Текст книги "Капитан"

Автор книги: Михаил Кизилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Служба «С»
Из походного дневника

Плавбаза выходила в ураган. Ветер – тридцать три метра в секунду. В борт. В правый. К левому подошли два буксира и поджимали, чтобы на берег не выбросило. Швартовы не отдавать – натянуты на разрыв, поют в порывах ветра воющим басом. Командир приказал по громкоговорящей: «Режьте автогеном». Сквозь вой ветра услышали звон лопнувшей стали и удары о стенку.

Корабль почти выпрыгнул из бухточки, бортом к волне и ветру. Один из буксиров, поджимавший нас с кормы, ударило о бетонный пирс. Со смаком и скрежетом.

Командир потом говорил, что до сих пор такого у него не случалось.

Адмирал на мостике пытался подсказывать, но в ответ услышал железное:

– Товарищ адмирал, прошу разрешить управлять кораблем самостоятельно!

Так уходили в большие моря.

– Товарищ капитан третьего ранга, лейтенант Сергеев прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Единственное, что лейтенант умел пока делать – представляться.

Из-за шахматного столика кают-компании поднялся уверенный плотный мужчина. По всему чувствовалось – хозяин.

– Старший помощник командира капитан третьего ранга Моргун. Иван Степанович, – добавил он мягче, протягивая для пожатия руку.

В кают-компании были и другие офицеры, но Сергеев настолько устал, добираясь многочисленными оказиями, что почти никого не запомнил.

– Ну что ж, лейтенант, пока приготовят вашу каюту, продолжим знакомство у меня.

Каюта старпома удивила строгостью и простотой. Первое впечатление: все, что положено – есть, чего не положено – и быть здесь не может.

Расположившись за массивным столом, площадь которого делили между собой глобус и огромная пепельница.

Моргун спросил:

– Каким ветром занесло на самый боевой корабль? Что заканчивал?

– Политехнический институт.

– Так, – протянул старпом, и лицо его поскучнело, – опять студент… Ненароком, значит?..

– Если говорить честно, то и в самом деле – случайно.

Сергеев невольно улыбнулся, вспомнив суету и волнения, какими жил последние полгода. Теперь, сквозь огромное пространство, разделявшее Ленинград и Дальний Восток, все прежние дела показались наивными и детскими.

Заметив улыбку, старпом совсем поскучнел и тусклые голосом полюбопытствовал:

– Комсомолец?

– Коммунист.

Моргун вскинул голову, внимательно посмотрел на Сергеева, потом встал, прошелся по каюте, посмотрел еще раз и уже совсем иным голосом произнес:

– Ну-у, это, меняет дело! А то был тут до тебя один «стьюдент», – он презрительно скривил губы, – два года прослужил. Ни черта не делал. Ну, а к нам-то, – с хитрецой опять спросил Моргун, – сам попросился или за какую провинность направили?

– И сам, и направили, – с разделением произнес Сергеев. Дотошность старпома начинала раздражать.

– Это хорошо, что сразу все на место ставишь, – почувствовав раздражение, резюмировал Моргун. Он встал из-за стола и уже официальным голосом подвел итог разговора – Коллектив у нас хороший. Большинство офицеров молоды. Скоро выйдем из ремонта и пойдем в дальний поход. Думаю, что все будет нормально. Хозяйство большое и сложное, тут одним разговором в каюте в курс дела не введешь. Поэтому, если будут вопросы, всегда готов помочь советом и делом. Ну, идите отдыхайте! Каюта уже готова. Рассыльный проводит.

В каюте, несмотря на позднее время, Сергеев не мог уснуть. «Зачем я здесь? Кому это было нужно? Ведь мог бы остаться на кафедре, тем более что скоро будет готова в металле экспериментальная установка. Собирался сказать новое слово в теоретических основах теплотехники. И уже светила кандидатская степень. И вдруг – стол у стены, над ним книжная полка, напротив – койка, у двери раковина умывальника, зеркало, смотрящее на встроенный шкаф, а в круглом стальном оконце – сопки края Земли…»

В глубине души Сергеев уважал себя за скоропалительность решения. Где-то читал, что умение в корне изменить образ жизни присуще лишь сильным характерам.

