Текст книги "Солдаты и пахари"
Автор книги: Михаил Шушарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Здравствуйте, Макар Федорович!
Как и было условлено в лесу, в школу заявился Гришка.
– Иду с поскотины, смотрю – дверь открыта. Дай, думаю, загляну. Не враги ведь.
– Да и не друзья.
И Гришка, как обычно, не вытерпел, сорвался:
– Ты большевик?
– Ну и дале что?
– Народ грабишь, какой же ты большевик?
– Не народ грабим, а буржуев к рукам прибираем.
– Ну ладно, Макар. Давай по маленькой, – Гришка вытащил из кармана бутылку.
– Лей в себя… У меня дел по горло.
– Не хочешь – не надо.
Гришка ловко вышиб пробку, вытер рукавом горлышко бутылки, налил стакан.
– За твое драгоценное!
Выпил два стакана подряд, один за другим. Опустилась в карман рука, взялась за шершавую рукоятку пистолета, замерла. Макар заметил это движение, насторожился.
– Ты зачем сюда пожаловал?
Щелкнул в кармане взведенный курок. Рванулся Макар, сгреб Гришку в охапку сдавил неимоверно сильно, выдернул из кармана пистолет.
– Это ты для меня?
Гришку развезло. Он прижал в бешенстве козонки к столу, выпалил:
– Конец скоро твоей власти, краснопузик… Не сегодня-завтра жди… Мы вам вставим…
В это время мимо окон промелькнули верховые. Гришка заметил хищную посадку Кольки Сутягина, кинулся к выходу.
– Стой! – выскочил следом Макар. Ветер забился под рубашку, горбил ее на спине.
Колька осадил коня за углом, достал маузер, выстрелил навскид, целясь в голову Макара. Пуля прошила кожу на шее, впилась в дверной косяк. На мгновение Макар потерял сознание, упал. Но тут же вскочил, зажал ладонью побежавшую ручейком кровь. Саня, набиравшая под крутояром воду, ничего не слышала. Всадники ускакали в лес.
– Кто стрелял? – К школе подлетели верхами Тереха Самарин и Федотка Потапов.
– Гришка был послан. А кто стрелял, не знаю: угнали, – ответил Макар. – Терентий, подожди, поможешь. А ты, Федот, собирай всех наших. Винтовки раздайте, пулемет приготовьте!
Кровь не останавливалась, и Макар начал терять сознание. Он едва успел рассказать, о чем проболтался Гришка, осел на пол. Друзья подняли его на кровать, перевязали рану. Саня, вошедшая в школу с коромыслом и ведрами, увидев кровь, охнула и упала без чувств, разлив воду.
К вечеру раздали фронтовикам все, какое было в волисполкоме, оружие. Расставили вокруг Родников дозоры. На церковной колокольне со станковым пулеметом засел Федот.
Совсем по-осеннему начал накрапывать дождь. Едва не цепляясь за крыши, бежали на восток грязные, рваные облака. Перед рассветом прискакал к волости незнакомый парень, запыленный, с обмотанной бинтами головой.
– Где председатель?
– Ранен. Дома.
– А ты кто?
– Я – ревтрибунал.
– На, передай товарищу Тарасову, велено! – Парень подал маленькое письмо, лег на скамейку и захрапел. Сколько его ни будили – ничего не могли сделать.
Тереха вскрыл пакет:
«Товарищ Тарасов. Город взяли чехи, подстрекаемые контрреволюцией. Организуйте партизанский отряд».
И непонятная подпись. Вскочил на коня – к Макару. В дверях Саня.
– Ну, как он?
– Немножко лучше.
– В сознании?
– Да.
Тереха прочитал раненому записку.
– Это из уезда. Комиссар пишет. Ты действуй, как приказано, – тихо сказал Макар. – Заговор подготовили, проклятые!
Ночь прошла спокойно. Когда рассветало, замаячили на горизонте верховые. Покружились у околицы, исчезли в лесу. Затем на дороге появилось человек тридцать всадников. Видно было, что это не войсковая часть, а мужики: ехали без строя, табуном. «Что за рать?» – думал Федотка и подпустил их почти к самому селу, а потом рубанул с колокольни длинной очередью поверх голов. Всадники закидались, лавиной покатились назад, в колки.
– О-о-о-го-го-го! – орал на колокольне Федотка. – Драпайте! Штаны-то у вас широкие, много войдет!
