Текст книги "Повесть о первом взводе"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Сапоги? – Логунов быстро поднялся.

– Они самые. Старшина просил передать.

– Я у него два раза был... Нет, говорит, твоего размера. Одни недомерки.

– Он, видимо, тебя не понял. А может быть, сегодня утром подвезли. И вообще, поскольку сапоги имеются, отставить разговорчики на эту тему.

– Слушаюсь, отставить разговорчики!

Логунов развернул сверток. В нем были не какие-нибудь кирзовые и не какие-нибудь хромовые, а настоящие яловые сапоги. Прочно скроенные и хорошо сшитые. Новенькие, ни разу еще не надеванные... В них, если как следует смазать, хоть полдня броди по воде, ноги будут сухими. Эти сапоги зимой надеть на суконную портянку – никакой мороз не страшен, лучше любых валенок. И износа таким сапогам нет. Следи только, чтобы на каблуках да на носках подошвы были подковки. И смазывай каждый день. Непременно каждый день. Такие вот сапоги...

Малюгин издали увидел. Не выдержал, подошел. Он поставил котелок с торчащей в каше ложкой возле логуновского и взял у сержанта сапог. Постучал костяшками пальцев по подошве, царапнул ее пожелтевшим от махорочного дыма ногтем. Потом, забрал в большую, покрытую мозолями ладонь голенище, смял его, отпустил, внимательно разглядывая, как медленно распрямляется плотная, добротная кожа.

– Вещь! – оценил Малюгин. – Ежели им хороший уход дать, всю жизнь носить можно. – И в голосе его, кажется, звучало сожаление, что не даст Логунов этим добротным сапогам настоящего, как положено, ухода.

– Добри чоботы, – подтвердил Григоренко. Он уже очистил свой котелок, взял у Литвиненко добавку и завернул к Логунову глянуть на обнову. – Из старых запасов. Сейчас такие не робять.

– Переобувайся, сержант, – предложил Малюгин. – А то Григоренко ожидаеть обмотки. Ты же ему обещал, значить надо отдать.

– Это точно, – согласился Логунов. – Обмотки ты, Григоренко, сейчас получишь.

Переобуться Логунов не успел. Едва взялся он за обмотки, как спокойную жизнь взвода нарушил крик часового.

– К орудиям!..

Над селом взмыла и рассыпалась красная ракета. Вдагонку ей поднималась зеленая. Красная и зеленая – тревога! Приказ взводу: срочно прибыть к штабу полка.

– О-ор-рудия к по-о-ходу! – пропел лейтенант Столяров.

Не успел Логунов переобуться. И никто во взводе кашу доесть не успел. Вечно эти фрицы не вовремя лезут.

В расположении взвода все мгновенно изменилось, Долотов очутился вдруг в кабине "студера". Только что сидел он, развалясь у переднего колеса, и с аппетитом уплетал пшенную кашу с салом. Но не успела отзвучать команда лейтенанта, а Долотов уже крутил баранку, и машина задом-задом двигалась к первому орудию... А второе подхватили всем расчетом, бегом покатили навстречу. И пока одно навешивали на крюк машины, станины второго прочно прикрутили цепью к его стволу. И тут же солдаты забрались через борта в кузов.

Чуть больше двух минут прошло с того момента, как вспыхнули в небе сигнальные ракеты, а машина уже летела вперед, и лейтенант, пристроившись на подножке, приглядывался, что там делается, возле штаба?

На площадке, обжитой за эти два дня взводом, остался "додж" с кухней и грустным Литвиненко, да лежали на земле горки пшенной каши, которую артиллеристы, не успели доесть. Высыпали. Не везти же с собой в бой пшенную кашу, даже если она с салом.

* * *

Возле дома, где размещался штаб, стояли командир полка майор Дементьев, начальник штаба капитан Крылов и два автоматчика из взвода разведки. Долотов притормозил машину, лейтенант Столяров спрыгнул с подножки, подбежал к командиру полка.

– Товарищ гвардии майор, первый взвод первой батареи...

– Хорошо, лейтенант... – прервал его майор. – Оттуда, – он показал на северо-запад, – идут немецкие танки. Кажется, штук пять. Как-то просочились к нам в тыл. Могут выйти на госпиталь. Представляешь, что тогда будет? Надо задержать, пока тридцатьчетверки подойдут. Кроме тебя некому. Обстановку понял?