И сейчас, меряя шагами каюту, он вспомнил, с чего все началось.

Был неплохим студентом, «шел» в науку, подавал надежды. Руководил комсомольской организацией института. И вдруг Дальний Восток, море, корабли… «А может, и не вдруг? Может, всю жизнь к этому шел? Может, это мое?»

Поняв, что все равно заснуть не удастся, он вышел на палубу. Было темно и ветрено. Рядом светились огни завода и многочисленных кораблей. Подальше, на фоне темных сопок, сливающихся с мрачным, без звезд, небом, редея, рассыпались огоньки поселка.

«Как холодно и неуютно здесь», – подумал Сергеев и зло усмехнулся: «Застрадал бедный мальчик, уюта захотел… Оставался бы в Ленинграде…»

Он вспомнил Сашу Котова, с которым учился на одном потоке и который стал невольной причиной новой – дальневосточной жизни.

В общежитии после стипендии группа отмечала день рождения общей любимицы – Алены, однокурсницы, девушки, на редкость обаятельной, всегда подчеркнуто аккуратно одетой. Она всю жизнь прожила в Ленинграде, поэтому в институт вместе со званием мастера спорта по художественной гимнастике перешло из школы и ее второе имя – Дюймовочка.

Дюймовочка всегда была в центре внимания, но все «лидеры» вуза формальные и не формальные уже потерпели фиаско.

В тот вечер Котов играл на гитаре. Саша был в ударе, и именинница не сводила с него глаз. Сергеев страдал молча. Вдруг один из самых тихих – Олег Гончаров – ляпнул про Дюймовочку такое, что Сашина гитара взлетела в воздух и раскололась на голове обидчика. Потом были «скорая помощь», объяснительные записки, разбирательства… Родители Олега, как выяснилось позже, учились когда-то вместе с деканом факультета. Декан принял решение: Котова из института отчислить. Комитет комсомола во главе с Сергеевым решение опротестовал и отстоял Сашу перед ректоратом. Из института пришлось уйти Олегу Гончарову. Декан, человек умный и спокойный, констатировал: «Распределяться, Сергеев, все равно ко мне придешь». События произошли за два месяца до распределения.

Тогда-то впервые у Сергеева и появилась мысль – «не приду». Но это было лишь первым толчком. Окончательное решение вызрело позже, когда решил для себя: Алена может стать невестой и женой, если он уедет куда-нибудь надолго и далеко и будет ей писать письма, много писем. Иначе ее не завоевать… И вот он пришел на военную кафедру:

– Товарищ полковник, можете отправить куда-нибудь подальше? В Арктику, на Чукотку или Камчатку?

– Для нашего отличника все можем. Поедешь на Тихоокеанский?

В отделе кадров Краснознаменного Тихоокеанского флота люди деловые и немногословные.

– Лейтенант, есть два места: одно – на берегу. Второе – на корабле, который скоро в дальние моря пойдет.

– Конечно же на корабль!

– Не торопись, на корабле придется заниматься многим: обязанности шире, чем учили в вузе – начальником службы снабжения, то бишь интендантом.

Интендант – это было несколько непонятно. Память подсказала изречение Петра I: через три года интенданта надо вешать.

«Но мне-то служить два года!» – облегченно нашел он шутливый выход и громко, утверждающе произнес:

– Корабль.

И вот он здесь, на большом корабле, именуемом плавучей базой подводных лодок. Когда улетал, все говорили – «возвращайся». Все, кроме Алены. Даже «пиши» не сказала. В силу глубочайшей своей порядочности посчитала долгом сообщить, что за эти годы Сергеев не стал героем ее сердца. Попрощались просто:

– До встречи!

– Пока!

Это даже интересно. Способен он на что-то или нет. До отпуска год. Стало быть, будут письма. Придется осваивать эту вполне оправдавшую себя в веках форму борьбы за женское сердце…

…Однако пора и спать. Часы, переведенные с утра на девять часов вперед, показывали два ночи.

