Текст книги "Примус"

Автор книги: Михаил Чулаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

Через восемь дней он дожил до выписки. Больничное житье изрядно надоело, и хотя бок еще болел сильно, долечиваться гораздо лучше дома.

Джулии он заранее велел приехать к часу, но уже в половине двенадцатого он был свободен.

Арнольд Александрович, с которым за все время пребывания в больнице Герой разговаривал в сумме минуты полторы (видимо, идеология хирурга: надо резать, а не разговаривать), отдал ему в руки справку, называвшуюся солидным словом "эпикриз". От себя он ничего не добавил, кроме пожеланий удачи и успехов в научной работе, – ни диеты не прописал, ни предупредил, что теперь надо подавлять возможные метастазы облучением.

В коридоре Герой прочитал полученную бумагу. Самое интересное содержалось в одной строчке: "Гистология: светлоклеточный почечноклеточный Сr". Его общей эрудиции было вполне достаточно, чтобы понять, что Cr есть сокращенное cancer, то есть "рак" по-русски.

Собственно, Герой мало в этом сомневался. Поэтому остался совершенно спокоен. Спокойно приехал сюда – так же спокойно и уезжал. Рекомендовалось ему в конце эпикриза наблюдение онкоуролога. Ну что ж, пусть наблюдает. Герой насмотрелся здесь в больнице и решил, что профессиональным больным он не станет ни в коем случае: жизнь если все-таки и хороша в чем-то, то вне этих стен. И при сохранении достаточных телесных возможностей. Травиться химиотерапией – слышал он, что применяется такая при раке, – чтобы сделаться инвалидом, у которого вылезают волосы и заводятся язвы в желудке, он не собирался. Жить он согласен на определенных условиях – и он эти условия предъявит, если онкологи захотят от него слишком многого!

Правда, Герой слышал и о людях, притом его сверстниках, которым удаляли опухшую почку, что не мешало им потом жить долго и здорово. И он решил для себя, что почка – уединенный орган и потому не спешит рассылать метастазы в соседние регионы организма. Желудок в этом смысле куда общительнее – и потому опаснее. Возможно, это соображение тоже успокаивало.

Когда он вернулся к себе в палату, там уже сидел небольшого роста аккуратный господин с бородкой – образцовый типаж интеллигента в фильме из чеховских времен.

– Вы на мое место? – бодро спросил Герой. – Ну что ж, желаю.

– А с чем вы лежали? У вас была операция? Это очень страшно?

Ну, – махнул рукой Герой, – трудно сравнивать. Наверное, у меня была сложнее, чем у вас.

Он заподозрил в старичке аденомика.

– У меня тоже сложная, – очень серьезно сказал старичок.

– Вот, тоже академика без всякой отдельной палаты кладут, – сообщил с удовлетворением культуракадемик.

Он все еще мучился со своими трубками.

Герой подумал, что новичок принадлежит к таким же самозваным академикам, как и его сосед. И сказал покровительственно:

– Ничего, все будет хорошо.

Он принялся разгружать свою тумбочку – не зря отстоял этот символ больничного комфорта. Новичок потоптался, отошел, но скоро приступил снова:

– Мы меня простите, мне сказали, вам удаляли почку. Мне предстоит то же самое. Скажите, как это делается? Очень мучительно?

– Ну что вы. Конечно, кое-какие боли есть. Но иначе не бывает.

– А вы волновались перед операцией? Ведь наркоз.

– Простите, но это очень индивидуально. Я, по некоторым причинам, совсем не волновался, но это дело сугубо личное.

– А я волнуюсь, – простодушно вздохнул новичок. – Как так – наркоз! Почти смерть на время.

– Очень удобно, доложу я вам. Я никакой операции и не заметил: лежу, жду, а оказывается, всё давно отрезали и зашили.

– Какой вы спокойный. А я не могу.

– Ну что вы, такой умудренный человек! Вы в какой академии состоите?

Герой понадеялся пополнить свою коллекцию карнавальных академий.

– В большой. В медицинской, правда, тоже, как биохимик. В наше время всего три академии было: большая, медицинская и сельхоз. Это теперь... – он махнул старческой ручкой.

Герой удивился: настоящий академик – и в этой четырехместной палате. Правда, урология здесь славится – значит, сам он правильно сюда попал.

– В большой? А как фамилия ваша, можно узнать? Я довольно-таки ориентируюсь.

– Шуберт-Борисовский, – скромно представился старичок. – Иоанн Ипатьевич.

Герой действительно слышал о таком.

И посмотрел на настоящего академика еще более покровительственно, чем минуту назад. Как-то вдруг разом сделалось очевидно все ничтожество этих лавров. Старый немощный человек, боящийся операции, не заработавший в своей настоящей большой академии на оплату отдельной палаты.

– Ну что ж, Иоанн Ипатьевич, желаю вам. И уверен, у вас все будет хорошо. Не волнуйтесь.

– Постараюсь, – пообещал академик. – Мне бы ваше спокойствие.

Появилась Джулия.

– Ты готов? Хорошо. Надо вот сестрам отдать. Неудобно же так.

Она извлекла из сумки весьма солидную коробку конфет. Герой не считал, что неудобно, но раз принесла, значит принесла.

– Сейчас отдадим по дороге. Ну, ни пуха вам, Иоанн Ипатьевич. И вам всего лучшего, – он кивнул культуракадемику и его терпеливой жене.

Дежурила Надя – как и в день его приезда сюда.

– Всего хорошего, Наденька, – он водрузил на барьер приношение. – Спасибо вам за заботы.

– И вам спасибо. Будьте здоровы и не возвращайтесь к нам.

– Постараюсь.

– Постучи, – посоветовала Джулия и сама дотронулась до деревянного барьера.

– Да уж, стучите, плюйте, – подхватила Надя. – Здоровье не купишь.

– Ну это, пожалуй, устарело, – засмеялась Джулия, когда они отошли. – Само здоровье, может, и не купишь, а лечение – очень даже. Вон, люди в Германию оперироваться ездят. Или костный мозг пересаживать. Да и у нас за многие операции берут. И по десять тысяч, и по пятьдесят. Баксов. А неспособен – тихо умирай.

Герою послышалась в ее словах батюшкина манера: забота о всеобщем благе. Она не болеет, с нее пятьдесят тысяч долларов за операцию никто не требует так чего вздыхать в пространство?!

– С меня-то не брали ничего, нужно заметить для справедливости. Хотя большая операция с реанимацией – не грыжу удалить.

И он с удовольствием вспомнил безмятежное свое пребывание в реанимации. Жаль, слишком краткое.

– С тебя не взяли, а со многих берут.

– Слышу голос дипломированной благотворительницы.

Интересно, что об окончательном диагнозе Джулия не спрашивала. Герой заподозрил, что она поговорила с врачом и теперь старательно избегает столь драматической темы. Ну и хорошо. А то ведь не поверит, что ему все равно, станет утешать.

За руль села она.

– А у меня же мой "сабка" около поликлиники оставлен! – спохватился Герой. – Хорошо, если не раздели.

– Пусть еще постоит. Тебе же пока нельзя, с твоим швом.

– Пожалуй. Хоть там и гидроусилитель.

Он еще не мог ни чихать, ни кашлять. И вставал в несколько тактов: сначала на правый бок, потом уж усаживался. А когда рулишь, самые неожиданные мышцы напрягаются; на животе, наверное, тоже.

– Дашь ключи, я кого-нибудь из наших мальчиков пошлю, чтобы пригнали.

"БМВ" мягко шел на своих гибких рессорах, и Герой почти не ощущал многочисленных выбоин. Джулия затормозила у очередного светофора, свет дали и она вдруг чертыхнулась:

– Провалилась педаль.

– Сцепление полетело, – сразу же определил Герой. – Дальше можно только на буксире.

Сзади гудели.

– Включи аварийку, чтобы они не бесились.

Когда задние машины схлынули, Джулия вышла. Герой осторожно вылез тоже.

– Только сиди, пожалуйста. Надо хоть к тротуару оттолкнуть.

И она стала махать всем проезжавшим. Остановился старый "жигуль", прозываемый "копейкой". Вышел восточного вида водитель.

– Что за тревога, дорогая?

– Помогите откатить! – почти приказала Джулия. – И подвезите нас, если можете. Сцепление полетело.

– У таких машин тоже летят? – удивился водитель. – Говорят, "богатые тоже плачут", а я скажу: "мерседесы тоже ломаются". Откачу, подвезу. Такие люди на дороге!

– У нас "БМВ", а не "мерс", – ревниво поправила Джулия.

– Вижу, уважаемая. Но всякая дорогая машина – немножко "мерседес". Все равно как всякий советский за границей – немножко русский.

– Давай-давай, подвези, русский товарищ, – нетерпеливо повторила Джулия.

Джулия с Героем уселись рядом на заднее сиденье. Водитель резво взял с места. Несся он, обгоняя всех подряд, дорогие машины, кажется, с особенным удовольствием – "мерседесы", по его терминологии. И прилипал к едущим впереди, явно не соблюдая дистанции. Герой вспомнил папин звонок из Америки: папа, видно, тоже не соблюл дистанцию, вот и разбился в хлам.

– Спокойнее, – сказала Джулия. – И держи дистанцию.

Водила расхохотался:

– Со мной не боись, уважаемая! Меня ребята знаешь как зовут – Прост! Не потому, что простой и глупый. Прост – чемпион есть в гонках. Пятикратный всего мира.

И местный "прост" успел затормозить в сантиметрах от самосвала. Интересно было бы разбиться, возвращаясь из больницы. Сказали бы знакомые, тот же Женька: кому суждено под самосвал, тот от рака не умрет!

– Ну вот что! Я плачу, я и командую, – прекратила эту гонку Джулия. Езжай спокойно и тихо. Держи пятьдесят, не больше, ясно? Или мы выходим.

Герой так не сумел бы. Водила тоже оценил:

– Слушаю, командир.

И поехал аккуратно.

Дома Героя встретил телефонный звонок. Батюшка.

– Выписался? Чего это ты вздумал? Ну что там с тобой?

– Да то, что изъяли у меня предпоследнюю почку.

Слышно было, как отец словно бы запнулся – и тут же рассмеялся:

– А, да-да! Но последняя-то осталась.

– Конечно. Вторая-то – вроде как запаска у машины. Можно ехать без нее, только бы не проколоться.

– Старайся. Любка говорит, ты питаешься кое-как. Теперь надо питаться вдумчиво, размеренно. А что нашли? Какая опухоль?

– Ну, столько шума я поднял, разрез сделали в полметра длиной. Даже несолидно было бы, если б нашли какой-нибудь, я не знаю, жировик. Так что вполне солидный у меня диагноз.

– Ну что значит? – попытался папаша не понять очевидное.

– То и значит: небольшой рачок.

Наступило некоторое молчание.

– Ничего страшного, – успокоил Герой. – Сейчас многие отрезают от себя – и как ни в чем не бывало. У вас-то как дела? Суд был?

Отец с удовольствием переменил тему:

– Был. Ничего не дали, признали виновной стороной. С неграми тут трудно судиться. Теперь в Америке это называется политкорректность: дискриминация наоборот. Чтобы иметь успех, нужно быть черным, педерастом и инвалидом вместе взятыми, тогда все пути открыты. Меньшинства наступают.

– Ну и купили уже новую?

– Купили. Только она барахлит. Уже два раза мастера вызывали.

– Неужели у вас там тоже халтурщики? Я думал, только у нас.

– Везде они есть. Только здешние берут дороже.

– Починят, – обнадежил Герой. – Даже ваши матерые халтурщики. Ну, спасибо, звони. Целуй маму.

– Подожди, она хочет сама.

Ого! Даже мама забыла про свою глухоту по такому чрезвычайному поводу.

И сразу:

– Герочка! Ну что же это?!

Герой усилил голос, чтобы мама расслышала:

– Ничего. Все нормально. Все нор-маль-но!

– Как же – нормально, если из больницы! Ну как ты сейчас?!

– Хорошо. Хо-ро-шо! Уже до-ма!

– Ой, мы так волновались! Слава богу, что обошлось. Когда Любочка позвонила – ну прямо как обухом.

Ого – Любка сама позвонила через океан! Значит, действительно чрезвычайное происшествие.

– Ничего. Все бывает вдруг. Я сначала удивился, а потом привык. При-вык уже. Все хо-ро-шо!

– Тебе какие-нибудь лекарства нужны – американские? Ты скажи, мы пришлем.

– Ни-че-го не нуж-но!. Отрезано и забыто. Спа-си-бо! Не вол-нуй-ся! Це-лу-ю!

Джулия сразу поинтересовалась, едва Герой положил трубку:

– Кто это?

– Родители. Издалека.

– Где они у тебя?

– В Америке. Как это тебе Любка не выложила всю нашу семейную хронику?

– Значит, всё о тебе говорили, на других времени не осталось. А ты чего ж не уехал? Теперь-то, когда можно свободно.

– Господи, и ты туда же! Всегда спрашивают одно и то же. Скажем, меня там не слишком ждут. Вот и папу не то что очень уж ждали, как постепенно выяснилось. Тут он имел время мечтать, протестовать, а там только зарабатывает.

– Ну и меня бы ты там не встретил, – обобщила Джулия.

– Это самое главное, – любезно улыбнулся Герой.

– Правда? Главное?

Неужели она такие дежурные фразы принимает всерьез?! Железная бизнесвумен – а туда же.

Чтобы не завираться слишком уж далеко, Герой вместо ответа поцеловал ее. Аккуратно и осторожно.

– Я сейчас не только рулить не могу, – сообщил он. – Шов не терпит слишком тесных контактов.

– Что я, дура, не понимаю? Порядок наведу, обед сготовлю и покину тебя. Я тут поговорила со знающими людьми, вот тут тебе средство. Всё тебе удалили, конечно, но все-таки для профилактики. Чтобы подавлять всякий зародыш опухоли. Это не химия, просто набор трав. От него волосы не вылезут, и вообще ничего такого подавляющего в них нет. Тибетская медицина. Видишь, такие капсулы, надо глотать по две штуки в день. Еще хорошо бы свежую заварку делать, но мужчина же неспособен каждый день траву заваривать.

Прозрачный намек: "Жили бы мы вместе, я бы тебе заваривала".

Герой принял и капсулы, и траву.

Убрав и приготовив, она вспомнила еще одно дело:

– Между прочим, за тобой должок: ты обещал мне блестящую идею, чтобы нам с тобой наделать миллиардов и попасть в список "Форбса". Я тебя не торопила, раз так повернулось. Но теперь у тебя будет время подумать – пока ты машину водить не можешь, – она многозначительно усмехнулась.

– Подумаю! – обнадежил он.

Совсем вечером Джулия все-таки ушла.

В больнице он был все время на людях, и в самом деле – общежитие, как определила Джулия с первого взгляда. И вот он наконец один. Можно спокойно посидеть, не отвечать ни на какие вопросы.

Герой все последние дни в больнице обдумывал свой план Академии Опережающих Наук. Но Джулии сообщать не торопился. Сообщить – значит, сделаться младшим партнером, консультантом, а действовать будет она.

А хотелось создать дело самому. Действия – куда более ценный товар, чем идеи. Герой понял это наконец.

Ведь почему он пошел в физики? Потому что наука открывала путь. И физика прежде всего. Еще лучше открывала путь партийная карьера, но так низко пасть Герой не мог. А если не быть секретарем ЦК, то лучше всего в СССР было быть физиком, засекреченным академиком. Все почести к его услугам, все деньги, все привилегии. Стать физиком – значило доказать самому себе, ну и другим тоже, что ты личность первого сорта!

Тогда. Но не теперь. Теперь доказать себе и другим можно только создав дело. И сделав настоящие деньги. А потом с деньгами в руках можно скупить любые идеи, нанять любых физиков. Из всей Академии Наук умнее всех оказался Березовский: ушел из член-корров в миллионеры. Или миллиардеры.

