Текст книги "Капитан"

Автор книги: Михаил Кизилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Я где-то читал, что в начале прошлого века на месте Сингапура было маленькое селение малайцев и китайцев. Хроника тех лет донесла до нас: «Даже джинны и дьяволы, не говоря о простых смертных, не решаются плавать вокруг Сингапура, ибо там обосновались пираты».

На шкафуте собралось человек двадцать свободных от вахты моряков, и лейтенант Гриценко продолжает рассказ об этом городе-космополите, в порту которого каждые пятнадцать минут пришвартовывается или отчаливает корабль.

– Когда-то Сингапур был гордостью британской короны на Востоке, сейчас это независимое государство. Сингапур не имеет своих источников воды, ее по трубопроводам перекачивают из Малайзии. В городе более миллиона жителей – больше семидесяти процентов из них китайцы. Государственный язык – малайский, официальными языками также считаются английский, китайский, тамильский.

Постепенно на рострах собирается больше и больше моряков. Командир ничего не говорит, большой зам смотрит ревностно. А Гриценко тем временем сообщает новые подробности:

– Сингапур одна из самых грамотных стран Юго-Восточной Азии. Здесь практически все население острова, от десяти до двадцати лет, грамотно. В Сингапуре самая низкая смертность в Юго-Восточной Азии. Сингапур называют не только городом китайских миллионеров, но и городом многочисленного и сильного пролетариата, есть даже свой металлургический завод.

– Товарищ лейтенант, как же это получается – самая грамотная страна, а пираты, говорят, и сейчас есть? – спросил, вклинившись в паузу, мой Федоров. Глаза его хитро блестят.

– Действительно, бич Сингапура – пиратство. Сегодняшние флибустьеры оснащены мощными катерами и промышляют преимущественно одним – наркотиками, – охотно отвечает Гриценко, – и власти ничего сделать не могут, вернее сказать, не очень стремятся.

Молодец все-таки Володя. Теперь многие с интересом поглядывают вперед справа по борту, где вот-вот должен, показаться порт Сингапур.

И вот из дымки выплывает все больше и больше судов, стоящих на рейде. Поднимаюсь на мостик к сигнальщикам, смотрю в окуляры. Как на ладони, рядом суда, суда и еще раз суда. Среди них насчитал четыре наших трубы. Флагов в дымке не видно.

Много небоскребов – белых, растительности почти не видно, лишь только по гребням далеких и невысоких гор (самая высокая – сто семьдесят семь метров) видны деревья.

Пролив постепенно сужается. Очень много мелких островов, особенно слева по борту. Уже невооруженным взглядом видны здания на берегу, и опять суда, суда, суда.

Тепло. Солнечно. То и дело попадаются рыбаки на утленьких суденышках. Они отнюдь не спешат уступить дорогу.

Чап-чап – топает морской трамвайчик с материка на остров. Вопреки всем правилам судовождения. Дескать, много вас тут всяких ходит, а мы чаще.

– Стоп машины! Полный назад!

Слышно, как забурлило за кормой, но инерция – штука мощная: продолжаем медленно катиться вперед; остановились, с дрожью корпуса двинулись назад, попятились. Трамвайчик прошел в кабельтове от форштевня. И вдруг резко увеличил ход, людей сдуло с палубы. Что такое? Глядь, а наша кормовая пушка так это аккуратно смотрит на трамвайчик.

– Командир БЧ-два, в чем дело?! – резко спросил Соловьев.

Через несколько минут бордовый от стыда капитан-лейтенант Асеев докладывал: на пушку забрался матрос и любопытства ради через прицел наблюдал за горизонтом, суда разные рассматривал, проворачивая маховичок горизонтальной наводки. И тут в окружье прицела вплыл трамвайчик. Как на ладони. Моряку интересно на людей поближе посмотреть. И невдомек, что вместе с прицелом и ствол проворачивается. Потому и сиганул трамвайчик, потому и сдуло с палубы пассажиров. Через час, когда вышли из пролива, в корабельном клубе состоялся разговор с экипажем об ответственности за честь флага Советского Военно-Морского Флота. Очень многому научил моряков этот нелепый, в общем-то, случай.