Все эти дни частенько вспоминал выступление профессора Попова – самого доброго заведующего кафедрой в институте. На торжественных проводах студентов, уходящих служить в ряды Вооруженных Сил, он говорил: «Можно быть плохим инженером, плохим директором, но нельзя быть плохим солдатом и настоящее преступление быть плохим офицером. За неграмотность и глупость военного человека люди могут заплатить своими жизнями».

Он имел право на эти слова – Петр Петрович Попов, любимец студентов, прошедший всю войну от рядового бойца народного ополчения до командира разведроты…

Принял дела и обязанности. Называюсь – офицер по снабжению. Еще можно – начальник службы «С» – снабжения, а проще – интендант. Коротко, как кличка. Все-таки не боевой офицер… Первые дни боялся насмешек и колкостей по поводу моей службы. Однако никто не смеялся. Думал – из вежливости, но потом понял, какое место занимает в жизни корабля эта далеко не самая романтическая служба.

Плавбаза – не столько плавучая, сколько плавающая база. Это значит, что океанские штормы треплют ее точно так же, как и все прочие корабли. Несмотря на тыловое предназначение – снабжать в открытом море экипажи подводных лодок всем необходимым, на палубе «Амгуни» орудийные башни, на надстройках – зенитные автоматы. Для самообороны. Даже в некоторых иностранных справочниках плавбазы такого тина именуются «артиллерийскими кораблями», что вызывает у старпома Моргуна приливы особой гордости. Но мне греет душу коронная фраза начальника продовольственного снабжения соединения: «В военное время на кораблях воюют БЧ-2 и БЧ-3. В мирное – служба «С».

Ну что ж, интендант так интендант. Партбилет обязывает, надо – значит, надо!

Пошел на соседние корабли, в береговую базу к коллегам. Приняли хорошо, но без лишних эмоций. После бесед с «китами снабжения» проникся некоторым уважением к будущей, а точнее сказать, уже настоящей профессии.

Знакомлюсь со службой, с боевыми помощниками.

Пытаюсь вспомнить то, что изучали на военной кафедре в институте. Хотя вся теория далека от нынешней моей службы, кое-что применить можно. Помнится, никто не мог с первого раза сдать зачета по составлению раскладки – то есть по ассортименту блюд, расчету норм выхода пищи так, чтобы все было как положено – ни больше ни меньше. Думал, что и на корабле это будет самым сложным, но это-то как раз оказалось одним из простых дел.

После визита к начальству и коллегам три дня сидел над приказами и инструкциями, как перед экзаменом, с той лишь разницей, что запоминал интендантскую цифирь и параграфы надолго и прочно. Потом даже сам удивлялся, что смог все выучить. Кроме того, изучал устройство корабля, уставы, распорядок, расписания. Не любопытства ради, а опять же для дела. Хоть и интендант, а обязан уметь дежурить по кораблю, с выходом же в море – нести ходовую вахту. Вот уж никак не ожидал, что буду стоять на мостике! В моем понимании вахтенный офицер – национальный герой, а тут извольте им стать.

«Сдашь на допуск к вахте – пришьешь нашивки на рукава, моряком станешь. А пока – интендант: бочкотара, усушка, утруска. Будешь нести вахту – другие офицеры станут уважать, не будешь – терпеть присутствие, а в душе презирать» – так непосредственный начальник капитан-лейтенант Вересов Игорь Викторович психологически точно нарисовал перспективу.

Время на все дали две недели, так как впереди поход в большие моря.

В первый день на корабле опасался различного рода флотских розыгрышей, на все реагировал не торопясь, осмысливая, не кроется ли какого подвоха. Но прошло три дня – и все спокойно. После того как механику трижды не удалось «купить» меня, совсем успокоился. Почувствовал себя почти моряком. Вот тут-то меня и подловили.

Вечером зашел сосед – лейтенант Рыжков, командир группы БЧ-2:

– Пошли к Асееву, посидим, поговорим.

– С удовольствием.

В каюте командира БЧ-2 пять человек. Собираются есть арбуз, который привез вернувшийся из отпуска капитан – лейтенант Асеев. Разрезали, пошел разговор «за жизнь».

Хозяин каюты достал из сундука сапог, лапу, дратву, прочий сапожнический инструмент.

