Текст книги "Повесть о первом взводе"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

О том, что это последний бой, не думал. Некогда было сейчас об этом думать.

Установили орудие. Наверно рекорд поставили. Так не смотр, ведь, не учения и не показуха. Танки, вот они... И не стреляют, гады, решили давить...

Григоренко прилип к прицелу

Надо успеть... Хоть один... Хорошо бы два...

– Снаряд!

Затвор захлопнулся.

Надо успеть.

* * *

Тридцатьчетверка незаметно выскользнула из-за серой, полинявшей от дождей, хатки и пристроились к машинам противника. Те уверенно шли вперед. Всего то и надо было им подавить два орудия. Шесть маневренных стволов против двух неподвижных. Тут и делать нечего. Вперед, вперед!.. У танкистов нет такой привычки – оглядываться. А зря... Полыхнула пушка тридцатьчетверки: раз, другой... Оба снаряда по моторной группе. И порядок. У фрицев – минус один танк. По головному ударило орудие Птичкина. У фрицев – минус два. Еще пара тридцатьчетверок осторожно выползла из укрытий. Опять полыхнули пушки. Немецкие танкисты так и не поняли, что произошло. Не успели понять.

* * *

– Катим орудие обратно, на основную! – Логунов не забывал об автоматчиках, о том, какая опасность грозит Угольникову.

Только после команды Логунова до Птичкина и остальных дошло, что напрасно они торопились сюда, напрасно катили пушку. Танкисты и сами разделались с фрицевскими машинами. А орудие, созданное специально для того, чтобы бороться с танками, крушить их, рвать броню, нужно сейчас чтобы остановить какую-то пехоту, с которой артиллеристы вообще никогда не связываются.

Надо было торопиться туда, откуда раздавались короткие пулеметные очереди, рассыпалась барабанная дробь автоматов, да резко ухала пушка Угольникова. Логунов не поверил в танкистов и, перебросил первое орудие к Лепешкам. Вообще-то правильно поступил. Но правильно, это еще не значит разумно. Неизвестно, к чему это приведет. Но не переиграешь. Что сделано – то сделано... И только Григоренко не удержался:

– Ось так мы и будэмо бигаты, таскать гармату туды-сюды биля нимця? – ни к кому не обращаясь, проронил он.

– Заткнись, рыжий, – посоветовал ему Птичкин.

И Трибунский неприязненно посмотрел на Григоренко. На месте Логунова, он поступил бы точно так же. Если танки пошли, надо встречать, и ни на кого надеяться не следует.

Рыжий заткнулся.

Логунов подождал, пока сведут станины, ухватился за правую, остальные привычно пристроились. Покатили орудие.

Немецкие автоматчики не видели скоротечного танкового боя, происходившего по другую сторону высоты. Их цепи перестроились и широким полукольцом охватывали позиции взвода. На левом фланге по-прежнему стучал пулемет Земскова, на правом их старался придержать Долотов. Но фрицы приближались. Осторожно, медленно, ползком, все ближе. Тоже не новобранцы. Понимали – доползут "на бросок гранаты", и все... конец пулеметчикам. А там и до орудий недалеко.

* * *

– Вот и все... – Мозжилкин поднялся, глянул над щитом на залегших автоматчиков, повернулся... – Клади, Булат, снаряд обратно в ящик. На сегодня, сержант, вроде бы, отстрелялись.

– Вроде да не с Володей... Наползли, гады, плюнуть некуда, – недовольно отозвался Угольников. – Сам вижу, что отстрелялись.

– Слишком близко? Стрелять уже совсем нельзя? – спросил Булатов.

– Нельзя, Булат. Нельзя...

Пехота наползла густо. И очень неудобно для артиллеристов залегла. Встречать ее сейчас автоматами – никакого толка, далековато еще, только патроны расходовать. А из орудия уже стрелять нельзя. Слишком близко. Такая вот хреновина получалась: орудие есть, снаряды есть, патроны тоже есть, а стрелять нельзя. Надо, ждать, пока подойдут еще ближе. А ждать, оно, как известно, хуже всего. Еще хуже, чем догонять... Да и чего дожидаться?.. Всего пяток автоматов у артиллеристов. Пехоты наползло побольше чем полсотни. И тоже у всех автоматы.

