355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Чулаки » Примус » Текст книги (страница 1)
Примус
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 23:39

Текст книги "Примус"


Автор книги: Михаил Чулаки



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Чулаки Михаил
Примус

Глава 1

Есть же имена: Гелий, Гений, Гамлет, Мамонт (вообще-то – Мамант, но даже в энциклопедиях пишут через "о": оно понятнее, когда с хоботом и кривыми бивнями). Поют с эстрады Мадонна, Рафаэль – и ничего. А к имени Любовь мы до того привыкли, что и не замечаем в нем ничего обязывающего.

Наверное, Григорий Иванович Братеев так и рассуждал: если Любовь – хорошо и похвально для будущей женщины, то чем плоше Герой для истинного мужчины? И когда через пять лет после дочки Любочки родился еще и сын, гордый папа вполне последовательно нарек наследника Героем. Хотя время стояло на дворе тихое, тягучее и геройствовать не располагало. В загсе поулыбались, но покорились, записав неслыханное прежде имя в метрику. Пожелали только, чтобы на всем долгом протяжении будущей счастливой жизни сопутствовали новорожденному столь же мирные времена и чтобы состоялся он героем не на какой-нибудь нежданной и несчастной войне, но вырос исключительно героем романов, кумиром прекрасных дам. Разнообразных и несчастных войн, ожидавших вскоре одряхлевшее отечество, регистраторша провидеть не сумела, зато прекрасных дам предрекла вполне.

И стал Герой Григорьевич Братеев.

Рос он под знаком собственного имени, благо не вторглись тогда еще в моду знаки зодиака, – рос и старался соответствовать. В трехлетнем возрасте, когда он, как все, трогательно коверкал слова, сказал однажды "камень преклонения" потому что "преткновение" было ему совершенно непонятно, да и язык об горбатое "преткн" спотыкался. Ничего особенного, малыши выворачивают родную речь куда интереснее, но самое слово "преклонение" оказалось многозначительным, даже пророческим. Само собой сложилось в его сознании, что идол для преклонения окружающих – он и только он. Когда уже в школьные годы он делал уроки, семья ходила на цыпочках: "Герочка занимается!" Правда, он и был отличником с первого класса.

Но что выделяло его из ряда старательных прилизанных отличников: он не был белоручкой. Нормальный отличник, взращенный в интеллигентной семье, все читал, все выучил, все на свете знает, но ничего не умеет делать своими руками. В точности как и папа Героя, который, как говорится, гвоздя вбить не мог. Однажды дома у них потух свет, папа потыкался без толку и успешил на работу, а маме пришлось вызывать монтера. Тот в минуту сменил пробку и спросил у мамы: "А что, хозяйка, мужика у тебя в доме нет?" – "Нету, одна верчусь!" – махнула она рукой. Монтер посмотрел как-то очень пристально и сказал: "Зови, если что нужно – по мужской части!" И денег не взял. В этот момент Герой и поклялся себе, что все будет уметь сам. И потому вскоре строгал, сверлил, мог починить и бачок в уборной, и часы. Не говоря о телевизоре. Чтобы ни от кого не зависеть, ни от каких пришлых монтеров со слесарями! Не любил он "рабочий класс", чаще пьяный и вороватый, как свидетельствовал живой опыт, презирал народников из школьной истории, но понимал, что единственный способ не зависеть от услуг "народа" – чтобы руки были не глупей головы. Учитель труда в школе, которому Герой свои мнения о пролетариате не выкладывал, им восхищался и даже водил на экспериментальный маленький заводик, где стояли крошечные станки – токарные, фрезерные. Учителю физики Герой помогал показывать опыты, за что тот сулил ему карьеру экспериментатора. Такое пророчество, правда, Героя не вдохновляло: зависеть от чужих рук, конечно, унизительно, но прославиться надо все-таки своей головой: героями и лауреатами всегда становятся теоретики! Любке, старшей сестре, он чинил фены, которые она вечно пережигала, украшая свою красивую кукольную головку. Ее даже звали "Мерлин Монро" – немного была похожа.

