Текст книги "Повесть о первом взводе"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Может и так, воздушная разведка – Логунов тоже вспомнил вчерашний "мессер". – А может просто знают, что на этом участке у нас дыра.

– У нас, вместе с танкистами, пять стволов. По два танка на ствол, плюс один, – прикинул Птичкин, – и мы бьем первыми, неожиданно, из засады. Как в шахматах: белые начинают и выигрывают.

– Пожалуй, можно управиться, – согласился Угольников.

– Так-то так, – Логунов тоже считал, что с танками можно управиться... – Пехоты у них, братцы, многовато... А пехота – это вам не танки. Что с пехотой делать будем?..

– Два "дегтяря", – напомнил Птичкин.

Угольников снова поднял бинокль, не танки рассматривал, считал машины с пехотой.

– Двумя "дегтярями" такую ораву не удержать... Чтобы их прижать, стрелковая рота нужна, не меньше, – Угольников опустил бинокль, сердито глянул на Логунова. – И какого хрена нас сюда послали с пехотой воевать? – спросил он, как будто это Логунов его сюда послал.

– Вернемся в полк, ты это у майора спроси, – посоветовал Логунов. – Он тебе объяснит. Ты лучше скажи, что с пехотой делать?

– Что, что? А я знаю?.. Осколочные, вроде, у нас есть...

– Двадцать ящиков, – подсказал Птичкин.

– Двадцать ящиков, двадцать ящиков... – не прекращал бухтеть Угольников. – А что нам с ними делать?! По пехотуре стрелять? А кто танками займется? Три тридцатьчетверки с этими танками не управятся. Слишком много. Хреновина получается.

Действительно, хреновина получалась. Не танки закованные в броню и оснащенные пушками, угрожали артиллеристам, а какая-то пехота, автоматчики.

– Надо накрыть пехотуру, пока она на машинах. – Логунов оторвал взгляд от пылящей по дороге колонны. – Сделаем так: Угольников, берешься за пехоту. Осколочными.

– Почему это я? – не мог Угольников привыкнуть, что Логунов, вообще-то, такой же командир орудия, как и он, приказывает.

– Сам сказал, что пехота захлестнуть может. Правильно сказал. Вот и надо с ней разобраться. Мозжилкин наводчик опытный, сделает. У Григоренко опыта не хватает. Так ведь?

– Да уж где там... – такое Угольникову понравилось.

– Вот и займись пехотой. Пока они на машинах. Одним снарядом полвзвода убрать можно. Кроши их осколочными. Когда расползутся, залягут, придержи немного, потом переноси огонь на танки. Бери на свою долю те четыре, что замыкают колонну.

– Может, легковушку накрыть: там офицерье? – предложил Угольников.

– Хорошо бы... – Логунов задумался... Как бы лейтенант Столяров поступил? Без командиров могут и растеряться... Вряд ли, у них дисциплинка, тут же и заменят. А если уничтожить несколько машин с автоматчиками, этих уже никто не заменит. Пожалуй, так рассудил бы лейтенант... – Легковушку пока не трогай. Офицером больше, офицером меньше, хрен с ними. Главное для нас сейчас – пехота. Вначале только по пехоте, и ничего больше.

– Понял, сделаем.

– Птичкин, берешь первую группу танков. Начинаешь с головного. Все твои.

– Ясно. Начнем с головного.

– Идите, готовьтесь. Огонь по моей команде.

– Птичкин и Угольников ушли к орудиям, а Логунов стал рассматривать в бинокль Лепешки в которых укрылись наши танки. Там было тихо и пустынно. Вряд ли кому могло прийти в голову, что в этой небольшой деревушке, которая полностью на виду, стоят сейчас готовые к бою машины. Исчезли танки, а вместе с ними исчезли и танкисты, что сидели утром на завалинке.

Вражеская колонна приближалась медленно и неотвратимо. Впервые Логунову приходилось принимать бой как командиру взвода. Но сейчас он не думал об этом. Неуверенность, которую чувствовал вчера, когда взвод еще только готовился к бою, прошла. Все казалось простым и ясным: вот – они, вот – мы. А на несколько ходов вперед Логунов еще не умел рассчитывать и поэтому просто не думал о различных вариантах боя, которые могли возникнуть.

