал: "Стрелять могли только офицеры, герр командёр..."

Затем выступили старший лейтенант Ямпольский (92-я стрелковая дивизия), старший политрук Миллер (45-я стрелковая дивизия) и другие пропагандисты.

Складывалась общая картина боевой агитации, которая строилась применительно к условиям уличных боев. Сочетание ее с боевыми действиями штурмовых групп и отрядов приносило определенные результаты, пусть, на первый взгляд, и не очень ощутимые, но ведь и вод$ камень точит... И если все еще не было массовой сдачи в плен, то потому только, что немцы не потеряли надежды на деблокирование. С десяток раз кряду фельдмаршал Манштейн ежедневно радировал окруженным: "Держаться! Мы идем на спасение!" Его призывы транслировались повсюду, где были радиоприемники, и едва ли не каждый немецкий солдат знал, что из района Котельникова и Тормосина движется к нему на спасение до 30 дивизий специально созданной Гитлером группы армий "Дон" под командованием Манштейна.

Тем настоятельнее требовалось подрывать эту надежду на спасение, подкреплять пропаганду армейских и дивизионных политорганов деморализацией немецких солдат изнутри, а это мог сделать только "свой" – пленный или перебежчик, отпущенный с его добровольного согласия в свою часть. Военный совет, одобрив агитационную работу политотделов дивизий, санкционировал также ас-пользование пленных и перебежчиков для распропагандирования тех немецких солдат, которые еще колебались. Политработникам было обещано несколько О ГУ (две они получили буквально через пару дней).

Перед тем как покинуть КП армии, я вместе с генералом К. А. Гуровым побывал у командарма. Окруженный штабными офицерами, склонившимися над каргами-, генерал В. И. Чуйков был занят планом боевой операции. Вскинув голову на скрип отворяемой двери, он бросил вопросительный взгляд и, когда Гуров представил меня, полусердито промолвил:

– Слышал, слышал, что вы у нас гостите... Садитесь. – И командарм жестом пригласил к столу.

Мое сообщение В. И. Чуйков выслушал внимательно, не перебивая. Был он немногословен. В заключение сказал, как мне показалось, утомленно, видимо, говорил об этом не впервые:

– Действительно, заманчиво не просто уничтожить окруженного врага, а пленить его. Но эта задача, как я думаю, куда труднее первой. Следовательно, надо решать обе вместе. И мы это делаем, но, увы, – тут он поморщился, словно бы надкусил кислое яблоко, – пока без больших успехов.

Спустя много лет в одной из его книг я прочитал: "Уже слышалось, когда наступали холода, вместо: "Рус, сдавайся, буль-буль Волга!"-другое, радовавшее нас: "Рус, давай ушанку". Может быть, такие факты покажутся кое-кому не стоящими внимания, для нас же такие донесения о моральном состоянии войска противника имели большое значение. Мы пристально изучали эти настроения, делали из них собственные выводы". И я снова мысленно перенесся в декабрь 1942 года, вспомнил, как дней через десять после отъезда из 62-й армии меня разыскал в политуправлении фронта майор Шелюбский и возбужденно рассказывал о том, что большая часть пропагандистов уже на КП, первые добровольцы из перебежчиков отправлены в опорные пункты немцев, а число пленных, как и перебежчиков, стало увеличиваться.

* * *

В седьмом отделе подполковник Здоров дал мне справку: только на Сталинградском фронте издано (и распространено в армии Паулюса) свыше 2 миллионов экземпляров листовок, обращений, газет, лозунгов, пропусков и других пропагандистских материалов. Но на окруженную армию издавали листовки еще и политорганы Донского и Юго-Западного фронтов! Кроме того, специально для Сталинграда Главное политическое управление выпустило 50 различных агитационных изданий. Всего же в декабре было распространено среди окруженных солдат более 5 миллионов экземпляров...

Среди этого множества печатной продукции выделю листовку "Секретный приказ немецкого командования", доставившую немало хлопот противнику.