Любка сначала возилась с ним, как с живой куклой, но начала без всяких шуток поклоняться, когда ему исполнилось едва семь или восемь: мыла его в ванной и при этом обцеловывала с ног до головы, а он во все время приятной процедуры стоял неподвижно "в позе памятника" и на поцелуи отнюдь не отвечал, так что мог чуть не с дошкольного возраста с полным правом отнести к себе известный куплет: "Мне девки ноги целовали как шальные" . Ему семь, ей двенадцать – разница огромная, в целое детское поколение. Но с годами сглаживалась: четырнадцать и девятнадцать – уже гораздо ближе. Родители вечно бывали заняты и охотно довольствовались тем, что дети замкнуты друг на друга переведены, можно сказать, на самообслуживание.

Окружающая мальчишечья среда поначалу поклоняться не хотела, наоборот: ни один окрестный хулиган не упускал случая проверить, "что ты за херой такой вылупился?" После того как его несколько раз порядочно побили, он возненавидел подлую толпу, готовую с улюлюканьем гнать всякого чужака: за непривычное имя, за излишние успехи. Детская толпа охотно преследовала и за неправильную национальность, и тут-то у Героя Братеева все было в порядке, настолько в порядке, что его даже звали иногда примкнуть к большинству и идти бить нежелательных чужаков, но Герой помнил, как гнали его самого, и не поддавался влечениям подлого быдла. Практично рассудив, что ненависть должна быть с кулаками, он пошел в секцию самбо и уже через полгода эффектно кидал оземь всех сверстников, а через год – и хулиганов на класс или два старше. Кидал оземь, норовя с хрустом впечатать в асфальт двора или в кафельный пол школьной уборной. И с тех пор уже никто и никогда над ним не смеялся.

Уже тогда он задумывался: а что такое имя? Почему определенный набор звуков – или букв – неотделим от него, от его тела, от его разума, памяти, фантазии? Строго логичного объяснения не находилось, этот ярлык, конечно же, являлся просто условностью, но эта условность означала не то чтобы многое, она определяла всё: если бы он совершил великие открытия, о которых мечтал, но пришлось бы опубликовать их под неким псевдоименем, слава не доставила бы ему счастья. Он – Герой Братеев, и прославить предстояло не только, даже не столько это лицо, волосы, торс, прославить предстояло имя ГЕРОЙ БРАТЕЕВ, которое, правда, прилагается к совершенно конкретному белковому телу. Но если выяснить, что же в большей мере определяет личность – тело или имя? – то получалось, что имя все-таки важнее. Можно проделать мысленный эксперимент: перенести имя на другое столь же белковое тело – и пребудет в новом теле, несомненно, он; если же на используемое ныне тело прилепить другой ярлык с именем, то личность вспорхнет с легким звоном – и растворится, исчезнет, а безымянное тело останется только что не бездыханным...

Как вообще можно жить, если ты такой, как все?! Если лишен ты насущной всемирной славы, если не знает тебя всяк сущий на Земле?! Герой классе в пятом уже затвердил наизусть: "Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно!" Только, в отличие от Пушкина, он желал славы не ради одной какой-то прелестницы. Каждый не то что согражданин, каждый землянин должен был знать его и поклоняться! И тогда можно скромно отвечать: "Ну что вы, я почти такой как все..." Римские императоры когда-то придумали себе титул: Primus inter pares – "Первый среди равных". Чистое лицемерие, но очень изящное. Император был настолько же выше любого "почти равного" ему сенатора, насколько Сталин был выше любого формально равного Ему члена Политбюро. А как можно иначе?! Но при этом очень важна благородная форма превосходства: всего лишь Primus inter pares – не восседать же на золотом троне подобно варварскому владыке какой-нибудь Древней Ассирии, не возводить же себе пирамиды, как глупому фараону! В результате фараоны давно забыты, а диктаторов, которые ходили в скромных френчах, будут помнить всегда. Но Герой не желал вульгарной диктаторской власти и славы – он не сомневался, что славу ему принесет собственный его гений. В том, что гений таится в нем, он не сомневался: а как же можно жить иначе?!