* * *

Григоренко снял чехол с прицела и неторопливо потягивая самокрутку, смотрел на ползущую по дороге колонну.

Не первый раз он видел танки с черными крестами на бортах. Но сегодня ему не снаряды подавать, сегодня ему стрелять. Совсем другое дело. Боязно, потому что знал: попасть в двигающийся танк не просто. А надо будет попадать. Да не в один. Смотрел Григоренко на приближающиеся танки и прищуривался, будто целился. Трибунский стоял с другой стороны орудия, тоже рассматривал колонну. Многовато их, и пехота... Так не в первый раз. А рядом Гольцев. У этого – первый. И первый бой.

Минуты перед боем всегда тягостны. Потому что есть еще время думать, рассуждать. И вспомнить, вдруг, что, как бы ты ни был готов, неизвестно чем закончится для тебя этот бой.

– Дай-ка! – Птичкин взял у Григоренко чинарик и жадно затянулся, аж губы обожгло. Бросил окурок, привычно наступил на него каблуком, рывком расстегнул пуговицы гимнастерки. Нахмуренные, нависшие над потемневшими глазами брови и глубокие морщины, легшие поперек лба над переносицей, делали сейчас Птичкина лет на десять старше.

– Как коленки? – зло спросил он. – А то у некоторых слабость в коленках наступает, как только фрицевские танки появляются.

Солдаты удивленно смотрели на командира.

– Ты, Птичкин, брось, – Трибунский поправил пилотку. – Не заводись. Давай о деле.

– Нэрвы бэрэжи, – посоветовал Григоренко. – Ты на нас, Птичкин, нэрвы нэ расходувай. Бачишь, скильки нимцив по дорозе пылюку пускають, вот на них нэрвы и кидайся.

Птичкин опомнился: чего это он напустился на людей...

– Сорвался, – признался он. – Идут, гады, как на параде. Не могу на это смотреть. – Берем первые шесть! Первый, потом последний... А потом все остальные... Все наши. На бога не надеяться. Григоренко, ты у нас сегодня бог войны! Смотри, рыжий, первый – непременно надо сделать одним выстрелом. Промажешь – голову оторву!

– Трэба так трэба... – кто знает, что чувствовал Григоренко, получив указание, чтобы "одним выстрелом".

Григоренко пригнулся к прицелу. Тонкий, длинный ствол орудия медленно приподнялся над землей и, опережая колонну, плавно двинулся в сторону головного танка. Обогнал его, как это положено, на два корпуса... Так и пошел, будто вел танк за собой. И стали они с этой минуты неразрывно связаны невидимой ниточкой, называемой судьбой. Была теперь эта громадная стальная машина, с пушкой, пулеметом и всем своим обученным завоевывать и крушить экипажем, в полной зависимости от григоренковского умения и ненависти. Умения у него пока имелось не очень много, но ненависти хватало.

– Внимание! Приготовиться к бою! – приказал Логунов.

– К бою! – повторил Птичкин.

– Снаряд! – потребовал Григоренко.

– Н-на! Трибунский послал снаряд в приемник орудия. До начала боя оставались секунды.

* * *

Угольников вернулся к орудию, обошел вокруг него, выискивая какой-нибудь непорядок, но ничего не нашел и рассердился. Пнул носком сапога ящик со снарядами.

– Это что такое?!

– Снаряды, – объяснил Мозжилкин.

– Сам вижу, что снаряды... Убрать! Приготовить осколочные!

– Так танки ведь.

– Сам вижу, что танки. Танки потом. Сначала автоматчиков накроем, пока они в машинах, все вместе. Потом рассыплются по полю – попробуй, возьми их. За каждым что ли гоняться прикажешь?.. Они нам тогда дадут, мало не покажется.

– Так пулеметы есть. Они как раз для пехоты изготовлены.

Мозжилкин, сколько служил в противотанковой, по пехоте ни разу стрелять ему не приходилось.

– Чего ты мне про пулеметы?! Это разве оружие?! Мы одним осколочным уложим фрицев больше, чем пулемет за день.

– А танки? – не мог понять командира наводчик, потому что был настроен, как говорят радисты, на одну волну – на немецкие танки.

