Текст книги "Примус"

Автор книги: Михаил Чулаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Но даже не в этом дело. Не в генах, полученных от родителей. В университете была военная кафедра, и однажды в летнем лагере ребятам дали посидеть в танке. Героя тогда поразила – узость обзора. Сквозь смотровую щель совсем мало что видно. Были бы такие щели в обычных машинах, они бы постоянно бились друг в друга, а уж пешеходов давили бы как кроликов. Так вот, каждый заперт в себе самом, словно в танке, у человека очень узкая смотровая щель, через которую он видит мир. Очень узкая и у каждого своя. Джулия негров не очень любит, а у всякого негра своя смотровая щель, он помнит свои обиды – и ему с Джулией никогда не договориться и не понять соседа по планете.

Но и не в этом даже дело.

Какая-то коренная непонятность в самом существовании этих отдельных взглядов. Вот если бы поверить в Бога, Герой представил бы себе такого Создателя мира, Который, будучи бестелесен, не может видеть жизнь, не способен ощущать Сам по Себе, и все живые существа – суть Его конечные органы чувств. Таким способом Он воспринимает жизнь во всей полноте. Он одновременно чувствует и за льва, и за ту газель, за которой лев охотится. И эта всеобщая полнота восприятия наполняет Его существование, придает смысл. Богу нужны эти миллиарды одновременных ощущений, как наркоману очередная доза. Миллиарды ощущений складываются в единый мираж, без которого Ему тоскливо и невыносимо.

Ну что ж, на месте такого Бога жить интересно. Вот уж кто Первый, Primus, и никаких равных, pаres, рядом нет и быть не может. Но тем ничтожнее каждое нервное окончание, конечный орган чувств, с помощью которого Он воспринимает мир во всей полноте! Равно Ему безразличны все, Он ни на чьей стороне, как безразличны человеку отдельные его клетки: одни отмирают, другие нарастают на их месте – человек этого не замечает. И Богу безразлично отмирание бесчисленных органов Его чувств – отдельных существ, по человеческим понятиям.

И тогда каждая личность теряет свою самостоятельность. У нее остается одна подлинная функция: ощущать на протяжении короткого времени окружающие впечатления.

Но если теперь даже вынуть гипотезу миллионоокого Бога, вернуть личности значение уже невозможно. В конце концов, остается то же единственное свойство: воспринимать мир сквозь свою узкую щель. И понять до конца, как воспринимает мир другое существо сквозь свою щель, никто не может – ну это банально, но дальше тонкость: существовал же мир до того, как родился Герой Братеев! И значит, точно так же воспринимался кем-то. И до его рождения существа думали про себя: "Это Я". И после его смерти – теперь уже несомненной – явятся новые жители Земли, которые все будут думать про себя: "Я, Я, Я!.." А кто-то задаваться подобным же вопросом: "Почему Я – это Я?!"

Будет жить и думать. В каком-то смысле можно сказать, что продолжится не Герой Братеев, но продолжится ощущение: "Я!" Это не имеет никакого отношения к переселению душ.

Бывает, не находится слов, чтобы выразить смутную, но совершенно понятную самому себе мысль. Вот и сейчас Герой не мог ухватить вполне отчетливое понимание и оформить в слова. Но на другом, несловесном уровне ему сделалось предельно ясно: появится другое "Я", быть может, более удачливое, чем "Я Герой Братеев", и в этом появлении – непрерывность продолжения жизни. Через сто или тысячу лет, коли сохранится жизнь на Земле, будет кто-то воспринимать мир, думать о себе: "Я"– и в этом непрерывность существования его самого. Можно свихнуться, если попытаться объяснить это – и в то же время так понятно. До полной очевидности!

Будет существовать гениальный, богатый, здоровый счастливец, который будет думать про себя: "Я". И не важно, что звать его будут как-то совсем иначе. До сих пор Герой думал, что он неотделим от имени и фамилии, но оказалось, что истина прямо противоположна: существует восприятие мира, оно – самое великое благо, которое абсолютно не зависит от случайного ярлыка – имени...

В палате резко зажегся свет. Явилась Соня, катя маленький столик на колесиках.

– Укольчики кому? Подставляйте попы.

– Весь к вашим услугам, – галантно улыбнулся Герой и предоставил требуемое место.

Ну что ж, таков жребий Героя Братеева, оказавшегося не самым удачным вариантом "Я".

Пытаться додумывать мысль дальше Герой не смог. Но ощущение очень ценного надсловесного понимания осталось. Обязательно появится будущий счастливец, который вполне ощутит себя. Постигнуть это показалось крайне важно и утешительно Герою Братееву.