– Люблю, – говорит, – с обувью повозиться, – вы продолжайте, я не помешаю.

И принялся постукивать молотком, слушая очередной анекдот. И вдруг, спохватившись, обратился ко мне:

– Слушай, Александр Егорович, не в службу, а в дружбу, ты самый молодой, зайди к старпому, забери у него мое шило, я ему позавчера давал. Моряка посылать неудобно, а я уж фартук нацепил.

– Конечно, конечно, какой может быть разговор!

– Только старпом у нас человек рассеянный, может забыть, что я ему давал. Ты скажи, что позавчера, в семь вечера я ему приносил свое шило. Скажи, мол, требует отдать! – пристально глядя в глаза, пояснил Асеев.

Прихожу к старпому. Обращаюсь по уставу:

– Товарищ капитан третьего ранга, капитан-лейтенант Асеев просит вернуть ему его шило, которое он вам позавчера давал.

– С чего это, интересно, ему на ночь глядя шило понадобилось? – удивился старпом и вдруг, широко улыбнувшись, переспросил: – Ему именно шило понадобилось, а все остальное у него есть?!

– Так точно! – не моргнув глазом, пояснил я. – Сидит в фартуке и что-то с сапогами делает.

– Ну-у, сапожник! – опять улыбнулся старпом, встал, заглянул в ящики стола, потом в рундук под койкой. Прошелся по каюте, заглядывая в шкафчики, остановился посреди каюты и хлопнул себя по лбу: – Слушай, Сергеев, я ведь его шило подводникам отдал. Обещали только завтра вернуть, но скорее всего забудут. Старпом с лодки попросил… Так что извинись перед ним за меня и скажи: Моргун твое шило пропил! Ну иди!.. Са-пож-ник! – добавил нараспев.

Четко повернувшись, я вышел.

В каюте Асеева все было по-прежнему. Офицеры слушали очередной анекдот. Асеев тихонько постукивал никелированным молоточком по подошве сапога. На меня никто не обратил внимания.

– Ну что старпом? – тихо спросил Асеев: ему мешали говорить гвозди во рту.

– Велел сказать, что ваше шило пропил! – лихо доложил я.

Каюта взорвалась страшным хохотом. Лейтенанты Рыжков и Сухоруков громыхали оглушительными раскатами, командир БЧ-3, старший лейтенант Иванов заливался каким-то частым всхлипыванием, капитан-лейтенант Вересов, помощник командира упал на койку и смеялся рыдающим смехом, изредка постанывая. Асеев хохотал столь тонко и заразительно, что, глядя на его запрокинутую голову и капельки слез в уголках глаз, стал смеяться и я. В дверь просунулся старший лейтенант Кирюшин из БЧ-4, на редкость красивый офицер, и почти испуганно спросил:

– Что за ржание?

Ему долго не отвечали, и он стоял сначала с нерешительной улыбкой, потом, заразившись весельем, расхохотался за компанию. В дверь просунулась долговязая фигура начальника радиотехнической службы, старшего лейтенанта Володина. Окинув взглядом каюту, он строго спросил:

– Что, сволочи, небось Сергеева разыграли?

И тут до меня дошло. Вчера за ужином механик рассказывал, что рабочие завода где-то достали «шила» и напились. «Шило» ведь на языке моряков – чистый спирт.

Тут уж искренне и громко захохотал я, а следом новый приступ хохота потряс всю каюту.

Молодцы!

Когда все успокоились, Асеев снял фартук, встал и мягко, словно извиняясь, попросил:

– Не обижайся, Александр Егорович, флот без шутки не живет. Без хорошей, доброй шутки!

«Новому суточному наряду приготовиться к построению для развода», – голос дежурного по кораблю металлом динамиков сотряс корабль. Новый суточный наряд – это и я, лейтенант Сергеев, сегодня, впервые самостоятельно, заступаю дежурить по кораблю. Волнуюсь больше, чем перед экзаменом. Шутка ли, целые сутки работа всех звеньев отлаженного механизма – дежурной службы корабля будет зависеть от меня.

Еще и еще раз мысленно отвечаю на вопросы, которые буду задавать наряженным на дежурство, лихорадочно листаю корабельный устав.