До войны работал Мозжилкин в МТС слесарем. К машинам относился с уважением. Знал: если машину в дело пустить, она все, что захочешь, сделает.

А немцы без техники вообще ничего не могут, хлипкие они без танков. Угрохать из пушки десяток фрицев считал Мозжилкин делом пустячным и несерьезным. Не для того пушки и делают. Танк – это да! Танк – машина... С танками и воевал. Не пехоту какую-нибудь фрицевскую, зачуханную, бил, а танки.

Имелись у Мозжилкина и личные счеты с немецкими танками. Под Воронежем ударил танковый снаряд в щит его орудия. Считай, всего правого верхнего угла – как не бывало. Повезли Мозжилкина в госпиталь с осколком в груди. Чуть левей угодил бы осколок, и никакого госпиталя не надо. После Прохоровки – опять госпиталь. И тоже повезло. Вскользь прошел осколок. А мог бы остался наводчик без правой ноги. Такие взаимоотношения сложились у Мозжилкина с немецкими танками. И стрелять по пехоте, когда рядом танки, считал он занятием несерьезным и даже обидным.

– Первое орудие ударит по танкам. А мы пехоту накроем. Для начала – это главное, – объяснил Угольников. – Разделаемся с автоматчиками, пока они в машинах и переносим огонь на танки. Те четыре, что замыкают колонну – наши.

Значит, танки тоже будут его, Мозжилкина. Это меняло дело. Можно для начала и пехоту накрыть. А потом взяться за танки.

– Остальным понятно? – спросил Угольников.

Остальные – это Баулин, Булатов и Глебов. Им не выбирать цель, не стрелять. Снаряды подавать. Какие прикажут, такие и подадут.

– Понятно... – отозвались остальные.

– Четыре ящика осколочных. И шевелись!

Глебов и Булатов поспешили к осколочным, которые лежали отдельно. Баулин – заряжающий, откинул крышки.

– До черта там фрицев, – это Глебов о ползущей по дороге колонне. – Сколько они нагнали на наши две пушки...

– Все прут и прут, – осудил фрицев и Баулин. – Как будто мы двужильные. Человеку же когда-нибудь отдохнуть тоже надо. Как мы вчера копали, так, по нормальному, три дня отдыха надо каждому дать.

– Хватит бурчать, – оборвал его Угольников, – хочешь отдыхать – езжай на курорт. Сейчас тебе путевку выпишут.

– Внимание! – послышалась команда Логунова. – Приготовиться к бою!

– По местам! – приказал Угольников. – Осколочным! Пять снарядов! По машинам!

– Снаряд! – потребовал Мозжилкин.

* * *

Земсков лежал в тесном окопчике и с тоской думал, о том, что боль в щиколотке не утихает. Доктор Птичкин обнадежил, сказал, что к утру пройдет. А нога болит, не перестает. И ночью поспать не удалось. Наверно связки порваны. А может просто вывих и при вывихе так должно быть?.. Птичкин тоже не очень в этом разбирается. До чего все плохо получилось. Танки идут, а у него нога... И если откровенно, то ему сейчас не до танков. Замполит говорил: "Ты, главное, с народом будь, моральный дух поддерживай и, соответственно, личным примером..." Вот он и лежит сейчас в гнезде, "поддерживает" свою ногу... Правильно Логунов сказал: с такой ногой пользы от человека немного. А хоть бы и никакой – уехать он все равно не может... Но почему никакой пользы? С пулеметом – еще какую пользу принести можно. Столько автоматчиков – это вам не кот начихал. Он и Долотов всех этих автоматчиков придержать должны. А боль в ноге пройдет. Не пройдет – потерпит. Это же смешно – человек на войне ногу вывихнул... Патронов хватит. Десять дисков... "Ты держись, – сказал ему Логунов, – без тебя и Долотова нам крышка. Захлестнут автоматчики. Орудиям танками заниматься надо. Сам понимаешь..."

Значит, надо держаться. Во все, что делается на дороге, вмешиваться не станет. Да и бестолку на таком расстоянии. Когда фрицы скатятся в овраг, выберутся оттуда и пойдут на орудия, тогда и ударит. Только тогда. Неожиданно для фрицев. А тесновато в этом окопчике. Пулеметное гнездо... Придумали название... Гнездо и есть. С больной ногой и не повернешься... Земсков прижал к плечу приклад пулемета, прицелился в намеченную им точку на краю оврага, где он должен срезать цепь автоматчиков. Нормально. Все должно пойти нормально... Опустил приклад и стал ждать.