Дело в том, что в этой листовке была склиширована копия совершенно секретного приказа командира 376-й пехотной дивизии, адресованного командиру 672-го пехотного полка этой дивизии, от 6 декабря 1942 года. Командир дивизии указывал: "Мне известно, что среди рядовых солдат и даже офицеров... советская листовка за подписью генералов Еременко и Рокоссовского вызвала стремление к капитуляции, так как создавшееся положение рассматривается как безнадежное". Далее командир немецкой дивизии сообщал, что до него дошли сведения "о случаях неповиновения во время атак, переходов на сторону врага, особенно групповых, о выступлениях перед рядовыми солдатами с призывом складывать оружие и сдаваться в плен". А посему он приказывает "пресечь разговоры солдат или офицеров о капитуляции – вплоть до расстрелов" и требует внушить строжайшее исполнение приказа фюрера: "Немецкий солдат должен умереть на совершенно безнадежном посту". Но именно копия этого совершенно секретного приказа попала в руки русских. Об этом рассказывалось в коротенькой преамбуле листовки: 7 декабря 1942 года был сбит немецкий транспортный самолет Ю-52, в котором находились 25 офицеров 384-й пехотной дивизии. Через два дня был сбит другой Ю-52 – с 29 офицерами 376-й пехотной дивизии, и у одного из них обнаружена копия этого приказа. Она и была целиком склиширована в листовке. "Гвоздем" приказа был пункт третий: "Имеющееся в вашем распоряжении горючее выдавать только с моего личного согласия, так как оно предназначено для транспортировки воздушным путем персонала штабов, которая, согласно желанию фюрера, должна начаться завтра с отправки корпусных штабов". В примечании к третьему пункту предлагалось все мероприятия, связанные с его исполнением, "сохранять в строжайшей тайне". Комментировать немецким солдатам смысл этого приказа, и особенно его третьего пункта, не было надобности. Солдатам только предлагалось ответить на вопрос: "Куда летели офицеры?" Тем, кто затруднялся подыскать правильный ответ, листовка подсказывала его: "Генералы и офицеры удирают, а вас, солдат, оставляют на.гибель". Следовательно: "Берите судьбу в свои собственные руки! Силой заставляйте офицеров сложить оружие! Посылайте к нам своих делегатов с предложениями о сдаче в плен!"{55}

Листовка, как показывали пленные, ослабила доверив солдат к офицерам, хотя и не подорвала его полностью. А их повиновение – даже в критической ситуации – оставалось серьезным препятствием на пути к массовой капитуляции.

* * *

Работа по разложению окруженной группировки изнутри могла стать более эффективной. Конечно, отправка агитаторов-добровольцев из числа пленных через линию фронта была связана с какой-то долей риска: отпущенные в свои части пленные могли вернуться к нам и привести новых пленных, но могли и не вернуться – гитлеровские офицеры не упустят случая, чтобы схватить, их. И все же в тех условиях разложение противники изнутри сулило наибольший успех. К сожалению, некоторые командиры и политработники по-прежнему не проявляли инициативы в этом направлении. Из беседы о начальником политуправления фронта генералом П. И. Дорониным мне стало ясно: работа по разложению окруженных изнутри в какой-то мере сдерживалась. А ларчик открывался просто – использовать этот прием мешала нерешительность члена Военного совета фронта Н. С. Хрущева. Неизвестно, как долго колебался бы он, если бы не разговор командующего фронтом генерала А. И. Еременко с И. В. Сталиным. Командующий, в частности, спросил, куда девать пленных немецких летчиков, выбросившихся с парашютом из подбитых самолетов, и получил ответ – послать их обратно к Паулюсу с предложением начать переговоры о капитуляции. Собрав пленных летчиков, А. И. Еременко сделал им соответствующее предложение, но они сказали: "Если мы вернемся и предложим герр генералу Паулюсу начать переговоры о капитуляции, нас неминуемо расстреляют. С вашего разрешения, герр генерал, мы не пойдем к Паулюсу, а останемся в плену, каким бы горьким для нас он ни стал".