Буквально продираемся сквозь обилие островов. Хотя карты, по которым ходим, выверены точно, но даже страшновато становится от одного взгляда на нее. Справа и слева несколько маяков – иначе не пройти. Наконец проходим маяк Рафлс, после него будет спокойнее.

Штурман – сама сосредоточенность, куда вся внешняя безалаберность делась. Не до нее, надо работать серьезно. Подхожу к карте и только сейчас замечаю, что до экватора осталось немногим более одного градуса. Каких-то шестьдесят с небольшим миль. Пустячок, но приятный.

Наконец вошли в Малакский пролив. Здесь уже вольготнее. Наименьшая ширина около сорока километров, длина около шестисот миль, менее судоходен, но и здесь видно очень много судов. Разделяет Южно-Китайское и Андаманское моря, Индийский и Тихий океаны.

«Корабельное время пятнадцать часов», – доносится из динамиков. Это значит, кому-то вахту стоять на час больше, потому что мы догоняем время и вынуждены его корректировать. Корректируем не что-нибудь, а время! Что же тогда космонавтам с ним делать?

Сегодня на совещании старпом неожиданно поднял меня:

– Сергеев, ты бываешь на юте после обеда?

– Нет.

– Рекомендую!

Наскоро пообедав, пошел на ют. Из-под кормы винты выбрасывали грязно-зеленые буруны, в которые ныряли чайки, выхватывали оглушенную рыбу. На леере был закреплен желоб, уходящий к воде метра на два за борт. Постепенно на палубе стали появляться матросы, потом на ют потянулись бочковые и вываливали в этот рукав остатки обеда. Чайки стали еще оживленнее и пронзительнее. Сразу даже не дошло, как много выбрасывается остатков, в том числе и белого хлеба. Спрашиваю у Малого:

– Не вкусно? Что ж в кубрике не сказали, во время обхода?

– Нет, что вы, товарищ лейтенант, вкусно, но очень жарко, много не съешь.

Пошел к старпому:

– Иван Степанович, много за борт летит, в том числе белый хлеб.

– И я о том же. Вспомни молодость, поговори с моряками на комсомольском собрании. Прикажи Карышеву выдавать неполную порцию хлеба, кому не хватит, еще раз придут. Никто тебя не упрекнет в недовыдаче, наоборот. Если моряк хлеб выбрасывает – это плохо. Но нужно не в строю им это втолковывать, а на собрании душевным языком говорить.

К комсомольскому собранию я готовился тщательно. Обложился справочной литературой, написал целый доклад, даже кое-что раскопал из истории снабжения английского флота.

Собрание устроили в клубе. Долго думал, с чего начать. Встал на трибуну, посмотрел в зал. Моряки сидели молча, без всякого интереса, особенно корабельные интеллигенты – БЧ-4 и РТС. Начал с того, что в XI–XII веках английским морякам пищу выдавали один раз в день, что самыми важными продуктами были пиво и мясо. При упоминании о пиве по залу-клубу прокатился гул одобрения. В глазах появился интерес. Дальше было проще. Рассказал, что в 1831 году пиво было отменено, а в 1907 году солонина, что только в 1825 году в рацион моряков были включены свежее мясо, овощи и свежий хлеб. Не удержался и прочитал весь перечень продуктов, который был в 1907 году: 225 граммов мяса, 450 граммов овощей, 112 граммов сахара, 450 граммов хлеба, сгущенное молоко и варенье. В целом выступление принимали хорошо, заинтересованно. Не стал рассказывать, что такое хлеб в настоящее время: больше половины моряков из села, знают это лучше меня. Объяснил про экономию. Поддержали.

Расходились, громко обсуждая пиво, солонину и Кононовича.

На следующий день Карышев гонял ершистых:

– Гуляй вальсом, не хватит – придешь еще раз.

Пришли только двое.

Прибежал рассыльный:

– Товарищ лейтенант, вас командир на мостик вызывает!