* * *

Долотов установил пулемет, лег, прижал к плечу приклад, прицелился, повел стволом по краю оврага. Стрелять было неудобно. Он поставил пулемет немного левей, снова примерился. Теперь получилось все, как надо, и Долотов с силой вдавил сошки в плотную землю. Коробки с дисками открыл и положил рядом, слева так, чтобы можно было, легко и быстро дотянуться. Затем вынул из сумки для противогаза, шесть "лимонок" и аккуратно вставил в каждую запал. Все шесть поместил в небольшую нишу, которую еще вчера выбил в стене окопа. Еще раз, по-хозяйски оглядел свое имущество и остался доволен.

Он вынул из кармана объемистый кисет, щедро расшитый бисером. Кисет пришел к нему откуда-то из Сибири, в посылке с подарками. Свернул цигарку крупного калибра, прикурил и, уселся поудобней: сейчас, однако, можно и покурить в удовольствие. Фрицы полезут, некогда будет.

Серая колонна медленно ползла по серой степной дороге. Долотов не любил степь. Она виделась ему какой-то нежилой, все открыто, пусто, никакой красоты. То ли дело – лес. Долотов вспомнил архангельские леса... Деревья в два обхвата, густые подлески, через которые, пока пройдешь, вволю топором помашешь. И все живое. Дотронешься ладонью до дерева – кора теплая, дышит. Тропинки в лесу, и те живые. Идешь, а она стелется, стелется, виляет, все вперед, вперед, и не остановишься...

"Разве можно такое сравнить со степью? – думал Долотов. – Пустота, здесь, серость одна, поэтому фашисты сюда и наползли. Танки, они ведь тоже неживые, железные. По лесу, однако, не прошли бы со своей броней".

– Приготовиться к бою! – услышал он команду Логунова.

– Начинается... – Долотов выглянул из окопа. Колонна еще далеко. И автоматчики на машинах. Но из орудий достать можно, сейчас и начнут. А браться за пулемет еще не скоро. Есть время покурить. Значит покурим...

Оба орудия ударили одновременно.

* * *

У Григоренко получилось. Лучше и Огородников бы не сумел. По трассе видно было, что попал под башню головного танка. Что там произошло, отсюда не определишь. Очевидно, снаряд вспорол броню. Внутри танка рвануло, и он замер. Одним меньше.

Машина, что следовала за ним, круто развернулась на месте, и третий танк едва успел вильнуть в сторону, чтобы не столкнуться с ней.

Григоренко этого не видел. Прилип к прицелу, нашел танк, замыкающий первую группу. Тот застыл: мишень, бери его... "Возьмем и цей..." – сквозь зубы выдавил Григоренко и нажал на спусковой. Не взял. Трасса снаряда прошла впереди машины. Он повернул колесико прицела. Еще один выстрел...

– Перелет! – сообщил Птичкин. – Куда смотришь?! Дистанция – четыреста!

Гильза упала на землю, зазвенела. Трибунский послал снаряд в приемник.

Григоренко и сам видел, что перелет. А танк медленно двинулся, сполз с дороги и стал переваливаться через кювет. Григоренко слился с прицелом, медленно повел ствол орудия впереди машины, ловил нужные полтора корпуса. Ловил... – "Да я ж тэбэ... Да я ж тэбэ..." – Нажал на спусковой механизм и опять промазал.

Случается такое. И наводчик опытный, и прицел точно установлен и выстрелил вовремя, а снаряд идет мимо. Потому что на полет снарядов влияют многие другие факторы, специалисты в области баллистики знают. И знают, что учесть все невозможно. При каждой стрельбе из орудия нужно еще немного везения. А оно – то есть, то нет...

А танк вдруг свернул с дороги вправо и рванулся, набирая скорость, к высоте, где стояли орудия. Тут и вбил в него Григоренко снаряд. Танк как бы подпрыгнул на месте, потом крутнулся на одной гусенице и замер. Из щелей повалил густой черный дым.