И хотя летчики отказались вернуться к своим, сам факт такого указания И. В. Сталина положил конец всем колебаниям, и работа по разложению изнутри получила на этом фронте "зеленую улицу". Начальникам политорганов было приказано устанавливать "живую связь" с немецкими солдатами, склонять их к переходу в плен или к капитуляции, направлять в окруженные войска парламентеров от имени командиров частей Красной Армии. Политорганы получили также указание создавать на сборных пунктах и в пересыльных лагерях антифашистские группы из пленных, готовить из них агитаторов, которые затем могли бы быть посланы, разумеется добровольно, во вражеские части.

Неоценимой была бы в этом плане помощь немецких коммунистов, поэтому вместе с П. И. Дорониным мы выехали в 64-ю армию, где находились В. Ульбрихт и Э. Вайнерт. Мы не застали их ни в штабе, ни в политотделе. На переднем крае, в районе Ельшанки, они вели диалог с соотечественниками: выступали по радио, обращались через звуковещательные станции, писали листовки, встречались с делегатами от окруженных – последних, правда, было немного: лозунг "Высылайте делегатов!" только-только входил в практику.

На КП армии мы встретились с ее командующим генералом М. С. Шумиловым и членом Военного совета генералом З. Т. Сердюком. Настроение у них было хорошее – армия с боями продвинулась на 18 километров, а в эти декабрьские дни, активно атакуя врага, не позволяла ему перебросить отсюда ни одного полка на другие участки. Но когда за обедом я заговорил на свою излюбленную тему, лицо командующего сделалось недовольным, и он ответил мне точь-в-точь, как В. И. Чуйков:

– Их легче уничтожить, чем пленить... Конечно, мы ведем соответствующую работу, и товарищи Ульбрихт и Вайнерт много делают в этом направлении... Неистово, скажу вам, работают немецкие коммунисты. Стараются вразумить своих соотечественников, помочь им уйти от смерти, но... Приходят только одиночки я небольшие группы. – Он замолчал, а потом решительно произнес: – Хотите знать мое мнение, мнение кадрового командира? Пока немецкий солдат не получил приказа офицера, а офицер в свою очередь от вышестоящего командования, массовой, организованной капитуляции не будет.

– Солдаты еще не вышли из повиновения офицерам, – поддержал командующего З. Т. Сердюк, – к тому же они не собраны вместе, а рассредоточены по опорным пунктам, и в каждом из них есть фельдфебели или унтер-офицеры. А они консервативны, – З. Т. Сердюк мягко улыбнулся, – как старые, закоренелые холостяки, которые не любят менять привычки. Во всяком случае, очень неохотно делают это. – И став снова серьезным: – Нужно давление извне. Лучше всего приказ сверху.

Что ж, в этом было что-то рациональное. Но ведь не сидеть же у моря в ожидании погоды? Мне хотелось подискутировать, чтобы сообща найти пути решения проблемы, но в это время вошел с докладом, адъютант командующего: на КП доставлены какие-то тюки, сброшенные на парашютах немецкими самолетами и упавшие в расположении армии.

Внесли несколько тюков. В них оказались небольшие символические посылочки для солдат от родных к рождеству. В основном, красочные семейные фотографии. Мы отметили почти полное отсутствие продуктов – редко-редко попадалась тощая плиточка шоколада, но зато огромное множество рождественских открыток с пожеланиями скорейшего возвращения домой, беречь себя ради детей и семьи, счастливого рождества и т. п.