Повезло же все-таки, что имя его – неповторимое и единственное в мире. Как можно называться Петром или Григорием, которых сотни тысяч? Или Денисом, "в честь" популярных у целого поколения родителей "Денискиных рассказов". Ужасно: быть названным "в честь".

Четырнадцать лет – подходящий возраст для достижения полного самосознания. Во всех отношениях. Сестрица тоже это вовремя поняла. Они жили в одной комнате, хотя с шестого класса родители заговаривали иногда, что пора Геру и Любочку разделить. Но не собрались, потому что очень уж удобно распределились три комнаты: спальня, папин кабинет, детская. Чтобы разделить детей, папе пришлось бы пожертвовать кабинетом. И вот однажды Любка, когда они завели свою игру и она, стоя на коленях, обцеловывала его, как статую, они не остановились, статуя ожила – и Герой твердо удостоверился, что и в самом главном мужском качестве он, конечно же, лучше всех, он – самый первый. Сестра в этом полностью с ним согласилась.

В такой изолированной системе обнаружились сплошь одни удобства: Герой с отроческим пылом не бросался на сомнительных девиц, Любка тоже не мучилась страстями, а потому с разбором ждала подходящего мужа. Замкнувшись в братско-сестринском союзе, они не рисковали занести позорную заразу в дом. И тем более не рисковали привести в дом хуже чем заразу: жаждущих ленинградской площади и прописки приезжих провинциалов.

Насколько часто случаются такие братско-сестринские союзы – не скажет ни одна статистика. Известная поговорка: "Не повезет, так и на родной сестре триппер схватишь" – намекает, что такие вещи случаются. Или еще похуже. Утверждают же, что Горький был снохачом, то бишь любовником жены сына. А кто не слишком любит пролетарского писателя и потому не ставит его себе в пример, может вспомнить библейскую историю Лота и его дочерей, родивших от родного отца, что послужило началом целым племенам, – и ничего. И у Вагнера в "Валькирии" Зигмунда охватывает страсть к родной сестре, к тому же близняшке. А у Томаса Манна на эту же тему прелестная повесть – "Избранник". Уместно вспомнить и египетских фараонов, которые только в сестрах находили равных себе по рождению подруг. Позже знаменитая Клеопатра сменила двоих мужей-братьев, прежде чем обрела Цезаря. Можно утверждать, что тысячелетиями поддерживается особая субкультура родственного секса, просто малогласная, почти герметическая, но оттого, быть может, по-своему даже весьма утонченная, элитарная, как принято стало выражаться в последние годы. Герой старательно коллекционирует редкие и драгоценные для него свидетельства на этот счет!.. Существуют же веками тайные общества, посвященные Митре, Озирису, преобразовавшиеся позднее в розенкрейцеров и масонов, – существуют, не нуждаясь в рекламной поддержке со стороны историков и романистов. Вот и родственные любовные связи – вроде потаенного масонства.

Пострадавшей стороной оказалась Любка: когда избрала она наконец мужа, то с неизбежностью обнаружилось, что после Героя муж ее глубоко разочаровывал. В прямом смысле глубоко: до самой глубины – не только души. Но что Герою до ее семейных тягот и разочарований? Он лучше всех – это же так очевидно. К окончанию школы оставалось только избрать путь, которым удобнее привести свое имя к заслуженной славе.

Профессия – не самоцель, но только кратчайший путь к славе, соответствующий индивидуальным способностям. Если уж нет абсолютного слуха, например, то слава Чайковского или Ллойда Уэббера становится недоступной изначально. Не проявил себя к десяти годам шахматным вундеркиндом – значит, при всем последующем старании не станешь Гарри Каспаровым. Надо искать свой путь.