Глава 14

Операции культуракадемику и Герою назначили на один и тот же день, только разные: Герою предстояло урезание почки, а его соседу – предстательной железы с аденомой. Герой чувствовал себя в этом смысле аристократом, потому что операции простаты выглядели крайне неаппетитно: несчастные потом лежат с катетерами, непрерывно промывая распахнутый, пузырь раствором мочевого соломенного цвета – фурациллином. Дело не в цвете, конечно, а в катетере, в разрезанном мочевом пузыре – в таком положении человек несчастен и беспомощен. Не говоря уж о болях. Герой пару раз заглядывал в соседние палаты, видел таких.

Несчастный академик ныл:

– Хотя местный наркоз называется, а все равно: наркоз штука неоднозначная. Возьмет да и не отпустит. Ребята говорят, ног совсем не чувствуешь, лежат как колоды. А вдруг так и останется?!..

Смешно прозвучало "ребята" в устах академика, хотя и не совсем первосортного. Но солидарность аденомиков здесь в больнице чем-то походила на фронтовое братство: общие раны сближали, хотя бы и нанесенные хирургом.

Герою предстояло погружение в наркоз, но он по-прежнему пребывал в состоянии душевной анестезии. Конечно, при нормальном сердце шансов не проснуться почти не было – а может быть, и жаль: незаметно раствориться бы – и все! Сожалеть ему было не о ком и не о чем.

Впрочем, операционный день начался совсем с другой ноты. Заглянула санитарка и объявила:

– С тумбочек всё убрать! Чтобы чисто выглядело.

– Зачем? Тут у меня вещи нужные.

– Завтра снова положите, а сегодня убрать. Сегодня губернатор будет в больнице, вдруг зайдет.

Герой убирать ничего не стал. Не интересовал его губернатор. Зайдет пусть видит как есть.

– Не к добру это, – заволновался культуракадемик. – Будут суетиться вокруг губернатора, плохо прооперируют. Эффект начальства, называется. При начальстве все ломается.

– Эффект начальства – на испытаниях, когда министр на полигоне, и ему демонстрируют изделие, – Герой блеснул своим опытом физика-экспериментатора. А тут губернатора не пустят в операционную.

– Все равно, думать будут. Вот увидите. Вас кто оперирует?

– Профессор. Я даже не знаю, как его зовут. Видел один раз в первый день. Ну – это дело чистой техники: подойдет и вырежет. Операция – не повод для знакомства.

– Вот видите, вас почему-то профессор, а меня – нет.

– Ну, все-таки у меня большая операция, – со скромной гордостью напомнил Герой. – Меня потом в реанимацию повезут.

– Ваша – большая, а моя зато тонкая. Там, ребята говорят, надо точно вычистить, слой снять: и много – плохо, и мало – плохо. Рука должна быть как у пианиста. Зато вашего профессора скорей вызовут к губернатору, чем моего простого врача! – неожиданно закончил культуракадемик.

Тут и увезли трепещущего соседа. Хотя он вполне мог бы дойти в операционную своим ходом, здесь, видимо, такой ритуал. Герой понял, что уж его-то на большую операцию тем более отвезут со всей торжественностью.

Вызов ему задерживался. Герой лежал, слушал музыку через плейер. Крошечный наушник не подходил по размеру и приходилось придерживать его рукой. Очень кстати попалась соната Шопена с похоронным маршем. Герой с удовольствием дослушал до конца. Некролога он не удостоится, если что. Можно даже в рифму, почти по Горькому: "Некролог о нем не напишут, и певчие не отпоют!" Ну, последнее – по его собственному нежеланию. Хотя – с Любки станется: воспользуется его бессловесностью и выдаст попам. Впрочем, к нему это уже не будет иметь отношения. Зато, если не проснуться от наркоза, появится шанс, что вскоре кто-то следующий и более удачливый станет ощущать свое "Я". На Земле надо быть великим ученым, великим чемпионом или великим богачом! Иначе неинтересно. Забавно, что в этот набор Герой забыл включить великого владыку. Совершенно искренне забыл, а когда вспомнил, оценил свою приверженность к демократии: владычество, стало быть, его не прельщает. Великий гонщик, такой, как Айртон Сенна, куда выше в его глазах, чем какой-нибудь де Голль, не говоря о властителях рангом мельче.

Герой так увлекся мечтами, что даже раздосадован был, когда за ним приехали. Соня в сопровождении санитарки подогнала экипаж – каталку с подъемником.