И не эти, в общем-то банальные, и обязательные приметы такого рода посланий поразили меня. Я подумал о том, какое впечатление должны были произвести они на солдат, находящихся в котле, как в аду. В их нынешнем положении на грани жизни и смерти – ближе к смерти, чем к жизни, – эти высказывания чувства личной приязни могли исторгнуть в ответ лишь протяжный и безнадежный стон отчаявшегося сердца. Я вспомнил, как удачно использовали политорганы прошлой зимой под Москвой те же "рождественские мотивы": листовки и агитпередачи, свидетельствовали пленные, наводили в окопах тоску по дому, будили в памяти идиллические картинки мирного времени, вызывали острое желание очутиться в кругу семьи. Сама мысль о войне: об окопах, морозах, отдающих приказания офицерах – казалась кощунственной и ирреальной.

Подполковник Головчинер, начальник седьмого отделения политотдела армии, образованный и энергичный организатор пропаганды, зажегся идеей "рождества под Сталинградом". Тут же был разработан план действий: отобрать открытки "Счастливого рождества!" и дополнить их призывами переходить в плен – иного смысла это пожелание теперь иметь не могло; сделать выписки из писем родных и в комментариях разъяснить, что последовать их призыву "сберечь себя для детей и семьи" – это значит переходить в плен, ибо плен это самый короткий и безопасный путь "скорейшего возвращения домой"; в листовках и агитпередачах напомнить солдатам об обещании Гитлера, данном еще в прошлом году: "Закончить войну к рождеству и вернуть своих верных солдат к семейному очагу"; напомнить и о том, как он это свое обещание выполняет: полмиллиона жен и детей остались вдовами и сиротами, война продолжается – как было под Москвой, гак будет и под Сталинградом; предусмотреть "рождественские послания" и к офицерам – они не могут не видеть бессмысленности сопротивления, поэтому на них ложится вся ответственность перед будущей Германией за судьбу вверенных им солдат.

Поручив двум литературным сотрудникам немедленно засесть за работу, Головчинер предложил мне выехать в 204-ю и 38-ю дивизии, чтобы подключить к "рождественской агитации" старших инструкторов политотделов. Он самым лучшим образом охарактеризовал капитана Никифорова и старшего лейтенанта Кипяткова, и я имел случай убедиться в энергичности и инициативности этих пропагандистов, а также в той помощи, которую оказывают им начальники политотдедов.

Поездки по Сталинградскому фронту необычайно меня обогатили: опыт армейских и дивизионных пропагандистов, личное знакомство с ними неутомимыми идеологическими бойцами, участие вместе с ними в конкретных делах – все это оказалось, да иначе и не могло быть, куда полезнее, чем только изучение донесений. Недаром говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я готовился выехать во 2-ю гвардейскую и 5-ю танковую армии, но начальник Главного политического управления не разрешил продлить срок командировки ни на один день. Читатель легко поймет меня: уезжать накануне решающих событий по ликвидации окруженной группировки под Сталинградом, в которой оружие пропаганды начинает играть все более и более активную роль, очень не хотелось... И только одно радостное известие скрашивало отъезд: механизированные части 2-й гвардейской армии, нанеся сильный контрудар по 6-й и 23-Й танковым немецким дивизиям генерала Гота, остановили наступление войск фельдмаршала Манштейна. В районе Верхне-Кумского, в 50 километрах от кольца окружения, 4-й мехкорпус генерала В. Т. Вольского сжег и подбил около 200 немецких танков, противник потерял убитыми и ранеными более тысячи солдат и офицеров. Угрозу деблокирования удалось предотвратить. Последняя надежда окруженных на освобождение лопнула. Следовательно, и условия для нашей пропаганды стали еще более благоприятными – появилась реальная возможность добиться организованной капитуляции группировки Паулюса.

Попрощавшись с фронтовыми товарищами, я забежал перед отъездом за своими вещами в домик, который нам с Артуром Пиком отвели в Средней Ахтубе, когда мы только приехали, и где он работал над "Известиями". Меня встретила незнакомая женщина, еще нестарая, но сильно сдавшая, видимо, от выпавших на ее долю страданий, – на ее лице, густо испещренном морщинами, лихорадочно блестели глаза. Артур успел предупредить меня, что это и есть хозяйка домика – вернулась после долгого отсутствия.