К форме «трусы – пилотка», в которой мы щеголяем, добавляю шорты и рубашку с погонами, иду на мостик. Докладываю о прибытии. На мостике кроме командира находится и контр-адмирал Сомов – командир соединения. Высокий, спортивного склада. Про него говорили, что моряк он потомственный, из известной флотской династии… В море провел большую часть своей жизни, половина которой отдана подлодкам-дизелюхам. Ему сорок два года, но смотрится намного старше из-за резких складок у рта и густой седой шевелюры. Он с любопытством оглядел меня и протянул бланк радиограммы:

– Ознакомьтесь с этим, лейтенант, и примите нужные меры.

Наученный Вересовым строить служебные отношения с офицерами походного штаба, я демонстративно прошу у него разрешения обратиться к командиру. После адмиральского «добро» с невинной физиономией уточняю:

– Товарищ командир, указание товарища адмирала следует воспринимать как ваш приказ?

Командир сначала не понял, потом в его глазах заиграла довольная смешинка, и он добродушно изрек:

– Безусловно!

Поворачиваюсь к адмиралу и беру у него радиограмму. Сомов смотрит на меня с недоумением, потом улыбается:

– Ну и ну! Андрей Андреевич, и нахальные же ребятишки у тебя служат. Откуда таких выпускают? Адмирала побоку, главное – командир. Ну и дела! Из студентов, наверное? – обращаясь уже ко мне, спрашивает он.

– Так точно! Студент.

– А впрочем, правильно! – вдруг серьезно резюмировал он. – Командир есть командир!

Я пробежал глазами текст радиограммы: «Хлеба, хлеба, хлеба и зрелищ» – и выжидающе посмотрел на адмирала. Уловив в моих глазах вопрос, он пояснил ситуацию:

– У нас на лодках ребята тоже с юмором служат. Завтра будет встреча с одной лодкой. У них неделю назад закончился хлеб, на галетах и печенье сидят. Потому так лаконично и выражаются. Сегодня испеките хлеба из расчета, чтобы они могли с собой взять. Сколько вы можете за тридцать шесть часов испечь хлеба? После моего доклада он удовлетворенно кивает головой:

– Вполне достаточно! Кроме хлеба выдайте все, что им положено. Все понятно?

– Все!

– Тогда добро, свободны.

Через час совещание с офицерами проводил старпом:

– Товарищи, завтра встреча с мастерами торпедных ударов. Передадим им топливо и другие необходимые материалы. Торпеды – не будем. Вересову продумать систему загрузки с двух кранов и скоординировать действия всех служб и подразделений. Передадим им все, что положено. Они скоро пойдут домой.

Я с восьми до двенадцати на вахте. Прекрасная погода, почти полный штиль, чуть-чуть тянет ветерком, пока не жарко. В десять часов на мостике появился адмирал, спросил, когда была связь с лодкой, потом поинтересовался:

– Давно ли сдал на допуск на самостоятельное несение вахты?

– Не очень, – ответил я не по-уставному.

– Нравится?

– Лучше, чем интендантством заниматься!

Адмирал снял солнцезащитные очки, внимательно посмотрел на меня, а потом, медленно подбирая слова, стал размышлять:

– А вот это ты, лейтенант, зря! За хорошего снабженца я, не задумываясь, трех вахтенных офицеров сменяю да еще и коньяк поставлю. Потому как снабжение в армии вещь великая, а на флоте и того больше. Не буду тебе прописные истины втолковывать насчет важности хорошего харча. Скажу о другом. Вот ты со своей службой несколько дней назад испорченную рыбу выбрасывал. Сложно тебя винить в том, потому что не научили тебя, что в такие походы нельзя брать рыбу. Консервы получать надо. Но консервы находятся на другом складе, гораздо дальше от места загрузки. Снег, метель, машины идут тяжело. Вот нам и дали рыбку. Мне не до продуктов было, командиру тоже, а ты по неопытности даже не задумался об этом. Но я не про это… Думаешь, не знал начпрод соединения, когда подписывал бумаги о загрузке? Знал, – отвечая самому себе, с озлоблением произнес он. – Знал, что рано или поздно выбросишь эту рыбу, но загрузил и доложил об успешной погрузке. И самое обидное, что я его официально за жабры не могу взять. Мне тут же скажут: а куда сами смотрели? Так что учись, Сергеев, запоминай! Думаю, что после этого похода на порядок выше многих береговиков будешь, потому что море учит гораздо быстрее и лучше, чем берег.