Таким путем ему показалось проникновение в физику. Ведь именно эта профессия создала подлинных героев ХХ века. Да и собственным склонностям Героя Братеева физические занятия безусловно соответствовали, в чем он с легкостью убедился еще в школе, выигрывая местные конкурсы и олимпиады, не только ставя опыты слегка спившемуся ленивому "физику". До всесоюзной олимпиады он, правда, не добрался, но счел в свое время эту неудачу следствием нормальных академических интриг: говорили, что кто-то из жюри продвигал своего фаворита. Итак, способности к физике подразумевались, да они и не так очевидны, как поэтические или шахматные, когда вундеркинды с полной очевидностью проявляют себя уже в самом младшем школьном возрасте, и следовательно, требовалось всемерно приумножить своими трудами эту почтенную науку, а уж та в благодарность украсит его красивое молодое чело заслуженными лаврами. Термоядерную реакцию запустить в мирных целях. А может быть, найдется еще более дешевая универсальная энергия. Проникают же сквозь Землю потоки нейтрино, например, – вот и запрячь эти нейтрино в работу: вот уж неисчерпаемый источник. И вечная благодарность младших собратьев по разуму... В результате Герой, будучи привычным отличником, поступил без всяких затруднений в университет, отдав предпочтение фундаментальной науке перед более прикладной, какую пестуют, например, в Политехе.

В студенческом кружке ("научном обществе"!!) занялся он физикой твердого тела, хотя вокруг теснилось столько тел мягких, на всё податливых. И несомненные успехи, переходящие во всеуниверситетскую славу, он снискал именно в исследовании и освоении мягкого тела, поддерживая честь не только свою, но и факультета, легко и многократно опровергая слишком просвещенных девочек с филфака, утверждающих, будто у высоколобых интеллектуалов, физиков и математиков в особенности, кровь приливает исключительно к голове. Этим же делом он продолжал заниматься и после университета, теперь уже поддерживая репутацию младших научных сотрудников.

Регулярному повторению приливов крови много способствовал отъезд родителей. Папа с мамой всегда не очень любили советскую власть, особенно папа, слишком близко к сердцу принимавший общее благо. Может быть, он и сыну дал столь многозначительное имя, потому что не мыслил для мальчика иного счастья, кроме как вырасти народным заступником. Вежливый полковник КГБ, блондин по фамилии Грузинов, спросил папу во время профилактической беседы: "Чего вам здесь не хватает? Образование получили за народные деньги, квартира хорошая, работа тоже достойная" На что Григорий Иванович пылко ответствовал: "Такие же вопросы задавали ваши предшественники декабристам – князьям-то чего не хватало? А я не за себя болею, но за народное благо! Права народа у нас узурпированы!" Нельзя сказать, что Григорий Иванович был законченным диссидентом, но поставлял информацию в "Хронику событий", и наконец власти устами того же вежливого Грузинова настойчиво предложили выбор: либо уехать своим ходом на Запад, либо неволей отправиться на Восток. Григорий Иванович выбрал Запад. Добрался он в своем движении в закатные страны вплоть до самой Америки.

Не будучи диссидентом видным, разрекламированным, он зажил довольно скромно, так что, когда границы открылись во все стороны, ни разу не навестил родные пенаты. И детям не посулил оплатить дорогу в оба конца, поэтому Герой в штат Висконсин так и не съездил ни разу. Зато папа достаточно часто звонит из своего далека. (У мамы сделалось плохо со слухом, поэтому она берет трубку редко.) Герой же, по стесненности в деньгах, сам первый до Америки не дозванивается, да и нет для того поводов. Срочное послание теперь можно отправлять по "емеле" – электронной почте, но ничего срочного не случается с ним.