* * *

А Мозжилкин промазал. Такое случается и у самых опытных наводчиков. Снаряд разорвался далеко за колонной.

Командиры орудий всегда недовольны подобными промахами. Не признают командиры орудий никаких побочных факторов. И точно знают, кто виноват.

Угольников только крякнул от досады, посмотрел на Мозжилкина с сожалением и сказал: "Перелет. Сто метров. На прицел смотри, раззява..." А больше ничего не сказал, хотя ему очень хотелось вспомнить все, что он думал по поводу перелетов, и о Мозжилкине тоже. Но удержался, потому что не стоило во время стрельбы говорить об этом наводчику.

Зло покусывая губы смотрел Угольников, как Мозжилкин поправляет прицел, как медленно вращает маховички поворотного механизма. И с каждой секундой ненавидел наводчика все больше. За то, что промазал, за невозмутимость, за неторопливые движения, за то, наконец, что Мозжилкин попал в расчет к нему, а не к кому-нибудь другому.

Ударил еще один выстрел, и снова мимо. На этот раз снаряд упал, не долетев до колонны. Угольников взорвался.

– Баба! – завопил он. – Мазила! Уходи от орудия, к чертовой матери!

Мозжилкин и не оглянулся. Снова поправил прицел и выстрелил. Третий снаряд разорвался в кузове грузовика.

Время... время... Каждая секунда растягивалась у артиллеристов до бесконечности. А у немцев время летело стремительно... Разрыв снаряда... Еще один разрыв, а они не успели еще сообразить, что произошло, не успели остановить колонну.

– Вот так! – закричал Угольников. – Молодец Мозжилкин. Круши их ко всем матерям!

Выстрел! Снаряд разорвался в кузове еще одного грузовика, заполненного солдатами.

* * *

Колонна остановилась. Горохом посыпались из машин серо-зеленые фигурки и залегли в кювете, рассеялись по полю. Они еще не стреляли, они еще не знали, куда надо стрелять, не поняли, откуда грозит опасность. Но это уже был готовый к бою отряд.

* * *

Танкисты разобрались, откуда ведут огонь орудия. Танк, по которому второй раз промазал Григоренко, блеснул вспышкой выстрела. Прошуршал и где-то недалеко шмякнулся снаряд.

"Болванка, – отметил Логунов. – Значит, осколочных у них нет. Это хорошо".

На наблюдательном пункте, да еще в должности комвзвода, Логунов чувствовал себя неуютно. Он привык находиться возле орудия, с расчетом. Там все вместе, заняты делом. А здесь один. Вот они, товарищи, рядом. Но все равно один.

Бой развернулся по-настоящему за самое короткое время. Логунов видел, как в начале колонны застыл вражеский танк. Как влепил Мозжилкин осколочным в одну машину, затем во вторую. Хорошо начали. Правильно. Все шло так, как они и прикидывали.

Но немцы опомнились быстро. Пехота рассыпалась, залегла. Мозжилкин накрыл ее еще десятком осколочных.

А танкисты разобрались, наконец, откуда их обстреливают и открыли ответный огонь...

– Отставить осколочные! – приказал Угольников. – Бронебойными, по танкам, огонь!

– Вот это дело, – Мозжилкин повеселел, быстро повел ствол орудия к группе танков, замыкавшим колонну. Они по-прежнему стояли на месте. Булатов и Глебов подвинули в сторонку ящики с осколочными, на их место поставили бронебойные.

* * *

"А дальше что? – прикидывал Логунов. – Не могут они так вот стоять и перестреливаться с нами. Должны пойти вперед. За тем и явились сюда. Куда пойдут? К Лепешкам, или прямо на нас, рванут по прямой? Знают про овраг или не знают? Комбриг считает, что и у фрицев должны быть раздолбаи, – вспомнил он. – Правильно, раз есть армия, должны быть и раздолбаи. Посмотрим..."

Танк из первой группы перевалил через кювет, остановился, выстрелил два раза и пошел напрямую, к высотке. За ним еще четыре машины. Помчались чтобы подавить орудия. Не к высотке они спешили, а к оврагу. Вот тебе и "рама", и аэрофотосъемка... Не посмотрели фрицы как следует карту, прошлепали. "Прав комбриг, – обрадовался Логунов. – Раздолбаи – категория международная, границ не имеющая".