– Раздевайтесь, Братеев, заворачивайтесь в чистую простыню. И давайте ваши бинты.

– Какие бинты?

– А вы не купили бинты? Вам не сказал ваш доктор купить эластические?

– Нет.

Соня ушла. Вернулась она успокоенная:

– Ладно, поехали так. Вы обойдетесь, молодой еще.

– А зачем вообще бинты? Да еще эластические?

– Ноги бинтовать, чтобы тромбоза не было. Ну это против стариков больше, у них тромбозы бывают. Наверное, потому и забыл доктор.

Хорошо Соня оговорилась: "против стариков".

Герой взгромоздился на каталку, и процессия тронулась. Коридором, потом в центральный холл, куда прибывают все лифты. Грузового лифта пришлось ждать долго, а из пассажирских выходили люди – спешащие, в городской одежде – и тут же он на каталке, голый под чистой простыней. Интересное смешение стилей.

Но наконец они приехали в стерильное царство операционной. Его перегрузили на другую каталку – местную, в дверях этот новый транспорт перехватили операционные сестры, а Соню с санитаркой в святилище даже не впустили.

Незнакомая сестра поставила над Героем капельницу, вколола систему в вену.

– Ну чего, некоторые капли считают. А вы как?

– Да все равно.

– Ну и хорошо.

Герой лежал в полудреме и полумраке, ждал, когда же ввезут в самую операционную. Он слышал, что там новейшее немецкое оборудование, и что особенно диковинно – стальные стены. Как в космическом корабле. Интересно было взглянуть.

Но никто не шел за ним. Забыли, что ли?

Герой ждал терпеливо, но наконец ему надоело. Он воззвал в пространство:

– Сестра? Вы слышите?

– Ну что, больной?

– Что они все – встречать губернатора пошли?

– Почему встречать? Зачем?

– Ну почему не везут на операцию?

– Да вы что, больной! Вас давно прооперировали. Вы в реанимации. Уже десять вечера.

Так и не увидел, значит, стальных стен. Но это не имело значения.

Хорошо лежалось. Никаких желаний не испытывал он. Ни возвышенных, ни низменных. Не хотелось ни гением стать, ни помочиться. Думать тоже ни о чем не хотелось: ни о бессмертии, ни о любви, ни о диссертации. И боли никакой не было. Наверное, именно о таком состоянии мечтал в свое время Лермонтов: "Но не тем холодным сном могилы/ Я б желал забыться и заснуть, /Чтоб в груди дремали жизни силы, /Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь". Вздымалась, по-видимому, хотя так тихо, что и не чувствовалось. Нирвана. Немножко от слова "ванна".

Глава 15

К утру нирвана немного рассеялась. Стали доходить до сознания звуки. И мысли появились – о том, что здесь, в реанимации, гораздо лучше и красивее, чем в палате. Стены хоть не стальные, но сплошь кафельные – не то что в палате, где старая неровная штукатурка. Лежать бы здесь до самой выписки.

Подошла сестра, заглянула под ложе Героя.

– Ого, литр нацедили. Работает, значит, запасная почка. Всё, можно катетер вынимать.

Вот почему он не испытывал желаний: моча вытекала, не задерживаясь.

Катетер был извлечен – и нирвана улетучилась совсем. А жаль.

Тем не менее возвращение в палату случилось достаточно триумфальным. Его уже ждали и Джулия, и Любка.

– Ты выглядишь отлично, – сообщила Джулия. – Будто с курорта, а не из реанимации.

– А в реанимации как раз хорошо. Похоже на курорт. И должен же я от операции поздороветь – иначе не стоило и суетиться.

– Поздоровеешь! – отозвался с соседней койки культуракадемик. – Боли адские. И эта только портит.

Бедный сосед лежал в самом жалком положении. Над ним была установлена конструкция, немного смахивающая на виселицу, на которой болталась банка с желтым раствором. Трубки вели куда-то в район паха оперированного. Рядом суетилась маленькая сутулая женщина, "эта, которая портит", видимо жена, которую и изводил придирчивый пациент.

Жена терпела и не огрызалась:

– Ничего, Левушка, сейчас все сделаем.

– Видишь, не идет! Тебе хорошо смотреть, а мне на стенку лезть. Не умеешь, позови сестру.

– Сейчас все пойдет.

– Позови сестру, говорю! Только портишь, как всегда.

– Да сейчас я сделаю!

– Позови, говорю!!

Любка потянулась к звонку над головой Героя:

– Давайте, я.