– Понял.

– Представляешь, что они сделают, если выйдут на госпиталь?

– Представляю.

– Значит задержишь. Давай!

– Есть, задержать, товарищ гвардии майор! – Столяров четко, как будто разговор происходил на плацу, вскинул руку к козырьку фуражки и резко опустил ее. Затем вскочил на подножку машины и кивнул Долотову.

"Студер" рванулся, резко набирая скорость. И тут же кто-то стал стучать кулакам по крыше кабины. Столяров посмотрел. Тяжелая цепь, которую так трудно развязывать, когда это надо сделать быстро, сейчас развязалась сама, и второе орудие стояло среди не успевшего еще осесть облака пыли в полусотне метров от машины. Такое вот несчастье.

Долотов нажал на тормоза, расчет второго орудия высыпал из кузова, побежал к пушке. Ее привычно подхватили, покатили, опять привязали. На этот раз намертво.

Машина снова рванулась. И сто метров не прошла она, а цепь опять развязалась, и ударили о землю тяжелые станины орудия. Вот так случается. Уже не несчастье, а подлость какая-то.

Логунов слышал разговор лейтенанта с командиром полка и понимал, как дорого сейчас время. Если танки прорвутся к госпиталю, они там такого натворят... Подумать страшно. А взвод не может выбраться за околицу.

– Пошли! – он передал Трибунскому ручной пулемет, который держал на коленях, и перемахнул через борт "студебеккера". Не потеряв ни секунды, как будто они только и ждали этой команды, спрыгнули на землю Птичкин и Гогебошвили, ящерицей скользнул вниз юркий Огородников. Торопливо последовали за ними остальные.

Лейтенант Столяров застыл на подножке машины. Взвод действовал быстро и четко, не ожидая команды. Но когда дорого каждое мгновение, бег времени ощущается особенно остро.

"Медленно... Медленно все, – сжал зубы лейтенант. А удары сердца в бешеном темпе отсчитывали секунду за секундой. – Потом будут катить пушку... привязывать. Вечность. Как они медленно бегут! Если танки войдут в село, их не удержишь. Встретить одним орудием?.. Одним ничего не сделаешь. Надо двумя. Непременно двумя. Одно они сомнут..."

"Минуты за три управимся, – рассчитывал командир второго орудия сержант Угольников, отмахивая длинными ногами двухметровые шаги. – Логуновские помогут. Лейтенант и оглянуться не успеет, как мы у машины будем. Баулин и Булатов пушку привязывали. Головы поотрываю. Сейчас мы всё сделаем... мигом... Мигом..."

– Разгильдяи! – майор зло выругался. – Что делают?! Все под трибунал пойдем!.. Разжаловать лейтенанта. В рядовые!

Лейтенант Столяров посмотрел в кузов. Там оставалось три человека. Бережно придерживал пулемет нетерпеливый и напряженный Трибунский. Малюгин, привычно предоставивший все, что связано с беготней и спешкой тем, кто помоложе. И Гольцев. Этот не успевал еще за остальными. Он стоял у борта машины, только собирался перебраться. Три человека вместо шести, и не самый подходящий расчет для встречного боя.

Солдаты во главе с Логуновым все еще бежали к орудию. От штабного крыльца, спешил к пушке капитан Крылов. Вслед за ним – оба разведчика. Командир полка потрясал кулаками. И кричал. Что-то очень нехорошее кричал. На этом расстоянии нельзя было разобрать, что. Сюда доносилось только протяжное: А-а-а! В-а-а-с...А-а-а-ть.. А-а-а-ть! А-а-а! В-а-с-с!..

Надо было принять решение. За считанные секунды. Единственно грамотным было: собрать пушки и действовать взводом. Но не было времени, чтобы поступить грамотно.

– Отставить! – крикнул лейтенант уже перебросившему ногу через борт Гольцеву. Нырнул в кабину и бросил Долотову: "Жми!"

Машина рванулась вперед.

– Мы втроем остались? – удивился Гольцев.

– И втроем не соскучимся, – пробурчал Малюгин. – Сейчас весело будеть.