Танки шли быстро, выжимали из моторов все, что могли. Стреляли на ходу. Напугать хотели. Хоть и немцы, но на "авось" надеялись. Но "авось" – он "авось" и есть. Снаряды шли в белый свет, как в копеечку. Артиллеристы отвечали. Невозможно не стрелять, если на тебя бронированные махины прут. Но и танк, когда он на полном ходу, да еще маневрирует, не достанешь. Разве только случайно. "Случайно" не получалось.

И у фрицев танковая атака не получилась. Разогнались лихо, по-настоящему: крушить и давить. Пять танков на два орудия и всего каких-то полкилометра. Делать нечего... И вдруг, нате вам: овражище, похлеще любого противотанкового рва.

Передовая машина замерла, как в стену уткнулась. Овраг такой, что если рухнешь туда, даже на танке, больше тебе уже ничего и не надо будет. Танкисты сообразили, что вляпались. Машина тут же, на месте, развернулась и, ни секунды не медля, помчалась в обход балки. Остальных очевидно, по рации успели предупредить. Это, хоть до оврага и не добрались, тоже повернули.

Артиллеристы и отыгрались. Тому, первому, Григоренко вбил снаряд в моторную группу. Танк после удара застыл и из щелей повалил густой черный дым. Так они иногда горят. Пламени не видно, оно внутри, а наружу только дым и гарь.

– Порядок, – оценил Птичкин. – Теперь достань тот, шустрый, что вырвался вперед.

Григоренко кивнул и повел ствол орудия к шустрому, который мчал к Лепешкам.

Мозжилкин тоже послал снаряд вслед за убегающим танком. Непонятно куда угодил, но железная зверюга скособочилась и завертелся на одном месте, как собака, что ищет собственный хвост. Вторым снарядом Мозжилкин добил его.

* * *

Автоматчики очухались, разобрались, что к чему, и короткими перебежками двинулись к высотке. Когда орудие прекратило обстрел, они и вовсе осмелели. Уже не перебежками и не пригибались, в полный рост пошли. Земсков прикинул – сотни две. Этим овраг не преграда. Наоборот, хорошее укрытие. Одна цепь спустилась в овраг, другая. Теперь жди...

Земскову от этой их манеры идти, как на прогулке, открыто и уверенно, от того, что их так много – стало жутковато... "Вдвоем целую роту остановить надо... Конечно, два пулемета... Но и они тоже не с голыми руками идут..."

Его недавно выбрали комсоргом батареи. Неожиданно это получилось. Пришел замолит, толкнул речь: о том, что комсомольцы всегда должны идти впереди, и еще что-то говорил, разве вспомнишь. Потом заявил, что Земсков хороший разведчик и, значит, будет он хорошим комсоргом. Вот и выбрали. Единогласно. Он толком не представлял себе, что должен делать, как комсорг. Спросил у замполита. "Сейчас у меня времени для обстоятельного инструктажа нет, – сообщил замполит и дружески похлопал его по плечу. – Я тебе потом все подробно растолкую. А пока запомни главное: должен ты, теперь, Земсков, быть для всех примером, во внешнем своим облике, сознательности и боевой активности, постоянно вести воспитательную работу в коллективе, а также находиться на самом важном боевом участке. И лично отвечаешь за моральный облик каждого комсомольца. Так что действуй. А встретятся трудности, приходи, советуйся. Смело советуйся". Потом, как-то все не было времени, то у Земскова, то у замполита. Так что до инструктажа не дошло и не посоветовался ни раза... Чувствовал Земсков, что не тянет он на комсорга. Как вести воспитательную работу в коллективе не знал, потому и не пытался этим заниматься. Тем более, комбат и так всех воспитывал. И взводные воспитывали. Отвечать за моральный облик не приходилось – никаких ЧП не происходило. А в смысле важных участков, где ему теперь следовало быть, так вся батарея, вроде, находилась на важных участках... Да и выбирать, где ему быть, он не мог: куда приказывали идти, туда и шел. Но когда взвод Столярова послали отдельно от всех, в какие-то никому не известные Лепешки, Земсков прикинул, что это, наверное, как раз то, о чем говорил замполит, и напросился. Комбат разрешил. Теперь надо было показывать пример в боевой активности... Вместе с Долотовым. Придержать автоматчиков. Не был бы комсоргом, не сидел бы здесь, в гнезде. Хотя, кто знает... Долотов, тот вовсе и не комсомолец. А тоже лежит с пулеметом. Ничего особенного. На то и война. Комсомолец ты или не комсомолец, никуда от нее не денешься.