А стал бы он вместо этого полным академиком наконец – кто бы его знал, кто оценил? А теперь он один славнее всей Академии Наук вместе взятой – большой, а не игрушечной. Славнее и влиятельнее на реальную жизнь. В наше время Березовский значит для жаждущих успеха и богатства примерно то же самое, что для поколения Андрея Болконского значил Наполеон. Каково время – таков и кумир. Теперь Березовский на досуге дает премии самым утонченным деятелям искусств, которые клянутся, что счастливы, обретя свободу слова и творчества, – дает мелочь по своим масштабам, а самые утонченные берут и благодарят. Потому что Березовский стуит, условно говоря, сто миллионов, а эти – свои тридцать тысяч, которые он им кидает. Раньше эти деятели пели и писали для коммунистов и очень страдали от несвободы, все куда-то рвались, а теперь поют и пишут для Березовского – и всем довольны. Вот и выходит со всей очевидностью, что надо быть гением бизнеса, только так ты станешь хозяином самому себе, и окрестной жизни тоже. Только гением бизнеса, а все гении искусств и наук прибегут тебе поклониться. И если научатся люди когда-нибудь использовать энергию протонного распада, то крупный магнат сначала профинансирует работы, а потом присвоит себе результат. А физики – они просто его наемные работники: кого-то он нанимает петь и писать для себя, кого-то горбатиться в лаборатории. Единственный стуящий талант – талант направлять денежные потоки. Остальное прикупится. Когда-то герой пошел в физику, потому что физики представлялись ему полубогами, избранной кастой. Теперь ореол развеялся. Обыкновенные наемники, не больше. Дадут, может быть, какому-нибудь счастливцу нобелевку – что-то около миллиона. Для успешного бизнесмена мелочь, месячный заработок, а для академика – итог целой жизни. Каста физиков понижена до уровня обычных слесарей, и Герой желает теперь войти в подлинно избранную касту – делателей денег. Остальное приложится. Не вполне полноценен не тот, кто не способен понять, что делается в дебрях атома, как Герою казалось раньше; не вполне полноценен тот, кто не способен в этом мире наделать кучу денег! Высшие таланты проявляются на рынке, а не в разных там атомных открытиях!

И если Герой создаст свою контору сам, он не только заработает, он докажет себе свою состоятельность. У американцев любимое слово: challenge, то есть вызов. Даже космический корабль у них "Челленджер". Жизнь тебе бросает вызов, а ты или способен на него ответить, или нет. Если нет – ты уходишь в отходы человечества. И Герой с детства умел отвечать на вызовы жизни. Били его хулиганы – стал самбистом. Унижали пьяные слесари – стал умельцем, какому в подметки не годится любой "ветеран рабочего класса". Ценило время физиков стал и физиком. Суметь создать свое дело, оказаться не глупее для начала Фили с Женькой, а после и всех этих березовских, потаниных – значит ответить на вызов новейшего времени. Приложатся комфорт и свобода – тоже приятно, но самое главное – вернуть себе самоуважение.

Чем еще хорош его план, почему не хочется делиться идеей с Джулией: Герой останется на своей почве, в привычной среде. Если бы он попытался создать контору по импорту тропических фруктов, его бы сразу затолкали в незнакомой толпе, тысячу раз обманули бы и выбросили. А здесь он понимает людей, знает, как к ним подойти. И дело его долго будет невидимым, не будет соблазна бандитам наехать на него.

А для Джулии он придумает что-нибудь другое. Дело, которое он сам поднять не возьмется.

А пока он в упоении уточнял детали. Самое важное – блеск аксессуаров: дипломы академиков, отпечатанные на подлинном пергаменте, темнозеленые бархатные мантии, в которые будут облачены участники торжественной процессии, и посохи – вот счастливая догадка: именно посохи, выточенные из не знающего гнили узловатого самшита, посохи, до которых не сумели подняться ни в Кембридже, ни в Гейдельберге, ни в Гарварде, посохи, присущие патриархам, и вот – опережающим академикам, как пастырям пестрого научного стада.

Ведь если вдуматься, в этих внешних украшениях – самое главное. Толпа судит и уважает пропорционально пышности украшений. Иначе бы не одевались столь пышно патриархи и папы, не блистали мундирами с аксельбантами генералы и прокуроры, не хранились бы столетиями традиции академических мантий. И действительно, переоденьте жреца любой церкви в цивильный костюм – кто ему поклонится, кто просто обратит внимание? Вот и выходит, что вся божественная благодать – в облачении. Сама же упакованная в роскошное облачение фигура может быть в любой момент заменена другой. Затаилось в разукрашенном коконе дрожащее безволосое животное, но благодаря воплощенной фантазии портняжки (чтобы не сказать – кутюрье) представляется великим и могущественным деятелем земной цивилизации.