– Придется нам, Булат, воевать мелким калибром, – Мозжилкин снял с плеча автомат, проверил, хорошо ли закреплен диск. – Шестьдесят патронов есть, а перезарядить уже не успеем. Какой это умник придумал, что только по одному диску на автомат?.. Сержант, ты случайно не знаешь?

– Тебе, сколько ни дай, все равно мало будет.

– Неправильно ты рассуждаешь, – не согласился Мозжилкин. – Если дается человеку техника, то непременно определенный запас должен к ней быть. И запчасти. К автомашине, например, всегда запасное колесо выдают. В комплекте. Если что, быстро заменить можно. И к автомату должен быть запасной диск, а то и два, потому что во время боя заряжать диск некогда.

– Это я виноват, – уныло сообщил Баулин. – На меня такая напасть. А вы рядом. Невезение явление заразное, как инфекция и, вроде тяжелой артиллерии, по квадратам бьет, вот и вас крылом накрыло. Без меня ничего бы такого и не случилось.

– Ага, конечно из-за тебя, – подтвердил Угольников. – Этот, их командующий, Фон Барон, как узнал, что ты здесь, так сразу и послал сюда всю эту вшивую команду и приказал, чтобы без тебя не возвращались. Вот они и лезут.

– А хрен ему! – к Фон Барону, хоть тот и командующий, Баулин относился без всякого уважения. – У меня еще три противотанковые есть. Подойдут поближе – громыхну... От них перья полетят.

– Что нам теперь делать?!

У Глебова это был первый бой. В книгах читал, в кино видел. И ждал, побаивался... Да, боялся, и ничего в этом позорного нет. Жить хотелось. А знал, что могут убить, или покалечить... Видел он и похоронки, и инвалидов. И вот, наконец – первый бой. Оказалось, что все просто и совсем не страшно. Подносил снаряды. Быстро, бегом. Баулин заряжал, Мозжилкин стрелял. И все издалека, как в тире... Танки подбили, а в автоматчиков – осколочными. Все шло хорошо. оказалось, что совсем здесь не страшно... Пули иногда свистели, это верно. Неприятно, когда они "вжикают", могут и зацепить. Но из расчета никого даже не ранило... И Глебов понял, что ему очень повезло: в артиллерии воевать не трудно и не опасно. Это в пехоте убивают и калечат, а он в артиллерии. О том, что погибли Огородников и Столяров, Глебов как-то забыл. И не чувствовал он сейчас никакого страха. А тут сам Угольников, который не первый год воюет, говорит – "отстрелялись". И готовить автоматы... Но это же совсем другое... Их всего пятеро, а автоматчиков так много...

– Мы теперь, как "Варяг"? – спросил Глебов.

– Это который не сдавался врагу... Да, вроде того, Глебов, – Мозжилкину и песня нравилась, и про крейсер он знал. – Только они почти все после войны домой вернулись. А у нас, брат, положение пиковое... И всего по одному диску.

– Все равно: как "Варяг"... – дался ему этот "Варяг". Да и не о команде крейсера, который утонул почти сорок лет тому назад, думал сейчас Глебов. Просто он понял, что и в артиллерии могут убить. Но ни Мозжилкин, ни Булатов, ни Баулин, никто из расчета не боялся. И Глебов почувствовал, что тоже не боится. Ничего не боится: ни ранения, ни смерти. Станет стрелять из автомата, как все остальные. И тоже пожалел, что нет запасного диска.

– Занимаем места по брустверу, – приказал Угольников.

"Пятачок" для орудия – тот же окоп. Да он и есть окоп, только просторный, удобный. Их всего пятеро. Выбирай себе место, самое удобное, самое хорошее: хочешь справа от орудия, хочешь слева... А если нравится, можно прямо, там где ствол. Так что устроились, можно сказать, с удобствами. Автоматы приготовили. Ждали.

А немцы не шли. Кто-кто постреливал. Но не поднимались, не перебегали. Никто даже ползти не пытался. Лежали совсем недалеко от позиции артиллеристов и, вроде, не собирались ее захватить.

– Чего это они, уснули? – спросил Баулин.

– Тебе что, не терпится? – поинтересовался Угольников. – Опаздываешь куда-нибудь?

– Не, я вообще-то подождать могу. Но непонятно. Вот они – мы. А их в десять раз больше. Чего они не идут?

– Ты бы на их месте пошел?