Мы стояли на правом крыле мостика, плавбаза шла постоянным курсом. Командир, видя, что адмирал разговорился, не перебивал его и не отвлекал, но я чувствовал себя неудобно – все-таки на вахте. Адмирал заметил мое беспокойство.

– Андрей Андреевич, – обратился он к командиру, – ты не против, если я, пользуясь случаем, лейтенанта жизни поучу?

И, не дожидаясь ответа, снова повернулся ко мне:

– Важно, чтобы из этого похода ты честным человеком вернулся, чтобы не научился разные там делишки обделывать… Обидно, когда мы большие дела делаем, а какая-то гниль может использовать это в личных целях. Безжалостно таких расстреливал бы! – глаза его злобно сверкнули.

– И еще, если будет заход в иностранный порт, то на нашем борту будут жить подводники. Двое командиров – ребята нормальные, но третий люто снабженцев ненавидит. Впрочем, не без оснований… Так он в первый же день тебе руки начнет выламывать. Ты его просто пошли ко мне, а я ему все объясню.

Заметив, что ближе к полудню на верхней палубе моряков становится все больше и больше, он улыбнулся:

– Надеются лодку заметить. Но я больше чем уверен, что этот анархист Соколов, – и он улыбнулся, – всплывет в пяти кабельтовых по левому борту. Не дальше.

Адмирал как в воду глядел. В двенадцать часов, когда я уже сдал вахту старшему лейтенанту Иванову, но еще не успел уйти с мостика, раздался доклад сигнальщика: «Цель – слева, десять, дистанция три кабельтовых, цель – подводная лодка!» и крики: «смотрите! смотрите!» Слева по курсу из нежно-голубоватой воды начала выпячиваться темная рубка. За нею тянулся далеко видный пенный след. Рубка быстро росла, и вот уже показался длинный хищный корпус с яркими пятнами сурика на зловеще черных бортах.

– Боцманской команде приготовиться к приему лодки с левого борта!

«Амгунь» замедлила ход, боцманы в спасательных жилетах оранжевыми запятыми застыли вдоль борта с ручными кранцами, двое с бросательными концами.

Подводная лодка идет на сближение: на рубке видны люди. Дистанция уменьшается. По лодочной палубе в корму и нос побежали швартовщики – ярко-оранжевые сверху и бело-голубые снизу, в отличие от наших незагорелые и потому похожи на киномарсиан. И вот уже в очень чистой воде видно, как работают винты лодки на малых оборотах. Вот мы коснулись бортами, уже бросательные и проводники на лодке, уже закрепляют стальные концы, мы идем на самом малом, лодка остановила свои машины, идет на «привязи». Вот и мы уже застопорились. Ложимся в дрейф. Механики еще не успели подать шланги для заправки топливом, а сверху в рубку и толпу, стоящую на верхней палубе, полетели концы и кончики, на которых передаются мешки с почтой, сигаретами, журналами. Заместитель уже обменивается фильмами, Бобровский, перегнувшись через леер, уточняет, что подавать первым. Не дожидаясь крана, поплыл, вернее, полетел свежий хлеб в мешках под радостный гомон подводников.

Встретились друзья по учебным отрядам, по училищам, соседи по домам и квартирам. Лодка нашего соединения.

Тут же, у борта, и адмирал, и офицеры штаба. Подход кратковременный, сходни спускать не будем. В этой суете невозмутим один Вересов: эмоции эмоциями, а дело – делом. Высмотрев, что Хамичев еще не раскачался, он тут же его «прихватил»:

– А ты что же, как всегда, еще чешешься? Почему разовое белье еще не на палубе? Почему не готово к загрузке?

Хамичев засуетился, засучил ногами, но заметив, что матросы Сахаев и Вайнер уже тащат по палубе мешки, тут же забурчал:

– Как это не чешусь?! Мы готовы, начнем передачу, как только Бобровский закончит с продовольствием возиться.