– Ничего! – подпрыгивая в такт взлетающей на ухабах машине, прокричал Трибунский. – Управимся! – Комполка сказал, что тридцатьчетверки должны подойти.

– А если не подойдут?

– Как это не подойдут? Подойдут!

Машина вылетела из села, и солдаты увидели вдали темные квадратики. Это было совершенно не похоже на танки. Просто квадратики, маленькие, как спичечные коробки. И не разберешь на таком расстоянии: то ли стоят они, то ли медленно двигаются.

– Идут! – ухватил Трибунский за плечо Малюгина.

– Где идут? – Гольцев не мог понять, что эти маленькие темные кубики и есть те самые грозные танки, которые они должны остановить.

– Там впереди мельтешать, – объяснил Малюгин. – Черненькие. Наверно, и "тигр" ползеть. Наклепали зверюг на нашу голову.

Машина свернула с дороги и помчалась по полю к омету прошлогодней соломы. Такое нельзя было назвать полетом хотя бы потому, что груженый снарядами и с пушкой на прицепе "студер" не приспособлен для воздушных путешествий. Но ездой это тоже вряд ли можно было назвать. Мотор "студебеккера" надрывно ревел, каждая частица машины дрожала от напряжения, а пушка то тяжело ухала литыми колесами о землю, то взлетала и плыла за машиной в воздухе.

Место для орудия лейтенант выбрал не сказать, что хорошее: – омет – прекрасный ориентир для танков. Но он и единственное укрытие. Больше некуда деваться. Не в чистом же поле принимать бой.

За высоким и длинным ометом Долотов круто развернул машину.

– Здесь! – лейтенант спрыгнул с подножки. – Десять ящиков!

Малюгин и Гольцев подавали ящики, Столяров и Трибунский сволакивали их на землю. Быстро сняли с крюка пушку.

– Долотов, за вторым орудием! Пусть станут возле той развалюхи, – лейтенант показал влево, где вдалеке чернело что-то вроде заброшенной сараюшки. – Когда танки атакуют нас, пусть ударят с фланга. Только тогда и ни на секунду раньше. Бить по бортам. Слово в слово передай. Пошел!

Долотов умчался.

Столяров поднял бинокль. Танки находились еще далеко. Их оказалось не пять, как говорил командир полка, а восемь. Два тяжелых и шесть средних танков шли по дороге один за другим, с небольшими интервалами. На таком расстоянии даже в бинокль они казались беспомощными и хрупкими, как игрушки. Но лейтенант знал, как быстро исчезнет это впечатление, когда они подойдут ближе. И вообще – праздник небольшой: одно орудие против восьми.

Столяров опустил бинокль и повернулся к солдатам.

Гольцев был бледен. Он улыбнулся командиру, но улыбка получилась беспомощной и виноватой. Первый бой предстоял человеку, первый в его недолгой жизни бой... Гольцев боялся и пытался скрыть свой страх. Малюгин нервно тер ладонью подбородок. Ему не нравилось, что они здесь всего вчетвером, а второе орудие и почти весь взвод остались в селе. А Трибунский держался спокойно и уверенно. Словно не боя ждал, будто предстояла ему работа. Нелегкая и неприятная работа, и надо выполнить ее как можно лучше.

"Хорошо хоть Трибунский здесь, – оценил Столяров, – этот обкатанный".

Старший лейтенант не знал, какое напряжение испытывал "обкатанный" Трибунский перед каждым боем, как трудно доставались ему эти последние минуты, когда есть еще время думать, есть время для того, чтобы испугаться. И чего стоило приучить себя, оставаться в эти минуты спокойным и уверенным.

* * *

– Ну как, гвардия, довольны? – постарался подбодрить незамысловатой шуткой свое немногочисленное войско лейтенант Столяров. – Сами в руки идут.

– Снимем с "тигров" шкуры! – откликнулся Трибунский. – Я свою домой увезу. Брошу на пол возле кровати. Любуйтесь, Сергей Трибунский – охотник на тигров! Моя работа!..

– Он тебе бросить, – пробурчал Малюгин. – Он тебе поохотится.

– Не ной, Малюгин, – оборвал его Столяров. – Позиция неплохая. Беритесь с Трибунским за станины. Гольцев – на колесо! Выкатываем орудие!