Герой к родительскому отъезду выпустился из университета и попал в очень уважаемый НИИ (даже бродили между лабораторий ничем не подтвержденные слухи, что именно их "контора" послужила прототипом бессмертного стругацкого НИИЧАВО), притом на "закрытую тему". Или органы оказались недостаточно компетентны и допустили к военным секретам сына неблагонадежного отца, или составил себе Герой очень уж завидную репутацию редкого таланта по части одушевления всякого "железа" и руководитель темы пробил себе столь ценные руки. Но в любом случае о выезде его вместе с родителями не могло быть и речи. Впрочем, Герой не слишком сетовал, хотя в их кругу выезд в западный парадиз считался высшей мерой счастья. А не слишком сетовал, потому что тема была действительно интересной и подавала ему надежду на собственное великое открытие – вне слишком сплоченного научного коллектива, в котором все умные сотрудники – батраки на научной ниве, а славу и премии стрижет умело администрирующий шеф.

Недавно выданная наконец замуж Любка не поехала тоже. Муж ее не устремился. А Герой с опаской подозревал, что осталась она из-за него, хотя отношения их уже сделались безупречно братскими.

Отправив на чужбину родителей, брат с сестрой разменяли их трехкомнатную квартиру: Любке как даме досталась квартира двухкомнатная, Герою однокомнатная, где он наконец почувствовал себя полным хозяином. Как хочет так и живет. Кого хочет – того и приводит. Хорошо.

Диссидентских склонностей Герой от отца не унаследовал, не оправдывая в этой части свое имя: общее благо его не волновало, и потому полковник Грузинов со своим вездесущим ведомством его не беспокоил.

Глава 2

Герой с утра радовался предстоящей поездке в Комарово – на день рождения к другу Филе.

Летняя компания образовалась у них с детства – занятые родители имели в Комарово дачи, чтобы сыновья и дочки проводили свое счастливое детство между побережьем залива и Щучьим озером. Сами же родители показывались в своих скромных советских поместьях редко, так что юное поколение, привыкнув к самостоятельности, рассматривало такие визиты как покушение на свой законный суверенитет.

Братеевская дача давно принадлежит удачливому профессору-урологу, и Герой, наезжая к старым друзьям, испытывает странное чувство заглянувшего на родное пепелище эмигранта: вокруг близкое, свое от первых воспоминаний место – но теперь уже чужое, отвергшее его и всю его семью, вынужденную продать обветшавшую собственность в этом самом завидном пригороде Северной Пальмиры. Друзья детства остаются комаровскими аборигенами, а он – всегда радостно принятый, но все же – изгой.

За своим холостым завтраком Герой вспомнил, что нужно прочитать сочинение Бори Кулича, стыдливо врученное ему аж на прошлом Филином праздновании.

Боря – тоже физик, что не слишком удивительно: массовая интеллигентская профессия последних десятилетий. Однако Боря, по определению женской части компании, "какой-то смурной", что для физиков не характерно: физики обыкновенно блистают в КВН-ах и печатают книжки "Физики шутят". Да к тому же, Боря страдает смешной странностью: при нем нежела– тельно в положительном смысле упоминать почти никого из великих ученых ХХ века – Боря сразу раздражается и называет мирового кумира "ноблецом".

Теперь Боря постепенно стал подаваться в писатели, что не удивительно: многие теперь расползаются из науки – кто куда сумеет. Какие-то не то записки, не то новеллы Боря уже, говорят, где-то опубликовал – Герой, разумеется, руки не протянул, чтобы искать Борины сочинения, хочет – пусть почтительно подносит сам. Боря и преподнес. Герой обещал прочесть, уверенный, что Боря написал полную лажу, так что можно будет с удовольствием это ему и высказать, – в физике никто из вежливости не говорит: "Ваша гипотеза многообещающа, ваш флогистон очень убедителен!" – все не колеблясь режут правду, что никакого флогистона нет и быть не может; и теперь Герой готовился этот же образ действий перенести и на отзыв литературный, хотя в литературе-то, по его понятиям, лгут и льстят очень легко, провозглашая нужных бездарностей сиюминутными гениями, – благо в области искусств объективно ничего не докажешь: что померещилось, то и правда. Да и смешно: Боря Кулич – писатель!