– Еще как.

– Почему?

– Не "почему" а по приказу. Лейтенант приказал бы: "Вперед!" и пошли бы мы. В два счета взяли бы такую высотку.

– Если они сейчас пойдут, ты что делать станешь? – спросил Мозжилкин.

– Как что? У меня автомат. И противотанковые. Пока они до меня доберутся... – Баулин не стал рассказывать о том, что станет делать с фрицами, которые до него добираться.

– В том и дело. Немцы тоже не первый год воюют. Знают они таких как ты. И не дурные, чтобы идти под твои пули. Их танки пошли в обход оврага, на Лепешки. Разделаются там с тридцатьчетверками и придут сюда, утюжить наши орудия. Тогда они и поднимутся, пойдут на нас. Спокойненько, без потерь.

– Ну, одно слово – немцы... Все у них не так, не по-людски! Наши бы за это время три раза рванули на орудия и давно бы все кончили.

– Так то наши, а то ихние... Немцы, брат, народ аккуратный. Тельняшки не рвут...

– Значит, нам их пока не ждать? Не пойдут...

– Кто знает, если у них командир ретивый и хочет медаль получить, может поднять свою команду.

– Понятно... А давайте я их пугну, – предложил Баулин.

– Кулаком помашешь, или еще что-нибудь такое?.. – поинтересовался Угольников.

– Не, брошу противотанковую.

– Пустое дело, не достаешь.

– Так доставать и не надо. Это я им намекну, чтобы не торопились. Чтобы знали, что у нас запас такой есть. И если они пойдут, то здесь в окопе дураки сидят и станут противотанковыми гранатами пулять. Немцы умные, намек должны понять.

– А что, давай, громыхни...

– Мужики, вы к стеночке и пригнитесь, – попросил Баулин. – сейчас я им козу заделаю. Не дай бог зацепит кого-нибудь.

Он вынул из ниши гранату, как бы взвесил ее рукой... Тяжелая.

– Ну... Пошла, – привстал и бросил за бруствер. Метров на десять. И быстро лег.

Рвануло так, что земля задрожала, как будто рядом упал снаряд хорошего калибра. Да вроде того оно и было. Противотанковая – не "лимонка", броню корежит. Хорошо рявкнуло. И все как положено: осколочки прошелестели, "пятачок землей припорошило. Потом сразу стало тихо-тихо. Где-то далеко что-то стучало, что-то взрывалось... Но слышно все это было плохо, как через подушку. А здесь, возле "пятачка" тихо.

– Ну и дает противотанковая, глохнешь от нее. – Бакулин поковырял пальцем в одном ухе, затем во втором. – И тяжелая очень, всю руку отмотал. В пехоте такая не пойдет. Упаришься таскать ее с собой. На машине можно...

А что там, за бруствером? Воронка, должно быть, немалая. И как фрицы? Удивились, наверно: чего это рвануло, возле самого орудия? Или поняли намек Баулина? Как тут не выглянуть?

Осторожно выглядывали. Лежат фрицы. Что они подумали, непонятно. Но не отходят. И вперед не ползут. Наверно поняли намек и рвать тельняшки не собираются. Ждут, когда подойдут свои танки.

И Глебов выглянул. На самое короткое время: интересно же... Поднялся над бруствером, посмотрел на воронку, на автоматчиков... Повернулся, хотел что-то сказать... И упал. Шальная пуля. Чтобы вот так попала... – наверно раз в сто лет случиться может. Или в тысячу лет. Но случается.

Мозжилкин перебросил автомат за спину, подошел к Глебову, дотронулся до его плеча, – Глебов, ты это что?

Подошел Булатов. Мозжилкин тем временем перевернул солдата на спину. Чуть повыше правой брови, на высоком чистом лбу виднелась красная отметина. Из нее медленно сочилась кровь.

– Все. Отвоевался. – Мозжилкин снял со лба Глебова прилипшую к брови зеленую травку, тоже, видно срезанную пулей, и положил почему-то себе в карман.

– Первый бой у парня и такое получилось... – Угольников, на что уж привык к всякому, растерялся от такой неожиданной гибели. – Чего полез?.. И так все понятно. Нечего высовываться.

– Тебе понятно, ему не понятно. Первый бой у парня, – напомнил Мозжилкин. – Тех, у которых первый бой, привязывать надо, чтобы никуда без спроса не лезли.