Сейчас прибежит рассыльный и доложит:

– Товарищ лейтенант, новый суточный наряд на развод построен!

Поднимусь на палубу, поздороваюсь, в ответ раздастся обязывающее: «Здр-ра-вия желаем!»

Осмотрю форму одежды, внешний вид, проинструктирую, выборочно спрошу обязанности. Займет это все минут пятнадцать – двадцать; потом обход корабля, доклад командиру – и служба завертится. И никто не вспомнит, что две недели назад ты был гражданским человеком, и ничего подобного не знал, и слыхом не слыхивал. И это хорошо, если не вспомнят. Не должны даже думать об этом. Раз ты дежурный по кораблю – значит, отвечаешь за все, что на нем в твое дежурство произойдет. А что две недели назад было – это никого не волнует.

Казалось бы, пустое занятие этот вечерний ритуал. Зачем одно и то же изо дня в день? Ведь все грамотные. Зачем ежедневные построения, зачем специально гладить одежду и чистить обувь, зачем повторять то, что каждый и так знает? Но со временем понимаешь скрытый смысл этого ритуала.

Море – оно большое и сильное, и только ежедневно, ежечасно перебарывая, подтягивая себя, можно приготовиться к встрече с любой неожиданностью, к коварству стихии…

А если еще и воевать когда-нибудь придется? Поэтому собранность нужна всегда и во всем. И – навыки, доведенные до автоматизма.

Поэтому тот же капитан-лейтенант Вересов, распекая моряка за «неглаженые шнурки», всегда припоминает стихотворные строчки: «Видно, в бурях есть такая сила, что всегда, еще издалека, заставляет выглядеть красиво внутренне и внешне моряка».

Расписался в журнале и получил пистолет с двумя обоймами; он чувствительно оттягивает ремень и внушает уверенность. Оружие есть оружие. Оно всегда действует магически, руки иногда просто чешутся – достать, подержать, прицелиться… А там и до выстрела чуть-чуть: только сдвинуть вниз флажок предохранителя, дернуть затвор да нажать спусковую скобу. Особенно подмывает по ночам, когда на палубе никого, а по близкому берегу крадется лиса или иной зверь.

Не выдержат нервы у одного, а плохо станет всем.

Темными долгими ночами, когда сидишь в рубке дежурного с пистолетом на боку, все эти вопросы не кажутся праздными…

Половина двенадцатого ночи. Обхожу кубрики и помещения корабля. Команда спит, но кое-где по углам читают, прикрыв плафон фанерой. Не положено. Но скоро демобилизация, и ребята готовятся в вузы. Я уже знаю, что абитуриенты живут в третьем кубрике, и не заглядываю к ним.

Спускаюсь к арсеналу и глазам не верю. У двери часового нет. Часовой – высокий худощавый старший матрос из комендоров по фамилии Малый – москвич, начитанный веселый парень, любитель поговорить о поэзии. Поворачиваюсь к трапу, а он из-за выгородки высовывается и с запозданием докладывает по уставной форме.

– Почему не на месте?

Переминается с ноги на ногу, потом отвечает:

– Проверить вас хотели, товарищ лейтенант, – спуститесь к арсеналу в первое дежурство или нет. Пошутили. – Держится с достоинством, но в глазах и вина и тревога. «Что-то много шутников в БЧ-2, и тут проверяют», – промелькнуло у меня, и я вспомнил шутку с «шилом».

– С четырех заступишь снова. Шутник!

Малый мрачнеет, но понимает, что отделался легко, так как только сейчас до него начинает доходить содержание шутки. Потом кивает и лихо чеканит:

– Есть!

Утром весь корабль говорит о том, как дежурный по кораблю снял Малого с поста за полчаса до окончания вахты. Малый, при его красноречии и самолюбии, молчит.