Герой извлек папку с тощим, на его счастье, Бориным опусом и стал просматривать, стараясь не уронить на страницы ни капли кофе. И неожиданно вчитался. Нельзя сказать – увлекся, потому что чтение оказалось слишком личным – а потому местами мучительным. Но и оторваться Герой не мог, потому что втянулся в мысленный диалог с немилостиво жестоким автором.

Литературу, разумеется, так не пишут, тут Борины претензии смешны и неуместны: литературу пишут о событиях, в особенности – о событиях любовных, а Боря осмелился написать повесть о мысли. Совершенно очевидно: о собственной мысли, хоть он и замаскировался, назвав своего героя Бояном. Боря-Боян выяснял на сорока страницах свои отношения с теорией относительности.

То, что Боря не признает Эйнштейна и Лобачевского, друзьям известно давно. Но тут с поразительной откровенностью рассказывалось, как он не просто отринул творение Эйнштейна, но и создал собственную теорию, противоположную всем известной и разрекламированной во всемирной прессе...

Именно подобное же по масштабу деяние собирался совершить сам Герой Братеев.

Пророчество школьного физика, увы-увы, сбылось триумфально: Героя взяли старшим лаборантом, и он в три месяца приобрел специфическую популярность как "Герка, который всё может". Он отлаживал импортные приборы, к которым прочие туземцы не умели подступиться, и восстанавливал рухлядь, полагавшуюся к списанию. Ну и вытачивал всякие штуки на станочках еще более элегантных, чем на экспериментальном заводике их "трудера". Так что и Левшой его очень неоригинально прозывали некоторые.

Когда налаживаешь чужие опыты, трудно получить подобающие регалии, но Героя любили, выделили крошечный кусочек из общей темы, чтобы он смог остепениться не хуже других. И Герой даже довольно рано защитил вполне пристойную кандидатскую, в которой уже можно было разглядеть ростки будущей докторской. Правда, сам он все время помнил, что двадцать семь лет для новоиспеченного кандидата физмат наук – возраст не поздний, но достаточно средний. Сахаров в эти годы был уже академиком. Теперь Герою уже тридцать два, и он до сих пор не доктор.

Тема, к которой он был приписан в лаборатории, числилась "закрытой", что приносило некоторые неудобства, особенно после девяносто первого года, когда все кому не лень стали путешествовать по европам, но зато давала экспериментальный материал для собственной тайной теоретической работы. В лаборатории занимались, хотя и не слишком успешно, попыткой расщепить протон что обещало в тысячи раз больше энергии, чем ставшее уже банальным расщепление атома. Вот так – не больше, не меньше. При расщеплении нужного числа протонов должен вырваться поток нейтрино, тех самых, о которых Герой грезил еще в школе. Те самые нейтрино, которые пронизывают Землю и все живое на ней без последствий, не вредя, но и не принося ни малейшей пользы, если их очень четко сфокусировать, обещали с полной непринужденностью резать сталь и титан, ну и проделывать много других отчасти полезных, отчасти опасных аттракционов. Пока что нейтрино благополучно вылетало – но никакого потока не получалось, потому что протоны отдавали нейтрино беспорядочно, не удавалось добиться лавинной цепной реакции. И по вечерам Герой в одиночку пытался рассчитать конфигурацию магнитного поля, при которой такая лавина сорвется и хлынет сокрушительным потоком. Вот тогда-то и настанет всемирная энергетическая революция. Ненужными сделаются нефть и уголь, равно как и нынешние громоздкие и пугающие народ после Чернобыля-то! – АЭС; человечество забудет про недостаток тепла и света!.. Он царил за своим письменным столом, он в мечтах уже совершал полный переворот в физике и делался величайшим благодетелем человечества!!.. Получалось, что Герой все-таки собирался даровать миру общее благо – только помимо всякой политики.