– Первый – самый поганый, – подтвердил Баулин, – по себе знаю. Ничего еще не понимаешь, и всякий репей к тебе цепляется. Зато, если ты три боя продержишься, тебя уже запросто не возьмешь. Чтобы тебя, если ты три первых боя выдержал, взять, надо два центнера железа израсходовать.

– Почему два? – спросил Булатов. – Два центнера это ведь очень много.

– Почему два – никто не знает. Но так положено – два.

– Мозжилкин нагнулся, расстегнул у Глебова гимнастерку и достал из вшитого внутри кармана документы. – Возьми сержант.

Документов у Глебова оказалось немного. Красноармейская книжка и комсомольский билет. А еще там было два письма. Треугольники. Угольников раскрыл комсомольский билет. С маленькой фотографии на него смотрел черноволосый круглолицый паренек с широко раскрытыми глазами, будто удивлялся чему-то. Совсем еще пацан. И была на нем не гимнастерка, а вышитая рубашка с расстегнутым воротом. Красивая рубашка, Угольников сам когда-то носил такую. Очень давно.

– Тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, – прочел Угольников. – Восемнадцать лет... Надо Земскову отдать...

– Вот тебе и "Варяг", – вспомнил Баулин.

* * *

Логунов понимал, что двумя пулеметами автоматчиков не остановить. И из орудий на сотню метров стрелять не станешь. Надо просить танкистов о помощи. Он послал в небо две зеленые ракеты. А что теперь?.. Совсем не вовремя разболелась голова. Вчерашний удар не прошел бесследно. Логунов попытался ослабить, сдвинуть сжимавший голову обручем бинт, но тот, пропитался кровью и присох к ране. Так просто его теперь не снимешь.

"Надо было утром сделать перевязку. Теперь придется ждать, пока бой закончится. Долотову плохо. Обойдут они его. Отходить парню надо. Но пока патроны есть, архангельскому медведю и в голову не придет, что можно отойти. И отсюда не прикажешь. А они уже близко. Как бы гранатой не достали".

Только успел подумать Логунов, и неожиданно поднялась из ячейки небольшая темная фигурка и тут же исчезла. Рванула граната. Снова поднялся Долотов и снова рвануло. Не они его, он их гранатами достал. Это только Долотов так смог. Ничего не скажешь. Силен архангельский парень. Лимонками достал фрицев наверно метров за сорок, а то и дальше... Разметал цепь перед ячейкой. И опять заработал "дегтярь". Держится Долотов.

А у Угольникова плохо. Слишком близко подошли фрицы к орудию... Стрелять уже нельзя. Отбиваться автоматами... А что автоматы? Их там пятеро, а фрицев не меньше чем полсотни и тоже с автоматами. Пропадает расчет... Выручать надо. Как?.. Если отсюда ударить, осколочными?.. Уложить цепи фрицев, разметать... Дурь... Слишком опасно. Фрицы рядом с орудием. Уйдет один снаряд на "пятачок" и нет расчета... Нельзя так рисковать. А если фрицев не остановить... Тогда все... хана... пропадут ребята. Сам сумел бы положить снаряд метрах в ста от "пятачка"? Вообще – сумел бы, – решил Логунов. – А сейчас не сумею. Голова болит, соображаю плохо. Птичкин или Григоренко? Птичкин несколько дней к прицелу не подходил... Григоренко сегодня стреляет, набил глаз... значит ему...

– Мужики, надо ударить по фрицам, что идут на орудие Угольникова, – Логунов или понял что другого выхода нет.

– Чего? – не понял Птичкин. – Из автоматов не достанем.

– Осколочными.

– Так это же... – Птичкин понял и растерялся.

– Перебьют расчет.

– А если ударишь по своим?

О таком и думать не хотелось. Ударишь по своим – трибунал! Это точно. А потом всю жизнь еще и казниться будешь.

– Не я. Григоренко.

– Я?! – теперь Григоренко не понял. Есть Логунов, Есть Птичкин. А стрелять ему. – Не, я нэ можу.

– Больше некому, Григоренко. У меня башка трещит, плохо соображаю. Птичкин почти неделю к прицелу не подходил. Ты сегодня стрелял, Григоренко. Хорошо стрелял. У тебя глаз привык, понимаешь?! Это самое главное. Так что получится... Только ты. Больше некому. Надо выручать расчет. Не поможем – перебьют ребят.

Григоренко молчал, только головой покачивал, отказывался стрелять.

– Выхода нет, Григоренко. Ты посмотри, какая орава на них прет, а их всего пятеро. Может сейчас еще и меньше. Приказать я тебе не могу, а уговаривать некогда.

– Не, – отказался Григоренко. – Не смогу я. Промажу.

Птичкин стоял рядом. Молчал.

– Фрицам один рывок. Ребята их не сумеют остановить. Нам что, ждать, пока фрицы ворвутся на "пятачок" и перебьют наших? Тогда стрелять будем?..

И почувствовал: понял Григоренко, что другого выхода нет. И стрелять придется ему.

– Ты по краешку по самому. Главное – зацепить фрицев, они побегут. – Надо выручать ребят. Пока я тебя уговариваю, их перебить могут.

– Цэж, колы попадэш по краюшку...

– Все, решили. Пять снарядов. Они побегут. Тогда еще пяток, вдогонку. Ты сумеешь!

– Ну-у-у... – тянул Григоренко...

– А я к Угольникову. Приглядывайте за мной. Как только доберусь до расчета, открывайте огонь. Не доберусь – тоже стреляйте.

* * *

Логунов прикинул расстояние, отделяющее его от второго орудия, перебросил за спину автомат, осторожно выполз из "пятачка"... Все, пошел... Быстро поднялся и пробежал метров пятнадцать. Возле ног вспыхнули фонтанчики взрытой пулями земли. Упал и быстро отполз в сторону. Прижался щекой к траве, а она, оказывается, теплая. И земля теплая. Не хотелось вставать... А надо. Еще пару секунд... Медленно считал... Три... четыре... пять... Резко вскочил и сделал еще один бросок – опять метров на пятнадцать... Добираться приходилось по чистому полю. Дурное дело. Мишень. Можно было и под прицельный огонь попасть, и под шальную пулю. Логунов вскакивал, перебегал, падал. Запоздалые автоматные очереди резали воздух над его головой, а он полз, обдирая руки, вскакивал, бежал, падал и снова полз.

* * *

– Смотри, сержант, Логунов к нам добирается, – сообщил Булатов. – Зачем сюда ползет? Здесь помирать придется.

– Чего это его понесло? – удивился и Угольников. – По полю, как заяц скачет.

– Раз торопиться к нам, значит по делу, – рассудил Мозжилкин. – Просто так, чтобы поговорить, не побежал бы.

– Подождал бы со своим делом.

– Видно не может ждать...

– Так не добежит же. Срежут мужика.

– Не, не срежут. Раз бежит под огнем, значит дело важное. Значит повезет. Оно так бывает, добежит, – решил Мозжилкин.

И верно, повезло Логунову, добежал. Точней – дополз. Последних метров тридцать – только ползком, головы не поднимешь. Пули, как шмели вжикают, непонятно как не зацепило. Дополз и рухнул на "пятачок".

– Ты чего?! Жить надоело?! – сердито встретил его Угольников.

Объяснять было некогда. Сейчас Григоренко огонь откроет.

– Всем лечь! – закричал Логунов. – Всем лечь!

Никто не послушался: чего ложиться, дело к концу идет... Надо фрицев встречать.

– Сейчас наши ударят! – рявкнул Логунов. – Первое орудие, осколочными! Ложись!

Дошло. Поняли. Такая вот хрень получалась... Прицел пять, по своим опять... Наши – по своим. А!.. Все равно умирать, так с музыкой, вместе с фрицами... И хлипкая надежда: а может обойдется, может не зацепит... Рухнули, вжались в землю.

И Логунов лег. Легче стало на душе. Сумел добежать, сумел предупредить, а это главное.

Тут и рвануло. Вроде, сразу за бруствером. В небо столб земли и осколки над головой зашелестели, достали аж за дальний край "пятачка". И еще раз рвануло, опять где-то рядом. И еще... Не знаешь, куда следующий снаряд угодит...

Последнее дело, вот так лежать. Когда бой идет: ты стреляешь, в тебя стреляют. Занят. Каждую секунду занят. Думать некогда и бояться некогда.

А если лежишь под огнем. Просто лежишь. Бывает у солдата на фронте подобное "свободное время". Тогда и начинаешь думать. Всякое в голову приходит. Потом не все и вспомнишь. А вспомнишь, так никому рассказывать не станешь.

* * *

Григоренко остался возле прицела. Сел на станину и смотрел в сторону "пятачка", где находился расчет Угольникова.

Гольцев так и не понял, что Григоренко сделал. Ну, выстрелил несколько раз. Так он и раньше стрелял. А Птичкин и Трибунский достаточно повоевали, чтобы понять. И смотрели на парня с удивлением и великим уважением.

– Ты такой наводчик, Григоренко, – Птичкин не мог найти подходящее слово, которое могла бы объяснить, какой Григоренко наводчик. – Такой наводчик... Понимаешь, Григоренко, таких наводчиков вообще не бывает. Как ты это сумел? Десять снарядов уложил...

Григоренко не ответил. Будто и не услышал. Лицо у него было усталым, осунулся, будто весь день мешки таскал, или грузил что-то тяжелое... Все обошлось. И он не мог понять, как это получилось. Не верилось ему, что все обошлось. Есть в баллистике какая-то умная формула, которая объясняет закономерность рассеивания при стрельбе. И по этой формуле, хоть один снаряд, из десяти, да должен был лечь на "пятачок". А больше и не надо было. Григоренко этой формулы не знал. Он, кажется, даже не знал, что такое "баллистика". Просто понял, что стрелять надо и очень боялся, что снаряд может уйти к своим. Но обошлось. И сейчас, когда все кончилось, у него, внутри как будто что-то оборвалось. Ничего ему сейчас не хотелось, ни стрелять, ни разговаривать, ни думать. Просто сидел бы и смотрел в никуда.

* * *

Еще один снаряд ударил совсем рядом... Еще один... "Сейчас еще... – Логунов вжимался в стенку "пятачка"... – Куда ударит следующий? – А следующего не было. – Должно быть десять, – соображал Лгунов. – А сколько прошло? Надо было считать... Нет, наверно все... Кажется получилось. Надо встать и посмотреть. – Вставать не хотелось. Если бы сейчас командир приказал – вскочил бы. – А приказа нет, значит можно лежать... Вдруг вспомнилось: он сам сейчас командир взвода. Ему и вставать первым, и других поднимать".

Логунов встал, быстро глянул за бруствер. Там воронки и тела убитых автоматчиков, тех, кого достали осколки. А остальные? Остальные далеко. Остальные скатываются в овраг. Молодец Григоренко. А расчет лежит. Все целы. Обошлось! Получилось!

– Встать! – отдал команду.

Поднимались медленно, прежде всего смотрели за бруствер, потом друг на друга.

– Никого не зацепило? – спросил Логунов.

– Вроде никого, – неуверенно протянул Мозжилкин.

– Не, обошлось, – подтвердил Баулин.

– Меня, кажется, – Угольников поднял руку. Рукав гимнастерки был мокрым от крови.

– Давай перевяжу, – Мозжилкин вынул перочинный нож, разрезал рукав... Рана была небольшой. Полоснуло осколком, будто порезало, но неглубоко и кость не задело. С таким ранением и в санбат идти неудобно.

Мой осколочек, – занудно возник Баулин. – Мы же рядом лежали. Мне он и предназначался. Ошибочка, значит, произошла.

– Ты, Баулин, это прекрати, – отчитал его Угольников. – Следующий раз ложись подальше от меня, да и от всех остальных. Чего это мы за твою невезучесть рассчитываться должны. Или в другой взвод переходи. Вы посмотрите на него: сам невезучий, а его осколки ко мне летят...

– А Глебов что? – только сейчас увидел лежащего на земле Глебова Логунов.

– До того, – сообщил Угольников. – Как раз перед тем, как ты пришел. Шальная пуля. А бить по своим, ты что ли приказал?

– Не по своим, по фрицам.

– Хм-м... – Угольников посмотрел за бруствер, рядом, метрах в двух виднелась воронка. – Отчаянный ты мужика, Логунов, – признал он. – Я бы не сумел.

– Так побили бы вас автоматчики.

– Побили бы, – согласился Угольников. – Но все равно не сумел бы. Птичкин стрелял?

– Нет, твой Григоренко.

– Рыжий!.. – изумился Угольников. – Как это ты его заставил? Да он у прицела всего раза три – четыре стоял.