Сдав дежурство по кораблю, Сергеев решил прогуляться по поселку. Завод, у пирса которого стояла «Амгунь», начал понемногу успокаиваться, шум стал приглушеннее, тихий вечер будоражил только потреск электросварки. Не торопясь, в предвкушении спокойной прогулки по хорошо асфальтированной дороге, подошел к проходной. Полез в карман за удостоверением – и вдруг прямо перед собой увидел пышную каштановую прическу, которая могла принадлежать только одной женщине в Советском Союзе. Это были ее волосы, при каждой встрече по-разному зачесанные: то аккуратно уложенные, то распущенные, а однажды просто растрепанные проливным дождем и сильным ветром, – сколько раз проявлялись они на его глазах в тесной каморке фотолаборатории в стареньком студенческом общежитии.

– Света! – тихо позвал Сергеев, и глаза, такие знакомые, глянули изумленно и радостно.

После неуклюжих объятий и скоропалительных вопросов заговорили более или менее последовательно. Сразу же выяснилось, что Света здесь с мужем. Тот закончил училище подводного плавания, служит на лодке, а она уже месяц работает на судоремонтном, по специальности.

– Света, а как же кафедра?! Как же твои планы?! Она подняла на Сергеева большие глаза и слабо улыбнулась:

– Думаю, что и кафедра, и диссертация у меня теперь будут на уровне детского сада. Я ведь до института в школе получила специальность воспитательницы. Ну, а пока до яслей дело не дошло, поработаю по второй специальности. Лодка мужа в заводе стоит, так что иногда на работу вместе ездим. Кстати, он сегодня после дежурства дома, мы приглашены в гости, пойдешь с нами?

– Пойду.

Три студенческих года Сергеев таил от Светланы свои чувства. Они учились в одной группе. Он терзался, потому что не мог понять, как же она к нему относится? Уважает? Относится по-приятельски? Любит ли?..

Несколько раз они ходили в театр, но потом как-то не заладилось. Она была для него богиней, и он, в силу юношеского максимализма, не мог понять, что Светлана существо земное и жизнь у нее вовсе не голубая. Он влюбился в нее в колхозе, куда первокурсников направили сразу после вступительных экзаменов.

У вечернего костра сидела девушка, отблески огня высвечивали высокий лоб, внимательные глаза и роскошные волосы. Девушка сидела на бревне, закинув ногу на ногу. Маленькая ступня в полосатых носках тянулась к огню, казалась беззащитной и детской. Сергееву хотелось взять эту ножку в руки и отогреть дыханием, естественно, это желание осталось желанием, но породило нечто большее, чем просто жалость.

Потом начались занятия. На лекциях они сидели рядом, вместе ездили на студенческую стройку в Мурманскую область. Но это была скорее дружба, чем что-либо иное, та дружба, когда у мужчины не хватает решимости, да и опыта – завоевать женское сердце…

Потом в ее жизнь ворвался этот курсант подплава – Ленинградского училища подводного плавания – Сева. Вернее, не ворвался, а скатился снежным комом с Кавголовских гор…

Группа, в которой учились Сергеев и Светлана, выбралась в одно из зимних воскресений в Кавголово. Благополучно спустившись с горки, отнюдь не самой высокой, все собрались внизу, ожидая самого нерешительного. В это время с крутого склона съехал высокий парень в ярком свитере и шапочке с помпоном. Наперерез ему вылетела девица на санках. Увидев мчащегося лыжника, девица соскочила на снег, а санки покатились под ноги парню. Из облака взвихренного снега донесся звук лязгающего удара, полетели щепки от лыж, дощечки от санок и шапочка с помпоном. Снег был настолько чист, что всем были заметны даже шурупы от креплений, которые разлетелись по сторонам. Когда снежное облако рассеялось, все увидели лежащего навзничь парня. Вокруг стало тихо. Парень пошевелил ногами, потом руками, потянулся, сел, ощупал себя, вскочил на ноги и воскликнул: «Опять командир роты скажет – специально сломал!» – и засмеялся так заразительно, что его дружно поддержали. Он был очень красив в этот момент – стройный, запорошенный снегом, с широченной улыбкой на обаятельном лице. В трех шагах от него стояла Светлана. Она смотрела на него во все глаза…

И вот теперь она здесь, на краешке земли…

В застолье, как водится, вспомнили всех и все: и Кавголово, и экзамены, и ребят. Сергеев опять не выдержал и спросил, а как же кафедра? И услышал ответ, который надолго запомнился.