Укрепляло его веру в себя и явное ничтожество, которое являли нынешние академики, светила – послесахаровские, так сказать. Может, не совсем все, но уж никак не меньшинство!

Был случай, выступал у них академик из геофизического института, Фогельсон. И понес ахинею, что появлене человечества было предопределено чисто физически, что оно, таким образом, и было целью творения.

"...Коллеги, примите во внимание, что существование нынешней Вселенной это почти что чудо. Стабильность атомов определяется узким коридором фундаментальных констант. Чуть сдвиньте константы, и не получится ни атомов, ни молекул, ни, следовательно, жизни, ни нас с вами. Сдвиньте скорость света в сторону от коридора в десять тысяч – и труба! При трехстах одиннадцати тысячах стабильность нарушается! И при двухстах девяноста – то же самое. Говорю вам как человек, который съел все зубы на общей теории относительности. Узкий нам дан коридор, Нже, чем валютный устанавливает наше милейшее правительство. А кто установил тот коридор, какое небесное правительство? И с какой целью? Мне очевидно, что с целью создания человека, с целью появления разума. Вселенная пожелала познать саму себя. В этом ее цель, которая вычисляется чисто физически. Мы теперь приходим к тому же, к чему интуитивно приходили все религии. Человек создан, чтобы стать инструментом самопознания Вселенной, это снимает вечные вопросы о смысле жизни..."

Героя спекуляции Фогельсона до крайности раздражали.

"Почему же именно мы? – спросил он. – Вероятно, во Вселенной множество разумных цивилизаций, они такие же цели создания".

"Сомневаюсь, уважаемый коллега, сомневаюсь! Вряд ли в космосе есть кто-то разумный, кроме нас. Говорю вам теперь уже как астроном. Мы упорно сканируем Вселенную в пространстве и времени, но ничего до сих пор не обнаружили. Ну и замечу, что интуитивное познание мистиков говорит о том же, а я верю в интуитивный метод познания".

"Но простите, человечество очень уязвимо. Хорошая термоядерная война – и нас не останется. Человечества больше не будет, а Вселенная останется. Будет продолжаться".

"А это вопрос, коллега, большой вопрос! Я категорически допускаю, что в случае гибели человечества Вселенная сразу погибнет, свернется. Быть может, наше сознание, его поле и является гарантом поддержания физических констант!"

"Вы хоть сами-то сознаете, что это бред? – с удовольствием спросил Герой. – Попытка вернуть науку в служанки религии. Вас завтра сделают кардиналом, заместителем папы римского по науке".

"Не смогу по своему еврейскому состоянию", – развел короткими ручками Фогельсон.

"Ну почему же. Папа недавно извинился перед евреями, так что теперь у христиан никакого шовинизма. По крайней мере, у католиков".

Такая вот перепалка. Герой вспоминал ее с гордостью, да и многие ребята тогда поздравляли: "Здорово ты впаял этому психанутому!" Другие возражали: "Он умней всех нас, уловил момент, когда нужно побрататься с попами. Березовский ушел из науки в бизнес, а этот птичий сын хочет из самой науки сделать бизнес!"

Герой не сразу сообразил, что "фогель-сон" переводится как "птичий сын" с немецкого. И с идиша, наверное, тоже. Языки – не самая сильная его сторона.