57-миллиметровое орудие весило всего тысячу пятьдесят килограммов или, в зависимости от обстоятельств, больше тонны. На учениях они катили пушку взводом. Легко катили, бегом... В бою, когда приходилось менять позицию, без особого труда делали это расчетом. Бывало, управлялись и вчетвером. И сейчас управились бы. Но еще весной, оберегая омет от шального степного пожара, кто-то окружил его широкой полосой вспаханной земли. С разгона метра два прокатили они орудие и колеса утонули в жирном степном черноземе.

– Ну-ка, нажмем! – Столяров уперся плечом в ребристую резину колеса. Он видел, как напрягся Гольцев, как взбугрилась у него на спине гимнастерка, обтягивая вздувшиеся мышцы. Почувствовал слабый толчок – это Трибунский и Малюгин попытались рывком сдвинуть орудие с места. Но колеса застыли в глубокой колее.

– Е-е-еще раз! – Столяров пригнулся и почти лег на колесо. Нажал, сколько было сил. А пушка ни с места, только ноги вспахали в рыхлой земле глубокие борозды.

Они поняли, что попали в ловушку. Вчетвером не по силам выкатить пушку из этой предательской пашни.

– Нажмем!.. Воевать надо, – хрипел Столяров. – Танки идут... Там госпиталь, всех перебьют... Еще раз нажмем!

Нажимали... Вздувались и болели от напряжения мышцы. Уходили по щиколотку в пашню ноги. А орудие по-прежнему только слегка покачивалось на литых резиновых колесах. Приказ командира полка, их спешка – все это лишалось смысла, потому что они не могли вывезти орудие на огневую.

Столяров в эти минуты не задумывался над тем, что виноват во всем он один. Если бы он не торопился. Если бы здесь находились оба расчета, пушки смогли бы на руках вынести к огневой. Столяров в эти минуты думал только о том, что надо сдвинуть орудие с места. И больше ничего для него не существовало: ни раскаленного солнца над головой, ни приближающихся танков с черными крестами на бортах, ни прошлого, ни будущего. Он был один на один с этой пушкой. Ее надо сдвинуть с места, потом вывезти на огневую. И от него, только от его личных усилий зависело все.

Лейтенант пригнулся и подпер колесо спиной. Изо всей силы, так, что заболело в груди, попытался распрямиться, послать это ставшее неимоверно тяжелым колесо хоть на сантиметр вперед. Не было сил поднять голову, посмотреть, что делают товарищи. Но он знал, что сейчас каждый выкладывается, как только может. Гимнастерка на спине лейтенанта почернела от пота и пыли, мышцы окаменели от напряжения. Во рту стало сухо... Столяров понимал, что еще несколько минут такого напряжения, и он не выдержит, упадет и уже, наверно, не сумеет встать.

Вдруг дышать стало немного легче и мышцы ног чуть-чуть расслабились. Он не сразу понял, что это орудие стронулось с места, едва-едва, на каких-нибудь десять или, может быть, пять сантиметров, но стронулось!

– Пошла... – прохрипел он. – Пошла, ребята! Еще нажмем... По-ошла, ребята! Пошла... На-аша берет.

– Бе-е-рет! – откликнулся где-то впереди, под станиной, Трибунский. – Бе-е-рет!..

Орудие сдвинулось еще чуть-чуть, потом еще и еще... Движение это было едва заметным, но они ощущали его руками, впившимися в резину колес, прикипевшими к стальным станинам, чувствовали ноющими от напряжения мышцами.

Чтобы вывезти орудие на огневую, предстояло пройти с ним метров пять-шесть. Это казалось громадным, бесконечным расстоянием, пройти которое совершенно невозможно. Но они должны были... Они сейчас жили только для того, чтобы пройти этот путь.

Медленно, как в страшном сне, когда надо спешить, а ноги не слушаются и каждое движение, каждый шаг даются с неимоверным трудом, покатили они пушку к месту, которое Столяров наметил для позиции.

Все-таки, сумели, вывезли орудие. А дальше просто. Привычно развернули станины, и Малюгин вырубил лопатой, ставшей вдруг тяжелой и тупой, канавки для сошников. Вот и все. Стояли, бессильно опустив руки, не в состоянии сдвинуться с места. Отдохнуть бы сейчас, хоть десяток минут, лечь на землю, раскинуть руки, дышать эти десять минут глубоко и спокойно.