В спешке я не рассмотрел толком подводников. Улучив минуту, поднялся на шкафут и оттуда увидел всю живописнейшую картину. Полным ходом идет погрузка: на лодке открыты все люки, более или менее свободные от работ обливают себя забортной водой, бросая матерчатые ведра на длинных концах за борт. Непреложная деталь одежды – пилотка.

Командир лодки, заместитель и старпом щеголяют в новом «разовом» белье – трусы и рубашка.

Топливо передано, а заодно и все остальное. И опять команда:

– Приготовиться к отходу лодки с левого борта!

А лодка еще мирно покачивается у борта, ее винты пока дремлют и кажутся каким-то фантастическим оперением в изумрудной воде, просвечиваемой ярким солнцем на несколько десятков метров. Субмарина похожа на большое животное, устало прикорнувшее, греющее округлые бока. И даже не верится, что эта длинная черная сигара – гроза для огромных стратегических, атомных подводных крейсеров, не говоря уже о кораблях надводного флота.

– Отдать швартовы!

Концы на борту, между нами появляется полоса воды, она шире и шире. Мы даем малый ход, боцманы с кранцами бегут вдоль борта, чтобы не ободрать краску, а лодка уже отходит назад, как отваливается от матери сыто насосавшееся дитя.

Вот первый раз чихнул лодочный дизель, вот он уже застучал, выплевывая клубы дыма, мимо борта проплыла рубка, на мостике которой офицеры отдают честь нашему флагу, и лодка уже за кормой, отдаляется, ярко поблескивая гидроакустическими сферическими антеннами. Все машут руками и пилотками. Подводники ложатся на свой курс, а мы на свой. Когда еще придется встретиться?

Ежедневно в одно и то же время на горизонте появлялась маленькая точка. Ее предварял доклад вахтенного радиометриста: по курсу цель, дистанция… курс…

Точка быстро приближалась. И вот уже хорошо виден идущий точно на нас самолет. Противолодочный «Орион» с опознавательными знаками американских ВВС. В двух-трех кабельтовых самолет отворачивал чуть в сторону и на уровне мачт проносился вдоль борта. Случалось видеть, как американские летчики приветливо махали руками. То ли потому, что приятно все-таки встретить живых людей в океанской пустыне, то ли потому, что за обнаруженный советский корабль получат солидную премию.

Реакция у нас довольно спокойная. Пусть летают. Сознание собственной значимости придает уверенности в себе. Никогда раньше гордость за Родину не ощущалась так остро.

Глядя на «Орион», я испытывал единственное чувство – любопытство: надо же, как далеко забрались они от родных берегов! Потом приходила мысль, что совсем неспроста они, эти «Орионы», над океаном летают. Чего-то нужно им, чего-то выискивают… Так возникало живое продолжение политических занятий: наглядная иллюстрация к рассказу о деятельности военных империалистических блоков.

Однажды очередной «Орион» не отвернул, как обычно, а пролетел прямо над нами.

У командира пилотка с козырьком на затылок прыгнула. Глаза черные, лицо жесткое, злое. Все, кто стоял на мостике, услышали его надтреснутое:

– Ну-у, супостат, живи до завтра.

На следующее утро, после первого доклада радиометриста о появившемся «Орионе», колокола «громкого боя» подбросили сотни людей, добавили к форме «трусы-пилотка» противогазы и каски, в секунды бросили их в башни орудий, снарядные погреба, в аварийные партии…

В динамике раздался асеевский тенорок:

– Товарищ командир, а если он опять прямо над нами пролетит, может, не условно? Раз – и отлетался супостат!

– Думаю, отвернет.

– Понял, – браво откликнулся динамик, потом уже спокойно продолжил: – Я б его, супостата, прямо над мачтами… Аккуратненько! И полетели бы за кормой клочки по рыбьим закоулочкам!

Командир схватился было за микрофон, но сообразил, что Асеев, играя в рассеянность, специально не отключился от ГПК. Соловьев бросил быстрый взгляд на адмирала. Тот был непроницаем.

И вот «Орион» все ближе и ближе.

Ну иди, голубь, иди сюда, посмотрим на тебя.

Идет как по ниточке, прямо на нас…

Прямо на нас! Даже у меня ладони зачесались, а каково ребятам на пушках?! Вот уже видны в бинокль цифры и буквы на плоскостях, бортовой номер 156076. Вчерашний «орел».

– До цели шесть кабельтовых, пять кабельтовых, четыре, три кабельтовых, – голос метриста звенит. – Цель отворачивает от курса, – но это уже видно и без доклада.

Летчик не выдержал игры: за четыреста метров отвернул. Прошел слева по борту, на высоте ста метров. Один из пилотов помахивал рукой.

Ему никто не ответил.

Для всех он был уже просто неинтересен.

Наши хоккеисты – чемпионы мира, а мы здесь не знаем даже состава команды. Не до этого. Потому что, когда об этом говорили в эфире, и позже, когда станции уже не брали «Маяк» и замполит читал вслух телеграммы последних известий, про хоккей сразу забывали. Память автоматически отбрасывала второстепенное, мелкое, сосредоточивая на главном, на основном. А основное – резко обострилась международная обстановка, может разразиться новый очаг войны на земном шаре.

И все по местам, все по боевым постам. В такие периоды моряки становятся классными специалистами не за месяцы и годы, но за дни и недели. Когда все успокоилось, когда разрядилась обстановка, вспомнили и про хоккей, и про другие радости. А до этого затаив дыхание слушали сводки международных событий.

Южные моря. Благодать. Тепло, но не жарко. Легкий ветерок, глубокое голубое небо, яркое солнце и безбрежность воды. На мостике командир спросил:

– Сергеев, тебе на вахте не приходилось проявлять Южный Крест?

– Какой там – на вахте, вообще не приходилось.

– Ну что ж, сегодня проявишь.

За время подготовки похода, выхода и плавания я кое-что увидел, многое из того, что раньше считал экзотикой, стало привычным, научился почти не удивляться. Но от этих слов – «Южный Крест» – что-то защекотало в груди. Да, действительно, сегодня его можно будет увидеть. Об этом говорит карта звездного неба и штурманский прогноз. Но чтобы так повезло – на моей вахте – не ожидал!

Солнце садится очень быстро, как обычно в тропиках, но хочется, чтобы скрылось оно еще быстрее. Спокойное море, голубизна, переходящая в лазурь водную, а потом и в небесную. Большое, круглое, красное солнце. Но вот край его задел за горизонт и начал заметно исчезать. Сначала зарозовели близкие к нам облака. Постепенно розовое перешло в малиновое, потом в бордовое. Редкие облака кажутся кровавыми, но все это длится минуты. Начинает незаметно темнеть, потом быстрее и быстрее, и вот уже только край неба все еще играет сложной гаммой красноватых оттенков. И наступает ночь. Зрелище весьма впечатляющее, хотя уже и не раз наблюдавшееся. И… забыл про Крест. Вздрогнул от командирского:

– Смотри, Александр Егорович!

Действительно, он именно проявился, как на фотобумаге. Сначала звезды были едва заметны, затем проступали все яснее и яснее – и вот запылали во всем своем великолепии.

Южный Крест…

По его длинной перекладине лучшие сыны Земли сверяли курс к Южному полюсу. Казалось, что он начинается там, на полюсе холода, там его основание, там его корни. Оттуда он забрал все тепло, чтобы здесь полыхать ярко, звать людей туда, к своим истокам.

Я стоял на крыле мостика, не в силах оторвать взгляд от неба, и вдруг понял, что медленно раскачиваюсь в такт доселе незнакомой мелодии – вкрадчивой и очень сладкой. Невидимый оркестр звездного неба, входил в душу, куда-то звал, и главную партию в этом оркестре вело созвездие Южного Креста, Танцевать бы под эту медленную, сладостную мелодию с Аленой, всю жизнь бы танцевать, но она ее не слышит и никогда не увидит Южного Креста.

Южный Крест! Еще одна ступень в морском опыте, когда количество переходит в качество.

Красивы приветствия встречных судов. Торжеством и мелодией наполняется голос вахтенного офицера:

– Отсалютовать судну с левого борта.

По этой команде сигнальщик в ответ на приветствие пассажирского лайнера приспускает на треть корабельный флаг и опять поднимает на прежнее место. Вахтенный любой страны считает за честь выполнение этого святого для моряков обычая. Первыми салютуют военному кораблю «торгаши» и «пассажиры».

Флаг приспустил французский танкер. В такие минуты еще и еще раз испытываешь гордость за принадлежность к флоту его величества рабочего класса.

Получаем продовольствие с маленького транспортного рефрижератора. Поскольку корабли разновелики, то несколько метров при развороте стрелы поддон с продуктами проплывает над водой. Все шло нормально, на кране опытный моторист. И вдруг по закону подлости, когда поддон с последними шестью ящиками сливочного масла повис над зеленоватой водой, лопнул один из тросов. С шумным плеском ящики упали в волны. Все замерли. Повисла тишина, в которой прогремел старпомовский бас:

– Сергеев и Бобровский на ГКП!

Пока бежали на мостик, Петя выдыхал:

– Товарищ лейтенант. Можно все достать.

Я ничего не отвечал, просто не успел ничего осмыслить. Для меня пока было ясно одно: спускать катер и ловить ящики. Потеряем всего несколько килограммов: обрежем верхний слой, остальное масло не испортится.

– Ваши предложения, мореманы? – старпом смотрел строго.

– Спустить катер, выловить ящики! – выпалил я скороговоркой.

Он кивнул и взялся на микрофон:

– Катер к спуску! Старшим – капитан-лейтенант Вересов.

Выход Вересова на катере – это всегда красиво. Моряк милостью божьей. На зыби катер раскачивается, как хороший маятник, но Игорь стоит легко и небрежно, и кажется, нет такой силы, чтобы смогла его пошатнуть. И он еще при этом задиристым мальчишеским голоском команды выдает. Всегда в сложных и неясных ситуациях Игорь Вересов идет на катере. Вот и сейчас, несмотря на солнечную погоду, разыгралась сильная зыбь, на которой катер то поднимается на уровень лееров, то проваливается ниже ватерлинии. Но Игорю хоть бы что – только чуть расставил ноги.

Пока Вересов с матросами вылавливали масло, мичман Бобровский, используя паузу, озабоченно инструктировал своих подчиненных:

– Сейчас будем грузить мясо. Напоминаю: получаем продукты в море. Особое внимание обращать на то, как взвешивать! Смекаете?!

Старший матрос Карышев и матрос Слепцов – крепыш из Якутска, коммунист, человек кристально честный – с недоумением взирали на своего шефа.

– Эх вы! А еще по десять классов закончили! У меня хоть семь с прицепом, но смекаю! Со-обра-жать надо! Поясняю. – Мичман, прохаживаясь по кормовой надстройке, где проходило экстренное заседание продовольственников, выводил железную цепь доводов: – Весы где будут стоять? – И сам себе ответил: – Правильно! На верхней палубе рефрижератора. Палуба – это горизонтальная часть корабля, а корабль в море, а на море зыбь. Корабль то вниз, то вверх… И тут, – голос его зазвенел от радости и напряжения, – мы можем дать маху. Можно взвесить груз, когда корабль идет на волне вверх, тогда не досчитаешься нескольких килограммов, на волне вниз – наоборот – выигрыш! Сечете?

Карышев и Слепцов смотрели на Бобровского как зачарованные.

Петя, войдя в раж, давал указания:

– Карышев, со мной на рефрижератор! Слепцов, будешь принимать на нашей палубе. Карышеву за качкой и весами следить лично, – впрочем, нет, за этим буду следить я – мичман Бобровский. Ты, Карышев, смотри, чтобы все взвешенное попало на поддон и было хорошо уложено. Говяжьими полутушами только тебе и ворочать. Следи, чтобы уложены были как надо, да на моториста на кране покрикивай, чтобы история с маслом не повторилась. Поняли? Главное для нас – волна! Вот какая такая наука физика получается.

Я стоял, закусив губу, чтобы не рассмеяться. Поэтому, когда подошел катер с выловленным маслом, нарочно остался на палубе.