От этих мыслей Земскову стало спокойней. Он даже удивился, почему на него навалилась жуть? И обрадовался, что не было в это время никого рядом.

* * *

Автоматчики выбирались из оврага и сразу ложились, отползали. Опасались, что их встретят огнем. Не встретили. Они и осмелели. Поднялись, пошли в полный рост. Длинной очередью Земсков скосил пятерых, или больше... Не поймешь. Легли все. Они еще не разобрались, откуда стреляют, ответили беспорядочным огнем, наугад. Но лежали недолго. Поползли, кое-кто перебегал. Земсков встречал их короткими очередями, как его когда-то учили в полковой школе. После каждой очереди видел, как падает серо-зеленая фигурка, а то и две.

Он мог бы долго их так держать, прижимать к земле, не давать подняться. Он мог бы их так держать, пока не кончатся патроны. А патронов у Земскова было много, еще полных девять дисков. Немцы отвечали огнем из автоматов, неприцельным, случайным. В коротких паузах между очередями Земсков прислушивался, старался уловить в треске автоматных очередей знакомый звук работы пулемета Долотова. Но Долотов почему-то молчал.

По неслышимой Земскову команде цепь автоматчиков начала загибаться, обходить ячейку справа. Долотов, конечно, видел, что автоматчики обходят напарника и, если не вступал в бой, значит, что-то там у него произошло. Может быть, пулемет отказал? А может быть, прошила его шальная пуля и лежит он сейчас на дне своей ячейки, истекающий кровью, не в силах подняться, не в силах дотянуться до пулемета... Если так, то это конец. Еще несколько перебежек, и немцы подойдут на бросок гранаты.

Земсков бил и бил из пулемета, теперь уж длинными очередями, почти не целясь. Лишь бы задержать надвигающиеся на него цепи, лишь бы выиграть еще несколько минут... Он все еще ждал, что в эти последние минуты вступит в бой Долотов или еще что-нибудь произойдет. О смерти не думал, не до этого. Надо было придержать автоматчиков, не дать им выйти на орудия.

* * *

Логунов видел, как меняется рисунок боя. Казалось, только что они открыли огонь, только что началась дуэль артиллеристов с танками, только что высыпала из балки немецкая пехота. А танки уже шли в обход, чтобы ударить с фланга и автоматчики, которых Земсков плотно прижал было к земле, обходили его полукольцом.

Логунов попытался разглядеть затаившиеся в засаде "тридцатьчетверки", но не нашел их.

"Хорошо замаскировали. Смогут ударить неожиданно. Но три против шести... Удержат ли они шесть немецких машин? А пулемет Долотова молчит... Может быть, Долотова уже нет? – Логунову не хотелось думать о таком, – Без поддержки Долотова автоматчики обойдут Земскова. Тогда – взводу хана. И танки наши не помогут".

Логунов с трудом успевал учитывать изменения, что происходили на поле боя. Только сейчас он по-настоящему понял, как хорошо быть командиром орудия. Стреляй и думай только об одном – как бы не промазать. А что делать сейчас? Развернуть одно орудие и осколочными, по пехоте? Или послать кого-то к Долотову, посмотреть, что с ним, если надо – подменить... Или, пока есть время, перебросить орудия на новые позиции и ждать, пока начнется свалка в Лепешках, а там и ударить?.. Пожалуй, главное сейчас – автоматчики. Слишком много их. Два пулемета не удержат.

– Отставить огонь по танкам! – приказал он. По пехоте... Гранатой! Взрыватель осколочный... Десять снарядов... Беглый.... Огонь!

* * *

Долотов представить себе не мог, что доставляет столько неприятных минут Земскову и Логунову. Автоматчики выбрались из оврага и пошли на Земскова. Ячейка Долотова осталась в стороне. Он и рассудил: когда Земсков положит цепи, когда прижмет их к земле, они начнут обходить пулемет. Вот только – справа или слева? Если примут вправо от Земскова – тогда плохо. Не поможешь парню. Если влево – окажутся между двумя пулеметами. Поэтому ждал, не высовывался.

Пошло так, как хотелось Долотову. Автоматчики стали обходить Земскова, загибая цепи влево.

"Вот и хорошо. Теперь, главное, не торопиться. Пусть подойдут поближе, – решил он. – Чем ближе подойдут, тем меньше их уйдет отсюда. Только надо, чтобы Земсков продержался еще две-три минуты..."

Земскову приходилось тяжело: впереди автоматчики, и на фланге автоматчики. Успевай, поворачивайся... Он не успевал. И никто на его месте не успевал бы. Автоматчики все ближе подползали к ячейке. Вот-вот захлестнут...

"Держись, паря, – мысленно подбадривал его Долотов... Пусть собираются, пусть... пусть... Побольше наберется, и мы из них лапшу настругаем. Еще немного..."

А когда автоматчикам оставалось, последний раз подняться, сделать последний бросок, когда они уже были уверены, что вот-вот покончат с этим пулеметом, Долотов ударил. Одной очередью срезал не меньше десятка. Охотник.

В те же секунды среди автоматчиков выросли два черных и страшных, как смерть, дерева, потом еще два и еще...

От секущих, кромсающих все осколков, цепи автоматчиков замерли. Кто-то лег, уткнулся лицом в землю, кто-то старался уползти, кто-то бросил автомат и помчался к спасительному оврагу. Не все сумели отойти. Только те, которым повезло.

* * *

Немецкие танки ворвались в село, повернули и по широкой деревенской улице устремились на артиллерийские орудия. Ничто уже не могло удержать их. Шли они на предельной скорости, чтобы с размаха ворваться на высотку, смести все своей бронированной мощью. И уже были заряжены орудия, чтобы уничтожать, а водители всматривались в узкие щели, прикидывали, как будут крошить гусеницами остатки орудий, как будут вминать их в землю.

* * *

– Птичкин! Орудие на запасную! Быстро! – отдал команду Логунов.

– Орудие на запасную! – повторил Птичкин. Трибунский и Гольцев вырвали засевшие в земле сошники и свели станины. Откуда-то вынырнул Гогебошвили и ухватился за колесо, Григоренко навалился на другое. Птичкин метнулся к стволу и кошкой повис на нем... Орудие покатили по подготовленной еще вчера для этого колее. Считанные секунды ушли на то, чтобы снять его с позиции.

А для Логунова, не выпускавшего из поля зрения приближающиеся танки, все происходило до невозможности медленно. Слишком медленно освобождали они станины, как-то лениво, словно нехотя, сдвигали... Неторопливо покатили пушку.

– Быстрей! – закричал он. И вспомнил о пехоте. Вот такая поганая жизнь у командира взвода...

Логунов оглянулся. Откатившиеся было немецкие цепи пришли в себя, выбрались из оврага и снова поползли вперед. Не умолкая, стучали оба пулемета.

Как там Угольников станет отбиваться?.. Надо помочь, но сначала танки...

Логунов догнал пушку, ухватился за станину рядом с Гольцевым.

Они успели установить орудие, подготовили снаряды. Григоренко пригнулся к прицелу... Немецкие танки приближались... Время выйти и нашим. Но наши не появлялись, чего-то ждали. Оставались в хорошо замаскированной засаде.

"Сейчас выйдут, – вглядывался в мазанки и сады Лепешек Логунов. – Сейчас... Самое время ударить..."

А не выходили, не ударяли. За хатками, за сараюшками, за яблонями не видно наших танков. Хорошо замаскировались...

"Как же так? – не мог понять Логунов. – Они же должны... Или ждут, пока фрицы с нами схлестнутся и только тогда? Но мы против шести танков не устоим. Раздавят. Надо было сюда и второе орудие... Вот тебе и лейтенант Иванов со своим комбригом... В танковой бригаде не приходиться тужить... – вспомнил он. – Хорошо хоть одно орудие перебросили. Чего уж теперь?.. Сколько сможем..."