– Надоело скитаться по чужим людям, – объяснила она мне, по-хозяйски затапливая русскую печь. – Вот и пришла... Небось не выгоните. – Она выпрямилась и прямо, не мигая, поглядела на меня. – Теперь немец Волгу не перейдет, не до того ему... Да и вы здесь не засидитесь – пора вперед, идти... – Она скрестила на груди руки, устремила пристальный взгляд на огонь, уже вовсю занявшийся в печи: – А мы тут родились и снова семьей жить будем...

Простые, бесхитростные, проникнутые страданием слова "Пора вперед идти..." еще долго не выходили у меня из головы: они всплывали в памяти всякий раз, когда Совинформбюро сообщало о новых успехах наших мужественных воинов.

"3а массовый плен и организованную капитуляцию!"

Во второй половине декабря на Среднем Дону последовал сокрушительный удар Юго-Западного и Воронежского фронтов по 8-й итальянской армии и десяти немецким дивизиям, еще более усугубивший критическое положение группировки Паулюса. Этому успеху способствовала и та предварительная работа, которую провели политорганы по разложению войск противника. Было решено направить на Юго-Западный фронт пропагандистскую группу Главного политического управления. Ее возглавил полковник Б. Г. Сапожников, опытный пропагандист, старейший работник нашего отдела. Напутствуя группу, Д. З. Мануильский, только что вернувшийся Со Сталинградского и Донского фронтов, говорил:

– Немцы в котл" находятся в состоянии аффекта. Едва ли не каждый задается вопросом: "Что день грядущий мне готовит?.." Мы должны помочь им ответить на этот вопрос. Что касается румынских, итальянских и венгерских солдат, то они ненавидят своих гитлеровских хозяев. Есть случаи неповиновения, даже перестрелок. Важно усиливать распри между Гитлеровцами и их союзниками, оперативно реагировать на факты разложения, подбирать должные аргументы...

В группу вошли немецкий писатель-антифашист Фридрих Вольф, наши специалисты по Румынии, Италии и Венгрии. Итальянское направление представлял весьма эрудированный пропагандист Дмитрий Николаевич Шевлягин.

Помощь группы политорганам оказалась весьма существенной. Пропагандистские материалы достигали цели. Вряд ли кто из тех, кому была адресована листовка "10 советов итальянским солдатам", в которой разъяснялось, как покончить с войной, не читал ее. И если им напоминали, что "немцы вас бросили в кровавое месиво войны, а ваших жен и детей обрекли на вымирание от голода, в вашей смерти и ваших страданиях виновны Гитлер и Муссолини", то рассчитывать на равнодушных не приходилось. "Пусть лучше накинут мне петлю на шею и вздернут на дереве, но воевать я больше не намерен", – писал домой рядовой Бускалья Винченцо из 53-го пехотного полка.

Более 1200 тысяч экземпляров листовок было распространено в 8-й итальянской армии, но особенным успехом пользовались две из них – "Немцы Снова предали вас" и "Куда вы бежите, итальянцы?!". В первой сообщалось о подлинных случаях: 19 декабря в Богучаре, а 20 декабря под Калитой германское командование вывело из-под удара наступающей Красной Армии свои дивизии и подставило итальянские. Это стало известно всему итальянскому войску, и оно побежало, а вдогонку ему полетела новая листовка "Куда вы бежите, итальянцы?!": до Италии 4000 километров, и даже бегом до нее не скоро добраться, к тому же кругом немцы, и они повернут вас обратно, снова и снова подставляя вас под удар. Единственно разумный выход в этих условиях – отречься от тех, кто предал вас, и переходить в плен. Плен – самый быстрый и безопасный путь домой, в Италию, тем более что лагеря для итальянцев расположены в южных районах СССР, а не в Сибири, крепкими морозами которой вас запугивали ваши неверные союзники.