Столяров одернул выбившуюся из-под ремня гимнастерку, свел складки за спину.

– Снаряды! – бросил он. – Четыре ящика. – Лейтенант понимал, как тяжело сейчас солдатам. Но не было времени для сочувствия?

Волоча ноги по рыхлой пахоте, солдаты пошли за снарядами. Они принесли четыре ящика, как приказал лейтенант, и положили их рядком, возле орудия, за станинами. Трибунский ударом каблука сбил с крайнего ящика задвижку и открыл его. Заблестела бронза гильз.

Малюгин опустился на корточки, выбросил деревянные планки, придерживающие снаряды, и подхватил крайний. Вынул из кармана большой клок ветоши, разделил его надвое. Половину бросил Гольцеву: "Не зевай, паря работай!" – и стал снимать со снаряда густую смазку. В этом был весь Малюгин со своей крестьянской обстоятельностью, хозяйской экономностью и предусмотрительностью. Бой еще не начался и неизвестно чем закончится, а он стирал со снаряда смазку, потому что если оставить ее, то после боя трудно будет чистить ствол орудия.

Столяров подошел к прицелу, снял чехол и заглянул в окуляр. Танки были еще далеко. Но надо было начинать.

– К орудию! – отдал команду лейтенант. Подождал немного и приказал: – Заряжай!

Трибунский проверил, прочен ли упор у сошников, встал возле казенника. Малюгин недовольно поглядел на снаряды, с которых не успели снять смазку, сунул в карман ветошь, быстро шагнул к орудию и потянул рукоятку замка. Тот с негромким лязгом открылся. Трибунский плавно послал в приемник снаряд.

* * *

Танки шли на хорошей скорости, и лейтенант Столяров понимал, что нечем ему придержать их до прихода "тридцатьчетверок". А надо. "Представляешь, что они сделают, если выйдут на госпиталь?" – вспомнил он слова командира полка.

"Если бы оба орудия... Танков восемь. Как их задержишь? – думал он, привычно прикидывая расстояние до приближающейся колонны. – Открыть огонь сейчас?.. Не остановятся, но с дороги свернут и ход сбавят. Это хорошо. Но быстро засекут место, где стоит орудие, и в восемь стволов расстреляют издалека".

Подпустить ближе, на верный выстрел, и ударить но головному. Вложить ему снаряд под башню. Пока они глаза протрут, еще один можно приголубить... А остальные навалятся и расправятся с расчетом в считанные секунды. У них еще шесть стволов будет...

Лейтенант не спускал глаз с приближающихся машин. Густой рокот моторов едва доносился сюда, но изматывал, вселял тревогу. А что будет, когда подойдут вплотную?! Столяров хорошо знал, как надрывно ревут моторы тяжелых танков, как прогибается и дрожит земля под гусеницами.

"Попробуем придержать, – решил он. – Нужен один хороший выстрел. Снайперский. Ударить и сразу убрать орудие. Чтобы не успели засечь позицию. Тогда они задумаются. Вслепую не полезут. Фрицы, если их пугнуть, осторожными становятся. А пока они будут топтаться, если не "тридцатьчетверки", то Логунов подоспеет. Ударит им во фланг".

Столяров навел на головной и медленно повел перекрестие прицела, удерживая его чуть-чуть впереди бронированной машины.

– Рот открой, – велел Малюгин Гольцеву. – Когда стреляють, рот открывай, а то оглохнешь. Гольцев ничего не понял, но послушно разинул рот. Выстрел, хотя солдаты его и ожидали, ударил неожиданно и потому оглушительно громко. Резко откатился ствол орудия, и выброшенная из приемника гильза тоненько зазвенела. Малюгин послал в приемник второй снаряд.

Первый выстрел оказался неудачным. Снаряд прошел поверх колонны и умчался куда-то в степь. Немцы его даже не заметили. Танки продолжали двигаться так же равномерно, не нарушая строя.

– Перелет, – пробормотал Столяров. – Будем считать пристрелочным.

Лейтенант не рассчитывал, что попадет первым снарядом, слишком далеко находились танки противника. Но когда к прицелу становится командир взвода, он должен показать класс. А тут – в белый свет, как в копеечку.

Он еще раз прикинул расстояние до колонны, сбросил на прицеле деление и приник к окуляру. Целился долго и тщательно. Опережение – полтора корпуса... И выстрелил. Получилось! Снаряд угодил в лобовую броню головного танка и вспыхнул на ней яркой звездочкой.

Трибунский причмокнул от восхищения. На такой дистанции, влепить со второго выстрела – это надо уметь.

Столярову некогда было наблюдать за танками. Главное – попал. И фрицы представления не имеют, откуда прилетел снаряд. Орудие они на таком расстоянии вряд ли заметят, но к омету станут присматриваться.

– Орудие в укрытие! – приказал лейтенант.

Начиналась игра в прятки.

Малюгин и Гольцев вырвали из земли сошники, свели станины. Трибунский ухватился за колесо... Лейтенанту хотелось посмотреть, что делается в поле, но не было времени оглянуться. Навалился на второе колесо, и пушка скрылась за ометом.

Снаряд не пробил лобовую броню "тигра". Рикошетом ушел в сторону. Но танк замер, словно на пути его неожиданно оказалась неодолимая преграда.

Всего пару секунд стоял головной танк, потом, словно опомнился, рванулся с дороги, неуклюже перевалил через неглубокий кювет степного грейдера и осторожно пополз по полю, отворачивая то влево, то вправо, как бы разыскивая дорогу, по которой ему предстояло войти в село.

Остальные танки тоже среагировали: свернули в поле и, растянулись цепью. Медленно поползли вперед.

Укрыв орудие, артиллеристы пристроились на краю омета и наблюдали за танками.

Столяров остался доволен. Он заставил немцев сбросить скорость и выигрывал время. Но самое трудное было впереди.

– Броня у них – не прошибешь, – пожаловался неведомо кому Гольцев. После удачного выстрела он опять приуныл. Раньше думал, что самое трудное попасть. И надежду возлагал на лейтенанта. Надеялся, что лейтенант будет колоть эти танки, как орехи. А тут – прямое попадание, но танк идет на них, как ни в чем не бывало.

– Ничего, Гольцев, ничего. – Трибунский подгреб под себя охапку соломы и присел. – Скоро увидишь, как они горят. Великолепное, скажу я тебе, зрелище.

– Горять они хорошо, – согласился Малюгин. – Только многовато их сегодня. И стрелять скоро начнуть.

– Мы их пока просто пугнули, чтобы нахальства поубавили, – объяснил Столяров. – Подойдут поближе, мы из них металлолом для мартенов заготовим.

Танки шли цепью с широкими интервалами. Выглядела эта цепь из восьми танков бесконечной, неуязвимой и грозной. Но двигались они медленно, осторожно, будто ощупывали перед собой дорогу. Танкисты, старались разглядеть замаскированные где-то впереди противотанковые орудия.

За счет этой осторожности и выигрывал лейтенант Столяров драгоценные минуты, а пусть, даже, и секунды. Немцы не могли предположить, что на пути у них стоит только одно орудие, да и то с неполным расчетом.

Трудно было удержаться, не открыть огонь. Столярову больше всего хотелось сейчас ловить их в перекрестие прицела и стрелять. Крошить снарядами броню. И Трибунский смотрел на лейтенанта с нетерпением. Глаза солдата требовали: "Давай, лейтенант! Чего тянешь?!" А Малюгин не выдержал:

– Медленно идуть, – намекнул он. – Сейчас в самый раз ударить. Пока очухаются, штуки две накрыть можно.

– Рано, Малюгин, подождем еще немного. – Столяров тянул время. Пока они не знают, где стоит орудие, пока они думают, что их встречает батарея, они будут медлить.

Но и подпускать танки вплотную тоже нельзя. Раздавят.

– Все! Выкатываем орудие! – решил лейтенант.

Они установили пушку. Столяров припал к прицелу...

– Снаряд! Еще снаряд! Снаряд!.. Снаряд, снаряд!