– Не вмешивайся, – тихо приказал Герой.

Бедная жена еще попыталась исправить систему, но наконец сдалась.

Сквозь дверь было слышно, как на посту загудела сирена – вроде той, что сигнализирует о покушении на угон авто.

Ответа долго не было.

– Шляется, – констатировал сосед.

– Ну, Левушка, ее могли в другую палату позвать. Тоже больные там.

– А мне больно!

"Что такое?" – послышалось наконец из динамика.

– Да вот раствор не проходит.

Пришла Надя, самая сердечная здесь сестра.

– Чего вы так долго? Больно же!

Надя не стала ни оправдываться, ни заявлять: "Вас тут много!" Она деловито занялась трубкой.

– Видите, тут нажать – и пойдет. Уже пошло. Легче стало?

– Да. А то так больно было!

Герой и раньше не был в восторге от тщеславного культуракадемика, теперь же стал презирать его окончательно. Больно – так и молчи! Это твое чисто внутреннее дело.

Встать бы и выйти в коридор, чтобы поговорить спокойно с Джулией и Любкой, но встать-то он пока и не мог.

– Тебе-то как – сильно больно? – поинтересовалась Любка.

Жаловаться Герой не собирался – тем более на фоне жалкого соседа.

– Соответственно масштабу операции. Даже неприлично было бы, если бы изъяли почку, а я бы и не почесался. Всё по правилам игры.

– Здешний профессор Комлев – лучший специалист в городе, я узнавала, сообщила Джулия. – Если бы не лучший, надо было бы переводиться, а так – лучше здесь.

Ясно, что она косвенно объяснила, почему не настояла на отдельной палате. Герою такие объяснения были не нужны. Если бы он сам мог расплатиться за себя, конечно, лучше бы не слышать соседское нытье, но на содержание к Джулии он пока не пошел. Пока еще всё в рамках дружеских или любовных забот.

Говорить после операции было особенно не о чем, и Джулия перешла к заботе действием.

– Ты про точечный массаж читал? На всякий орган есть своя точка. На ступне их особенно много.

И она принялась нажимать на пальцы ноги, потом на ступню. Это было приятно. Лежать расслабленно и чувствовать, как чужие руки хлопочут над тобой. Женские.

Любка решила внести свой вклад.

– Пить хочешь? Мы тут не сговорились, много соков нанесли. Ты не поднимайся, тебе будет больно, я напою.

При такой заботе оставалось разве что спеть: "Лежу на койке, как король на именинах!.."

– Вы как – на ночь останетесь? – поинтересовалась стоическая жена соседа.

Джулия вопросительно посмотрела на Героя.

– Не надо вам, – решил он. – Чего тут делать? На меня трубок не навесили.

– Он говорит – не надо.

– А я останусь. А то опять засорится. Сестра ночью через полчаса бегать не будет. Тут все или жены дежурят, или сиделку нанимают, кто одинокий. Триста за ночь. Наших тысяч. Так, может, десять ночей понадобится. Мы не можем такого позволить. Устану, подремлю в коридоре.

Герой кстати вспомнил, что наскрести на грамоту и медаль из Кембриджа тщеславный академик смог. Кажется, двести пятьдесят баксов. Сколько это в наших тысячах? Догадливые ребята сидят в Кембридже.

После приятных процедур Любка вспомнила о главном:

– Тебе уже сказал доктор, чту они вырезали? Какую опухоль, какого типа?

Сформулировать прямо: "Злокачественную или нет?" – Любка не решилась.

– Вскрытие почки покажет. Это называется: гистология. Заключение экспертов несколько откладывается.

Ему захотелось чихнуть, но при малейшей попытке шов отозвался острой болью. Оказывается, человек чихает всем телом, и разрезанные мышцы запротестовали. Он подергался-подергался, но все-таки чих удержал. Никогда и не догадаешься заранее, с какой стороны возникнут сложности.

– А вы хирургу платили? – интимно спросила жена культуракадемика. – Мы заплатили пятьсот.

– Может, надо было? – забеспокоилась Джулия. – Так полагается?

– Как видишь, он и без платы меня не зарезал, – усмехнулся Герой. – Вовсе не надо.

– И кровозаменитель покупали, и бинты, и катетеры, и кровь мы с сыном сдали на случай переливания, – перечисляла озабоченная женщина. – Бесплатная больница считается, а все равно обошлось нам!

– Вот видишь, а нам не обошлось, – с удовольствием подвел итог Герой. Никто ничего не просил: ни крови, ни заменителя.

Он подумал, что здесь сразу вычисляют, кто из пациентов угодлив и слабохарактерен – с тех и дерут. А в нем почувствовали достоинство и крепость характера. Но аттестовать себя таким образом он не стал.

– Ну что, может, все-таки остаться? – усомнилась Джулия.

– Зачем?

– Затем, что утку подать или судно! – нараспев, объяснила Джулия. – Ясно же: ничто человеческое не чуждо и после операции.

– Ничего, мне велено не залеживаться. Надо вставать, чтобы не было спаек. Обвязаться полотенцем, чтобы подкрепить шов, и вставать. Теперь система активная. Да и прочистили меня перед операцией, к твоему сведению.

– Я подам, если что, – заверила жена соседа. – Неужели не подам? Мне-то не уйти с этой системой.

Пришла Надя с вечерним уколом.

– Ну, что предъявите мне? Попу можете?

Герой попробовал и понял, что даже на бок ему не повернуться: при малейшем напряжении боль оказалась в десять раз хуже, чем при попытке чиха.

– Куда-нибудь в бедро, ладно?

Надя уколола в бедро.

Так что этой ночью ему вряд ли удастся встать. Но признаваться он не желал.

– Идите-идите, все нормально.

Дамы ушли наконец. Надо было спать. Рядом сосед пилил жену шепотом: чтобы не мешать. Но шепот мешал почему-то даже больше, чем громкий разговор.

Герой лежал и наливался раздражением. На все сразу – на то, что этот слизняк жалуется, на то, что изводит скромную женщину, которая ответить не может или не хочет по доброте, на то, что на глупые регалии деньги у него есть, на то, чтобы платить зачем-то хирургу, а на сиделку – нет. "Догадливые ребята сидят в Кембридже", – подумал снова. Неужели здесь у нас нет таких же догадливых ребят?! Когда столько простаков жаждет почестей! Академик культурологии объявился! Да и все вокруг вдруг стали академиками: "Академия Технических Наук", "Академия Акмеистики", какой-то неведомой, "Петровская Академия", "Театральная Академия", "Гуманоидная Академия" – а может быть, "Гуманитарная". Филя недавно хвастался, что он теперь тоже академик – купил себе титул, кажется, в "Академии Моральных Изысканий".

Тут-то и явилась мысль. Идея. Или, современно выражаясь, бизнес-план. Надо организовать еще одну академию – и стричь вступительные взносы!

Тот самый Боря Кулич, ноблец несостоявшийся, однажды важно сформулировал за столом у Фили, когда его прижали насмешками: "А зато мы – хранители опережающих идей!" Тогда Герой только засмеялся важности Бори, а теперь вдруг оценил – задним числом.

Академия Опережающих Наук – вот что нужно снобам, всю жизнь мечтающим об академических лаврах. И станут они все как один академики – и заплатят за эту честь предусмотрительному Братееву! А что слово заимствовано от завистливого Бори – ничего, судиться он не станет. Можно будет, кстати, и Борю принять – со скидкой.

Академия. Опережающих Наук. АОН. Кто же не захочет? Кто не опережает хотя бы в заветных мечтаниях? АОН – так похоже на вожделенное для каждого ученого мужа АН, настоящую Академию Наук – без уточняющих эпитетов. С лишней вставной буквой даже еще убедительнее. Округлое вообще склоняет к любви и вере. Солнце круглое. И купола. И лысые головы. АОН – звучит легко и небесно, "Элерон" напоминает, "Орион".

Герой забыл, где он лежит, где у него болит. Вот надежный путь к богатству и независимости. Чтобы не идти на содержание к богатым бизнес-дамам. Он отныне не альфонс, он основатель АОН!

Проснулся он от вкрадчивого голоса из больничной трансляции: "Меряем температуру". И почувствовал, что желательно ему встать – чтобы не просить себе утку.

Лежал он на спине, но сесть прямо, как это делается обычно, он не смог: слишком больно отдалось в разрезанном боку. Тогда он подтянулся рукой, перевернулся на здоровый правый бок и в таком положении сел. Потом осторожно развернулся и опустил ноги.

Вообще-то боль дикая. Но Герой переждал – и стало легче. Нащупал ногами тапки. Встал. Остальное уже не так трудно. Медленно, приставными шагами – но пошел.

– Вы молодец, – оценила жена культуракадемика, бодрствовавшая при опутанном трубками муже. – Уже встали. Не жалуетесь.

Герой только и сказал в ответ:

– Доброе утро.

Но приятно было, что его достижение оценено.