Логунов и сам удивился, как это он понадеялся на Григоренко.

– Некому больше было стрелять... А Григоренко сумел. Чего сейчас об этом говорить...

* * *

Со стороны Лепешек, на высотку поднялся танк. Железная коробка и пушка торчит. Издалека не разберешь: наш или немецкий. Танк он танк и есть.

– Этого нам еще не хватало, – увидел танк Угольников. – Все, хватит мотать, завязывай, – велел он Мозжилкину. – Баулин, Булатов, вы что, не видите?! Разворачиваем орудие.

– Не надо, наши, – остановил солдат Логунов.

– Так ведь оттуда фрицы, – напомнил Угольников.

– Нет там больше фрицев. Наши идут. Они немецкие танки разбанзали. Сейчас с автоматчиками разберутся.

* * *

Автоматчики были возле края балки, когда кто-то из них заметил танки. И конечно же, решили что это свои, немецкие танки, которые пошли в обход оврага, через Лепешки, чтобы уничтожить орудия. Увидели и остановились... Поняли, что артиллеристам сейчас будет не до них. Артиллеристы обречены. Сейчас можно уже не ползком и даже не пригибаясь, идти к высотке, где стояли орудия и покончить с ними...

Они и шли. С одной стороны, к орудию приближались танки, с другой – цепи идущих в полный рост автоматчиков.

Когда ударили танковые орудия. Раз, другой, третий. Тогда поняли, что это за танки и повернули. Кто сумел добежать до оврага, тот спасся. Десятка два автоматчиков выбрались из балки и скрылись за холмом.

* * *

"Тридцатьчетверки" подошли к позиции артиллеристов. Люки открылись, из них вылезли танкисты. Все невысокие, молодые, в черных промасленных комбинезонах.

– Все! Отстояли Лепешки! – веснушки у лейтенанта Иванова светились, будто их специально начистили по такому случаю. – Видели, как мы их?! Комбриг у нас и стратег и тактик. Это он подсказал: пропустить и ударить с тыла. На машинах ни одной царапины. И твои ребята сильны! Ничего не с кажешь, снайперская стрельба! Головной танк с первого снаряда завалили. А автоматчиков, автоматчиков этих сколько положили... Был у них "Дранг нах остен", теперь "Драп нах вестен!" Только у них, чтобы драпать, почти никого не осталось.

– Вы тоже здорово поработали, – признал Логунов. – Красиво их в деревне накрыли. И сюда вовремя успели. Еще минут десяток, и нам бы крышка. Они уже вплотную подошли.

– На том стоим! В танковых частях всегда порядочек! У тебя как, все целы?

– Хорошего парня убило. Первый бой у него.

– Обидно, когда в первом бою, – лейтенант помрачнел. – Только пришел, и на тебе. Хотя, когда старичков теряешь, тоже обидно. Привыкаешь, как братья...

– Что дальше делать будем, лейтенант?

– Ждать будем. Они теперь думают, что у нас здесь не меньше танкового полка и артиллерийский дивизион. Когда оправдываться будут перед своим начальством, там такого наговорят... Если фрицам и взаправду Лепешки нужны, они сюда такую силищу могут стянуть, что, мамочка моя, даже страшно становится... – но по тому, как говорил об этом лейтенант, по его веселым глазам видел Логунов, что нисколько тому не страшно. – В танковой бригаде не приходится тужить. Будем держаться.

– Думаешь, нужны им Лепешки? Опять пойдут?

– Кто их знает, что им нужно, и что они там планируют. Нам приказ – держаться до темна. Не придут – еще лучше.

– И у нас – до темна... – Логунову тоже не хотелось, чтобы "опять пришли".

– У вас как с резервами, боги войны? Вам, может, боезапас подбросить? – предложил лейтенант. – У нас этого добра нынче навалом. Можем поделиться.

– Вообще-то, не помешает, только калибр у нас разный.

– Один калибр! – лейтенант хохотнул и похлопал ладонью по животу. – Один у нас калибр, могучий и безотказный! Могу подбросить десяток банок "второго фронта". Берите, пока не передумал!

– Берем, – кто же откажется... – Такой калибр нам вполне подходит.

– Наши лошадки сейчас по "гнездышкам" разбегутся, пусть кто-нибудь с нами махнет.