После полудня зашуршали над Родниками снаряды. Один рванул навозные кучи с правой стороны села, другой – с левой, сыпанул шрапнелью недалеко от школы третий, вырыл горячую черную яму. Это подходили белочехи. Они ворвались в центр села и окружили школу. Отряд Терехи под прикрытием «Максима» скрылся в камышах. Макар остался в руках врага.
Начались около здания волости экзекуции. Всех, кто запахал розданную волисполкомом землю, пороли шомполами, положив на длинную, свежевыструганную скамейку. Народ боялся выходить на улицу, а если кто и выходил, то отворачивался, крестился широким крестом, будто отгонял лукавого.
Гришка объявлял:
– Платону Алпатову назначено двадцать пять шомполов, но у него сын ушел в бандиты, добавляем еще сорок. Итого – шестьдесят пять.
Сосед вечный и друг всей семьи Самариных Платон, когда его подвели к скамейке, шагнул в сторону Гришки.
– Дай распишусь в получении! – Туго, с хряпом залепил Гришке по уху, дал по здоровенному тумаку стражникам и кинулся наутек. Колька выстрелил в Платона. Подошел к упавшему и спокойно, не вынимая изо рта сигары, выстрелил в упор еще три раза.
– Так будет со всеми, кто не желает поддерживать нашу народную власть, – сказал мужикам, ожидавшим очереди.
– Каашо, – скартавил чешский офицер.
Выволокли из каталажки Макара Тарасова. Повязка на шее мокрая от крови, глаза впали.
– Комиссар? – спросил чех.
– Он самый! – ответил Гришка.
– Комиссару надо больше всех! Правильно?
– Так точно.
Сорвали гимнастерку, толкнули на скамейку. Но бить себя Макар не дал. Он рванулся на Кольку, сшиб его с неимоверной силой наземь и побежал к озеру. И тотчас от крутояра густо зататакал партизанский пулемет. Чех-офицер спрятался в волость, по-русски похабно выругался. Мужики рассыпались кто-куда.
Выиграно было всего три-четыре минуты, но Макар успел отплыть на чьей-то лодке до ближайших камышей. От волости вокруг озера полетели наперерез Макару несколько всадников. Но пулемет ударил по ним, и они разбежались по степи в беспорядке. А Макар плыл. Пули фьютькали по воде. Сочилась из шеи кровь, ползла по груди, по животу горячими струйками. Вода в лодке стала розовой. «Дотянуть до того берега!» – приказывал себе Макар. Черные мухи летали перед глазами. Орали на берегу белопогонники. Пулемет бил очередями…
Всю ночь Тереха готовился к этому. Он сам выбрал ударную позицию для пулемета, поставив его на небольшой курганчик, поросший сосняком, сам развел на огневые точки всех партизан.
– Скорее, Макарка, скорее! – Он стоял на другой стороне озера и видел, как Макар все неувереннее, все реже взмахивает веслами. Лодка кидалась из стороны в сторону, кренилась.
– Макарушка, милой, давай!
Невдалеке от берега весла упали. Суденышко заплясало, повернувшись кормой к волне.
– Вперед, мужики! На воду! Возьмем вплавь! – скомандовал Тереха.
Выволокли партизаны лодку на берег, подхватили Макара, понесли через ломи в займище Оборвалась за спиной пулеметная очередь: Федотка Потапов с напарниками пошли вслед.
После переполоха, наделанного партизанами обнаружилось: из Родников сбежала учительница большевичка.
Когда ночью в низенькое здание школы ворвались вместе с Гришкой Самариным два дюжих чеха, Саня перевязывала Макару рану.
– Вот он, большевик! – кричал Гришка. – Берите!
Схватил Макара за ворот, разбередил рану:
– Встать!
И повернулся к Сане.
– А это большевичка. Стерва. От нее вся зараза идет! – Гришка рванул на Сане кофточку, ткнул кулаком в губы. И тут же был отброшен в сторону.
– Мы с женщин не воюй! – Чех держал Гришку за ворот. – Ты женщин не трогайт.
– Как не трогай, когда она всех мутит здеся.
Глаза чеха стали злыми, холодными.
– Берите мужик, и фсё!
15
Когда Макара бросили в волость, к Сане прибежал запыхавшийся Иван Иванович.
– Чего ты стоишь-то? Кого ждешь? Пойдем скорее, спрячу тебя. А то разберутся, убьют!
– Спасибо, Иван Иванович. Только вон тот ящичек железный надо бы захватить с собой. Тяжелый он, не унести мне.
– Зачем он?
– Это пишущая машинка.
– Чего писать-то будешь?
– Документы любые, дядя Иван.
Через огороды, по берегу, едва заметной тропкой провел ее Иван к своему дому.
– В амбаре пока жить будешь. А там видно станет.
В доме старшины Бурлатова, как и прежде, было весело. Сонька пела новую песню про «пару гнедых», пили водку. Через два дня чехи ушли дальше на восток, оставив в Родниках для поддержания порядка полуроту солдат. Вскоре по селу партизаны развесили объявления:
«Кто посмеет хоть пальцем тронуть местное население, отбирать у мужиков землю, имущество, того мы в конце концов казним, как трутня и кровопийцу.
Уполномоченный большевиков Б е з р у к и й».
Как бы в подтверждение этого вечером с поскотины привезли мертвого старшину Бурлатова, ездившего смотреть, как на Царевом поле «испохабили» у него землю советские крестьяне. Старшина был расстрелян партизанами. Кони, кучер и бричка пропали бесследно.
16
Отряд Терехи пробрался на большую, заросшую кустами релку, верстах в семи от Родников. В эти места и в мирные дни мало кто отваживался забираться. Один путь сюда, да и то для тех, кто знает, – почти пять верст по пробитой в камышах водной тропинке. Другой дороги нету. Тростниковые стены, глубокие плесы, ломь. Лихое место. Собьешься – верная гибель: или утонешь на бездонных прогалинах или засосет в трясину.
У Макара не останавливалась кровь: ранение показалось вначале безобидным, а на поверку вышла беда. Он то бредил, то, приходя в сознание, успокаивал Тереху:
– Ничего, пройдет! Ты не волнуйся!
«Какой, к черту, пройдет, когда на покойника уже стал походить!» – думал Тереха. Вечером он заглянул в шалаш Федотки Потапова.
– Все идет кровь-то? – спросил Федотка. – Сейчас мы ее остановим. Вот.
– Что это?
– Водяной перец! – Федотка тряс в руке красноватые ветки. – Мои деды завсегда этой штукой пользовались.
– Хорошо придумал. Правильно. Но только у меня есть другая задумка… Ты Ивана Ивановича Оторви Голову хорошо знаешь?
– Знаю.
– Друг, поди, ишо?
– Не к нам ли хочешь его заграбастать?
– Навроде того, Федот. В амбарушке у Ивана Ивановича гроб стоит. Подготовил он, вишь, его для себя еще в старо время.
– Ну? Не тяни!
– Лошади у нас две. Проберись в деревню и гроб возьми.
– Зачем?
– Жди нас на Сивухином мысу. Макарку положим в гроб и вместо покойника к нашим увезем. Иначе помрет.
– Да где же наши-то?
– Вчера из разведки Ванюшка Тарков пришел. Вот листовку добыл… Почитай… Наши уже недалеко.
– И все-таки рыск большой!
– Без риска нам сейчас, Федот, жить нельзя!
Подался темной ночкой Федотка Потапов в гости к другу своему Ивану Ивановичу. Увел последних партизанских коней.
Иван Иванович, выслушав партизанскую просьбу, взъерепенился:
– Не дам гроб.
– Да ты что, дядя Иван? Имей совесть, ведь помрет Макарка.
– Не дам в чужие руки. Сам повезу. Я, чать, получше тебя дороги-то знаю. Если кони добрые, господь даст, возвернусь через недельку!
– Не выйдет у вас ничего, – появилась из горницы Саня. Она была в грязной холщовой юбке, в рваной кофте и в старых сапогах. Федотка не без удивления разглядывал ее наряд.
– Пошто не выйдет?
– Документы надо хорошие соорудить, тогда…
– Какие документы?
– Какие? – Саня присела к столу, задумалась. – Иван Иванович должен быть не Иван Иванович, а станичник усть-уйский. И везет он труп их благородия, есаула… Коновалова, к примеру, для погребения в родной деревне или станице.
– Где взять документы?
– Это я сегодня в ночь сделаю. А ты, дядя Иван, папаху добывай, шаровары казачьи.
– Шаровары у Таньки Двоеданки купить можно.. К ней еще до войны один хахалиться приезжал в казачьих штанах. Оставил.