Пять выстрелов ударили подряд. Первый – мимо. Второй и третий – в броню и пробили ее, разорвали. Танк замер, внутри него что-то вспыхнуло, повалил черный дым. Четвертый – мимо... Пятый – точно в цель. То ли водителя зацепило, то ли гусеницу содрало: машина развернулась и застыла. Подставила борт. Бери ее, добивай!

Но добивать некогда. Танкисты орудие засекли. У них еще шесть стволов. С противным скрежетом слева зарылся в землю снаряд. И еще один – впереди. И еще, и еще... Несколько угодило в омет и сразу запахло гарью... Танки были бронебойными. И это спасло. Если бы стреляли осколочными, никто бы не уцелел.

– Вывозим орудие! – приказал Столяров. – Станины! Быстро!

Игра в прятки продолжалась.

Малюгин и Гольцев вырвали из земли сошники и свели станины. Трибунский и Столяров налегли па колеса.

Снаряды ложились близко, рядом. И неестественно было торчать возле пушки, если можно пробежать всего десяток метров и укрыться от смерти... Это, наверно, самое большое противоречие на войне, – а быть может, не только на войне, – противоречие между инстинктом самосохранения и чувством долга.

Орудие пошло почти сразу. Оно медленно двигалось по пройденной ранее колее, и рядом с колеей прибавлялись на земле глубокие следы от сапог.

Наверно это правда, что во время боя у людей прибавляются силы. Столяров почувствовал, что они могут катить орудие бесконечно: сколько надо и куда надо. Значит, можно не просто укрыть его, можно занять новую позицию и продолжать бой...

– На тот край! – тяжело выдохнул он, с трудом переставляя ноги, вязнущие в рыхлой земле. – Они нас здесь будут ждать... А мы их оттуда...

Установили орудие у левого края омета. Танки не стреляли. Не в кого было стрелять. Они медленно шли вперед, опасались, что орудие, которое обстреляло их, здесь не одно. Гольцев принес два ящика снарядов.

* * *

Быстро развернулись и выпустили десять снарядов. Кажется, в один танк угадали. Или в два. А может и не угадали. Разве на таком расстоянии разберешь? Да и разбираться некогда.

Танки ответили беглым. И снова они катили орудие на противоположный край омета, на прежнее место. А там горела и дымила подожженная снарядами солома.

– Горит, – уставился на огонь Гольцев.

Пушка встала.

– Гольцев, чего остановился?! – закричал, срывая голос, Столяров. – Пусть горит! Дымовая завеса! Под дым! Покатили!

Стреляли из дыма, прижав пушку к горящем омету. Врубили два снаряда в "тигр", а тому хоть бы что. Остановился и выстрелил пару раз. Но не попал. Потащили пушку на левый край и оттуда сумели остановить один танк... И опять тащили пушку, и ящики со снарядами, и опять стреляли.

Встречный бой, он самый тяжелый и бестолковый.

* * *

А потом увидели, как завертелся на месте и остановился танк, по которому они не стреляли.

– Второе орудие подошло, – понял Столяров. – Успели!

Возле развалюхи, куда лейтенант приказал поставить второе орудие, мелькали вспышки выстрелов.

И сразу стало легче. По-прежнему, выбивались из сил, волокли пушку, по-прежнему бегали за снарядами, и лейтенант Столяров ловил в перекрестие прицела танки... Но были уже не одни. А это совсем другое дело...

Но танки неумолимо приближались. Впереди шли оба "тигра". У этих лобовая броня такая, что ее и бронебойный из 57-миллиметровки не брал. Если бы в гусеницу попасть... Но такое, чтобы из орудия да в гусеницу – это только в кино бывает. Бой продолжался. Ничего еще не кончилось.

– Товарищ лейтенант, – закричал Малюгин. – Товарищ лейтенант, наши идуть! Поспели! В самый раз!

Столяров оглянулся. Точно, идут! С запада, наперехват немецким танкам, мчали "тридцатьчетверки". Вот и все. Для артиллеристов бой закончился. Придержали. И главное – без потерь.

* * *

Они остались возле орудия. Лица у всех были черными от пыли и копоти. И только у Столярова вокруг правого глаза, которым он прижимался к окуляру прицела, белел кружок. В остальном он ничем не отличался от солдат. Такая же почерневшая от пыли и пота гимнастерка, измятые, испачканные землей шаровары, серые, покрытые плотным слоем пыли сапоги. Вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем щеголеватого офицера, каким он выглядел всего полчаса назад. Ворот гимнастерки у лейтенанта расстегнут, ремень и портупея лежат на земле. Лейтенант Столяров без ремня и портупеи – такое не только Гольцев, но и знавший командира добрых полтора года Малюгин, видел впервые.