Почти у каждого итальянца на руках были эти листовки, служившие им пропуском в плен, докладывал по прямому проводу начальник седьмого отдела политуправления Юго-Западного фронта полковник А. Д. Питерский. Отметил он и размах устной агитации в 1-й гвардейской армии, действовавшей на главном направлении прорыва, в частях которой Д. Н. Шевлягин подготовил 130 рупористов, довольно сносно выкрикивавших в минуты затишья: "Компаньерос, переходи сюда, к своим русским компаньерос!", "Русские – твои друзья, немцы – твои враги, переходи к нам!", "Бросай оружие – будешь жить и вернешься на родину!". Заслышав столь безыскусное и доверительное обращение, старательно и не без акцента выговариваемое, итальянские компаньерос, подготовленные к такому шагу всем ходом боев, охотно откликались на призывы русских компаньерос: на счету каждого рупориста было по нескольку десятков перебежчиков. А подготовленные Д. Н. Шевлягиным агитаторы-добровольцы из пленных, отпущенные в разбитые итальянские части, приводили с собой целые подразделения – взвод, а то и роту деморализованных. В районе Журавки и Черткова, где дислоцировались итальянские дивизии "Тридентино" и "Пазубио", после первого же танкового и артиллерийского удара капитуляция стала массовой и организованной.

Только за 10 дней наступления было пленено 48 000 итальянских, свыше 7000 румынских и 5000 немецких солдат и офицеров. Признаюсь, мы в Главном политическом управлении не без гордости читали донесения, в которых отмечались результаты работы политорганов среди войск противника. Начальник политуправления Воронежского фронта генерал С. С. Шатилов докладывал: "Все пленные итальянцы имеют наши листовки. Можно сказать, что итальянцы политически разложены с помощью нашей длительной агитации. Нанесенный нашими войсками удар завершил это разложение и встретил безусловно подготовленную к сдаче в плен итальянскую армию". Должное пропагандистам отдавал и начальник политуправления Юго-Западного фронта генерал М. В. Рудаков. Их работа "по разложению и подрыву боеспособности войск противника, – доносил он, – сыграла свою роль в общем успехе декабрьского удара, нанесенного частями фронта, в организации декабрьской победы, в пленении 60 тысяч вражеских солдат и офицеров".

Да, оружие пропаганды все более и более завоевывало признание как оружие боевое, пренебрегать которым было бы непростительно. Не случайно еще Пушкин отмечал, что никакая власть не может устоять против всеразрушительного "действия типографского снаряда"! Я хочу обратить внимание на два слова из донесения генерала С. С. Шатилова: он указывает на политическое разложение как результат "длительной агитации". Конечно, по сравнению с воздействием противника на свои собственные войска наша агитация по времени была непродолжительной. И тем не менее она достигла цели. Пропаганда – оружие замедленного действия, и только многократное воздействие на противника одних и тех же идей, тезисов и аргументов способно дать свои плоды. И мы не сбавляли темпа. Напротив – наращивали свои усилия.

28 декабря, когда войска деблокирования были уже разбиты, командующие Сталинградским и Донским фронтами А. И. Еременко и К. К. Рокоссовский еще раз обратились "К солдатам и офицерам немецкой армии, окруженным в районе Сталинграда". Это новое обращение также было санкционировано Ставкой. "Вы надеялись на помощь войск, поспешно собранных Гитлером севернее Котельниково, – рассеивали иллюзии окруженных советские военачальники. – Но и эти немецкие войска нами разбиты!" (Убито 17000, остальные отброшены на 60-85 км.) "Вы надеялись, что вас освободят войска, которые Гитлер в спешке нагреб в районе Тормосина. И эти войска полностью разбиты и уничтожены нами!" (С 16 по 27 декабря здесь, на Среднем Дону, убиты 58 000 и пленены 56 000.) "Наконец, вы надеялись на то, что вам поможет транспортная авиация... Но и эти ваши надежды... рухнули". (С 25 ноября по 27 декабря сбито 765 немецких самолетов, в том числе 473 транспортных Ю-52, кроме того, на аэродроме Тацинская захвачено 350 самолетов.) Итак, "...все ваши надежды на выход из котла окончательно лопнули". Обращение апеллировало и к немецким офицерам: "Вы можете спасти себя и ваших солдат, сдавшись в плен. Вы не смеете гнать на смерть немецких солдат, окруженных в Сталинграде. Подумайте о том: если вы не сдадитесь в плен, тогда вся ответственность за гибель десятков тысяч солдат падет на вас!"