– Я раздобуду утром, – посулился Оторви Голова.
Весь следующий день он собирался в дорогу. Ночью вынесли Макара на Сивухин мыс, положили на траву. Было абсолютно тихо. Звездно. Еле уловимые шорохи слышались далеко. Саня целовала колючие щеки мужа, плакала.
– Крепись, Макарушка, милый!
Подплыла в темноте подвода.
– Давай грузиться!
Попрощались друзья с Макаром. Увез Иван Иванович вместо трупа их благородия есаула Коновалова главного большевистского атамана к красным. Остались на релке партизаны. Строили балаганы из камыша и дерна.
Кончились запасы продуктов. Разведка доносила о деревенских новостях: ушла полурота чехов, а на место ее прибыл особый карательный отряд, и командование отрядом вверено поручику Сутягину. Отбирают у мужиков скот, расстреливать стали за пустяки, насильно берут в солдаты. Тереха понимал: действовать пешим против карателей бессмысленно, они хорошо вооружены и могут уничтожить партизан в два счета. Надо было посадить отряд на коней.
Ждали набора колчаковцами конного поголовья. Шили уздечки из сыромяти, делали, как умели, седла. В конце лета, когда вода в камышах, по плесам была мыльной и теплой, птица уже подымалась на крыло, Ванюшка Тарков принес Терехе весть: набирают коней. В эту же ночь вышли всем отрядом на берег, залегли в кустах около тракта, ведущего на станцию.
Коней выгнали табуном рано утром под охраной четырех верховых и унтера. Верховые погоняли, а унтер ехал следом в рессорной бричке, взятой у кого-то из богатых. Подпустив колчаковцев чуть ли не вплотную, мужики ударили по ним прицельно. Всадники попадали, а унтер завернул коня и что есть духу погнал в село. Отрядчики направили табун к лесу. Там поседлали коней.
С этого времени Кольке Сутягину и его гарнизону не стало покоя.
– Ты нам только оружие давай, – ворчал Тереха. – Стрелять мы сейчас знаем в кого!
17
В дни важных исторических событий слабый человек чувствует себя малой песчинкой. Мутные потоки событий швыряют его, и куда он прибьется, к какому берегу – бог знает! Сильные люди в такие времена будто выпрямляются. Иван Иванович Оторви Голова еще после Марфушиной свадьбы сошкантил себе крепкий сосновый гроб, изладил его без единого гвоздика. Но завеселела жизнь при Советах, понял он, что рано сгибается. Отведав колчаковских шомполов, сказал: «Мы – люди, не овечки, чтобы нас так свежевать. Нешто никто ответа не даст?» А потом, когда узнал, что партизаны во главе с Терехой дают ответ, решил окончательно: «Это моя конпания».
Глухими проселками вез он Макара Тарасова навстречу наступающим красным войскам. Прошел жар, вылезать стал Макар из гроба.
– Что, надоело, сердешной? – спрашивал его Оторви Голова.
– Тряско сильно, дядя Иван. Ты везешь вроде как не живого человека, а всамделишного покойника!
– Ясное дело, гроб – не перина. Да нельзя тебе больше нигде находиться. Попадать в руки этим государственным радетелям никак нельзя.
– А что, если возьмут они власть обратно? – вел дальше беседу Макар, стремясь расшевелить Ивана.
– Нет, парень, этого сейчас уже не случится… С хвоста хомут не надевают. Понял?
– Понял, – посмеивался Макар.
– Ты не смейся! Расскажу тебе я такую историю… Был, значит, я ишо мальцом. Пошли как-то по грузди, и отстал я от своих, а потом заблудился. Три дня в лесу гнус кормил. Ревом, изошел. А потом все-таки натакался на дорожку, вышел из леса почти у самой деревни… Хотя и при смерти был, а до дому все ж таки дополз!
– Ну так что?
– А то! Попробовал бы ты меня в то время, когда дом родной на виду оказался, обратно в лес загнать, я бы тебе все нутро зубами выгрыз… Потому наблукался, намучился… Вот и народ так же.
– Правильно, дядя Иван.
– Ясно, что правильно… Ну, ты давай залезай в домовину-то и лежи. Будет байки-то баять, а то, не ровен час, на кого-нибудь еще напоремся. Смотри, яички у меня там в углу лежат печеные, не раздави.
Первый дозор красных встретил Макара и Оторви Голову с недоверием. Молодой складный командир с большущей звездой на шлеме приказал Ивану Ивановичу:
– Стой! Что за подвода?
– Свои.
– А ну, руки вверх!
– Не кричи! – пристрожил его Иван Иванович. – Сам-то ты кто такой?
– Командир головного разъезда красных. Не видишь?
– А ты не видишь? – пошел в наступление Иван Иванович, показывая на гроб.
– Вижу. Гроб.
– Не гроб, а маскировка. Понял? – Иван Иванович громко постучал по крышке кнутом. Макар скинул крышку. Красноармейцы шарахнулись в сторону, а Иван Иванович снова построжал:
– Не пугайтесь, товарищи! Этот человек тоже к вашему брату касательство имеет, красный командир, значится, будет!
Командир дозора прочитал документы, истинные и фиктивные, озаботился:
– Все понятно. Вы отправитесь в штаб. Только вот этого товарища и его груз куда девать не знаю!
И тут в разговор опять вступил Иван Иванович.
– Эта вещь моя, товарищ. И ты до нее никакого отношения не имеешь. И не тронь ее.
Красноармейцы хохотали:
– Век бы ее не было. Чего ты беспокоишься?
Начальник бригады, в штаб которой привезли Макара, чернобородый, грузный питерец, выслушал о случившемся с вниманием.
– Ты давай, братишка, покуда в лазарет. А там отлежишься – увидим!
– В лазарет не пойду.
– Что так?
– Не время.
– Вон оно что! Понятно! – чернобородый почесал затылок, крикнул помощнику. – Тихон! Позвони Екимову. Пусть приедет! И коня свободного пусть с собой прихватит!
Через два часа появился вызванный Екимов, командир второго батальона, такой же, как питерец, грузный, только без бороды и с белыми ковыльными бровями.
– Знакомься, Екимыч, с новым комиссаром! Только вылечить его надо.
Макар подумал, что ослышался. Нет, питерец повторил:
– Добрый будет комиссар. Из гроба живой вылез!
18
В тревоге, в кровавых отсветах войны прошли осень и зима. Родники дымились кострами. Колчаковцы выбросили из школы все парты и изрубили их на дрова. Школу приспособили под лазарет. Спилили березки в рощице. Обезглавленные пеньки закраснели перед весной, заплакали желтыми слезами. Всю зиму пряталась Саня в подвале у Ивана Ивановича. Исхудала. Тоненькие лучики морщинок легли на лице. Уходили почти каждый день «в отпуск» колчаковские солдаты. Это Саня через уездное подполье снабжала их фирменными бланками отпускных удостоверений. Часто выдавались документы, напечатанные на пишущей машинке и заверенные картофельными печатями.
С наступлением весны отряд Терехи Самарина вырос почти в пять раз. Банда Безрукого, как называл партизан Колька, была грозна и неуловима. В деревнях, захваченных Терехой, устанавливались советские законы. Не снимал с себя Тереха и обязанности председателя ревтрибунала.
Лопнуло терпение колчаковских заправил, пришел от командования строжайший приказ: любыми средствами поймать Безрукого и уничтожить партизан. Колька решил действовать напором, Тереха – хитростью.
Тотчас после получения приказа Колька дал команду готовиться отряду к решающей операции. На рассвете следующего дня все три сотни вышли из Родников. Вместе с Колькой уехал и Гришка. Однако не улеглась еще пыль, а отряд Безрукого, одетый в новенькое, с иголочки, колчаковское обмундирование, расквартировался уже в Родниках. Затаились на гумнах, в овинах и по огородам секреты. Никого не выпускали из села.
На рассвете привел Колька свой особый карательный отряд в село не солоно хлебавши: следы Безрукого пропали.
– По домам! На отдых! – приказал он.
Каратели устало разъехались. Заглохли выкрики. Запохрумкивали в конюшнях овсом приморившиеся кони. И тут повисла над крутояром зеленая ракета. Партизаны выволакивали колчаковцев на площадь, строили в две шеренги.
Тереха, придерживая коня, размахивал плетью:
– Все вы объявляетесь врагами Советской власти, и судить вас надо судом революционного трибунала. Но, учитывая, что вы – темнота и просто сволочи и возиться с вами у Советской власти нет времени, разрешаем разойтись по домам. Закажите дружкам своим и недругам, и родителям: если мы увидим вас с белыми погонами – заставим назем горстями жрать! Ясно?
Партизаны выдернули из рядов пятерых унтеров, поставили перед строем, ударили из винтовок:
– Знайте, в кровь вашу душу, как над народом галиться!
Улизнули в эту ночь от расплаты только Гришка Самарин вместе с шурином своим Колькой. К полудню они подвели к Родникам около двух батальонов карателей. Тереха решил бой не принимать, партизаны оставили село. Снова запосвистывали шомпола, заголосили бабы:
– И куды ж вы у меня последнюю-то телушку забираете!
В эти дни и надломилась Гришкина карьера. Пригнал на тройке из уездного города колчаковский ставленник Алексеев. Велел выстроить солдат, оглядел их, проверил оружие, экипировку, прошел в волость. Гришка юлил перед ним, распекал большевиков и Красную Армию, хвалил эсеровское правительство. Но начальник рассвирепел по непонятной Гришке причине, вытолкал его в шею из волости. По приказу того же начальника власть в Родниках передали лавочнику Лаврентию. Когда шумливый ревизор умчался дальше, Гришка пришел к Николаю.
– Что же это такое выходит, власть-то опять не наша?
– Кто это тебе сказал?
– А выперли меня со старшин?
– Да ты разве не в курсе дела? – глухо объяснил Колька. – Колчак теперь верховный правитель. Нам надо тайком работать.
– От кого таиться-то? Ох, что-то я сумлеваюсь!
– Ты мне брось, «сумлеваюсь»… Подписку давал… Отцово богатство почти все у тебя… Смотри, лапоть… угодишь к стенке со своими сомнениями…
– Лапоть не лапоть, а не ясно мне!
После этого разговора только тягости прибавилось на душе у Гришки.
И дома его ждала беда хуже некуда: в передней горнице сидели два здоровенных взводных, пили водку, третий зауряд-прапорщик с пышными усами обнимал в маленькой спаленке, на пуховиках, догола раздетую пьяную Дуньку.
…Ночи холодные стояли над Родниками. Вот в окно угловой комнатушки, где жил Оторви Голова, кто-то тихонько заскребся. Изнутри слабый стук в ответ. Затем створка открылась и женский голос спросил:
– Ты, Поленька?
– Я, Александра Павловна.
– Залезай.
Девочка, легкая, как перышко, бесшумно вскарабкалась в окно.
– Ну, рассказывай, как погостили?
– До этого ли было, Александра Павловна.
Поленька, Санина ученица, худенькая, курчавая, с тонкими, как огуречные плети, ручонками, пришла из соседней волости, от дяди Егора, и принесла весть: «Колчака прут по всему фронту. Красные уже недалеко от Тобола».
– Дядя наказывал, – торопилась говорить девочка, – всех крестьян об этом оповестить. Всех-всех!
– Спасибо, Поленька! А посылочку принесла?
– Вот тут… – Девочка полезла за пазуху. – Бумаги и билеты отпускные… А еще передать он велел: видел нашего дядю Макара у красных. Живой, здоровый. Велел кланяться!
– Спасибо, девочка моя родная!
– Как тут Степа? – Поленька подошла к кровати.
– Спит. Весь день дом строил у прясла, намучился. К матери просится. А я молчу…
– Что еще в Родниках-то?
– А ты не увидела? Спалил Гришка ваш домик… И еще…
– Что?
– Иди ко мне, деточка моя дорогая…
– Говорите, Александра Павловна!
– Мамоньку твою родимую, Ефросинью Корниловну, вчера похоронили!
Поленька упала на руки Александры Павловны, забилась.
Уложив, убаюкав девочку, учительница вышла. Утром, перед обедней, в Родниках уже было известно о наступлении Красной Армии.
19
Отвезли Корниловну на погост после обеда. И вскоре (не до поминок) затребовал Гришку к себе поручик Сутягин.
– Долго еще мы будем терпеть выходки твоего Безрукого? – пошел напрямки Колька.
– А я-то как могу знать, Николай Сысоич? Не можете изловить его, а вину на меня сыплете. С больной головы на здоровую!
– Сдается мне, Григорий, что именно ты укрываешь Безрукого. Как ни говори, брат он тебе, кровный… Смотри, как бы я по начальству не доложил об этом.
Гришка испугался не на шутку, упал на колени:
– Клянусь господом богом! Николай Сысоич! За что такое недоверие? Господи, приди на помощь!
– Поможешь поймать – все простится. Не поможешь – пеняй на себя. За таких, как ты, мне свою голову подставлять не хочется!
Шел Гришка домой очумелым. Знал: Колька кому угодно нож в горло вобьет, хоть отцу родному, лишь бы его шкура целой осталась… А тут все ясно: брат партизанами командует. Брякнет карателям – и снимут шкуру, как с хорька на веревочке. Но как ты найдешь его, Терешку… Не такой он, чтобы на пустяке ловиться!
И тут Гришка, будто чего-то вспомнил, остановился. «А ведь он должон приехать к маминой могиле. Должон!»
Гришка повернул на кладбище. До полуночи просидел в кустах. Потом вылез на обочину дороги. Чернела перед глазами свежая насыпь. Крест белый, высокий. Жутко. И вот послышался издали копытный перестук. Едут! Более взвода партизан остановились около могилы. Гришка прилип к земле, держа наготове револьвер. Конники молчали. На коленях у края насыпи стоял Тереха.
– Прости, матушка! – расслышал, наконец, Терехин голос Гришка.
– Прости нас, Корниловна! – загудели вразнобой голоса партизан.
Потом они отъехали к самой дороге, едва не стоптав Гришку.
– Значит, завтра в Медвежку, – сказал Тереха. А там двинем к боровским. За мной!
Партизаны тихим шагом скрылись в темноте. Не чуя под собой ног, рысью кинулся Гришка в Родники. Он клял себя за то, что не догадался посоветовать Кольке и оцепить на эту ночь кладбище.
20
В доме-крепости старшины Бурлатова расположился колчаковский штаб. Рано утром к дежурному вошел Гришка. На голове картуз с лаковым козырьком, на плечах новенькая поддевка.
– Доложите обо мне господину поручику Сутягину!
Дежурный унтер подошел к Гришке вплотную, подозрительно взглянул в лицо:
– По какому делу? Откуда?
– Это тебя не касается, господин унтер!
– Как так не касается. Я здесь дежурный.
– Да так. Ведите скорее. Там скажут, кто я.
Унтер смутился: «Черт его знает, может, тайный агент какой?»
И тут же из приемной вышел Колька.
– Здорово, Григорий. Проходи. Расскажешь что нового?
– Новости отменные, Николай Сысоич.
– Не набивай цену. Говори.
Гришка приблизился вместе с креслом.
– Разрешите, по карте покажу.
– Показывай.
– Вот сюда, в Медвежье, должны прийти сегодня ночью на отдых. Тут вот может свободно пройти эскадрон или сотня незамеченной. Можно, Николай Сысоич, и захватить ночью всех. Я эти места хорошо знаю. Берусь провести.
– Прекрасно, Григорий. Если это так и операция удастся, вознаграждение будет доброе. И погоны обеспечены!
Вечером кавалерийский эскадрон особого карательного отряда рысью вышел из Родников. Впереди, в одном ряду с офицерами, в дождевике с поднятым башлыком подпрыгивал в седле Гришка.
Штаб Терехиного отряда расположился в пустовавшем поповском доме. Сам командир и его помощник Федот Потапов пили чай и негромко разговаривали.
– Ходят по нашим следам. Сердцем чую, – говорил Тереха.
– Ничего. Не расстраивайся… У нас дозоры, разведка!
– Так-то оно так. Но все-таки надо быть постоянно начеку.
Было уже далеко за полночь, когда во дворе щелкнул револьверный выстрел. Тереха разбудил Федотку, отдал приказ вестовому:
– Узнай, в чем дело?
Но вестовой не успел еще выйти за дверь, как в коридоре раздался крик:
– Белые! Нас окружили!
Тереха с маузером в руке первым выскочил в коридор.
– Закрывайте дверь! – крикнул.
Партизаны кинулись к выходу. Раздались выстрелы, посыпалась с потолка штукатурка. Дверь забаррикадировать не удалось. Белые были уже в помещении. Завязалась драка. Люди не знали, где свои, где чужие. Тереха стрелял из маузера через окно во двор по кавалеристам, окружавшим усадьбу. Рядом был Федот Потапов.
– Отходи в угловую комнату, а там в сад! – кричал Тереха.
Дом вздрогнул от взрыва гранаты. Рядом упало несколько партизан.
– Беги, Терешка! – крикнул Федот.