Невдалеке от лейтенанта устроился Гольцев. Опирался спиной на теплую, прогретую солнцем станину и блаженно улыбался. Настолько хорошо Гольцеву еще никогда не было. Такой бой – а он не сдрейфил. Наравне с Трибунским и Малюгиным воевал. И побили они эти танки. Вдрызг. Аж пять штук. Или четыре? Нет, все-таки пять. А сами все целы, никого даже не зацепило. И командир хороший, с таким не пропадешь.

Сбросив сапоги, растянулся на земле Трибунский. Закинул руки за голову, смотрел на легкие облачка, проплывающие в синем небе. Возможно, видел там что-то свое, такое, чего никто другой увидеть не мог.

У колеса на корточках сидел Малюгин и с удовольствием курил самокрутку.

Земля вокруг них была в густых оспинах от немецких снарядов. На припорошенной соломой темно-зеленой траве блестели золотом гильзы, валялись никому теперь не нужные серые шершавые ящики из-под снарядов. А над орудием, над дымившимся ометом, над разбитыми танками, над всем бескрайним полем стояла тишина: светлая, торжественная... Только после хорошего боя, во время которого все гремит и грохочет, во время которого глохнешь, и команды не столько слышишь, сколько угадываешь, можно понять, как это здорово, когда тихо. Настолько тихо, что можно услышать, как пролетела пчела, как стрекочет в траве кузнечик.

Трибунский поднялся, посмотрел на разбитые танки.

– Накрушили. Другого слова и не подберешь. На-кру-шили, – повторил он по слогам. – Хорошо звучит.

– Были танки и нет танков, – хихикнул Гольцев. – Железо, а горит. Я и не знал, что железо гореть может.

– Коптять, – поморщился Малюгин. – Вони от них много. Все кругом провоняли. Чего это фрицы в своих танках такое возять, что от них так сильно воняеть?

– Пусть коптят, главное – мы с вами металлолом заготовили. Я, в свои пионерские годы, никак не мог план по металлолому выполнить, – вспомнил лейтенант Столяров. – Мечтал, что когда вырасту, больше всех соберу. И вот, пожалуйста.

Все рассмеялись, как будто услышали что-то очень веселое и остроумное. А оно так и было: после боя, если жив остался, что ни скажешь – хорошо получается.

Потом лейтенант посмотрел на часы и сказал:

– Бой длился ровно семнадцать минут.

И опять все рассмеялись. Особенно весело Гольцев. Он, Гольцев, понял, что это лейтенант так шутит. Гольцев был уверен, что бой продолжался час, или два часа.

– Теперь понимаешь, Гольцев, – сказал, поднимаясь, Столяров, – какое это простое дело – бить фашистские танки. Только надо спокойно и аккуратно. Что мы видим сейчас перед собой?

– Подбитые танки, товарищ гвардии лейтенант, – Гольцев тоже поднялся с теплой земли.

– Нет, Гольцев, это не танки.

– Доброкачественный металлолом, – подсказал Трибунский.

– Совершенно верно, высококачественный металлолом для мартенов. Понял ты это, Гольцев?

– Понял, товарищ гвардии лейтенант!

– А раз понял, то будет из тебя, Гольцев, хороший пушкарь и настоящий гвардеец. Ну-ка, подойди сюда.

Гольцев подошел к лейтенанту.

– Давай, что ли, Гольцев, поборемся, – неожиданно предложил лейтенант.

Он обхватил Гольцева и попытался сделать подсечку. Но Гольцев был крупней Столярова, тяжелей и сильней его. Солдат устоял, обхватил свое непосредственное начальство, подтянул его к себе, немного пригнулся и, совершенно неожиданно, поднял над головой.

– Отпусти Гольцев! – кричал лейтенант, беспомощно и смешно размахивая ногами в воздухе. – Отпусти, а то хуже будет... Пять нарядов вне очереди! Трибунский, уйми этого бычка!