– Знаешь, Саша, женщина о кафедре, о диссертации и о прочих прелестях эмансипации сожалеет лишь тогда, когда она не знает, что такое любить. А если любит, то не только сюда, а куда угодно поедет. Ворвался этот нахал в мою жизнь, – она кивнула на мужа, который не сводил с нее глаз, но кивнула с такой нежностью и благодарностью, что у Сергеева даже в горле запершило. – Помнишь в Кавголово? Скажи он мне еще тогда, через минуту после падения, что надо куда-то ехать, я бы ни минуты не стала раздумывать! Знаю, впереди по-разному будет. Не только радости. Но я готова ко всему. Впрочем, как и большинство здешних женщин. И еще я здесь поняла, что если муж моряк, то это не только долгие ожидания, но и большие радости. Когда он появляется. Каждый раз в чем-то новый, не такой, какой уходил, но родной по-прежнему.

И она, легко вздохнув, предложила тост за Ленинград.

Так у Сергеева неожиданно появились на Дальнем Востоке друзья, и когда выдавалась минута-другая, спешил он в этот добрый дом, где обретал не только покой, но и веру в искренность человеческих отношений.

С официальным рапортом на мое имя пришел мичман Колесов. Так и заявил:

– Ничего не дають, товарищ лейтенант.

– Что не дают?

– А ничего не дають! Ни сурика, ни краски не дають, даже ветоши и то не дають.

– Кто не дает?

– Как кто? На складе. Тыл нарядов не даеть. Говорят – выйдите сначала из ремонта, потом дадим. А ведь это неправильно. А еще друг называется! – И он обиженно засопел.

– Кто друг?

– Начальник шхиперской службы соединения. Служили с ним вместе. А теперь вот не дають, о чем и докладываю, как моему начальнику, – скользнув по мне взглядом, он потупился, затем спросил: – Разрешите идти?

– Хорошо, рапорт оставьте. Разберемся.

С рапортом иду к помощнику командира капитан-лейтенанту Вересову. Все-таки первый официальный рапорт на мое имя. Прочитав мичманскую цидулю, Вересов снял телефонную трубку, набрал номер и, усмехаясь, обронил в нее:

– Ну-ка, зайди ко мне, грамотей.

Через минуту в дверь постучали, раздалось осторожное «разрешите», потом в проеме одновременно появились голова и нога в огромном обтрепанном ботинке, за ними ввалилось нескладное тело Колесова.

– Прибыл по вашему приказанию, товарищ командир!

Глаза Колесова тревожно забегали, когда он увидел на столе у Вересова свой рапорт.

– Ты писал? – дружелюбно спросил Вересов.

– Так точно, согласно уставу обратился к непосредственному начальнику.

– Ты мне знанием уставов мозги не пудри! Я все равно их лучше тебя знаю, – Вересов уже говорил раздельно и жестко, – а вот ежели ты и тебе подобные вместо того чтобы выполнять свои прямые обязанности будут писать рапорты с семью ошибками и озадачивать ими лейтенанта Сергеева, то службой «С» опять на недельку займусь я!.. Помнишь, как плохо вам всем было, когда демобилизовался «стьюдент», – он точно скопировал старпомовские интонации, – а Сергеев еще не прибыл?

– Так точно, помню, товарищ капитан-лейтенант, – Колесов сокрушенно взмахнул рукой.

– Рапорт заберешь? Или пусть лейтенант краску выбивает?

– Так точно, заберу! Разберемся сами!

– Ну вот и молодец! Разберись, разберись, – уже ласково, как ребенку, посоветовал Вересов.

После ухода Колесова Вересов пояснил.

– Один из наиболее порядочных твоих подчиненных. Честен, любит свое дело, морю предан. Этот рапорт, я уверен, проделка мичмана Хамичева, А Колесов соображает медленно, вот тот его и подговорил – почву на будущее щупает. Ну ничего, я ему покажу, голубчику, подначивать простаков…

Корабль готовится выйти из заводской гавани. Каждый день куча дел, скопище людей. Старпом крутится как заведенный, командира почти не видно. Появляется только в кают-компании, через день проводит занятия. Все это время приглядываюсь к нему, потому как уже знаю, что командир – лицо корабля.