Потому-то за разукрашенные костюмы, за бляхи и ленты люди готовы платить сколько угодно! Бедный больничный сосед, этот тщеславный культуракадемик, не может наскрести денег на сиделку, но на диплом и медаль из Кембриджа пожалуйста. Такие-то простаки и составляют человеческое стадо. А немногие умные люди это стадо пасут. И стригут.

Герой всегда верил и знал, что он предназначен в пастухи.

Глава 17

Академическое стадо проще всего было вербовать в среде изобретателей. В нашем отечестве эти люди изнурены непониманием, все от них отпихиваются как могут, изобретения не используют – и нежданный знак признания переполнит их счастьем. А счастливый человек доверчив.

Через неделю после выписки Герой решился сесть за руль и первым делом отправился в СИЗО – Союз ИЗОбретателей. Помещался Союз в помещении более чем скромном – в перестроенной квартире, так что и адрес Союза писался совершенно несолидно для учреждения: д. 23, кв. 37. И ведь все равно идут сюда обнадеженные изобретатели. А если заиметь солидный адрес где-нибудь в центре? Герой решил, что он не успокоится, пока не найдет самый завидный адрес в городе, – халтурить он не собирался, его Академия должна смотреться безупречно!

Молодой, но серьезной секретарше Кате, восседавшей под портретом Попова, он представился как посланец Российского отделения Фонда Фундаментальных Исследований – естественно, ФФИ. О чем свидетельствовала и солидная визитка, собственноручно изготовленная в родном институте при содействии лазерного принтера – теплилась там еще канцелярская жизнь.

– Разве вы не знаете, Катенька, что сам Фудзияма создал фонд для поддержки всего лучшего в русской науке? Фудзияма – это японский Сорос. Ведь сами японцы изобретать не умеют, но у них нюх на все прогрессивное. Отсюда и японское чудо. Фонд будет распределять стипендии грандам нашей науки, а заодно построит Дом научно-технического творчества на берегу Байкала. Чтобы в экологическом месте и к Японии поближе. Надо только вовремя передать туда списки, и они сразу запросят патенты всех ваших ИЗО. И посыплются гранты. Гранты для грандов – справедливо, правда? Японцы на новаторов не скупятся.

Хороший актер всегда вживается в образ. Герой говорил – и сам себе верил. Действительно же, пусть японцы платят. Сейчас все нам платят: от Японии с одного конца до Норвегии – с другого. А мы берем и только морщимся, что мало дали.

Катенька, очевидно, считала точно так же. Она с готовностью засуетилась, доставая списки.

– А как же они издалека догадаются, кому платить? И составлены у нас, к сожалению, только по-русски.

– Что делать, давайте хоть по-русски, – снисходительно поморщился Герой. Все же мы – русское отделение Фудзиямы. Как-нибудь прочитаем без перевода.

– Вы бы поговорили с Александром Герасимовичем. Он бы порекомендовал, кого желательно огрантовать в первую очередь.

Герой оценил глагол, изобретенный в СИЗО. Стало быть, привыкли здесь грантоваться.

– Я просто мечтаю поговорить с Александром Герасимовичем! – изобразил он излишний энтузиазм.

– Но его, к сожалению, сейчас нет. Он уехал в Смольный, – тщеславно уточнила Катенька, – будет через час, может быть.

А может и не прибыть. Вдруг его не захотят так быстро отпустить из Смольного. Нет времени, Катенька, хронически нет времени. Живу в состоянии хронического опозданса!

Катенька хихикнула, преодолев первоначальную серьезность.

Герой вовсе не торопился познакомиться с самим Александром Герасимовичем, здешним председателем, надо было понимать, который мог задать совершенно излишние вопросы по поводу Фонда и самого Фудзиямы.

– В следующий раз созвонитесь заранее, чтобы застать Александра Герасимовича! – в некотором разочаровании напутствовала Катя покидающего ее владения посетителя.

– Непременно! Спасибо!

Герой вышел на улицу довольный собой. А он-то всегда боялся всяких канцелярий, справок! И вот – преодолел себя. И оказалось, что канцелярии населяют обычные люди, более того – представительницы дружественного пола по большей части. Надо просто уверенно приходить – и брать. И они охотно дадут.

Довольный собой, но и слегка обескураженный легкостью, с которой ему достались нужные списки – адрес-календарь всех изобретательных умов Северной Пальмиры.

Конечно, получил он не списки агентов внешней разведки, но все равно удивительна готовность, с которой такая вот Катя – полномочная секретарша как-никак – поверила его самозваным речам и самодельным визиткам. Поверила потому, что надежды на фантастический японский фонд составляют самую суть современного отечественного мировоззрения. Гордые россы, прозревающие в себе будущих спасителей мира, готовы позариться на даяния любых антиподов – принять как аванс за последующее спасение. Весь мир России должен, потому что, дескать, как станет обширная наша Евразия погибать, так уж и остальной мир утянет за собой в атомную воронку. А не желаете оказаться утянутыми – платите! Скорей всего, серьезная Катя – женщина не продажная сама по себе, но как гражданка вполне усвоила национальную продажную психологию.

Надо было бы торжествовать и не отвлекаться сомнениями, но все-таки не привык он еще к новому своему образу основателя Академии и представителя вовсе уж импровизированного Фудзиямова Фонда – странно было, что можно попросту придумать себя и все с готовностью примут выдумку за правду.

Размывались очертания окружающей жизни – вот что обескураживало: ведь если так легко придумал себя он, Герой Братеев, с такой же легкостью могут заняться этим и другие, всякие Ивановы, Петровы и Рабиновичи. Это – частные лица. Но ведь и власти могут быть придуманные, способные только устроить свои дела, но не государственные, – призрачные депутаты, губернаторы, министры и даже... А ведь он придумал себя для вящего своего процветания, придумал в расчете, что вокруг люди остаются подлинными – подлинные бизнесмены и подлинные правители, блюдущие порядок в стране; а если навстречу станут попадаться такие же призрачные фигуры, как он сам, то на что же опереться в жизни?! Призрачный мир в какой-то момент просто распадется и исчезнет. Перспектива не радующая. Это все равно что сделаться фальшивомонетчиком: хорошо быть единственным умельцем, печатающим пустые бумажки в стране твердой валюты; а если тискать фальшивки примутся все кому не лень, денежная система рухнет и занятие потеряет всякую прибыльность и станет бессмысленным.

Самозванцем приятно проникнуть в круг подлинных королей, а ошиваться в компании таких же ложных личностей – лестного мало.

Такие мысли, разумеется, неуместны были в его новом положении. Служитель бойни не должен быть вегетарианцем. И Герой старался забыться в деле. Чем больше действуешь – тем меньше сомневаешься.

Сразу же встал неизбежный вопрос: всему ли списку рассылать приглашения в АОН или избирательно? А если избирать – то как?! Какие приложить критерии?

Александра Герасимовича, само собой, надо уважить. Фамилия у него оказалась – Холодных, вполне солидная, вызвавшая ассоциацию с хладным мрамором, столь потребным на дворцы и монументы. Вслед за Холодных Герой выделил членов бюро или президиума СИЗО. Таков закон природы: коли есть Союз, не может не быть правления. Хоть изобретатели творят сами по себе, но не может людское сообщество обойтись без иерархии. Даже и элитарное сообщество творцов. Добывать у Катеньки дополнительный список избранных изобретателей не пришлось: в полученном реестре нашлись нужные примечания: "чл. през ... ревиз ... засл. из.".

А прочих – прочих надо каким-то образом разделить: ведь если поверстать в АОН всех подряд, ценность членства сразу снизится: избранники должны гордиться и глядеть на ближних свысока.

Состав академиков первого призыва Герой решил отчасти доверить судьбе, которая являет себя в обличье жребия. Вне судьбы шли, естественно, отмеченные в списке почетные изобретатели, а из остальных он приказал машине выбрать каждого десятого. У древних римлян известен был прием децимации, когда из числа провинившейся когорты или фаланги каждого десятого казнили; в данном же случае производилась положительная децимация, когда каждого десятого приглашали к почетному званию.

Итак, судьба поработала, но избранники еще не знали, что перст капризной богини указал на них.