Бобровский вместе с Карышевым уже были на верхней палубе рефрижератора и помогали морякам открывать трюм. Установили весы, и через несколько минут снизу раздался возмущенный Петин тенорок:

– Ты что ж, думаешь, если мы с Дальнего Востока, так все можно. Ни фига! Не лаптем хлебаем! Сам буду взвешивать, – наступал он на долговязого моряка – как оказалось потом, одного из штурманов.

Тот, не понимая, что от него хотят, переминался с ноги на ногу и глуповато улыбался. Потом, наконец уразумев, расхохотался и, в свою очередь, заводя Петю, потребовал:

– Стало быть, будешь ловить экстремальные моменты на волне?

– Какие такие моменты?! – горячился Петя.

Гражданские моряки, видя, что мичман заводится, подливали масло в огонь:

– Мичман, смотри, обманет! Он такой. Он всех обманывает, даже свою жену.

Петя переводил взгляд с одного на другого, нервно теребя амбарную книгу. Местный боцман, стоявший на лебедке рефрижератора, которой поднимали мясо из трюма, не глядя на Петю, изрек довольно внятно:

– Разве вы моряки? Раз в году в морях-то бываете!.. – И он презрительно смерил взглядом «спортивную» Петину фигуру.

Такого Бобровский стерпеть, конечно, уже не мог. Он даже подпрыгнул и, увидев меня, чуть ли не заверещал:

– Товарищ лейтенант, грабят при ясном солнце? Куда же это годится?!

Едва сдерживая смех, я спросил:

– Кто грабит? Ведь ты же еще ничего не получил! Треплешься только, а мясо оттаивает…

Бобровский запнулся, словно наткнулся на кнехт, огляделся, потом решительно направился к весам, ставя точки над «i»:

– Взвешивать сам буду!

Штурман с рефрижератора стоял на своем:

– Лови максимум – максиморум или минимум – миниморум, чтобы не просчитаться! – и улыбнулся откровенно издевательской улыбкой.

– Какой миниморум?

Штурман снисходительно пояснил:

– Миниморум – наименьший минимум. – И, обращаясь к своим, покачал головой: – Сколько работаю с военными, а такого горлопанистого встречаю впервые! Видимо, и правда, КВН на военном флоте не прижился, потому что сложно команду набрать. Веселые служат на Дальнем Востоке, а находчивые – в Москве.

Раздался оглушительный хохот. Вересов, молча наблюдавший картину Петиного сражения с мельницей и видя, что флотскому достоинству угрожает опасность, распорядился:

– Бобровский, гаси фонтан красноречия! Экономят не на спичках!

Петя как-то сразу успокоился, и пошла работа.

Впервые на катере вышел в открытый океан.

Зыбь, качает. Точнее, швыряет. Не ожидал, что это так ощутимо – океан. Именно на таком плавсредстве понимаешь всю необузданную его силу.

С катера поднимался на танкер по штормтрапу. В море все нужно делать быстро и молча. Я же по причине прекрасного настроения «завис», отвечая на приветствия. Случайно, боковым зрением, увидел, что катер на зыби стремительно несет по восходящей к борту танкера. Пулей наверх. Привальный брус катера с хряском прошелся по борту танкера. Штормтрап обрезало в каких-то двадцати сантиметрах от моих ног. В этот миг руки уже были на леерах. Подтянулся и забрался на танкер спокойно. Не дошло. Но взглянул на обрубок того, что называлось штормтрапом, и сразу вспотел. Ноги стали ватными. Слабость, как после затяжного спурта в бассейне. Сразу подумал про жизнь и про его величество случай в ней.

На танкере угощали по-королевски – черепаший суп, ананасы и кокосовые орехи. Первые два блюда понравились. Орех – нет, водянистое молоко, невкусное, остротой отдаленно напоминает козье. Мякоть как у турнепса. Внутри – луковица.

Если встретятся в море где-нибудь два корабля, один из дальнего плавания, другой – недавно отошедший от родной стенки, то даже не искушенному в морском деле человеку сразу станет ясно, кто из них кто. И дело вовсе не в том, что возвращающийся весь в красно-коричневых, почти кровавых пятнах сурика.