Но Тереха продолжал стрелять. По коридору пробежало еще несколько человек, один из них испуганно кричал:
– Уходи, товарищ командир!
Снова взрыв. Волна отбросила Тереху в глубь коридора. Колчаковцы ринулись в комнаты.
Очнулся Тереха от выстрела, который прогремел возле самого уха. Вскочил. Рядом мелькнули белые нашивки.
Несколько дюжих колчаковцев скрутили ему руки, вытащили во двор. И здесь Тереха увидел Гришку. В дождевике и высоком картузе сновал и сновал он среди пленных.
– Самарин, где тут комиссар?
– А вот он, господин прапорщик!
– Этот?
– Этот, комиссар Безрукий.
– Вот ты какая сука! – скрипнул зубами Тереха.
– Молчать! Обыщите его!
Двое карателей обшарили Терехины карманы.
– А это помощник комиссара, Потапов, господин прапорщик!
– Унтер, стройте эскадрон! Пленных во взвод разведки! И вперед! Быстро!
Эскадрон построился. Пленных погнали в сторону Родников.
Торопились. Беспрестанно хлестали плетьми. Сзади всех едва двигался раненый партизанский разведчик Ванюшка. Удары сыпались на его голову все чаще. Гимнастерка была сыра от крови.
– Господин прапорщик, разрешите его кокнуть? – услышал Тереха вопрос.
– Которого?
– А вон, сзади!
– Я бы их всех кокнул… Да этих птиц, – он показал на Тереху и Федотку, – велено доставить в полной сохранности. А того кончайте!
Разгорелся рассвет. На лесной полянке сделали небольшой привал. Пленных оцепили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда показались Родники. Эскадрон перестроился. Тереху и Федотку отделили от остальных, окружили со всех сторон и повели с винтовками наперевес. Первыми увидели эскадрон ребятишки. Они залезали на крыши, кричали по улицам:
– Пленных гонют!
Люди выходили из домов, тревожно вглядывались в степь. Вот колонна влилась в улицу. Замелькали похожие друг на друга лица карателей. А в середине истерзанные родниковцы. Шли по широкой улице, по самому ее створу.
– И что за хреновина? Русские русских уничтожают! – ругались старики.
– Все перепуталось, ума не приложишь, – толковали бабы.
– Чьи же они, горемычные? – выла Секлетинья. – И куда же вы их гоните, ироды!
– Ослепла, что ли? Раскрой гляделки-то… В середине-то Тереха наш идет!
Шествие двигалось. Впереди пленных Тереха и Федотка. Лица обоих черны от запекшейся крови. Колонна приблизилась к центру Родников, к дому старшины Бурлатова.
– Вот, кажется, и до места дошли, – сказал Тереха, поддерживая Федота под руку. – Крепись!
Их втолкнули в темный подвал. Там были люди. Тереха не сразу осмотрелся в темноте, поздоровался сдержанно. Арестованные ответили вразнобой.
– Садитесь, товарищ, – освободив чурбак, сказал один. – Мы тут уже насиделись.
– Худо?
– Каждый день расстреливают. Далеко не отводят. Прямо за стенкой.
Под вечер железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе прокричал:
– Кто тут Безруков, выходи!
Тереха подошел к Федотке, обнял его, прошептал на ухо:
– Это меня. Прощай.
Его провели во флигель, в маленькую комнатушку с кованными железом дверями. За столом сидели Колька Сутягин и незнакомый Терехе полковник.
– Садитесь, господин Безрукий. Так, кажется, вас зовут?
Тереха продолжал стоять.
– Орлом себя считал, а сейчас больше на мокрую ворону походишь, – скривились губы у Кольки.
– Я был орлом, писаренок, а вот ты сроду – дохлая ворона, – ответил Кольке Тереха. И добавил: – Когда от нас драпал, не одни кальсоны, наверное, обмарал. Характер-то у тебя, как у батюшки родного!
– Молчать!
– Не ори. Допрашивай!
– Хорошо. Нас интересует один вопрос, от ответа на который зависит твоя жизнь… Покажи расположение ваших бандитских шаек и назови их предводителей!
– Только и всего? Так это же просто. Пожалуйста. В каждой деревеньке, в каждой малой выселке есть сейчас партизаны. И повсеместно вам готовится крах! Вы разве не догадываетесь? Неужели настолько пусты ваши головы.