Это обращение – еще одна попытка спасти жизнь огромного числа немцев. Командующие войсками двух фронтов предостерегали: "Кто не сдастся в плен сейчас, тот не может рассчитывать на снисхождение, тот будет уничтожен нашими войсками. Того ждет только одна судьба: смерть в ближайшие дни! Сдавайтесь в плен, пока еще не поздно!"

Я не случайно подробно процитировал этот документ: в нем прослеживается подлинно гуманное отношение к судьбе окруженных немецких солдат. Чем же ответило германское командование на это обращение? Приказом Гитлера "сопротивляться до конца"!{56}

В окруженной группировке гитлеровские офицеры убеждали солдат, что такое сопротивление -якобы позволит фюреру спасти весь южный фронт от разгрома, поскольку армия Паулюса "приковывает большие силы русских". (Этот аргумент в какой-то мере действовал до середины января, пока наши войска не отбросили группу армий "Б" с Кавказа за Ростов.) Всякое отступление, отказ от сопротивления, попытка перейти к русским расценивались как предательство и карались расстрелом. Одновременно геббельсовская пропаганда инсценировала кампанию по укреплению "связи родины с фронтовиками под Сталинградом". Радиостанция "Густав" вела ежедневные передачи для обреченных захватчиков, назвав их "героями Сталинградской крепости". Выступать в этих передачах принуждали престарелых родителей, жен и детей, призывавших под диктовку нацистов "держаться", как повелел фюрер. В том же роде были составлены и письма, захлестнувшие котел. В самой же окруженной группировке была создана атмосфера взаимной слежки и всеобщей подозрительности. Отдавались приказы о борьбе с "файндпропагандой" (вражеской пропагандой). Словом, все было брошено на то, чтобы дезавуировать новое обращение А. И. Еременко и К. К. Рокоссовского.

Начальник Главного политического управления вменил мне в обязанность ежедневно в 10.00 докладывать ему о ходе издания (и распространения в котле) обращения советского командования. К 8 января обращение было издано тиражом свыше двух миллионов экземпляров. Его текст многократно транслировался по радио, передавался по МГУ и ОГУ. Усилия политработников не пропали даром: как потом нам стало известно, содержание обращения знали в котле все.

Широко и настойчиво продолжали вести идеологическое наступление на противника политорганы трек фронтов. В помощь им Главное политическое управление направило в те дни 216 политработников, окончивших специальные курсы; было отгружено около 10 000 агитснарядов и винтовочных агитгранат, заряженных листовками, но самое главное – было принято решение послать на Сталинградский, а также на Калининский (к Великим Лукам) фронты группы агитаторов из пленных немецких офицеров-антифашистов. Это была первая пропандистская акция такого рода, и, естественно, ей предшествовали немалые сомнения. Как-то поведут себя наши вчерашние противники на переднем крае? Не даст ли себя знать былая закваска? Не вызовет ли она брожения вблизи тех окопов, от которых тянет знакомым дымком? Что ни говори, а вчерашние противники впервые объединялись для решения общей задачи. Но сомнения постепенно преодолевались, крепла уверенность, росло доверие друг к другу. Отзывы о немецких офицерах, окончивших антифашистскую школу, были самые положительные.