Капитан второго ранга Соловьев Андрей Андреевич. Маленького роста, с прекрасной военной выправкой, худощавый. Ему сорок пять лет, но выглядит несколько старше – подводят седина и морщины. Открытое лицо, чуть курносый нос, карие, очень живые, глаза, обычно с веселыми искорками, в крутой ситуации – резко темнеющие.

Соловьев прекрасно играет в шахматы. В каюте всюду книги и журналы. На столе несколько номеров «Дейли уорлд». В обычную жизнь корабля почти не вмешивается, доверяя вершить дела старпому. Умеет и любит учить офицеров Делает это с большой охотой. Особенно жестко относится к занятиям по тактике морского боя. Судя по его рассказам за шахматной доской, очень любит рыбалку и собирать грибы. Жена милая, спокойная женщина. Женился через три дня после выпуска, «когда уже имел право носить кортик». Воспитал двух сыновей – оба курсанты училища подводного плавания. В центре внимания держит самое главное – боевую подготовку. До мелочей не опускается. Если что-то, на его «военно-морской глаз», не так, может бросить надтреснутым резковатым голосом старпому:

– Иван Степанович, подскажите лейтенанту Курносову, что легкодоступные женщины – не самое главное в жизни флотского офицера.

Моряки его любят – за знания, за справедливость, за четкость приказаний, за то, что помнит всех пофамильно, не придира, не зануда и не срывается на крик.

Приглашен к командиру в каюту. Один раз уже здесь был, когда представлялся. Сегодня, по всей вероятности, разговор будет более серьезный.

– Ну как, Александр Егорович, освоился? Вошел в курс дела? – В этом обращении по имени-отчеству я уловил не только традиции флота, но и некоторое к себе уважение, поэтому с внутренним удовольствием ответил:

– Стараюсь, Андрей Андреевич!

– Знаю, что начал неплохо… Значит, послужим вместе? – глаза смотрят с прищуром, но без улыбки.

– Послужим!

– Ну вот и выяснили отношения! Хотелось, чтобы понял: готовность твоего подразделения – готовность корабля работать в море, тем более работать с подводниками. Это настоящие моряки. У нас не служба – прогулка. У них – служба. Там настоящие мужчины служат. До мелочей не опускаются, жизнь по большому счету меряют. А наша база для них – большой город среди океана, и тебе чаще, чем кому-либо из наших, с ними общаться придется. Не расслабляйся и до уровня своих бравых мичманов не опускайся. Всегда на порядок должен быть выше. Впрочем, – он улыбнулся, и морщинки побежали от глаз, – думаю, что питерское воспитание тебе поможет. Стало быть, о главном поговорили. Ни пуха!

– Спасибо!

– А почему не «к черту»?

– Не суеверный!

Он с интересом посмотрел на меня?

– Ты «Капитальный ремонт» Соболева читал?

– Еще в школе.

– Ну, тогда возьми и изучи, рекомендую! Знал человек, что писал и для чего писал, – и протянул всю в закладках книгу, лежавшую на столе.

– Спасибо.

Позже я понял, почему он так неожиданно предложил читать Соболева. Многие моряки склонны к своего рода суевериям. Хотя это слово – «суеверие» – они не любят. Тут все тоньше и сложнее. Море – стихия переменчивая, и флотские люди никогда не зарекаются, не любят забегать наперед… Мой лихой ответ, как лакмусовая бумажка, проявил городскую натуру.

«Капитальный ремонт» читал с карандашом в руке. Понял, что с командирской подачи открыл для себя интереснейшего писателя. Как потом выяснилось, большинство морских офицеров считает за великую удачу иметь эту книгу в своей личной библиотеке. Каждому новичку, приходящему на флот, рекомендуют ее, как своеобразное пособие для постижения азов корабельной жизни. Позже я понял, что офицеры – выпускники военно-морских училищ – прекрасно знают книги маринистов, как классиков, так и современных. Наиболее читаемая из них «Капитальный ремонт» Леонида Соболева.