– Гогебошвили, езжай с танкистами, привези боезапас, – велел Логунов.

Танкисты, а с ними и Гогебошвили уехали, а Логунов вспомнил про пулеметчиков.

– Гольцев, сбегай за Долотовым, – велел он. – Пусть идет сюда. Потом заглянешь к Земскову, поможешь ему добраться... Баулин и Булатов, сходите к этим, которые там разлегшись, – он кивнул в сторону поля, усеянного убитыми автоматчиками. – Посмотрите насчет гранат. Надо собрать все, что есть. Нам не помешает. Остальным прибраться на позиции: убрать гильзы, пустые ящики, чтобы ничего под ногами не валялось.

* * *

Пока на позиции наводили порядок, Логунов пошел на наблюдательный пункт и снова, в который уже раз, стал осматривать местность, лежащую за оврагом: дорогу, и поле, и невысокие холмы, за которые дорога уходила.

Смотрел и думал, как может сложиться бой, если фашисты вернутся... Теперь они знают, что на высотке орудия. И про овраг знают. Значит, не пойдут по дороге, а двинутся, прямо по полю, на Лепешки. И будет их немало. Танковый бой пойдет в деревне, между домами, между сараюшками... Ничего толком не увидишь и своим не поможешь. Предположим, наши танкисты отойдут... – не хотелось думать, что нашим танкистам, возможно, и отойти не удастся. – И фрицы – сюда, на высотку. На выходе из Лепешек их и встречать. Значит надо переходить на запасные позиции. Хорошо, что успели вчера подготовить.

* * *

Гольцев шел медленно, тяжело ступал по иссеченной пулями и осколками, земле. Он нес Долотова. Голова шофера лежала на плече у Гольцева, а правая рука беспомощно свисала вниз.

"Теперь Долотов, – Логунов не мог поверить, что Долотова нет. Большой, всегда спокойный и неутомимый Долотов воевал третий год и лишь один раз был легко ранен. Логунов был уверен, что именно Долотов пройдет войну до конца. Неторопливо доделает на ней все, что нужно, вернется домой и займется другими, мирными делами... Когда взвод отдыхал, Долотова не слышно было и не видно. Да и в бою он вроде бы ничего особенного не делал. И все-таки, не раз, именно Долотов выручал взвод. Да и сегодня, если бы не его пулемет, еще неизвестно чем все закончилось бы. И вот теперь Долотов..."

Навстречу Гольцеву поспешили Угольников и Мозжилкин. Но он не остановился, и они пошли рядом: один – справа, другой – слева, как в почетном карауле. А Гольцев ступал осторожно, бережно нес товарища. И лицо у него, впервые прикоснувшегося к смерти, как-то сразу осунулось. Возле бруствера он осторожно опустил шофера на землю. И все увидели, что гимнастерка на груди Долотова иссечена пулями. По широкой груди, от плеча до плеча, прошла автоматная очередь.

– Он там целую гору их наворотил. Лежат вокруг... – всхлипнул Гольцев, и по щеке его поползла слеза. – У него руки к пулемету прикипели. Я еле пулемет забрал. Он мертвый стрелял... Пока у него патроны в диске не кончились, стрелял...

– Поплачь, Гольцев, не стесняйся, – положил ему руку на плечо Птичкин. – Это можно...

– Там пулемет остался и диски еще, – вспомнил Гольцев, – я пойду, принесу.

Поднялся и пошел к ячейке Долотова.

" А Земсков! – вспомнил Логунов. – Неужели и его?" Он всмотрелся в сторону, где находилась ячейка Земскова, но пулеметчика не увидел.

– Трибунский, – Логунову не хотелось верить, что Земскова тоже нет, – сходи к Земскову, помоги ему добраться сюда.

* * *

Земсков хотел встать. Но лишь наступил на ногу, кольнула такая боль, что в жар бросило. Да и не в ногу кольнуло, а прямо куда-то в сердце. Он вскрикнул и упал...

"Надо полежать, – решил Земсков, – полежу немного, и пройдет. Да и зачем туда идти?.. Может, надо здесь оставаться. Понадобится – позовут. Или пришлют кого-нибудь. Лучше бы, конечно, прислали, потому что нога здорово болит. А надо не просто идти, но и пулемет с собой нести, и диски. Сам не доберусь".