Вскоре он услышал с искренним удовольствием, что Фогельсона арестовали. Какой-то отель он вроде бы купил на Канарских островах. Оказался прохиндеем и в бизнесе, как и в науке. Самая ситуация сложилась принципиально по-новому: когда-то академиков, вроде Вавилова, арестовывали за борьбу с Лысенко, а теперь – за вульгарное воровство в особо крупных размерах. Правда, "птичьего сына" вскоре выпустили. Так ведь вокруг все финансовые дела заканчивались ничем. Это уж такой фирменный юридический стиль, веление времени: сначала громко надуют сенсацию, а потом тихо-тихо стравят из нее воздух. Герой остался в уверенности, что Фогельсон жулик и одновременно научный шарлатан действительно, вроде Лысенко.

И такая уверенность была приятна, она поднимала его самого в собственных глазах. Когда за передовую науку удается выдать прямой бред, больше шансов прогреметь с настоящим открытием! Иногда Герою казалось, что его великая минута совсем близко, формулы выстраивались, как планеты на параде, нейтрино должно было по его мановению не улетать в сторону, а ударить в соседний протон, и снова и снова, сливаясь в энергетическую лавину, – еще немного, совсем чуть-чуть...

Каково же было теперь читать, что смурной Боря Кулич тоже дерзал! То, что действовал в повести его двойник Боян, ничуть не мешало свято поверить в подлинность переживаний.

Очень достоверно удалось описать, как Боря-Боян, будучи вне себя, сконцентрировавшись до состояния мозговой судороги, вдруг обнаруживает ошибку Эйнштейна и создает на месте рухнувшей теорию собственную – так сказать, сверхотносительности. Потрясение неизведанное – ну может быть, Господь Бог испытал подобное, сотворив из Хаоса – Космос. Но сразу же Боря-Боян провидит следствия своей теории – следствия грандиозные, готовые перевернуть всю земную энергетику, но и грозящие созданием оружия, перед которым меркнет даже водородная бомба!.. А что, если плодами его открытия овладеют люди преступные или просто безответственные – как воспользовались подобные люди и целые правительства следствиями открытия цепной реакции?! Что, если даст он в руки всемирных террористов средство захватить власть над миром?!

И Боря-Боян решает забыть свое открытие, отказаться от славы и почестей во имя всеобщего земного спасения. Обращается он со странной молитвой к странному Богу, который знает и видит всё, что происходит в мире идей. Боря-Боян просит этого Бога физики: "Отними мою память, дай мне забыть мое открытие, потому что если я не забуду, то рано или поздно не выдержу искушения – и выпущу его в мир!" Так он бродит вне себя, словно бредовый больной, не замечая ни окружающего пространства, ни протекшего времени, желая и боясь потерять обретенное великое, но такое опасное знание. Едва не забирают его в участок, но даже менты поняли, что перед ними не пьяный, а одержимый – и решают не связываться... Наконец добирается до дому, падает поперек кровати и засыпает тяжелым больным сном. А просыпается – всё забывший и излечившийся. Забывший суть своего открытия – но запомнивший на всю жизнь, что величайшее открытие состоялось – но тут же исчезло, растворилось, как сон, как утренний туман, и восстановить его уже не удастся никогда...

Суть утерянной теории сверхотносительности в сочинении не излагалась, да и не могла быть изложена по условиям, принятым на себя автором: ведь он всё забыл в конце концов. Так что оставалось гадать, действительно ли Боря совершил великое открытие, или просто померещилось ему. Возможно, померещилось. Вероятнее всего. Очень желал Боря Кулич всемирной физической славы, затмевающей Эйнштейна и Бора, – вот и померещилось наконец... Но красота переживания от этого нисколько не страдала.

По-своему потрясающая повесть, пришлось Герою в этом признаться самому себе. Да не повесть – явная исповедь. Так вот, значит, с чем живет всю жизнь Боря Кулич! С памятью о единственных сутках, когда он был величайшим физиком мира! Потому-то он и смурной, потому-то и ненавидит удачливых ноблецов, которые не мучились совестью и отдали в мир свои опасные открытия: ведь Боря уверен, что мог верховодить в столь избранном обществе, а вместо этого закончит жизнь безымянным кандидатом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю